Текст книги "Моя жизнь, майор Козлов. Доигрался до лейтенанта"

На третьем курсе мы, курсанты Московского ВОКУ, уже борзели просто со страшной силой. Каждый старался что-нибудь выдумать, чтобы удивить других. Самоволки, поездки в Капотню – по пиву, это уже не так радовало. Начали придумывать новые выкрутасы; к примеру, после ужина собираться компанией, разбиваться на четверки, взять такси за вторым КПП и – в Москву. Часто ездили в кинотеатр «Мир» на Цветном бульваре посмотреть вечером какой-нибудь новый фильм. Либо в ресторан, поужинать. По окончании мероприятия опять такси и – на вечернюю проверку в казарму. Успевали, и еще как успевали!

На третьем курсе я сблизился с Володей Колосковым, подпольная кликуха его – Фуфел. Почему Фуфел, не знаю, но за глаза его только так и называли. Он был московский кадет, батька – подполковник, служил в отделе кадров Таманской дивизии. Вовка был редкостный разъебай. Батька не успевал ездить в училище и решать создаваемые Вовкой проблемы. Папкина широкая грудь надежно прикрывала Вовкину задницу и прокладывала ему дорогу вперед. Вовка к этому времени уже слыл, как искушенный ходок по женщинам, на них он и горел. За его проделки сами кадеты скручивали ему кадетский знак, пытались на него хоть как-то воздействовать. Почему я с ним сошелся? В моей компании, мне не с кем было ходить по женщинам… Вовка же для этого был идеальным напарником. У батьки он взял бриджи, они со времен войны и пошиты были с большим шиком. На икрах в обтяжку, а там, где начиналось галифе, они были настолько широки, что в каждый карман незаметно ставилось по две бутылки водки, и их не было видно. В этих бриджах он и шиковал.

У Вовки был широкий круг знакомых девушек, и еще он обладал способностью легко знакомиться с девчонками. У меня с этим были большие проблемы. Как мне с кем-нибудь знакомиться, так у меня мысли куда-то улетают, во рту пересыхает, а язык перестает двигаться. Слов никаких, одни жесты. Вот с ним мы и начали мотаться по самоволкам в поисках приключений. Там, где женщины, там всегда вино и, как вариант, водка. Походов по женщинам у нас было много, и как результат этого – мы попались.

Познакомились мы с двумя подругами, симпатичные молодые девчонки, и они стали нас навещать. Приедут на КПП, мы потихоньку собираемся и – в самоволку; главное, предупредить своих товарищей: если что, то мы, мол, в чайной. Так мы ходили, встречались, гуляли по лесу, целовались и влюблялись, и пили портвейн. Вокруг училища лес – гуляй, не хочу, со всеми вытекающими отсюда последствиями. В один прекрасный день, а это было уже в конце мая, мы, как всегда, отправились на прогулку с девушками в лес. По какой-то причине и ротный тоже решил прогуляться краем леса. Там мы и встретились. Мы заметили его издалека и поняли, что нужно срочно прекращать свидание и бежать в роту. Пока мы по длинной дороге прибежали в роту, он успел всех построить и проверить. Нас на момент проверки в строю не было. Когда через несколько минут после построения мы явились, то попали под нескрываемый гнев Каверного. Что он так обозлился, я не понял, но результат его гнева – десять суток ареста от командира батальона с отбытием наказания на Московской гарнизонной гауптвахте.

Мы явно попали под горячую руку. Раздражение Каверного было больше направлено на Володьку, который достал его своими выкрутасами. Но поскольку и я попался, то и мне вкатили на полную катушку, чтобы знал на будущее, с кем дружбу водить. Итак, наши прогулки вылились нам в десять суток гауптвахты с отбытием наказания в Алешинских казармах. Перспектива явно не блестящая, но что делать, если ты попал!

Готовили нас на гауптвахту, как на большое ответственное мероприятие. Отстиранное обмундирование, мы помыты в бане, с комплектом подворотничков для подшивки хэбэ, с сапожными щетками и банками гуталина, с мыльно-бритвенными принадлежностями и даже заключением врача, что мы здоровы, сопровождаемые старшиной роты Федей Гладским, мы прибыли на Московскую гарнизонную гауптвахту. Когда нас принимали на гауптвахту, нашего старшину, чуть вместе с нами не посадили за какое-то нарушение в форме одежды. Было бы очень смешно, если бы он сел с нами: привез на отсидку двоих, а сели втроем, такое на МГГ случалось достаточно часто. Нас приняли, и начался отсчет этих бесконечно длинных десяти суток. Отношение к отбывающим срок на губе со стороны караула и начальника гауптвахты было просто скотским. Я так понимаю, это делалось специально, чтобы в следующий раз сюда не попадали. Сели мы туда в канун выходных и первые два дня занимались строевой подготовкой. На территории МГГ был свой плац и по нему мы шлепали и в субботу, и в воскресенье. Утомить нас строевой подготовкой после прохождения парадной подготовки было практически невозможно.

