Текст книги "Моя жизнь, майор Козлов. Доигрался до лейтенанта"

Наконец мы поставили и штабную палатку, и свою. У нас была двойная лагерная палатка из расчета на десять человек, а нас было больше двадцати. Расчистив снег до травы, мы уложили на землю привезенные с собой спинки от кресел из клуба, а в центре палатки мы поставили печку. Спасибо тому человеку, который придумал «реактивную печку». Если бы не эта печь, я не знаю, как бы мы выдержали эти морозы. Устройство печки – проще не бывает. Четырехметровая толстостенная железная труба диаметром 100 мм заварена снизу куском железа, на который она вертикально и устанавливается на землю. Далее в трубе сделано несколько отверстий: заливное отверстие несколько ниже остальных, и в это отверстие через приваренную трубочку заливалось дизельное топливо. Выше по трубе еще два отверстия с приваренными к ним кусками труб – это для поступления воздуха в трубу, и между ними еще одно отверстие – запальник – через него поджигалось дизельное топливо, залитое в трубу. Когда солярка воспламенялась, и начиналось горение верхнего слоя, то толстостенная труба постепенно разогревалась до малинового цвета. В палатке становилось очень тепло и хорошо. Ну а шум от горения солярки и выделяемая от этого копоть уже никого и не интересовала, лишь бы было тепло. На эти дни – палатка стала нам нашим теплым домом, где в эти лютые морозы можно немного отогреться, поспать, и прийти в себя. Топилась эта чудо-печь сутками, не выключаясь. И самое главное – не нужно ни дров, ни угля, а солярки было море.

Спать мы ложились по кругу, ногами к печке, головой к стенкам палатки. Поскольку с себя мы ничего не снимали, то спали в том, в чем и ходили. За ночь от раскаленной трубы раскалялось все: валенки, ноги в валенках и всё это потело. До пояса. Выше пояса тело мерзло. Голова в не снимаемой шапке упиралась в сугроб, и к утру шапка примерзала к волосам. А. В. Суворов говорил: «Держи голову в холоде, живот в голоде, а ноги в тепле». В данном случае, мы свято соблюдали его слова, так оно и было!

Ночью мы несли караульную службу, то есть охраняли пустую штабную палатку со спящим истопником и несколько загнанных в сугробы КУНГов с офицерами. Караулили по часу, ходили на лютом морозе по проторенным в лесу дорожкам и смотрели, как бы враг не прислал к нам разведчиков или лазутчиков, и те не узнали бы, какие у нас тут морозы. За ночь, пока мы спали в нашей палатке, мы все вместе двигались по кругу вокруг печки и к утру совершали полный оборот. Лег вечером у входа в палатку и – проснулся утром только с другой стороны и тоже у входа в палатку. Пружина – наш замком взвода и еще два командира отделений умудрялись ночевать в кабине ГАЗ-66, прикомандированного к нам. В морозы двигатели в машинах не глушили, и они работали круглыми сутками. В кабине ГАЗ-66 можно повесить один гамак и на нем спать, как они там умещались втроем, до сих пор ума не приложу, видно, очень сильно хотелось спать в тепле.

С питанием на таком морозе, полная тоска. Пока привезут к нам с кухни горячую еду, она становится холодной. Нальешь первое блюдо в котелок, пока дойдешь до бампера машины, чтобы поставить котелок и поесть, а сверху на супчике уже ледяная корочка. Разбил корочку льда, похлебал немного супчика и – красота. Второе блюдо по теплоте тоже не лучше первого. Ели все холодное. Запомнилось, как мы резали замороженный хлеб. На морозе хлеб по твердости не уступал дереву, пока его везли из пекарни, он из горячего становился замороженным. Ножом разрезать его невозможно, только с помощью двуручной пилы, все на том же бампере ГАЗ-66 мы разделывали хлеб. Пилили хлеб на тонкие пластины, чтобы потом от них можно было откусывать по маленькому кусочку и, только согрев его во рту, проглотить. Создавалось ощущение, что ты ешь мороженое, в животе сначала становилось холодно, а потом хлеб согревался.

