Текст книги "Танец песчинок"

* * *

Я вышел из «Запаха мамбо» сытый и наполненный сомнениями по самое горло. Верно ли я сделал, что туда пришёл? Стоило ли выслушивать и принимать на веру то, что говорила Легба? Стоило ли спрашивать её про жёлтые глаза? Стоило ли вообще что-то делать?

Я запутался и не находил ответов ни на один вопрос. События неслись вскачь, а мне недоставало времени, чтобы отделить одно от другого и сделать какие-либо выводы. Из одной крайности я упал в другую: вместо действий без размышлений, одни размышления без действий. А те поступки, что я совершал, оказывались необдуманными.

И, что хуже всего, я понимал – возврат к выпивке не решит проблем и не даст ответов. Пока я буду в беспамятстве, их накопится ещё больше. И что тогда? Снова напиваться? Получался какой-то замкнутый круг, из которого мне не виделось выхода.

Собственно, этот круг и был моей жизнью. Пони бегало по кругу, выдохлось и отошло в сторону пожевать травку. И ничего в голову дельного не приходило, ведь пони только и привыкло, что бегать по этому долбанному кругу.

Я не мог ни на кого положиться. Шустеру я перестал доверять, Легбе не доверял никогда. Ни с кем из ребят в управлении так и не сошёлся близко. Мерка отпугнула от меня его мать, хотя чем бы мне мог помочь мальчишка – я совершенно не представлял. Оставался, правда, Канга, но его мотивы и поведение также лежали за гранью моего понимания.

– Да катись оно! – крик разлетелся по улице, но было слишком мало тех, чьё внимание он мог привлечь. И даже они не соизволили обернуться.

Я второй раз за день дал волю ногам – без особой надежды, просто от безысходности.

Шёл, шаркая и загребая песок. Смотрел на звёзды, нависшие над головой, а не под ноги. Не слышал ничего, кроме шума ветра, редких вскриков и шуршания гусениц вездеходов. Ночной город, идиллия – кому-нибудь это всё показалось бы именно таким, я же просто мечтал о спокойствии.

Гостиница, в которой раньше жил Рабби, выросла передо мной тёмной громадой. Свет не горел нигде, кроме первого этажа. Старые доски скрипели от порывов ветра.

– И что? – спросил я, посмотрев на собственные ноги. Они не ответили, хотя на миг мелькнула надежда, что прозвучит хоть какое-то объяснение.

Но поскольку сегодня был день странных поступков (уже почти неделя странных поступков, не стоило себя обманывать) я зашёл внутрь, потоптался на пороге, стряхивая с плаща песчинки, а затем прошёл в фойе.

Китаянка, которую я принимал за уборщицу и которая оказалась владелицей гостиницы, сидела за конторкой и, по-птичьи склонив голову, смотрел на меня.

– Доброй ночи, – голос был хриплый, и мне пришлось откашляться, чтобы повторить фразу.

Женщина моргнула, но промолчала. Я засомневался, что она меня услышала.

Осматриваясь по сторонам, я не заметил никаких перемен в обстановке. Всё по-прежнему выглядело обветшало, но крепко. Собственно говоря, так выглядела вся Медина.

– Они приходили, другие офицеры? – спросил я у владелицы гостиницы.

Запоздало мелькнула мысль, что надо было бы представиться, затем я понял, что вновь позабыл, как зовут хозяйку, хотя Шустер мне говорил. Я почувствовал странную неуверенность под этим птичьим взглядом. Словно меня ежесекундно оценивают, а каждый поступок подвергают анализу.

В ответ на мой вопрос китаянка медленно кивнула.

– Ничего нового не нашли?

Она помотала головой и быстро-быстро заморгала. Я неуверенно улыбнулся и стоял так до тех пор, пока мне не пришёл в голову один из тех странных вопросов, которые всегда случаются «вдруг», а ты потом не можешь понять, что же тебя заставило произнести эту фразу.

– Вы же знаете, что с ним случилось? С Рабби?

– Он ушёл, – сказано было быстро и сухо.

– Умер, – поправил я зачем-то.

