Текст книги "Моя жизнь, майор Козлов. Доигрался до лейтенанта"

Был один забавный случай. Начальник кафедры огневой подготовки полковник Иванько рискнул ночью пойти в этот сортир. Он был маленький, щупленький, похож со стороны на курсанта первого курса. Про себя он говорил, что с пистолетом ПМ он весит всего два пуда. И вот ночью, на свою беду, он пришел туда. Сидит и молча на очке, решает свои вопросы. Вдруг заходят три старшекурсника, что-то обсуждая между собой и при этом сильно матерясь. Видят сидящего на очке первокурсника в новой красивой офицерской шапке. Сделав по-быстрому свои дела, один из них подошел к нему и снял с него новую шапку, а ему на голову водрузил свою старую, видавшую виды, и сказал: «Носи, салага, Родина тебе еще даст». Бедный полковник, забыл, зачем он туда пришел, и как-то сразу охренел, от такой борзости курсантов. Пока все это происходило, он принял единственно правильное решение – что бы ни случилось, молчать. А могло быть совсем по-другому, могли его в очко и башкой засунуть, если бы стал возмущаться. Поиски этих курсантов вместе с его новой шапкой ни к чему не привели – они, словно сквозь землю провалились. В училище полковник носил папаху, вот бы он в сортир в ней пришел!

Время неумолимо бежит, и вот уже начинается предновогодняя суматоха. Готовимся к встрече нового, 1975 года. Случилось так, что часть курсантов ушла в увольнение уже 29 декабря, а большая часть сидела в казарме и мужественно ждала своей очереди. Около четырех часов вечера 30 декабря поступает команда срочно строиться в расположении роты. Оставшихся в роте было человек 50. Ответственный офицер проверил, пересчитал и приказал надеть рабочую форму. Вывели нас за проходную, а там уже нас ждали два «Икаруса». Привезли нас на Карачаровскую овощную базу – в канун Нового года к ним прибыло несколько вагонов с фруктами, а рабочих для разгрузки уже не было (таджиков не было), вот они и обратились в училище. Распределили нас на три склада, к каждому складу подогнали вагоны, которые нам предстояло разгрузить. На первом складе были лимоны, на втором апельсины, а на третьем АНАНАСЫ! Пока разгружали вагоны, мы всё успели попробовать. Скушать больше пяти апельсинов сразу можно, но сложно. Хотелось попробовать весь ассортимент фруктов. К моменту окончания разгрузки мы объелись и апельсинами, и лимонами, и ананасами. Больше в нас уже не лезло. Но упустить такой случай и не набрать с собой, было бы грешно. Нести в руках через проходную нельзя, поэтому начали прятать апельсины и лимоны в шинели. Если затянуть ремень потуже, то за пазуху можно много напихать.

С ананасами было сложнее: таких больших как в этот раз, я в жизни больше не видел, по весу они были от двух килограммов и больше, за пазухой их будет видно сразу. Голь на выдумки хитра. Наши рабочие шинели были не обрезаны – в них мы ездили на полевые выезды и полы специально для тепла оставляли длинными. В зависимости от роста и комплекции, можно было привязать к брючному ремню парочку хороших ананасов, а кто был габаритами побольше, так умудрялся и по три привязать. Сид отличился, как всегда, он умудрился в бриджи напихать килограммов десять апельсинов, столько же за пазуху шинели… стоять он мог, а вот двигался с трудом. Вот такой распухшей колонной, с ананасами между ног, мы проходили через проходную. Нагруженного апельсинами Сида с трудом запихнули в автобус, без посторонней помощи подняться на ступеньку автобуса он уже не мог. В автобусе начался обмен: за один ананас просили всего лишь пять апельсинов. Я выменял для себя два ананаса, и апельсинов у меня осталось еще килограммов пять.