Разместились мы в камере на третьем этаже, и как нам сказали, что в этой камере имел честь находиться, пока его не расстреляли, Лаврентий Берия. Хорошие ассоциации и странные пересечения жизненных путей со столь значимыми людьми нашего государства. Спасибо, что нас не расстреляли! Наказание отбывали человек сто, а в нашей камере собрались одни курсанты, человек восемь. Из нашего училища было еще двое старшекурсников, которые вот-вот должны были получать лейтенантские погоны. На МГГ всё было по Уставу и с поминутным выполнением распорядка дня. Подъем, зарядка, уборка территории, далее завтрак. На приемах пищи остановлюсь отдельно. Запускали нас в столовую бегом. Нужно было встать за стол и, пока стоишь, успеть бросить черпак каши, или что там дают, в миску. Налить кружку чая или какао, ухватить кусок хлеба с маленьким кусочком сливочного масла, кусок сахара и все это сразу и вместе запихнуть в рот, потому что на пятнадцатый счет выводного ты должен выйти из столовой и встать в строй. (Выводной стоял и считал вслух, на все про все пятнадцать счетов – это так издевались над нами). Да, сурово, и ничего не поделаешь. Таких вкусных каш, которые варил повар на МГГ, я больше нигде не ел, или мне так казалось от постоянного желания есть и не проходящего чувства голода.

С понедельника началась наша трудовая вахта, на целый день нас отправляли на работы. Первые несколько дней нас возили на Красноказарменную. Полк Таманской дивизии, который там располагался, вывели в Алабино, и в казармах вели ремонт – оборудовали их для комендантского полка Московского гарнизона и комендатуры. В эти памятные для меня дни я осваивал новую профессию дорожного рабочего – долбил асфальт отбойным молотком. За годы, что здесь находились разные военные структуры, они не раз асфальтировали внутренний двор. Толщина асфальтового покрытия дошла до метра, и вот это все нужно было раздолбить. Вечером, когда нас привозили в нашу тюрьму, мои руки продолжали работать в ритме отбойного молотка и сам я еще полночи дёргался.

В камере были оборудованы вертолеты – это спальные места, если их так можно назвать: доски, которые специальным образом крепились к стене. Днем вертолеты пристегивались к стене, а на ночь опускались и свободным концом упирались в скамейку, приваренную к полу. Получалась спальное место на доске шириной сантиметров в тридцать, на которой и нужно спать. С себя на ночь снимали только сапоги и аккуратно выставляли их у скамейки с обмотанными вокруг портянками. Вот на этой доске мы и спали без подушки и одеяла, только в обмундировании. Так спать – сплошное мучение. Вместо подушки мы пытались использовать сапоги. Если их вставить голенищами друг в друга, а потом поставить сапоги на доску и замять голенища внутрь, то получается ложбинка, куда можно положить голову, предварительно положив на нее свой несвежий носовой платок. Но это строжайше запрещено. За всякие нарушения могли добавить и сутки, и двое, и трое суток дополнительного ареста. В наши планы это не входило.

Доходило и до откровенных издевательств и рукоприкладства. Нас, как курсантов, караул побаивался, а солдатам срочной службы доставалось и по мордам. В комендатуру набирали ребят из глубинки, туповатых и глуповатых. Первые полгода службы в комендатуре их шлифовали и полировали все, кому не лень. В их душах накапливалось отнюдь не благородство… В нас они видели будущих офицеров, поэтому старались напакостить нам «на будущее», например, вечером, перед отбоем, не сводить нас в туалет. Из закрытой камеры не убежишь!

Окна нашей камеры выходили в сторону Москвы-реки, окно представляло собой узкую горизонтальную бойницу высотой около двадцати сантиметров, забранную с улицы решеткой. Не в сапог же соседу, пока он спит, нужду справлять. Хотя внизу, в солдатских камерах, так и делали и сильно не переживали по этому поводу. Мы делали по-другому: того, кому уже было невтерпеж, поднимали на руках к окну, он доставал конец и ссал из окна. Неудобно, непривычно, но ничего не поделаешь.