– Можно и так сказать.

Дурацкий получался разговор. И совершенно логичный для сегодняшнего дня.

– У вас можно снять комнату? – продолжение с моей стороны вышло не менее идиотским.

В этот раз она даже не моргнула. Не дожидаясь дальнейших слов, покопалась в отсеке конторки, вытащила ключ и быстрым шагом, в чём-то даже нервным, направилась к лестнице. Обернулась на полпути, проверяя, следуя ли я за ней.

Взгляд птичьих глаз на миг сделался просящим, будто китаянка молилась, чтобы происходящее не оказалось лишь глупой шуткой.

Наверное, именно поэтому я начал подниматься следом. А ещё мне просто не хотелось возвращаться в свою квартиру. Если начинаешь новую жизнь, то стоит менять не только привычки, но и место обитания. Слишком много всего пропитало то место. Ароматы разочарования, как никотин – выветриваются дольше некуда.

«Можешь ещё поменять друзей и работу. А то и вовсе уехать из Медины», – посоветовал Томаш. Я усмехнулся в ответ. К переменам следовало привыкать постепенно. Они и без того шли, обгоняя одна другую. Хоть какой-то порядок должен быть. Сегодня одно, завтра другое – а иначе сойдёшь с ума.

– Если это уже не произошло, – пробормотал я.

Китаянка обернулась на шёпот и посмотрела вопросительно, но я лишь покачал головой. Мы двинулись дальше. Потрескавшиеся лакированные перила приятно холодили ладонь – я и не заметил, как снял перчатки и маску.

Словно я был дома.

Тем временем хозяйка гостиницы привела меня на третий этаж. Я думал, что мы сейчас свернём к комнате, которую занимал Рабби, но мы прошли дальше, до самого конца коридора. Дверь, которой он заканчивался, выглядела лучше других.

– Сюда, – китаянка распахнула дверь, и я даже не заметил, чтобы ей понадобился для этого ключ. По-видимому, он предназначался мне, а пустые номера стояли незапертыми.

Комната была не в пример лучше, чем та, которую занимал Рабби Шимон. Хорошая широкая кровать, шкаф в половину стены. Стол у окна с приставленным стулом. Даже отдельная душевая комната с туалетом. Интересно, почему старик выбрал не это великолепие, а ту маленькую комнату? Поддерживал в себе силы лишениями или же просто считал, что этот номер будет для него слишком большим?

Хозяйка показала мне, где лежит чистое бельё, положила на кровать ключ с огромной деревянной биркой и двинулась к двери.

– Подождите! Деньги… – я засуетился по карманам, пытаясь вспомнить, где спрятан бумажник, но хозяйка меня остановила.

– Заплатите потом, когда будете выезжать.

– Но… – я не знал, что за «но» и замешкался. Китаянка терпеливо ждала, пока я подберу слова. – Но почему вы так быстро согласились?

Да уж, сегодня мои вопросы поражали оригинальностью.

– В гостинице должен хоть кто-то жить, – сказала она тоном, который не подразумевал иных разъяснений, и вышла за дверь, отсекая любые вопросы.

Думаю, я всё же сошёл с ума, потому что ответ меня не просто устроил, а показался наилучшим из всех, какие могли быть.

Я ещё раз оглядел номер, потоптался на пороге и принялся стаскивать сапоги – впереди меня ждал душ и хороший сон. Почему-то я даже не сомневался, что всё будет именно так.

На ночь ветер исполнил мне колыбельную. Тихую и пронзительную, как сокровенная тайна, рассказанная жарким шёпотом. Была только ночь, завывание ветра и никакого песка. Ни единого звука, напоминавшего о его существовании. Погружение в сон случилось столь быстрым и спокойным, как никогда в жизни. Казалось, я слушал ветер целую вечность, а на деле даже не заметил границу между сном и явью.

Мне снилось нечто прекрасное и спокойное – умиротворяющий покой, отсутствие проблем и необходимости выбора. Существование, которое только и делает, что длится.