В канун Нового года я все-таки пошел в увольнение и встречал его дома. Один заныканный мной ананас достался Тёпе: 3 января я принес его на завтрак в столовую, и Тёпа сказал, что съест весь ананас и ни с кем делиться не будет. Я его предупредил, что много ананаса есть нельзя – может быть страшная оскомина, а это плохо кончится. Но он уже не слушал и минут за сорок управился с ананасом в одиночку. Следующие пять дней разговаривать он просто не мог – оскомина была такая, что лишний раз рот не раскрыть. Фруктов в роте было столько, что они еще дней пять по тумбочкам валялись в казарме.

Во время сдачи зимней сессии случилось ЧП. В 11-й роте после экзамена по огневой подготовке пропал пистолет ПМ (пистолет Макарова, калибр 9 мм). В те годы пропажа или хищение любого вида оружия была чрезвычайным происшествием, на ноги подняли все службы МВО, начиная с особого отдела и кончая КГБ. Начались поиски пистолета. Методика поиска была очень простая и заключалась в том, что нам не давали спать. Всё училище день и ночь искало пистолет. Поиски шли не только на территории училища, но и вокруг него в радиусе пяти километров. Подразделения курсантов прочесывали территорию училища, личный состав разворачивали цепью, прочесывали каждый клочок территории. Открывали все люки в асфальте, просматривали все чердаки и подвалы. И так каждый час. К нам приходил начальник училища генерал-майор Магонов и обращался к личному составу батальона с просьбой отдать пистолет, взывал к совести укравшего. Нам не давали спать трое суток, при этом сдача экзаменов не прекращалась, офицерский состав батальона был переведен на казарменное положение и жил в канцеляриях. Нас давили физически и морально, постоянно нагнетая ситуацию. В такой ситуации что-то должно было случиться, «нарыв» должен был прорваться. И действительно, к концу третьих суток пистолет был найден – его подбросили в отверстие фонарного столба недалеко от казармы. Под утро раздался дикий вопль – вопль радости: НАШЛИ! Нашли и того, кто польстился на пистолет. Его судили.

Отгуляли Новый год, сдали очередную сессию и поехали в зимний отпуск. Опять я поехал к родителям в Болград. Погода зимой там дождливая, если в Москве снег, то там дождь. Встречался пару раз с Мусей, у нее еще теплилась надежда на то, что из наших отношений что-то получится. Но пришлось развеять ее чаяния, это были наши последние свидания. Не найдя себя в Болграде, я вернулся в Москву и догуливал отпуск дома. Я стал чаще встречаться со своей будущей женой. И дал ей понять, что готов сделать предложение руки и сердца. Сказать, что это была любовь, я до сих пор не могу, скорее, это была юношеская влюбленность.

Нас настраивали, что нужно жениться сразу после выпуска из училища и прибыть в войска уже с молодой женой. Воинская служба могла сложиться по-разному, могли отправить туда, где жену будет сложно найти. Попадешь в Бурятию, полюбишь бурятку и будешь на ее «сковородку» (лицо несколько плоское) всю жизнь смотреть. Для того чтобы этого не случилось, нужно жениться здесь, в Москве! Это была психологическая установка.

Иногда по воскресеньям в училище устраивали танцы и приглашали студенток из педагогических и медицинских вузов. Эти специальности всегда востребованы в военных городках, и жены офицеров всегда могли найти работу. На танцы приходили не только приглашенные студентки, но и все, кто знал, где находится Московское ВОКУ. Контингент дам, приходящих на эти вечера отдыха, был очень разнообразный.

Были дамы, которые крутились возле училища не один год и даже не одно десятилетие. За это время они успевали родить, вырастить детей и состариться, но все равно их что-то манило к училищу. Особенно в летние теплые дни. К училищу приезжали и дамы в возрасте. Они располагались за забором на природе, вокруг училища везде лес. Отдыхали, выпивали, знакомились с курсантами, рискнувшими перелезть через забор. Иногда можно было услышать интересные разговоры дам: «Я выпускала в жизнь курсантов образца 1969 года…» или «Через меня прошел выпуск 1965 года». Было смешно, как эти тетки подзывали курсантов: «Эй, курсантик, иди к нам, у нас водочка есть, и больно мы тебе не сделаем…». Реалии жизни таковы: кому-то не хватало водки и общения, а кому-то не хватало мужиков. Но вопросы решались – спрос был как на одних, так и на других.