Над арестованными издевались все, кому не лень, и начкары (начальники караула) в том числе. Как-то раз завалился к нам наш же выпускник и давай выдрючиваться. Нарисовал на стене камеры мелом телевизор и дал команду, всем смотреть по телевизору программу «Время». Через какое-то время вернулся к нам в камеру и спрашивает: «Кто переключил программу в телевизоре?» Ответ на это был бы еще более идиотским, чем заданный им вопрос. Последующие часа два он бегал и пытался нас гнобить, насколько позволяли ему его умственные способности. У него их было не так много, явно это был не самый лучший выпускник нашего училища.

Тогда я еще курил, а на гауптвахте курение строго-настрого запрещалось. От этого у нас с Володькой были проблемы. Когда организм требует никотина, а его нет, начинаешь сходить с ума! Выезжаешь на работу, там стрельнёшь сигарету, спрячешься, чтобы конвойный не видел, и сумасшедшими затяжками, в три-четыре затяжки, выкуриваешь сигарету – и сразу так хорошо! Когда долго воздерживаешься от курения, то после первой сигареты голова начинает кружиться и наступает состояние легкой эйфории. За десять суток, из-за курения нам не раз приходилось конфликтовать с конвойными.

Во время отбытия наказания нас использовали как рабочую силу. После недели на Красноказарменной нас бросили на ремонт дома на Басманной. Ремонтировали особняк для военного коменданта города Москвы и военной комендатуры по городу Москве. Работа грязная и пыльная, мы что-то ломали, что-то таскали, что-то грузили. С нами особенно не церемонились: сегодня одни сидят, а завтра будут другие, работы хватит на всех.

Закончился наш срок, закончились и негативные моменты нашего заточения. Мы с чистой совестью вышли на свободу, только очень грязные и в очень затрапезном виде: наше хэбэ было почти черным. Забирать нас с гауптвахты приехал Володькин отец, и это было очень правильно. Нам, как борзым курсантам, могли добавить еще по трое суток за наши проделки, теперь уже на губе.

Прибыв в училище, мы привели себя в порядок, постирали грязное хэбэ и возрадовались чистоте. Но история на этом не закончились. На следующий день у дневального по роте звонок: наши подружки приехали на КПП навестить нас, мы так давно не виделись. Мы собрались и опять пошли в самоволку. Девчонки привезли портвейна, и нам надо было где-нибудь спокойно посидеть, попить винца и отметить наше возвращение с гауптвахты. Углубившись в лес, подальше от лишних глаз, мы нашли маленькую полянку с лежащими на ней деревьями.

Только мы расположились, я вижу, что в пяти метрах от меня раздвигаются кусты и на поляну выскакивает начальник патруля! Володя сидел ко мне лицом и патруля не видел, но спиной почуял что-то неладное. Я только успел крикнуть: «Бежим!» И мы из положения сидя рванули, что было мочи и сил. Бегать-то нас научили, но начальник патруля тоже был наш выпускник. Рванули мы как на стометровке, но начальник патруля не собирался отставать. Сначала мы бегали по лесу, а нам нужно было бежать к забору, там – через забор, и на территорию училища. Мы уже бежали по проселочной дороге, когда увидели густые заросли кустов. Гениальная мысль спрятаться пришла нам одновременно – начальник патруля чуть сбавил обороты и немного отстал, он обегал лужи. Володька первым рванул в кусты. Я не мог повторить этот маневр – это было бы заметно. Пришлось бежать дальше, и вот оно – мое спасение: впереди показалась большая лужа шириной метров в тридцать и длиной метров в двадцать. Мне ничего не оставалось, как пробежать через нее и остановиться на другой стороне, поскольку больше бежать я уже не мог. Так мы и остановились: с одной стороны лужи я, с другой стороны – начальник патруля. Он пытался мне что-то там приказывать: «Товарищ курсант, я вам приказываю прибыть ко мне!» На что, я показал ему большой кукиш и предложил самому перейти через лужу. Его форма одежды не позволяла ему бегать по лужам – что стало бы с его полуботинками, если бы он рванул через эту грязь? Он их там бы и оставил. Помахав ему на прощание рукой, я перемахнул через забор и был таков.