Когда я проснулся, то ещё несколько секунд пребывал в этом настроении, но затем реальный мир обрушился на меня со всей силой неразрешимых противоречий и текущих проблем.

Хотелось заплакать, но я лишь бессильно заскрежетал зубами.

Интерлюдия: Юнь

Даже если человек кажется дерьмом, то он на самом деле не обязательно дерьмо. Или не обязательно только дерьмо. А может быть не только дерьмо, но и гораздо хуже.

Впрочем, те немногие исключения, которые мне встречались, с лихвой оправдывают всех остальных.

Любомир Грабовски

Где бы она не жила, каждое утро Юнь открывает двери.

Много-много лет назад – почти вечность! – в большом семейном доме, в котором живёт три поколения и несколько ветвей семьи Фанг одновременно, Юнь всегда просыпается раньше всех.

Восход солнца ещё только чувствуется, трава мокрая от выступившей росы, а ночные тени объёмны и упруги, когда Юнь встаёт и на цыпочках идёт по дому, открывая двери. Она движется аккуратно, чтобы не разбудить никого из многочисленных родственников скрипом половиц или неосторожным щелчком замка. Никому из близких Юнь не рассказывает о том, что она делает каждое утро. Они, безусловно, прекрасные люди, но даже самые прекрасные люди не обязаны – и, зачастую, не должны – разделять с вами самое сокровенное.

Юнь достаточно того, что она просто встаёт и идёт открывать двери. И если ей запретить это, то она зачахнет, ведь с каждой открытой дверью на волю вырывается частичка её самой.

У каждой двери, что естественно, свой характер. Иные из них осторожны, боязливы и согласны лишь на лёгкое прикосновение, чтобы взамен подарить крохотную, не толще волоса, щёлочку. Другие нуждаются в том, чтобы их оставили полуоткрытыми – застывшими на половине пути в нерешительности. Третьи следует распахнуть настолько, насколько возможно. А некоторые хотят всего лишь свободы от плена засовов и замочных скважин – решение, открываться или нет, они предпочитают принимать сами.

И обязательно после открытия следует внимательно посмотреть на дверь и сказать мысленно что-нибудь вроде: «Ну вот, ты этого и хотела, теперь довольна?»

Не всегда, но двери порой отвечают. Точно так же мысленно или «ощущениями» – лёгким дуновением ветра, еле слышным скрипом, секундной вспышкой радости. Юнь чуть улыбается этим ответам, а после продолжает обход.

Когда все двери отворены, наступает время готовить завтрак – семейная обязанность, которая никогда не надоедает Юнь, в отличие от уборки, приготовления обедов или ужинов, походов за покупками, стирки и прочего, прочего, прочего…

Так проходят дни и недели, переходя в месяцы и годы, пока Юнь не исполняется двадцать.

* * *

В маленькой лачуге, в которой Юнь ютится с ещё двумя девушками, как и она приехавшими в Пекин в поисках самостоятельности, дверей всего три, но и их Юнь продолжает открывать, и с ними продолжает разговаривать. И малое количество нисколько не смущает – чем меньше собеседников, тем содержательней и глубже беседа.

Затем наступает черёд гостиницы, в которой Юнь работает. После – другой гостиницы, за которую она платит четверть жизни, прежде чем наконец получает в полную собственность. Все эти годы Юнь удаётся оставаться незамеченной по утрам и даже самые убеждённые полуночники засыпают перед её приходом, уходят в душ или попросту не слышат чужих движений и щелчок открывающегося замка.

Когда случается пожар от заискрившей проводки, Юнь как раз совершает утренний обход. Открытая дверь дарит огню приток воздуха, а самой Юнь – необходимость несколько пластических операций. Лицо восстановить удаётся, вот только от былой улыбающейся женщины остаётся лишь восковая маска почти без эмоций.

Вся страховка уходит на операции, и порой Юнь жалеет, что на них согласилась. Всё-таки с обгорелым лицом и ужасными шрамами она могла улыбаться, а не просто кривить губы. А теперь у неё на лице своя собственная дверь, за которой прячется настоящая Юнь и никак не может выбраться.