На танцах действительно знакомились – завязывались отношения, которые приводили к свадьбам. В нашей роте первая свадьба была уже на втором курсе. Но это ничего не меняло, казарменное положение продолжалось, и к молодой жене – можно было попасть только по выходным, и то если заслужишь увольнительную. А не заслужишь – стой у телефона-автомата в коридоре и развлекай жену устно.

Нас, курсантов старших курсов, тоже приглашали к себе на вечера в разные вузы, ездить туда было прикольно: на нас, военных – здоровенных, девушки смотрели с восхищением. Офицеры в те годы пользовались спросом: сравнительно неплохое денежное содержание, определенный карьерный рост был обеспечен. Жилплощадь по месту службы тоже гарантировалась. Да и сам статус – жена офицера – это звучало гордо. Это сейчас престиж военной профессии опустили ниже плинтуса: поди, проживи семьей на зарплату в десять тысяч рублей… А тогда это котировалось: выпускник училища сразу получал порядка двухсот рублей в месяц, плюс различные льготы: по оплате коммунальных платежей, бесплатный проезд на транспорте к месту отдыха и обратно и т. д. И на эти деньги можно было жить и ещё откладывать на крупные покупки. Мы никогда не чувствовали себя людьми второго сорта, как сейчас. И подрабатывать где-то на стороне – у нас не то что времени, мыслей даже не было – служили по 24 часа в сутки. На сон времени не хватало, все время на службе.

После отпуска мы на месяц отправлялись на войсковую стажировку. Мы морально готовились к тому, что целый месяц будем исполнять обязанности командиров взводов, непосредственно в войсковых частях, с живым личным составом. На стажировку училище разбросали по многим военным округам. Наш взвод попал в 404-й полк Таманской дивизии Московского военного округа. Полк располагался на Хорошевском шоссе, у станции метро «Беговая». Нашей радости, что стажировка будет в Москве, просто не было конца – мы думали, что это будет как в отпуске, только еще веселее.

По прибытии в полк нас распределили по батальонам и ротам, каждому в подчинение дали мотострелковый взвод. Штатная укомплектованность полка – по штату военного времени, т. е. полная. Один из мотострелковых батальонов полка постоянно находился на боевом дежурстве (на БД). В случае нештатных ситуаций на территории Москвы батальон должен по тревоге выехать на место и начать действовать в реальных условиях и в конкретно сложившихся обстоятельствах. Техника в боксах стояла полностью заправленная топливом и с загрузкой нескольких БК (боевых комплектов) снарядов и патронов. Этого должно хватить на несколько часов боя.

Нас представили личному составу, от чего наш личный состав был совсем не в восторге. Они не знали, как от своих командиров убежать, а тут приехали еще одни, и будут находиться с ними круглые сутки. Мы сразу почувствовали их тупое сопротивление и нежелание подчиняться. По возрасту мы с ними почти одногодки, кто-то чуть старше, а кто-то чуть младше нас. Нас, курсантов, в батальоне оказалось человек десять. Поселили нас отдельно, для этого пришлось воспользоваться Ленинской комнатой одной из рот, там нам поставили кровати, и столы, чтобы мы могли готовиться к занятиям.

От нас требовалось полностью выполнять распорядок дня, начиная с подъема и зарядки, которую проводили мы. Мы контролировали наведение порядка в казарме, умывание, одевание, и построение на утренний осмотр, завтрак. После завтрака – получение оружия, если это требовалось для дальнейших занятий, и на полковой развод, на плац. Дальше занятия по боевой подготовке и т. п. Обед, чистка оружия, выполнение еще каких-нибудь задач. Ужин и подготовка к занятиям на следующий день. Вечерняя прогулка, вечерняя проверка и наконец-то – ОТБОЙ! И на всех этих мероприятиях мы должны были не только присутствовать, но и проводить их и контролировать.