На учения мы поехали не с пустыми вещмешками. У нас с собой были запасы сгущенного молока, тушенки и еще много чего. Брали с собой и водочку. Вечером перед отбоем – исключительно только в целях профилактики, а не пьянства ради – мы выпивали из наших запасов. Водка, разлитая во фляги хранилась в нашем ГАЗ-66. Если бы во флягах была вода, то она бы давно замерзла, а водка на этом морозе только густела и становилась похожей на холодец или глицерин и из фляги выпадала в кружку кусками. Пить водку, охлажденную до минус сорока градусов, очень прикольно – ощущения очень необычные, сначала по пищеводу идет холод, а потом раз – и тепло. Репчатый лук и чеснок, взятые для профилактики ОРЗ, замерзли намертво, и мы ими закусывали, как мороженым. За те пять дней, что мы были на учениях, морозы не ослабевали и держались в пределах сорока градусов. Если в первую ночь было –43, то и в последующие ночи: –42, –41, –40. Боевые действия прошли без нашего участия. Нас дальше расположения штаба не выпускали, и мы особенно никуда не рвались.

Учения закончились, мы победили, враг был разбит, мы на коне, враг на щите. Боевое ранение получил командир 11-й роты старший лейтенант Широкопояс (очень интересная фамилия; он возмущался, когда его называли Широкопоездом, и кричал, что он не поезд, а пояс). Во время проведения учений он пытался закрыть дверь в десантный отсек БМП, но его средний палец примерз к броне закрываемой двери. Вместе с пальцем он и закрыл дверь, а дверь весит порядка 110 килограммов. Так в двери БМП и остались две фаланги среднего пальца с правой руки старшего лейтенанта.

Все когда-нибудь заканчивается, закончились и учения. И вот мы опять стоим на перекрестках, регулируем движение наших колонн на станцию погрузки Золино Горьковской ЖД.

И тут случилось необъяснимое резкое потепление: за одну ночь температура с –40 скакнула до +5 градусов. Прибыли на станцию, а там слякоть, в снегу начали появляться лужи, а мы в валенках и в сорока одежках. За эту неделю мы привыкли к своей одежде, вросли в нее, она стала нашей второй кожей.

Есть такой анекдот. Поспорили канадец, американец и русский, у кого морозы сильнее. Американец говорит: «У нас на Аляске выйдешь на улицу, плюнешь, пока плевок летит – замерзает – и на землю падает льдинкой». Канадец: «У нас выйдешь на воздух пописать, пока писаешь струя замерзает и на землю падает льдом». Русский на это ответил: «А у нас такие морозы, что срать на улицу ходим вдвоем». Его спрашивают: «А зачем вдвоем?» На что русский отвечает: «Один гадит, а другой ломом говно отшибает, чтобы не примерзло!»

Практически всю эту неделю мы в туалет по «большому» не ходили, а кушать худо-бедно – но кушали. И тут народ потянулся к вокзальному туалету, чтобы облегчиться. Это не анекдот, но то, что я там увидел, меня поразило. Если мыслить логически, получалось, что такой продукт в виде отходов жизнедеятельности организма живой человек произвести не мог… это была какашка длиной сантиметров в сорок и в диаметре сантиметров десять. Я не знаю, умер этот человек или нет, но хотелось бы увидеть этого былинного героя, который рожает такие поленья.

После погрузки техники на железнодорожные платформы нас опять разместили в плацкартных вагонах. Какой-то начальник дал команду натопить вагоны, чтобы отогреть «отмороженных» курсантов. Когда мы вошли в вагоны, то дышать там было нечем. Мне пришлось размещаться на третьей полке. Впервые за столько дней пришлось раздеться практически догола – в вагоне была Африка. Допили водочку, оставшуюся от учений, и завалились спать. Сон лечит всё!