И нет никого, кто мог бы её выпустить.

Наверное, именно это побуждает Юнь уехать в Медину. Сорваться в один миг, приехать в странный город, заночевать в огромном заброшенном доме, а после решить, что он вполне подходит для гостиницы.

* * *

К счастью, никто не требует никаких документов. Ты занял дом, ты трудишься над его устройством, так что он теперь твой. И ничего сверх того не нужно.

Юнь трудится почти полгода, прежде чем понимает, что наконец-то может принимать гостей. Всё это время она подрабатывает то тут, то там. Берётся за всё и даже сверх того, лишь бы получить то, что ей необходимо. Иногда это просто услуга за услугу, иногда деньги, иногда нечто такое, что стоит забыть сразу, едва деньги получены.

Чем больше Юнь работает, тем больше замечает, что ей порой необъяснимо везёт, но ровно настолько, насколько необходимо для дела. Не больше, не меньше.

Впрочем, Юнь большего и не требуется.

Однако, когда гостиница наконец-то обзаводится вывеской и открывается для посетителей, то оказывается, что их нет вовсе. Никому в Медине не приходит в голову жить в гостинице, когда вокруг много незанятых домов и квартир – кажется, что они появляются сами собой непостижимым образом. День за днём проходишь мимо пустыря, а потом понимаешь, что уже несколько дней ты видишь перед собой дом. Заходи, живи, и никто слова не скажет.

Совсем как случилось с Юнь, когда у неё появилась гостиница.

* * *

Проходит почти год, и Юнь примиряется с тем, что её дальнейшая жизнь будет посвящена открытию дверей в пустом огромном доме, который она по нелепости считает гостиницей. Однако стоит этому знанию оформиться в слова, как появляется Рабби, будто таким образом Юнь породила заклинание, призвавшее постояльца.

Возможно, так и есть, но Юнь нет никакого дела до этого.

Рабби входит вкрадчиво, долго изучает интерьер, саму Юнь, а после предложенные номера. В конце концов он выбирает самый дешёвый. Говорит, что спартанская обстановка только мотивирует его на свершения.

Юнь неудобно предоставлять единственному гостю самый неудачный номер, но она не спорит, радуясь тому, что здесь наконец-то появился хоть кто-то. И, боясь, что Рабби рассердится и уйдёт, Юнь уговаривает его лишь для виду.

Так начинаются долгие годы, за время которых хозяйка гостиницы и единственный жилец становятся куда большим, чем просто людьми, живущими в одном здании.

И все эти годы Юнь каждое утро просыпается рано-рано и обходит всё трёхэтажное здание, открывая двери.

И в день, когда Рабби уходит. И на следующий. И после.

В то утро, когда в гостинице появляется Любомир Грабовски, Юнь не отступает от своих привычек, но меняет порядок: начинает с первого этажа. Чтобы не разочароваться вдруг и сразу, когда обнаружит, что вчерашние события – лишь галлюцинация старой уставшей женщины, у которой только одна радость и осталась, что открывать двери.

Однако, когда она доходит до третьего этажа, за закрытой дверью доносится сонное бормотание детектива и невнятные стоны. Радости или горя – этого Юнь не может различить, да и не хочет. Сердце, замершее в груди, начинает биться всё чаще, догоняя, должно быть, по скорости крылья колибри.

Чуть приоткрыв дверь, Юнь спускается по лестнице и чувствует, что глубоко под чужой кожей проступает давно утерянная улыбка…

Глава X

С утра я направился в старую квартиру: там кое-что оставалось, что следовало захватить в управление.

Слово «старая» пришло само по себе. Хотя я не видел с утра хозяйку отеля и оставил ключ на стойке, но ничуть не сомневался, что вечером получу его обратно. И номер будет убран, ожидая меня, как это было вчера.

Не сомневался я и в том, что именно так и поступлю. Хорошая спокойная ночь – это было именно то, чего мне не хватало. Тупая ноющая боль внутри отступила, и мысли забегали в разы быстрее.

