Текст книги "Моя жизнь, майор Козлов. Доигрался до лейтенанта"

Домой я добирался уже один. А этот случай в моей памяти остался на всю жизнь, даже сейчас, проезжая на электричке мимо станции Здравницы, невольно вспоминаю о том эпизоде из моей жизни.

Вывод: не в свои сани не садись и не лезь туда, откуда выхода не знаешь.

Наступающий 1972 год был високосным. Это был первый – самый тяжелый год в моей жизни. И все последующие високосные годы для меня были очень напряженными и тяжелыми во всех отношениях.

До встречи нового, 1972 года, в Москве снега было мало. 31 декабря мужики из соседних дворов играли между домами в футбол, было сухо и морозно. Ночью пошел ледяной дождь и лил часа три, а после двух часов ночи началась зима. Когда народ собрался расходиться из гостей по домам, на улице был сплошной каток. И тут началось: переломанные руки и ноги и ни одной машины – движение автотранспорта полностью прекратилось. На Можайке стояла полная тишина. (Что на машины зимой обувается зимняя резина, наша страна ещё не знала, все ездили на летней.)

Этот Новый год мы собрались праздновать у нашей одноклассницы, у Лены Ивановой. Ее мама любезно согласилась пригласить всех желающих встретить Новый год у неё в квартире. Для меня это был первый Новый год, который я встречал вне дома.

Была установка, что Новый год – праздник семейный и его нужно встречать только дома. Это правило свято соблюдалось. Салат оливье, селедка под шубой, еще десять салатов, холодец из свиных ножек, тушеная утка, торт «Полёт». Далее встреча Нового года у телевизора с поздравлением советского народа и просмотром «Голубого огонька». Бесконечное поедание закусок и питиё под бесконечные тосты шампанского, вина, водки, коньяка… и ближе к утру, когда все уже спят, концерт звезд зарубежной эстрады. Тяжелое пробуждение, затяжной завтрак с поеданием несъеденного за ночь…

Впрок запасалось столько еды и выпивки, чтобы все праздничные дни можно было не выходить из дома.

Лена жила на улице Багрицкого. Мы собирались к ней часам к десяти. Каждый должен был что-то принести на стол из дома. Новый год получился очень веселый и совсем не обычный. Мы становились взрослыми и хотели быть взрослыми, поступать и жить как взрослые. Многие из нас уже выбрали институт, в который они хотели поступать после школы, или место работы. Мальчиков у нас в классе было девять человек. Ленина мама внимательно приглядывалась к нам, к мальчикам, разговаривала со всеми, и я понимал, что она делала какие-то свои выводы. Мы действительно уже стояли на пороге того возраста, когда молодые люди влюбляются и женятся, мы все могли быть потенциальными женихами. На Ленкину маму я произвел положительное впечатление. Веселились мы часов до семи утра, а после пошли провожаться по домам по тому самому гололеду.

Тогда все было не так, как сейчас. Мы знали про секс и даже его очень хотели, но девушки росли целомудренными и берегли свою чистоту. Ветреных девушек было мало. Нас воспитывали как-то по-другому, говорили: вот вырастешь, влюбишься в девушку, женишься на ней и занимайся сексом до потери пульса. А до этого момента ни-ни. Но бывали исключения: в параллельном классе «А» встретились «Ромео» и «Джульетта» – дело у них дошло до ребенка. Были какие-то комсомольские собрания, где им пытались объяснить, что трахаться плохо, что нужно немного подождать до окончания школы, получить образование или специальность, а там уж и сношайтесь. Но у них была любовь, страсть, а она не могла ждать.

Мы же кадрились и флиртовали с одноклассницами. Приглашали их на свидания группами, то есть нас двое-трое, и их приглашали в таком же количестве. Для меня встречаться с девушкой один на один было очень непросто – я не знал, о чем разговаривать, переживал и стеснялся. Когда гуляешь коллективом, гораздо легче найти темы для разговоров, всегда кто-то тебя дополнит и разовьет твою мысль.

Мы с Колькой любили приглашать девушек погулять в Кунцевском парке, на берег Москвы-реки. Там всегда было красиво, природа располагала к беседам. От этих романтических встреч каждый получал свой опыт общения с противоположным полом, это было нужно всем. С нами в то время дружбу водили Ира Вашура и Надежда Жовтун, с ней мы сидели за одной партой и она мне нравилась. Нашим одноклассницам мы тогда были не очень интересны, их волновали ребята постарше, но и нас они тоже не чурались.

Еще мы успевали мечтать. Местом для мечтаний был Киевский вокзал. Не так часто, но мы наезжали в КПЗ (киевский пивной зал), это недалеко от вокзала. Сначала в КПЗ – попить пива, а потом на вокзал – встречать и провожать поезда и людей и мечтать – о странствиях за туманом.