Устроившись и немного обжившись, по вечерам мы стали выбираться с территории части. Нашли место, где можно поесть вкусных сосисок и выпить бочкового пива. Нашли и женское общежитие – разведка местности проводилась в полном объеме. В одном из переулков рядом с нами находилась Боткинская больница, там находился пункт забора крови. За сдачу крови всегда платили деньги: чем больше сдашь крови, тем больше денег получишь. Нашлись два добровольца, решивших этим заработать, – это Лысый и Ефим. Сколько уж они сдали крови, не знаю, но заработали они рублей по десять. Хорошие деньги. Вечером после сдачи крови они купили водки, колбасы и другой закуси и решили нас угостить. Но после первых же ста грамм их стало развозить, они обмякли и через пятнадцать минут уже мирно спали. Допивать водку и уничтожать закуску пришлось без них. Мне до дома, в Кунцево, добираться на электричке минут пятнадцать, но за все время стажировки случилось съездить домой раз или два – и то на ужин.

С большим энтузиазмом мы стали входить в роль командиров взводов. Через несколько дней наши отношения с личным составом стали более теплыми. После нескольких индивидуальных бесед с «непримиримыми» стало проще. Самым борзым пришлось просто врезать, а другим показать себя в физическом плане: уважения личного состава не получишь, пока не покажешь, на что ты способен. На третьем курсе физическая подготовка практически у всех нас была на высшем уровне: сделать 10 раз подъем переворотом на перекладине не составляло труда. Пробежать 100 метров – не проблема, а кросс на 3 километра и больше – только в радость. Это мы и показали личному составу. Личный пример командира всегда поднимает его авторитет в глазах подчиненных и дает ему «уважуху».

Прокомандовали мы в Москве всего лишь неделю, а потом нас отправили на полевой выезд, на полигон Таманской дивизии в Алабино, недалеко от станции Голицыно. Опять мы попали в поле – а то у нас своих полевых выездов было мало! Вот и этот выезд энтузиазма нам не добавил. Находились мы вблизи от поселка Калининец, где расквартировывалась Таманская дивизия. От поселка до полигона километра три, так что при большом желании можно сходить в магазин и посмотреть на людей. Отправили нас туда на две недели, и наши планы потусоваться в Москве накрылись медным тазом.

Условия проживания на таманском полигоне ужасные, гораздо хуже тех, в которых мы жили на полевых выездах в Ногинске. Весь батальон запихнули в старый гнилой барак, кровати стояли в три яруса, третья кровать находилась где-то под потолком. Теснота, духота, солдаты перемещаются по бараку только боком. В этот же барак запихнули все ружейные комнаты. Это ужасно. Нам, курсантам-стажерам, тоже выделили маленькую комнату, и для того чтобы там разместиться, кровати пришлось тоже поставить в три яруса. Полевая жизнь нам привычна, а стрельбы, вождения, занятия по тактике, марш-броски, которые мы им устраивали личному составу – вносили в неё своё разнообразие, как и нечастые походы в магазин в посёлок Калининец. Мы-то думали, что каждый день будем питаться в ресторане, а здесь – полевая кухня с тушенкой.

Впечатление от нашей войсковой стажировки было гнусным и грустным. Чтобы с радостью находиться на службе 24 часа в сутки, нужно либо сильно любить Родину, либо найти для себя здесь какое-нибудь развлечение. Вот вам товарищи курсанты – трудности, а вот вам и лишения. Как говорят в войсках, командиром взвода тяжело служить первые десять лет, потом привыкаешь.

Полевой выезд закончился буквально за несколько дней до окончания нашей стажировки. Прибыв в Москву, мы узнали от курсантов, попавших на БД (боевое дежурство), что здесь тоже было несладко: постоянные многочасовые проверки, по несколько раз в день, муштра на плацу – и здесь маразма хватило на всех. В предпоследний день мне удалось вырваться домой на обед. Поехал я с моим однокурсником – Володей Черновым, каптером-фотографом, главным по «брукам» и «трапкам», так эти слова произносил сам Володя, потому что родом он из Белоруссии, и это отложило отпечаток на его произношение. Так у меня остались на память фотографии, где я – курсант, а бабушка еще не старая, ей чуть больше шестидесяти лет.