В квартире я собрал остатки чистой одежды и упаковал в просторную сумку. Банка с пылью, собранной на месте крушения поезда, и пакет для экспертов тоже отправились туда. Когда я вновь оказался на улице, сумка закачалась под порывами ветра – слишком мало оказалось того, что я взял из старой жизни.

В управлении вместо Бобби Ти сидел другой дежурный, чьего имени я не помнил. Я ограничился кивком и двинулся в сторону собственного кабинета, гадая, чем же занят Бобби. Я надеялся, что толстяк не забросил борьбу с лишним весом и не обжирается где-нибудь, где его никто не увидит, а просто взял выходной, чтобы набраться сил.

Поймав себя на том, что, кажется, скучаю по Бобби, я не удержался от улыбки.

– Смотрю, ты прям светишься от удовольствия! – Шустер возник внезапно, как он это умел, но у меня действительно было хорошее настроение, так что я даже не дёрнулся против обычного.

– Это не так уж и сложно. Вот что делает с человеком хороший сон. Попробуй как-нибудь.

– Предпочитаю другие способы расслабляться, – он ухмыльнулся и проник в мой кабинет раньше меня.

Войдя внутрь, Шустер чуть поводил носом, словно принюхиваясь, а затем расслабился и вытащил из кармана плаща мятый лист бумаги.

– Надеюсь, я не испорчу твоего настроения, если скажу, что наши талантливые криминалисты наконец-то установили, из чего сделан чёрный песок Дока?

Уловив акцент на слове «талантливые», я понял, что Шустер в ярости. Не удивительно, учитывая сколько времени он ждал ответ.

– Уголь, пепел, прах и нечто неопознанное, – зачитал он с выражением. – Ты представляешь, Любо, насколько нужно быть прекрасным и удивительным, чтобы подобное написать? Они даже побоялись вручить мне это лично. Оставили у дежурного, а сейчас не подходят к телефону. Клянусь, я не поленюсь доехать до них и высказать всё, что думаю об этом!

– Может быть захватишь кое-что ещё?

Я вытащил из сумки и протянул Шустеру банку с чёрной пылью. Схватив склянку, он повертел её в руках, потряс, а после посмотрел на меня вопросительно.

– Это то, что осталось от поезда Дока, – я пожал плечами. – Одно из двух: либо его угнали, либо он рассыпался, превратившись в эту пыль. Песок, правда, на неё не реагирует, но Канга считает, что между этой пылью и чёрным песком есть связь.

– При чём тут шаман? – Шустер смотрел неопределённо, и я никак не мог угадать его настроение. Трудно сказать, что подразумевает человек, если его глаза скрыты. Да и снятые очки, боюсь, не помогли бы, учитывая, что скрывалось за ними.

«Они не-люди», – некстати вспомнилась фраза, повторенная вчера дважды, и я непроизвольно сглотнул. Хорошее настроение стало угасать.

– Что-то не так? – теперь в голосе Шустера точно появилось подозрение.

– Ещё не совсем пришёл в себя после вчерашнего, – сказал я, намеренно не уточняя, что именно подразумеваю под «вчерашним».

– Бывает – он, кажется, расслабился. – Так при чём тут шаман?

– Канга рассказывал про зло, вырвавшееся из поезда Дока. Звал туда проверить, так что я решил: почему бы и нет? Похоже, я действительно был не в порядке, раз повёлся на это. Тем не менее, мы пошли и обнаружили разграбленный вокзал, а вместо поезда вот эту пыль. Думаю, Канга знает больше, чем сказал мне.

Шустер пожал плечами. Мол: может и знает, а может и нет.

– Хорошо, – тем не менее кивнул он, пряча банку в карман. – Я отдам экспертам. Что-то ещё случилось в твоей полной сюрпризов жизни?

– Да, сегодня день подарков и новостей, – я виновато развёл руками. – Но только все как один не очень.

Протянув второй пакет, я рассказал свою версию про отравление. Она Шустера тоже не впечатлила, но он согласился, что не мешало бы проверить. В конце концов, не обязательно, что меня отравил именно сеньор Веласкес, а даже если и так – он не обязательно действовал по своей воле.