Закончились наши боевые учения и начались другие дела, появились новые проблемы. Время сошло с ума, его бег невозможно было замедлить или приостановить. Все стремительно неслось к выпускным экзаменами и выпуску из училища. Кто-то делал пластические операции, устранял дефекты лица и головы. Тёпа «пришил» себе уши, чтобы не торчали в разные стороны, Грицков уменьшил размер верхней губы, чтобы не называли губошлепом.

Кто мог себе позволить, к выпуску заказывал в ЦЭПКе шитые фуражки с высоченными тульями и шитые стоячие сапоги. Тогда это стоило баснословных денег – все, что стоило больше двухсот рублей, было дорого. Каждому хотелось подойти к выпуску максимально укомплектованным – с шитыми сапогами и фуражкой. Обмундирование – как парадное, цвета морской волны, так и повседневное, цвета хаки, и шинели – для нас шили индивидуально. Из пошивочной мастерской штаба МВО к нам приезжали закройщики, снимали мерки и шили. И еще пару раз нам делали примерки, подгоняли мундиры по фигуре. На выпуске на Красной площади мы смотрелись в них потрясающе, как новые пятаки.

* * *

Как ни печально констатировать, но в какой-то период в роте началось воровство! Народ организовался, по ночам стали дежурить – выслеживать вора. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, была кража денег у Петьки Соколенко, у нашего Сокола. Родители прислали ему деньги, и они лежали вместе с документами, партийным билетом и правами. Украли все – и это перед самым выпуском. Лишних людей в поиски не посвящали, работали малой группой, и старания принесли успех. Вор был пойман. Им оказался наш каптер Серега Матренин по прозвищу Матрена. Четыре года вместе – и такой результат. Сейчас уже не могу точно сказать, били его или не били, но на Руси обычно за воровство били, значит, и его били. Он признался во всех случаях воровства, рассказал, куда выбрасывал документы, как рвал партийные билеты и как спускал их в унитаз.

Очередная человеческая трагедия – отчисление из училища с дослуживанием в войсках до первого дембеля. Матрена был женат, женился одним из первых, чего, спрашивается, не хватало человеку? Ему еще повезло, что не стали передавать документы в прокуратуру и возбуждать уголовное дело.

Как-то быстро в 1976 году началась весна. Коля Воронов с наступлением весны продолжил традиции нашей двенадцатой роты: по утрам во время утренней зарядки бегать по десять километров вокруг Кузьминских прудов. Только мы к этому времени стали уже другие – часть из нас откровенно сачковала на этих утренних пробежках, другая часть во время зарядки умудрялась пить пиво. В районе Кузьминского парка одна пивная открывалась в 7 часов утра. Вот мимо нее и пролегал наш маршрут, как говорят, с утра стакан – весь день свободен. Были и такие любители. После пива эти любители неторопливо возвращались в казарму. Уже пешком, а не бегом.

Началась подготовка к сдаче государственных экзаменов. Для нас это означало больше полевых выездов в учебный центр в Ногинск. На один из таких выездов мы летели на вертолётах. Отрабатывалась тема «Действия мотострелковой роты в воздушном десанте». Это было незабываемое приключение – напротив училища, через МКАД, было вертолетное поле. Марш-броском из расположения роты в полной полевой амуниции и во всеоружии мы выдвинулись к вертолетам, взлетели и через каких-то сорок минут были на тактическом поле, в учебном центре. Десантировались и атаковали не ждущего нас противника – он явно с воздуха нас не ждал. Противник был разбит, а мы приступили к плановой подготовке, к сдаче госэкзаменов по огневой и тактической подготовке. Количество стрельб из всех видов оружия просто зашкаливало: мы стреляли днем и ночью, выполняли упражнения по стрельбе до тех пор, пока количество не перерастало в качество. Нашими оценками могли быть только отличные результаты, поэтому мы и тренировались.