Пока я бежал, у меня перед глазами стояла одна очень неприятная картина, она до сих пор иногда возникает у меня перед глазами – это ворота Московской гарнизонной гауптвахты. И в голове молотом била мысль: «Не убежишь, ОПЯТЬ СЯДЕШЬ ТУДА!» Эта мысль очень мне помогла, пока мы занимались кроссовой подготовкой по пересеченной местности в тандеме с начальником патруля. Когда вспоминаю тот случай, меня начинает подташнивать, возникает жуткий дискомфорт в районе солнечного сплетения! После такого кросса пришлось идти в роту и опять стирать хэбэ – оно было всё в грязи – и опять пришлось приводить себя в порядок. С этим начальником патруля мы встретились ещё раз и даже узнали друг друга, но это уже другая история. Вовка пришел в роту вскоре за мной, он благополучно выбрался из кустов, начальник патруля к тому времени уже ушёл.

А между тем началась сессия и нужно сдавать экзамены. Поскольку сдача экзаменов на третьем курсе нас уже не возбуждала, то во время сессии мы спали спокойно – ночных бдений в классах не было.

Запомнилась сдача экзамена по автомобильной подготовке. Еще до стажировки у нас начались занятия по вождению автомобилей, сначала площадка, потом город. Нужно было наездить часов пятьдесят. Водили мы грузовые машины ЗИЛ-130. Правила дорожного движения мы учили по билетам и, на всякий случай, писали шпаргалки. Настал день сдачи экзаменов. К нам пришли сотрудники ГАИ. Раздали билеты, мне достался билет номер один. Первый билет знали все, поскольку любое изучение билетов начинается с него. Мне хватило одной минуты, чтобы ответить на него. Я встал и первым пошёл сдавать написанный билет сотруднику ГАИ. Но случилось непредвиденное: сквозняком отбросило край моей куртки. Там и была приколота шпаргалка с ответами на все билеты. Я этого не увидел, но это увидел гаишник. Меня обвинили в списывании и отправили на пересдачу через неделю. Придя через неделю на экзамен с другой группой, получаю билет, и как вы думаете, какой? Правильно – билет номер один. На этот раз я не торопился: не спеша ответил на вопросы, выждал минут пять и, когда другие начали сдавать билеты, сдал и я. Вождение мы сдавали по городу: в кузов сажали человек по двадцать, на каждого сдающего было минуты по две максимум. Вождение я сдал без всяких осложнений. Доблестным сотрудникам ГАИ было особенно не до нас, поскольку каждый взвод скидывался (рублей по десять) на угощение гаишникам. Для проведения пикников им на время приема экзаменов выделили училищный бассейн, они там и гуливанили и ночевали – зачем ходить домой, когда столько халявы! А пили они один коньяк! (Я б в гаишники пошел, пусть меня научат!)

Наш командир роты, Владимир Каверный, уехал сдавать вступительные экзамены в Военную академию имени М. В. Фрунзе. Настало время ему распрощаться с нами и продолжить свой карьерный рост – получить высшее военное образование. Он это заслужил. Три года, проведенные с ним, нас многому научили. Я вспоминаю годы учебы в училище с особой теплотой в сердце. Каверный тоже в моем сердце. Обиды на него никогда не держал, а когда сам стал офицером, еще больше стал его понимать.

15. Летний отдых

Сессию сдали, съездили в Ногинск на трудовую вахту, опять прибыли в училище, навели порядок в казарме, отмыли и отдраили ее вдоль и поперек и поехали в отпуск. Еще на втором курсе мы собрали денег и силами нашей рабочей команды отциклевали полы казармы машиной и покрыли лаком в несколько слоев.

В этот раз в первый день нашего отпуска решили всем взводом собраться в ресторане и отметить окончание третьего курса и переход на четвертый, последний курс. Собраться решили в ресторане «Арбат» на Калининском проспекте (ныне улица Новый Арбат) под глобусом. Часам к семи вечера подтянулся основной состав взвода. Собралось нас человек двадцать пять из тридцати семи. И тут мы ударили пробегом по бездорожью; водочку пили не все, основная масса больше бахвалилась, что может пить водку.