Затем я подобрался к самой главной новости и пересказал Шустеру рассказ Легбы и её объяснение происходящему в Медине. Я ожидал от него ещё одного неопределённого взгляда, но в этот раз последовала мрачная усмешка. Я не сомневался, что она предназначена не мне, но в комнате на миг стало холодно и темно.

– Делим территорию, ага, – он потянулся. – Не знаю, что там скрывает Канга, но вот Легба знает куда больше, чем говорит.

– Разумеется, но не вижу повода, чтобы она с нами этим поделилась. Если только барон действительно начнёт ей угрожать… Да и то, это будет лишь временное партнёрство, пока угроза не пропадёт. Легба сама по себе.

Шустер ничего не ответил, но его улыбка продолжала меня нервировать.

– Ты же не собираешься делать глупостей? – кажется, со вчерашнего дня я заделался экспертом по дурацким вопросам. Впрочем, не надо себя обнадёживать, экспертом я стал куда раньше. Просто сейчас наконец-то начал замечать то, на что раньше обращали внимание только другие.

– Нет, Любо, – в этот раз улыбка у Шустера вышла печальная. – Тут у нас лавры всецело принадлежат тебе. Даже как-то неловко отнимать.

Он виновато пожал плечами, встал и потянулся, каким-то образом едва не достав руками потолка, хотя я всегда считал, что это невозможно в принципе. Они были метра три высотой, а то и больше.

– Отвезу твою добычу криминалистам. Может, действительно что-нибудь найдут, чтобы оправдаться за чёрный песок. Нечто неопознанное, ха!.. Однако должен спросить: у тебя дома не было ничего поменьше? – Шустер ткнул пальцем в стоящую на столе сумку. – Ты бы мог распихать всё это по карманам, разве нет?

– Я же специалист по глупостям. Репутацию стоит поддерживать.

– А, ну да, – он вяло кивнул, ещё раз потянулся и вышел.

Едва дверь за Шустером захлопнулась, как улыбка пропала с моих губ. Раньше я думал, что он по-доброму подшучивает надо мной, но сегодня показалось, что Шустер намеренно пытается меня задеть.

Я не знал и не мог знать, зачем ему это. Была только некая догадка, что тот, кого я раньше считал близким другом, оказался совсем иным человеком.

«Не-человеком!» – напомнил Томаш.

Я пошатался ещё немного по управлению, перекинулся парой слов с остальными ребятами, но, в очередной раз поймав хмурые и удивлённые взгляды, поспешил закончить с этим.

Былая нелюдимость и не самое приятное поведение привели к тому, что сейчас, когда Шустер отдалился (или я отдалился от него), мне не на кого было опереться. От бессилия я направился в кабинет шефа – хотелось получить мудрый совет, отеческое наставление или хотя бы хорошую взбучку. Для этого же и нужны начальники, разве нет?

Я постучался в массивную дверь. Никто не ответил, но я всё равно зашёл.

Огромный широкий стол, на котором застыл массивный телефонный аппарат и лоток для документов. Большое окно во всю стену. Аккуратные шкафы с папками. И никого живого.

– И вы туда же, шеф, – пробормотал я, ёжась от странного ощущения чужеродности, которое посетило меня в кабинете. – И вы не хотите со мной общаться. Ну и ладно. Пойду развлекаться в обществе стариков-шаманов и детей-одиночек. Хотя, простите, дети меня тоже в последнее время не любят. У них на редкость мерзкие мамочки, скажу я вам.

Произнеся свой монолог в пустоту, я аккуратно заслонил дверь. Едва я это сделал, там «звякнул» телефон и тут же замолчал. Я отворил дверь вновь, но ожидаемо никто не появился. Не прятался же шеф в шкафу или под столом, в самом деле.

Пожав плечами, я отправился к Канга. Просто не знал, чем ещё себя занять, пока не вернулся Шустер. Мне не нравился путь, по которому двигалось расследование, и я надеялся, что парочка новых улик или предположений сдвинет дело с мёртвой точки.

А может наконец-то её поставит.