Навыки, которые мы получили в училище, были незаменимым подспорьем в дальнейшей жизни и службе. Стрелять нас научили, и, если приходилось стрелять на спор, я делал это мастерски. Вооружение БМП, пистолет, пулемет, автомат и гранатомет, снайперская винтовка СВД – все это наше вооружение. Во время государственных экзаменов были случаи, что от волнения курсант нажимал не на ту кнопку при стрельбе из БМП. Стреляя с ходу, это когда БМП движется, и на расстояние в 600 метров выстрелом из орудия, то есть гранатой, попадал в ростовую движущуюся мишень высотой 150 сантиметров. По условиям выполнения упражнения, это, конечно, не допускалось – по движущейся пехоте противника нужно стрелять из пулемета, – но какова натренированность! Стрельбы в учебном центре практически не прекращались. Дневные стрельбы переходили в ночные, а ночные – в дневные. Количество боеприпасов, израсходованное за время нашего обучения, наверное, измерялось только железнодорожными составами.

После учений мои взаимоотношения с АП начали видоизменяться. Почти в ультимативной форме я получил от нее «дружеский совет» и должен был принять его как руководство к действию. Все сводилось к тому, что я должен на ней жениться, то есть она должна выйти за меня замуж, но предложение руки и сердца почему-то сделала она. Мне это было совсем не понятно. Столь серьезная аргументация, как выяснилось потом, была вызвана ее беременностью. Поначалу я думал, что она шутит и своей «мнимой беременностью» пытается меня шантажировать, поэтому не принял ее слов всерьез. Тем более что жениться на АП, с самого начала наших с ней отношений, я и не думал. Но «без меня, меня женили». Из ее ультиматума выходило, что если я буду упорствовать и не изменю своего решения, то мне уготованы все несчастья этого мира, и жизнь моя будет сравнима только с жизнью в аду. Говоря русским языком, училище, с ее подачи, я не закончу, лейтенантом не стану, ну и, естественно, вся моя остальная жизнь пойдет под откос!

Я это уже где-то читал… по-моему, в первой главе этой книги, как раз это произошло с моим отцом, благодаря чему я появился на свет. Всё в жизни идет по кругу, похоже, что и я наступил нате же грабли, что и мой отец.

От этого предупреждения я не стал более счастливым. А далее следовало более позитивное: если я буду паинькой и женюсь на ней, то счастье мое будет безмерным – и буду я в шоколаде. И с распределением у меня все будет просто отлично, и со службой у меня все будет тип-топ – это она мне гарантирует. И вообще, ее всё устраивает, и я её устраиваю, она меня просто любит и обожает, и родители у меня прекрасные люди, и бабушка с её дачей под Москвой тоже ничего – жить можно!

Опять та же история – только опять забыли спросить меня, а что я думаю про все это и чего я все-таки хочу?

Ситуация явно складывалась не в мою пользу. Любые мои прегрешения, дисциплинарные проступки могли для меня иметь чрезвычайные последствия и выйти мне боком. О хождении в самоволки как-то сразу пришлось забыть. До выпуска оставалась какая-то пара месяцев. У меня включился инстинкт самосохранения!

АП начала развивать кипучую деятельность, и по мере того, как живот у нее становился все больше, она его не только не скрывала, а еще больше выставляла на всеобщее обозрение – вот, мол, ваши курсанты какие, побалуются, обманут девушку молоденькую, невинную, а жениться не хотят! Сделав пару заходов в политотдел училища, и написав соответствующие заявления, она на время успокоилась и стала ждать решения командования по мою душу. Мой вопрос передали решать нашему командиру батальона Павлу Яковлевичу Вишнякову. Он был умудрен жизненным опытом, таких случаев на своем веку он порешал, как видно, немало – каждый год к нему приходили родители обманутых девушек, понесших ущерб от курсантов его батальона.