Не успели мы приехать в училище и обменяться информацией, у кого и как прошла стажировка, как новая вводная! Наше училище будет демонстрировать членам ЦК КПСС и другим партийным товарищам, прибывшим в Москву на какой-то свой очередной пленум, учебно-материальную базу, с проведением показательных занятий по огневой и тактической подготовке и показом образцов оружия, имеющихся на вооружении в армии. Нашему взводу доверили провести показательные учения по теме «Мотострелковый взвод в наступлении». То есть, не задерживаясь в училище, мы опять отправляемся на две недели на полевой выезд в Ногинск – для подготовки показательных учений. Вот как нам свезло!!!

Было это в начале апреля. Весна выдалась холодная, по ночам еще стояли морозы, снег только начинал таять. Как там встали небесные светила, я не знаю, но на время проведения учений – меня назначили командиром взвода. Мной командовал наш преподаватель тактики, в то время еще майор Савин, а я командовал взводом.

У него был трубный голос – спутать его с кем-то, просто невозможно. Он очень интересно ставил тактические задачи и вводил в тактическую обстановку, к примеру: «Ориентир первый – край облака; ориентир второй – лай собаки за лесом», ну и так далее в том же духе. Или: «Противник нанес по вам ядерный удар мощностью до двух килотонн; ваши действия, товарищ курсант?» Или еще: «“Чифтен” (танк) в окопе, “хирокез” (вертолет) в воздухе, ваши действия?»

Тактическую канву нашего показательного выступления разрабатывала кафедра тактической подготовки училища под руководством начальника кафедры – полковника Притулы. Нам осталось только воспроизвести и озвучить их замысел и своими отважными действиями уничтожить обороняющиеся подразделения вероятного противника, на пути нашего наступления.

Рассказываю вкратце замысел того, что должны были увидеть члены ЦК КПСС. Взвод с марша вступает в бой с обороняющимся противником. Спешивается и через проделанные и обозначенные проходы в минных полях преодолевает минные поля противника, далее разворачивается в боевой порядок и с максимальной скоростью сближается с противником. Уже наступая в пешем порядке, забрасывает его первую траншею гранатами и уничтожает огнем из стрелкового оружия и вооружения БМП. Далее уничтожает вторую линию обороны противника, и потом каждое мотострелковое отделение напоказ преодолевает различные препятствия. Первое отделение проходит огненно-штурмовую полосу, второе – психологическую, третье штурмует остов-каркас трехэтажного здания. Пройдя эти испытания и оставшись в живых, взвод отражает контратаку трех танков.

Что требовалось от нас, и как я должен был командовать взводом? БМП выскакивают из леса на максимально возможной скорости, разворачиваются в боевую линию, мы спешиваемся и бегом в колонну по одному преодолеваем проходы в минных полях. Разворачиваемся в боевой порядок, максимально сближаемся с противником, достаем боевые наступательные гранаты типа РГ-42 и бросаем их в окопы противника (противник обозначен мишенями). Делаем всё очень слаженно, чтобы все гранаты взорвались в один момент, и при этом не перестаем вести огонь из автоматов холостыми патронами. Далее производим посадку в БМП и двигаемся дальше. Всё это происходит на максимально возможных скоростях, чтобы можно было отследить динамику боя и красоту нашего стремительного наступления. Опять спешиваемся и бегом устремляемся на штурм ранее намеченных объектов.