В КПЗ на первом этаже был «стояк», там стояли высокие столики без стульев, и пиво пили стоя. Брать пиво полагалось в автоматах за 20 копеек. На втором этаже столики, можно было сидеть за столиком, который обслуживали официанты и пить пиво с креветками (качество и пива, и креветок, оставляло желать лучшего). Официанты ненавязчиво предлагали водку из-под полы. Это не просто улучшало качество пива, но и делало напиток фирменным, превращая его в “ёрш”.

В десятом классе мама стала вести со мной беседы по поводу моего дальнейшего образования. Суть сводилась к одному – к поступлению в военное училище. Мама объясняла, как много я смогу получить от Родины, если пойду служить в Советскую Армию. Образование – бесплатно, четыре года буду жить как у Христа за пазухой (то есть проживание в казарме, питание и обмундирование за государственный счет). И дальнейшие перспективы выглядели весьма радужными: звание лейтенанта, женитьба на генеральской дочке, достижение генеральского звания, четырехкомнатная квартира на Садовом кольце… в общем, счастливая жизнь и безбедное будущее. Забыла мама лишь одну тонкость: у генералов есть свои сыновья, которые и должны стать генералами. Простые смертные в этот круг не входят – мой отец генералом не стал, и мне это тоже не грозило.

Потенциально я мог поступать и в любой московский вуз, знаний мне хватало и для поступления в Бауманское техническое училище. Математика, физика, химия – это были мои предметы. Но родители давили и настаивали на их выборе. И почему им так хотелось избавиться от меня, я до сих пор не могу понять. В конце января меня просто вынудили собрать документы для военкомата. Большого желания становиться военным я не испытывал, но меня постоянно уговаривали и объясняли, как это прекрасно – быть военным, а не каким-то гражданским инженером с окладом в 120 рублей.

Я подал документы для поступления в Московское ВОКУ – Московское высшее общевойсковое командное училище имени Верховного Совета РСФСР. Училище находилось в Кузьминках.

После Нового года время полетело кубарем – и вот они, выпускные экзамены, торжественное вручение аттестатов, теплые пожелания учителей, счастливые слезы родителей. Выпускной вечер в школе, ночная прогулка на корабле по Москве-реке. Выпускной вечер прошел хорошо, но не без происшествий.

Не помню фамилию этого выпускника, он был из «А» класса. По возрасту он был младше всех нас на год, учился где-то в спецшколе и перескочил на один класс вперед. На выпускном вечере этот придурок, по другому его назвать нельзя, то ли на спор, то ли как? На глазах у своих друзей в туалете – выпил из горла две бутылки водки. Естественно, после такой дозы ему стало плохо. Надо бы скорую вызывать, но друзья решили оттащить тело на корабль. От школы к Москве-реке идти километра три, это через Кунцевский парк. Когда «друзьям» надоело тащить пьяного одноклассника, они его бросили в парке. По счастливой случайности его нашел отец, который состоял в родительском комитете и сопровождал нас на корабль. История была очень некрасивая, на корабле начали искать того, кто его напоил и бросил. Обвинили всех и во всем, нас по одному водили на разборку к директору. Выпускной был омрачен пьянкой всего лишь одного придурка.

Мы гуляли и провожали друг друга до утра, не хотелось расставаться – в таком составе мы были последний раз. Завтра начиналась взрослая жизнь.

* * *

Через 38 лет после окончания школы мы встретились. Встречу организовывал Колька: живя в Кунцево, он постоянно кого-нибудь и где-нибудь встречает. На встречу пришли Ирина Вашура, Надя Жовтун, Лена Иванова, Оля Камышова и Галя Гашилова – все эти фамилии они оставили в девичестве, и теперь носят фамилии мужей. Все наши девочки уже бабушки. Приехав на встречу, я увидел группу людей стоящую у входа в метро и понял, что это – наши девочки. Но узнать самостоятельно их не смог. Время над нами поработало хорошо.

* * *

За день до выпускного вечера у меня на лице, возле носа, выскочил прыщ. Не промыв руки, я выдавил прыщик и даже продезинфицировал одеколоном, но на этом месте начался нарыв. На выпускном вечере это было еще не так заметно, но на следующий день после выпускного у меня лицо отекло, и глаза стали заплывать, я начал превращаться в китайца, с повернутым в сторону распухшим носом и щелочками вместо глаз. Домашними средствами мой нарыв уже не лечился, нужно было срочно ехать в больницу.

Мы, как члены семьи военнослужащего, прикреплены к военной поликлинике на Гоголевском бульваре. Из кабинета врача матушка меня повезла прямо в больницу, где меня сразу и госпитализировали. Мест в палатах больницы не было, и меня положили в коридоре отделения гнойной хирургии. Запашок там стоял отменный. В конце коридора за ширмой лежала умершая старушка. Ее никто не забирал.