Рассказывали про него, что в таких случаях он очень внимательно выслушивал потерпевшую сторону и, раз уж так случилось, предлагал написать заявление с освещением сути вопроса. Давал просителям лист бумаги, перьевую ручку, а сам в руках держал чернильницу. И как только заявитель пытался обмакнуть ручку в чернильницу, отводил ее в сторону. Заявитель начинал возмущаться и браниться на комбата, что тот не дает макнуть ручку в чернильницу. На что Павел Яковлевич резонно говорил: «Я не хочу, чтобы макали ручку в мою чернильницу и поэтому не даю вам этого сделать; если бы ваша дочь тоже не хотела, она, наверное, тоже бы не раздвинула ноги и не дала, а раз уж дала – так разбирайтесь сами, кто чего больше хотел, и не обивайте пороги училища!» Примерно такой ответ получила от него и АП. У политического отдела училища рычагов давления на меня не было – я не был членом партии. У меня не было партийного билета, за который можно хвататься, как за «женскую титьку», и понуждать меня к принятию решений, которых я бы не хотел. Тех, кто имел партийный билет, могли шантажировать исключением из партии и другими бедами. К моменту выпуска я не был даже кандидатом в члены партии, а оставался простым рядовым комсомольцем, а что с комсомольца можно взять, кроме анализов и комсомольских взносов? Таким я подошел к выпуску и присвоению первого офицерского звания – лейтенант.

Я не хотел жениться на АП, но это не значит, что я совсем не хотел жениться. Нас неоднократно предупреждали и настоятельно советовали жениться до выпуска или сразу после выпуска.

За два месяца до выпуска я сделал предложение руки и сердца своей однокласснице Ларисе (а что такого, я – Козлов, она – Барашкова), и как говаривала в последующем теща, сошлись козел и баран. Я – телец, она – близнец, брачный союз обещался быть не простым.

Мы подали заявление в Кунцевский ЗАГС, и наше бракосочетание назначили на 13 августа 1976 года. Невесте я объяснил ситуацию, в которую я попал, она ее восприняла довольно спокойно и своего решения выйти за меня замуж не изменила. У меня началась подготовка к выпускным экзаменам в училище и к свадьбе практически одновременно.

17. Выпуск и события, предшествующие выпуску

Пошивочная мастерская штаба МВО в штатном режиме выполняла заказ по пошиву нашей повседневной и парадной формы. Новую лейтенантскую форму привозили и развешивали в каптерке. По вечерам ее можно было взять и примерить на себя и даже походить в ней по казарме. Из казармы в лейтенантской форме выходить запрещалось. Свою последнюю экзаменационную сессию мы сдавали уже просто и легко, вся наша ближайшая жизнь была сориентирована только на сдачу государственных экзаменов, ГОСов.

Какие-то экзамены мы сдавали только в училище, а такие-то, как огневую и тактическую подготовку, в Ногинском учебном центре. На сдачу ГОСов сдали кучу денег на угощение преподавателям, проверяющим, помогающим и принимающим экзамены. Ассортимент угощения включал уйму всего: от коньяка до тортов, это было принято – без хорошего угощения экзамены не принимались, такая вот традиция.

В ожидании выпуска в роте кто-то пытался внедрить солдатские традиции, то есть когда остается 100 дней до выпуска, нужно подстричься наголо и последующие три месяца отращивать волосы. В классной комнате по этому случаю повесили матерчатый метр, и каждый день от него отрезался один сантиметр. С каждым днем этот портняжный метр становился все короче и короче. Наголо у нас во взводе подстриглось человека три во главе с Лысым, которому всегда нравилось так стричься. Командование крайне неодобрительно относилось к таким повальным стрижкам наголо.

К сдаче экзаменов все готовились очень серьезно, для подготовки нам выделялось время, нас обеспечили материальной частью, чтобы каждый мог своими руками пощупать эту материальную часть и отработать нормативы. С завязанными глазами нормативы мы, конечно, не выполняли, а вот карандашом на чём только можно писали шпаргалки-подсказки. Залез в БТР выполнять норматив по замене охлаждающей жидкости, а там написано, в какой последовательности и что нужно делать, какие гайки и в какую сторону крутить. А для того чтобы что-то крутить, нужно сначала своими ручками это самое потрогать и для начала самому попытаться это покрутить. Вот этим мы и занимались при подготовке к ГОСам. Читали, запоминали, крутили и вертели.