Смотровая площадка для членов ЦК КПСС находилась на одной линии с препятствиями, которые мы штурмовали. Панорама великолепная, им видно всё, мы перед ними как на ладони. Установили громкоговорители, и полковник Притула давал комментарии в процессе разворачивающихся боевых действий. По замыслу руководства, во время показа всё должно гореть и взрываться – чтобы бой мог выглядеть максимально эффектно и правдоподобно. Мои действия, как командира взвода, сводились к тому, что я должен координировать действия трех отделений, чтобы все действия выполнялись четко и слаженно, передвижения в боевом порядке были в прямую линию, и чтобы это смотрелось со стороны. Я должен вовремя дать команду на метание гранат и еще много чего предусмотреть и скоординировать. Каждый день в течение этих двух недель мы выезжали на тактическое поле и тренировались. В день мы раза по три пробегали тактическое поле ножками, на круг это получалось километров по пятнадцать – двадцать и все бегом. Было холодно и, чтобы легче бегать, нам скомбинировали форму. На ПШ надевали телогрейку, поверх нее маскировочный халат, а всю нашу пехотную амуницию вкупе с саперной лопаткой и противогазом одевали уже на маскхалат. На голове каска – без нее никуда. И гоняли нас как сидоровых коз, до седьмого пота. У меня, кроме всего этого, как и у командиров отделений, еще и рация, Р-126 весом килограммов пять.

Настал день показа. Все наши передвижения отработаны до автоматизма. Членов ЦК КПСС выстроили на смотровой площадке, и нам дали отмашку – вперед! Все идет в штатном режиме. Бросаем гранаты, вроде все взрываются. Проходит еще минута – и вдруг позади нас раздается еще один взрыв гранаты! Потом выяснилось, что Ефим вытащил кольцо и хотел бросить гранату вместе со всеми, но не успел, так и побежал с ней. А в БМП с гранатой в руке ему садиться стало страшно, он и швырнул ее в обратную сторону. Он был прав и не прав одновременно. Опять спешиваемся и бежим штурмовать препятствия.

Команда пиротехников во главе с начальником кафедры тактики поработала на славу. Они вывезли, зарядили и приготовили к взрыву – столько емкостей с напалмом, что когда это стало взрываться, то даже смотрящие на это начали разбегаться. Первые трое ворвавшихся на огненно-штурмовую полосу попали под взрыв емкостей с напалмом, там они и загорелись – маскхалаты на них просто вспыхнули, и бегущие сзади начали их тушить. Бросаться в этот огненный ад, уже не имело никакого смысла – там все пылало с такой силой, что можно было сгореть заживо. Пришлось обегать огненно-штурмовую полосу сбоку. У второго отделения на психологической полосе такая же картина: как только они туда вошли, там все начало взрываться. Курсант Балабанов падает вниз через переворачивающийся пол, и в этот момент раздается взрыв и пол вырывает и он летит в сторону. Каким-то чудом за долю секунды до этого, он успел выскочить из здания раньше взрыва. От испуга он нажал на спусковой крючок своего пулемета, да так больше и не отпускал его, пока патроны не кончились.

Третье отделение – штурмует каркас разрушенного здания, они тоже не в лучшем положении – там тоже все взрывается, но у них сработала смекалка. Они сначала дождались взрыва и только потом пошли на штурм. По задумке, с третьего этажа здания сбрасывают чучело врага – это мастерски исполнял Сид. В огне и в дыму курсанты карабкаются по стенам здания, бегут по переходам, и вдруг с диким, хватающим за душу криком сверху падает что-то, похожее на человека. У наблюдающих от вида падающего «человека» и от душераздирающего вопля Сида, по спине пробегают мурашки, и волосы на голове встают дыбом. Это получился фильм ужаса в исполнении нашего мотострелкового взвода на глазах у членов ЦК КПСС.

Среди членов были и женщины, они сразу почуяли неладное и заверещали, что нужно срочно оказать медицинскую помощь пострадавшим! Но полковник Притула был на высоте, он давал пояснения происходящим событиям: «Так, в условиях, максимально приближенных к боевым, готовят всех курсантов Московского ВОКУ!»

Дальше мы ушли на отражение танковой контратаки. Из леса на нас вышли три танка, для стрельбы по ним гранатометчикам выдали по три инертных гранаты, они такие же, как и настоящие, только вместо взрывчатки наполнены инертным веществом и при попадании в цель не взрываются.