Через час нашего пребывания в ресторане началось что-то страшное и неприятное: туалет заблевали, что вызвало нарекания со стороны администрации. Кому-то из посетителей ресторана досталось по морде – пусть знают военных!.. Из ресторана мы расходились, вернее расползались, уже не так бодро, как туда собирались. Ко мне домой поехали ночевать Гога и Сокол (Петя Соколенко), у меня рост 185 см, у Сокола – 195 см, а у Гоги – где-то 170. И самым трезвым из нас почему-то оказался именно Гога. Пока мы ехали в автобусе, он пытался нас поддерживать, чтобы мы стояли прямо. Это была трудная задача – то один, то другой из нас пытался сложиться пополам. Добравшись до дома, мы столкнулись с другой проблемой: моя бабушка не хотела пускать нас домой – таких пьяных. Чем бы эти препирательства закончились, я не знаю, но от радости, что мы добрались домой, я расслабился и грохнулся на пол прямо в коридоре. После этого бабушка капитулировала. Прошло 35 лет, а мой друг до сих пор помнит её и тот взгляд, которым она одарила его в тот вечер. Этот укоризненный взгляд достался именно Гоге.

В этот летний отпуск со мной в Болград поехали мои друзья Фрол (Юра Кожанов) и Хэнк (Коля Яковлев). Мои родители дали согласие на их приезд. В Кишиневе нас встретил отец и привез домой. Поскольку мы ребята были совсем еще молодые, то вечером мы пошли, конечно же, на танцы. Там мы с кем-то познакомились, и получилось так, что все мы разбежались в разные концы Болграда. Дома мы собирались только поздно вечером, после проводов девушек по домам. Такой поворот событий совсем не устраивал мою маму. Её планы на мою женитьбу я разрушил ещё в свой прошлый приезд, и в этом была какая-то недосказанность и её неудовлетворенность. А готовить для нас целыми днями, как она утверждала, ей совсем не хотелось.

С подачи мамы, отцом было принято решение: отправить нас для дальнейшего прохождения отпуска в один из летних лагерей от какого-то колхоза – на берег Черного моря. Отцу в этом помогли его прапорщики, у которых везде были знакомства, и пристроить трех курсантов на пару недель проблем не составляло. Эта летняя база находилась где-то под Вилково. Вилково – это населенный пункт Одесской области, находящийся недалеко от берега Черного моря. Этот край замечателен тем, что там была искусственно создана система водных каналов, которая гордо называлась Советской Венецией.

В это путешествие нас сопровождал бравый прапорщик воздушно-десантных войск. Поскольку сам он местный, то, как потом выяснилось, кумовья у него были в каждом селе и в каждой деревне. Куда мы только ни повернем – везде кумовья. Благодаря этому факту по пути мы попали на винзавод какого-то совхоза. Народ на Украине хлебосольный и гостеприимный, узнав, что мы военные, все вспоминали свою военную службу и – давай нас угощать. Работники винзавода были в основном мужчины – крепкие и упитанные, всё больше мордастые. Нам организовали экскурсию по винзаводу, показали и объяснили, как получается вино, рассказали, в какой последовательности оно делается. Мы спустились в винные погреба и там нам предложили попробовать местных вин. Вина были разных сортов и разной выдержки.

Дегустация меня поразила: наливают вино в стакан, а оно абсолютно белое и полностью прозрачное, как вода, но начинаешь пить, чувствуешь вкус винограда и понимаешь, что пьешь ты великолепное вино, сделанное из белого винограда. Мы с Фролом выпили стаканов по десять разного вина, а сопровождающие нас виноделы набрали еще пару солдатских чайников понравившегося нам вина. (Хэнк по жизни вообще не пил – даже пива.) Поднявшись на поверхность, мы продолжили дегустацию уже за столом. Вино нужно было допить полностью, не оставлять же «зло». Стол, за которым мы сидели, окружали фруктовые деревья – там росли яблоки и груши разных сортов. Все это свисало и само просилось в руки. Яблоки и груши были каких-то гигантских размеров. В руках могла поместиться либо одна груша, либо одно яблоко. С чайниками нам пришлось справляться в компании виноделов. Местные мужики уважали это дело, и выпить в хорошей компании никогда не отказывались. Через часик, закончив дегустацию и отдохнув от долгой дороги, мы продолжили путь.