При подготовке к сдаче такого предмета, как научный коммунизм, ничего вертеть и крутить не надо. Нужно просто сесть, взять толстую книгу под названием «Научный коммунизм», сосредоточиться и попытаться вникнуть в эту галиматью, постараться что-то понять, и что-то запомнить. Этот экзамен я сдал с оценкой «отлично». У меня такие предметы, как история КПСС, марксистко-ленинская философия ну и, конечно, научный коммунизм, всегда шли на “отлично”. Поговорить ни о чём я всегда любил, могу это делать и теперь. После экзаменов ко мне подошел командир взвода и спросил, нужна ли мне отличная оценка за сдачу этого ГОСа? Или я смогу обойтись и хорошей оценкой? А то кому-то из наших медалистов поставили хорошо, но при моём согласии экзаменаторы готовы поменять ему – его “хорошо”, на моё “отлично”. Пришлось согласиться, для меня это было совсем не принципиально.

При сдаче экзамена по эксплуатации и хранению боевых машин мне поставили «хорошо». Моя давняя нелюбовь с кафедрой эксплуатации здесь сыграла свое чёрное дело – они не смогли забыть и простить ту драку в Ямкино. За мой отличный ответ, я смог получить только «хорошо».

Огневую подготовку сдал на едином дыхании, что теорию на «отлично», что практические стрельбы – тоже на «отлично».

По тактической подготовке получил «хорошо», почему – уже и не помню, видно, что-то перемудрил во время сдачи.

Итак, ГОСы мы сдали! А что дальше?.. А дальше началась наша золотая неделя. Это та неделя, когда мы уже не совсем курсанты, поскольку все, что можно сдать, мы уже сдали, но еще и не лейтенанты, поскольку приказ о присвоении нам первого офицерского звания министром обороны еще не подписан. И тут началась безудержная вакханалия – командиры рот и наш комбат всю эту золотую неделю – седели волосами и восседали на большой пороховой бочке размером в четыре сотни человек. В одно мгновение батальон стал неуправляемым и не понимающим никого и ничего, кто бы ни взывал к их совести, с просьбой вести себя более благоразумно. Всё это не имело, ни какого обратного понимания.

Собрать всех, построить и проверить наличие личного состава стало практически невозможно, каждый занимался своими делами. Кто-то женился. Кто-то разводился. Кто-то поехал по знакомым девчонкам и застрял там. А кто-то в казарме пил водку и на все остальное не обращал ни малейшего внимания и не откликался. Кто-то, надев новенькую лейтенантскую форму, пьянствовал с девчонками в Кузьминском лесу, а по ночам пел песни. Кто-то ходил еще в курсантской форме, а кто-то уже в лейтенантской.

Нам выдали «приданое» – комплект офицерской формы одежды в соответствии с нормами обеспечения военнослужащих. Военной амуниции набиралось килограммов сорок, и все это нужно было засунуть в матросовку (мешок от матраса). Нам выдавалось все, что необходимо для офицерской жизни, начиная от носков, белья, бушлата и до полевой сумки. Такое обилие материальных ценностей нужно было куда-то деть. Я, Хэнк и Гога, получив «приданое», с трудом вытащили его за пределы училища, взяли на троих такси и повезли это богатство ко мне домой, в Кунцево. Такси забили под завязку, влезть в машину смогли только я и Хэнк. В этот день я был в наряде, но пришлось пожертвовать нарядом и заняться вывозом имущества. В наряд я так и не вернулся, поскольку сменять меня, было уже некому – все, кто мог уже разъехались по домам и квартирам, по друзьям и знакомым, по подругам и не подругам. А те, кто не мог уехать, лежали пьяными в казарме и спали.