Я помогал стрелять Хэнку – он был третьим, который попал в огонь. У него обгорели брови и ресницы, частично сгорел маскхалат, был ожог лица. Когда танки приблизились метров на триста, я дал команду на открытие огня. Нас хорошо учили стрелять, и каждый танк был уничтожен по три раза, в каждый попали тремя гранатами. Первой гранатой Хэнк попал в триплекс (смотровой прибор) механика-водителя танка, танк встал как вкопанный; вторую гранату точно запулил внутрь ствола танковой пушки; а третьей – сбил с башни танка фару для ночного вождения, на других машинах повреждений было не меньше. Утром в автопарке мы видели механиков-водителей танков, готовящихся к занятиям, и еще подначивали их, что сегодня будем их «мочить», но такого поворота событий они явно не ожидали. Как потом они говорили, «очень неприятное чувство, когда по тебе стреляют».

Танки были подбиты, мы победили. Обернувшись назад увидели, что на смотровой площадке уже никого нет – пока мы отражали танковую контратаку противника, все успели сесть в автобусы и уехать на продолжение показа. У меня пятеро обгоревших, но еще стоящих на ногах, курсантов и ни одной машины скорой помощи! ВСЕ УЕХАЛИ!

Вызвав по рации машину обеспечения и поставив в нее стоймя всех обгоревших, я отправил их полевой дорогой в медсанчасть учебного центра. У кого-то обгорело лицо, у кого-то – руки и ноги. На Сипе (Сереге Дубенцове) полностью сгорел маскхалат, и между ног сгорело ПШ. Еще немного и у него обгорели бы яйца. За проявленное мужество – обгоревшим добавили по пять суток к отпуску. А нам объявили благодарность. И на том спасибо.

И был этот нескончаемый апрель, и было еще холодно. Было воскресенье, в увольнение меня не отпустили. Все, кто был не у дел, сидели в классах и играли кто в карты, кто в домино. Вдруг по этажу проносится команда: «Всему батальону срочно построиться на первом этаже! К комбату приехал странный гражданский, и он кого-то ищет!» Мы строимся на этаже. Выходит комбат с этим странным гражданским, который начинает нас внимательно рассматривать – точно кого-то ищет! Начитают кого-то оставлять в строю, а кого-то отпускать. И куда правильно метнуться, никто не знает: то ли убежать, то ли остаться в строю. В конце концов, нас остается человек тридцать – те, кто прошли фейс – контроль. Комбат дает команду нас переписать и объявляет, что с понедельника мы переодеваемся в парадную форму и выступаем в Московском цирке на проспекте Вернадского. Кто-то пошутил: «Что, в цирке клоуны кончились?» Клоуны, конечно, не кончились, а в советские времена все зрелища имели политическую окраску. А здесь вступительную часть перед цирковой программой решили посвятить очередному съезду комсомола, проходящему в Москве. Следующий день был понедельник и после занятий нас вывезли в цирк на репетицию.

Впервые в жизни мы попали в святая святых – за кулисы цирка. Перед началом циркового выступления проходила пятнадцатиминутная программа с видеофильмами, отражающими моменты строительства СССР. Вначале были показаны фрагменты из событий Великой Октябрьской Социалистической Революции. Пока показывали документальные кадры, мы в полумраке пробегали через арену цирка в плащ-палатках с оружием в руках и муляжом пулемета «Максим» на колесиках, с криками «Ура!», тем самым изображая революционных солдат.

Следующий исторический момент – это победа в Великой Отечественной войне. Мы в парадной форме выходим на арену цирка двумя колоннами. Останавливаемся по центру, поворачиваемся лицом к центру арены, и сверху, по специально сделанным ступенькам, к нам спускается Родина-мать в исполнении артистки цирка. Она грациозно проходит между нашими шеренгами, в то время как мы стоим перед ней, преклонив правое колено, тем самым символизируя торжество Победы. Кто-то из наших чуть слышно шепчет: «Мать, мать идёт… мать её…». В зале гаснет свет, и мы уходим с арены. На этом наше участие в цирковой программе заканчивалось. И так мы должны ездить в цирк каждый вечер на протяжении двух недель. Нам сделали одну репетицию, она сразу стала и генеральной и со следующего дня мы начали карьеру новых ковёрных.