Еще через час, слегка протрезвевшие, мы прибыли на нашу летнюю базу отдыха. База представляла собой участок земли соток в тридцать, обнесенный забором. Внутри стояли летние домики, больше похожие на скворечники, а может быть, и на собачью конуру. Стенки этих строений были обиты досками, а крыши покрыты рубероидом. В нашем домике стояли три кровати впритык друг к другу, но это было лучше, чем жить в лагере в палатках. Особенно нас радовал пищеблок: из совхоза привозили продукты, а здоровые, упитанные и сисястые хохлушки готовили еду. Какие они варили борщи и щи! Это они могли! Пища была простой, но настолько вкусной, что съесть можно было много, нас баловали – всегда накладывали миски с верхом. А какая у них домашняя сметана и творог! Чистый восторг! Творог давали по утрам, а сметану к обеду, по стакану на брата, в сметане действительно стояла ложка. Ещё в столовой всегда были помидоры бычье сердце. Таких вкусных помидоров я отродясь не ел. На вкус они сахарно-сладкие, только на Украине растут такие помидоры. Да, совсем забыл, каждый день в столовую привозили парное молоко, это было что-то!

Для умывания на столбах стояла емкость кубов на десять для пресной воды, ее привозили машиной. Это был летний душ. Вода в емкости за день на солнышке нагревалась, и всегда можно было смыть с себя соль после моря или помыться перед сном водой с температурой парного молока.

Наш распорядок отдыха был очень простым: с утра нужно проснуться так, чтобы не опоздать на завтрак. Потом на море – купаться и загорать, пока не почернеешь. Пляж находился метрах в пятидесяти от базы, ходить далеко не нужно. Купались и загорали до обеда, развлечениями на пляже либо игра в «дурака» в карты, либо игра в волейбол с такими же отдыхающими, как и мы. После сытного обеда, когда жара начинала достигать своего максимума, мы ложились спать в нашем скворечнике и спали часов до шести – надо же в этой жизни когда-нибудь высыпаться. Теплый душ, ужин – и на танцы в соседние лагеря отдыха. А кто и во сколько придет после танцев, это у каждого получалось по-своему. Кто и где загуляет, и кому в чем повезет, заранее никто не знал.

Мне «повезло» с пассией прямо в нашем лагере – в меня влюбилась дочка одной из наших поварих. Девочку взяли на летний сезон поработать подсобницей в столовой и заодно отдохнуть у моря. Девочке было лет пятнадцать, а там кто ее знает. Выглядела она как вполне созревшая девушка, лет семнадцати-восемнадцати. Жопастая и грудастая – их на Украине как по одной колодке делают, такие фигуристо-объемные дамы. Она была уже в том возрасте, когда все было при ней, а дальше украинские девушки становятся такими же, как их матери, – уж больно объемными. Так вот, она просто прилипла ко мне. Куда бы я ни пошел – она за мной. Она меня преследовала. Утром она нас будила, днем торчала с нами на пляже, вечером опять нас будила и увязывалась с нами. Оторваться от нее мне стало очень сложно. Есть такой анекдот: к декабристу на каторгу приехала жена и испортила ему всю каторгу. Куда бы я ни повернулся – везде она. И еще от неё у меня осталось странное выражение, что ее ни попросишь, в ответ: Не хочу, не хочу и не хочу! Целоваться у меня с ней ещё получалось, а вот дальше ни-ни, только через ЗАГС. С ней мы были по разные стороны баррикады: она хотела любить чистой и непорочной любовью, а мне хотелось простого плотского удовольствия.

Все хорошее когда-нибудь заканчивается, закончилось и наше пребывание на Черном море. За нами приехал наш прапорщик. Проводы из лагеря были очень теплыми. Моя «влюбленная подруга» рыдала. Может, у них так принято? Я не знаю. Пробыв еще один день в Болграде, мы отправились в Москву.

В Москве у нас до конца отпуска оставалось еще несколько дней. Хэнк отправился в родной город Можайск, а я, забросив вещи домой и отправился в гости к Фролу, теперь уже в его родную деревню, в Спас-Загорье Калужской области. Самогонка, соленые огурцы мамкиного посола и посещение сельского клуба – вот все развлечения, которые можно здесь себе позволить. И еще мы попали на сбор опят. Такого изобилия, как в том году, я еще никогда не видел. Народ выезжал в лес на тракторах с тракторными тележками, с мешками вместо корзин. Получалось, что мы собирали опята мешками. Приехав в лес и отойдя от места остановки меньше километра, мы увидели их – ОПЯТА – дерево, полностью покрытое опятами. Следующий час мы занимались только тем, что резали грибы и складывали их в мешки. Приходилось их ещё и утрамбовывать. Нарезав мешка четыре, мы изрядно пропотели пока, добрались до нашего транспорта с мешками опят.

На этом и закончился так долго ожидаемый нами, летний отпуск.