Вопрос с распределением и направлением к местам дальнейшим службы для всех был уже решён. Кто-то знал о своем распределении, кто-то нет. В моём распределении отец участия не принял. Помочь мне правильно распределиться и начать службу в правильном месте – он не захотел. Какие на то были у него причины, я точно не знаю, а только могу догадываться. Одна большая причина, по которой он отказался мне помогать, как нестранно, была моя мать. С ее подачи или нет, но семья не приняла участия в моей дальнейшей судьбе. Отец в это время располагал достаточно влиятельными друзьями и знакомыми, которые могли мой вопрос решить на раз. Он отговорился тем, что «ему в жизни никто не помогал, он сам всего достиг, ну и я должен добиться всего сам». Хорошая отмазка! Получалось, с глаз долой – из сердца вон!

Свое распределение я узнал, когда получал документы в строевой части училища. Вердикт – КСАВО – Краснознаменный Среднеазиатский военный округ. Место прибытия – город Алма-Ата, штаб КСАВО. Но это было на следующий день после выпуска, а до этого я мог лишь смутно догадывался о своем дальнейшем месте службы. На беседе с командиром роты Воронов сказал, что я поеду служить во тьму тараканью, поскольку хлопотать за меня никто не хочет, а он своей властью отправляет меня в КСАВО. Обладал ли я чувством предвидения или только из своей вредности ответил ему, что как бы сегодня всё плохо ни сложилось, через год, в крайнем случае, через два я буду служить в Московском военном округе. На этом мы и расстались.

Забегу немного вперед. Через три года мы случайно встретились в автобусе, который курсировал между военным гарнизоном и станцией Наро-Фоминск. Я уже год отслужил в Кантемировской дивизии Московского военного округа, а Воронов поступал в Военную академию, они сдавали экзамены в учебном центре недалеко от Наро-Фоминска. За эти три года я стал другим человеком, с другим мировоззрением, прошедшим хорошую школу мужества и становления уже как офицера, а не курсанта. Раздражения по отношению к бывшему ротному у меня уже не было, жизнь многое перемолола и поменяла, но это уже другая история.

Тогда каждый остался при своем мнении. Ещё Воронов пообещал раздать нам наши объяснительные записки, которые мы писали на протяжении всей нашей учебы. Это была летопись наших славных и не очень славных дел, совершенных нами за четыре года. Это был кладезь юмора и нашей глупости. На этом материале можно написать не одну книгу, ничем не хуже, чем «Похождения бравого солдата Швейка»… Но не раздал. Водилась за ним эта черта – не выполнять данные обещания.

Настал долгожданный день выпуска. С большим трудом к утру собрали батальон, но были в наших рядах и потери: двух моих друзей из одиннадцатой роты, Серегу Паршикова и Мишу Жиленкова, за два дня до выпуска отловили и посадили на Московскую гарнизонную гауптвахту. В назидание для всех распоясавшихся выпускников. Наш добрый и славный старый комбат Павел Яковлевич пытался на нас воздействовать и навести хоть какой-то порядок, но все было бесполезно. Свой выпуск Серега с Мишкой праздновали в камере. Лейтенантскую форму, друзья привезли им прямо на гауптвахту. Есть такое положение, что с присвоением первого офицерского звания все старые взыскания, наложенные на курсанта за время обучения, прощаются, и он начинает свою службу с новой карточкой учета поощрений и взысканий. Надев лейтенантскую форму в камере и дождавшись оглашения приказа министра обороны о присвоении им первого офицерского звания “лейтенант”, они стали чисты перед собой и общественностью. Жизнь началась с новой и чистой страницы.