Каждый день после обеда мы переодевались в парадную военную форму и ехали в цирк, раньше об этом, можно было только мечтать. Приезжая в цирк заблаговременно, мы имели возможность немного ознакомиться с закулисной жизнью цирка и цирковых. Прежде всего, мы поняли, что цирковые – это великие трудяги. Заниматься подготовкой циркового номера можно и месяц, и два, и год по много часов в день и до седьмого пота, чтобы потом выйти на арену и легко и непринужденно исполнить сложнейший трюк. На тренировочной арене мы наблюдали подготовку номера силовых гимнастов. Выстроена пирамида, внизу стоит самый здоровый из всех и держит на себе еще троих, сверху на них, то есть пятой, должна встать маленькая и хрупкая девушка, которую подбрасывают с трамплина. Она никак не может выполнить эту задачу и раз, и два, и три… Проходит час, она все еще не может встать на плечи четвертого акробата, стоящего в пирамиде. У того, кто стоит внизу и держит всю конструкцию, кажется, вот-вот лопнут вены от напряжения. И вот здесь его пробивает, и он начинает ругаться матом, да в таких интересных выражениях, которые редко где услышишь. Эта маленькая, хрупкая девушка вдруг становится «безногой коровой, у которой нет даже мозгов». Постепенно материться начинают все и маленькая хрупкая девушка тоже.

За кулисами можно встретить бывших артистов цирка, кого на костылях, кого на инвалидной коляске. И еще у меня сложилось мнение, что в цирке очень мало симпатичных девушек и будто бы ты попал на крокодиловую ферму. Ну а когда они выходят на арену, на них любо-дорого посмотреть – красивые фигуры, нарисованные лица, они смотрятся! Но только с гримом!

Мы не обошли стороной и цирковой буфет. Там всегда вкуснейшее пиво. Пообедал в училище и приехал в цирк, можно и нужно добавить пивка с бутербродами – это обязаловка и на арену. Мы выступали в форме рядового состава, с красными погонами СА (с курсантскими погонами нам выступать не разрешали). Только на последнее выступление мы приехали в своей парадно-выходной форме с курсантскими погонами. Поскольку выступление последнее, мы, уже не скрываясь, в форме и с автоматами пошли в буфет пить пиво, чем сильно напугали пришедших на представление зрителей. Вокруг нас шушукался народ, и самые смелые подходили к нам и спрашивали: «А что, САМ приедет в цирк?» Под словом «САМ», подразумевался наш дорогой Л. И. Брежнев.

Середина апреля – переход на летнюю форму одежды. Получаем со склада новое хэбэ, новые пилотки и все, что положено по нормам вещевого довольствия. Если в прошлый раз над обмундированием поиздевались Михайлюков с Сидоровым, то в этот раз отличился я. Мне очень хотелось подогнать хэбэ по фигуре, чтобы смотрелось ладно и складно. В первый же выходной день сажусь в класс, вооружаюсь иголкой с ниткой и приступаю к ушиванию хэбэ. Через пару часов упорного труда хэбэ трудно узнать – сидит на мне, как влитое, только бриджи стало трудно надевать, и куртка очень уж приталена. Пока суд да дело, надеваю глаженые сапоги и еду домой в самоволку, на обед к бабушке. Со стороны, как мне кажется, я смотрюсь просто красавцем. Но бабушку мой «прикид» несколько шокировал, она сказала, что я сильно похож на «балеруна» и что у меня очень выпирают яйца из штанов. Я гордо ей ответил, что она ничего не понимает в военной моде и в военном шике. Каждый остался при своем мнении. Но уже в понедельник наш спор по вопросу «шика» рассудил Каверный. Когда он увидел на мне это ушитое хэбэ, он даже подпрыгнул от распирающих его чувств. Дело закончилось тем, что я получил десять минут времени на приведение хэбэ в первоначальное состояние и выговор за порчу имущества. Мне пришлось распороть всё, что так старательно ушивал; хорошо, что сразу не отрезал лишнее, и можно вернуть всё на круги своя.