С утра в столовой училища организовали праздничный завтрак – это последний завтрак и вообще последний прием пищи в ставшем родным для нас училище. Все в новом, прекрасно пошитом парадном обмундировании. Мы выглядели великолепно, в нас можно было влюбляться просто с лёта, или мне так казалось и, может, только я так думал. Но все равно мы выглядели красиво. После завтрака традиционное построение на училищном плацу, добрые и хорошие слова начальника училища генерал-майора И. А. Магонова, стихи полковника Звездова – все это придавало этому дню особую торжественность с налетом грусти прощания с училищем. Прохождение торжественным маршем по плацу, посадка в машины и – Красная площадь.

Выпуски нашего училища проходят только на Красной площади, поскольку училище берет своё начало с территории Кремля.

На брусчатке Красной площади расставлены столы, на них разложены дипломы и нагрудные знаки об окончании высшего учебного заведения. На церемонии вручения – председатель президиума Верховного Совета РСФСР товарищ Месяц. На церемонию вручения дипломов и нагрудных знаков приглашены генералы и адмиралы. И вот вручают мне мой диплом и нагрудный знак, меня поздравляют, я отвечаю по Уставу: «Служу Советскому Союзу!» Все, я лейтенант! Я доигрался до лейтенанта!!!

С трибун Красной площади на нас смотрели отцы и матери, бабушки и дедушки, жены и любимые девушки, друзья и знакомые, пришедшие увидеть новоиспеченных лейтенантов. Порадоваться за нас и посмотреть на нашу молодость и, может быть, немного позавидовать нам, ведь у нас столько всего впереди! На меня с трибуны влюбленными глазами смотрели моя невеста, мама и сестра.

И вот общее поздравление всем выпускникам, возложение венков и цветов к Мавзолею В. И. Ленина. Прохождение через Мавзолей и построение на Красной площади для прохождения торжественным маршем по этой святой брусчатке, видевшей много событий в этой стране. И вот мы идём торжественным маршем, отдаём воинскую честь военному командованию, партийному руководству, родным и знакомым.

Всё кончилось. Мы свободны. Мы лейтенанты!

Диплом об окончании в кармане, знак об окончании училища прикручен к парадному мундиру, мы принимаем поздравления от друзей и родственников.

Вечером в училище был назначен торжественный ужин в нашу честь. На этот ужин мы тоже собирали деньги, но многие не пошли. Этот праздник был организован даже не для нас, а для командования и преподавательского состава училища, чтобы им можно было поставить очередную точку в череде выпусков офицерских кадров из нашей кузницы. Пошли туда не многие, но от этого наш выпускной ужин для присутствующих там хуже не стал.

С Красной площади с мамой, сестрой и невестой я направился домой, там был приготовлен торжественный обед.

Наш праздничный выпускной бал мы готовили заранее, задолго до окончания. Был заказан «Бирюзовый зал» в ресторане Прага. Сдавали мы по 50 рублей с человека и 25 рублей за каждого приглашенного, и еще 10 рублей на музыку. В течение нашего торжественного вечера шло живое музыкальное сопровождение. Это было… очень круто… Июль – это период, когда в Москве многие учебные заведения выпускают своих студентов. Вопрос заказа ресторана в июле, всегда стоял очень остро. Эпоха тотального дефицита затрагивала всё.

На период выпуска военных академий и военных училищ военный комендант Московского гарнизона отдавал негласный приказ: выпускников академий и молодых лейтенантов без особой нужды военным патрулям не трогать, а при необходимости – оказывать содействие, помогать добраться до места проживания.

Это была пьяная неделя – мы ходили пьяные и веселые.

К назначенному часу мы собрались в ресторане. В основном все пришли уже с кем-то: кто с женой, кто с невестой, кто с подругой. Одиночек к этому времени у нас осталось очень мало. Из приглашенных нами, у нас был наш преподаватель – подполковник Савин с женой. Наш боевой преподаватель тактики, у меня до сих пор к нему самые добрые и теплые чувства благодарности за его преподавание и человеческое отношение к нам. Это был тот самый преподаватель, у которого мы с Тёпой гуляли на свадьбе и делали музыкальное сопровождение на аккордеоне.