Пролежав на кровати полдня и полночи и никого, не дождавшись, я начал дремать, от нарыва поднялась температура. Когда за мной пришла медсестра, наступила глубокая ночь. Она отвела меня в процедурный кабинет, там двое молодых людей в белых халатах, уже довольно сильно испачканных кровью, занимались лечением больных. Молодой человек спросил, что у меня случилось. Я ему показал на свое лицо, на котором глаз уже почти было не видно. Он усадил меня на какой-то вертящийся стул и приказал прислониться к стенке и держаться за воздух. Раскрыв мне рот, он под опухшую губу засунул указательный палец левой руки, а правой с помощью пинцета схватился за болячку на моем лице и оторвал ее. В голове у меня началось северное сияние, из глаз полетели искры. Сознание я не потерял, но со стула начал потихоньку сползать. Гной и кровь текли по лицу, в глазах искрило… Врач обработал рану, наложил спиртовую повязку и сказал: «Мужик, тебе здорово повезло – нарыв мог прорваться как наружу, так и вовнутрь. Если бы вовнутрь, то ты бы помер!» Все время, пока меня спасали, они ни на секунду не прекращали свой треп про баб, водку, хоккей и все это вперемешку с анекдотами. Через два дня меня выписали, но запах этой больницы я помню.

Вывод: все, что находится на лице выше верхней губы, лучше руками не трогать, а тем более, не заниматься самолечением, ибо можно сдохнуть.

У меня оставалось еще недели две до сдачи вступительных экзаменов в военное училище, и я старательно готовился. Настрой на поступление был очень серьезный. Иногда по вечерам я встречался с друзьями, чтобы вместе погулять, подышать свежим воздухом и пообщаться. Как-то вечером я пришел во двор к Соседу. (Сосед никуда не собирался поступать, готовился идти служить в армию на два года и записался на курсы водителей при военкомате.) Он с друзьями сидел на лавочке и играл в “дурака”. Вдруг нас с четырех сторон окружают менты и силой сажают в милицейский УАЗик. Везут в наше отделение милиции. Нас – юных друзей милиции – поймали за игрой в азартные игры! И это перед поступлением в военный вуз! В отделении с нас сняли какие-то показания, попытались обвинить в каких-то страшных грехах, но отделались мы легким испугом – нас отпустили.

Да, методы работы милиции не меняются – сегодня милицейский беспредел творится так же, как и в 70-х годах.

8. Абитура

Вступительные экзамены в училище мы сдавали в учебном центре под Ногинском. Чтобы попасть туда, мне пришлось два часа трястись на электричке до Ногинска, потом минут тридцать на автобусе до деревни Починки и еще километров пять пешком по асфальтовой дороге через лес. Абитуриентов размещали в палаточном городке, в десятиместных брезентовых палатках. Внутри – нары из досок с разостланными на них матрацами, простынями и одеялами. Абитуриентов приехало много, мест в палатках не хватало, спали вповалку.

Конкурс перед началом экзаменов составлял пятнадцать человек на место, но это было только до первого экзамена. Нас, москвичей, собралось две большие группы, этак человек под триста. Размещать нас было негде, в палаточном городке места не хватило, и после сдачи документов нас отправили по домам. А в учебном центре тем временем шла сдача госэкзаменов выпускным курсом. Стрельба на огневых городках продолжалась и днем, и ночью.

Лето 2010 года – точный аналог 1972 года; такого жаркого лета на моей памяти еще не было. Температурные рекорды этого года вспоминают до сих пор. Жить в палаточном городке и готовиться к экзаменам, в такую жару очень сложно. Нам сказочно повезло, что нас – москвичей отправили готовиться к экзаменам домой. Первым экзаменом было сочинение. С русским языком и литературой у меня всегда были проблемы. Какая была тема сочинения, я не помню, что-то связанное с Некрасовым или Грибоедовым. Свою законную тройку в копилку баллов я положил. Дальше – письменный экзамен по математике, здесь уже получилась четверка. Пятерка, как обычно, сорвалась из-за помарок. Последующие два предмета были физика и математика устно. Получил пятерки – это были мои предметы.

Я пришел на мандатную комиссию с семнадцатью баллами. Средний балл аттестата у меня был около четырех. Переживаний перед мандатной комиссией было много. Кто-то подкладывал в туфли спичечные коробки – не хватало роста, меньше чем 170 см, в училище старались не брать (по этому параметру я проходил, рост у меня 185 см), кто-то на счастье клал под пятки пятаки.

Моим напарником по поездкам в Ногинск был Серега из нашего Кунцевского военкомата. Жил он на улице Багрицкого, недалеко от меня. У его родителей имелась дача где-то под Ногинском, и мы пару дней между экзаменами отдыхали у него. На дачных участках был хороший пруд, так что к экзаменам мы готовились у воды.

Абитуриенты из палаточного лагеря тоже, как могли, спасались от жары. Километрах в пяти от лагеря находилось чудесное торфяное озеро, а по дороге, в лесу, росла черника, она уже созрела к тому времени. Командовали абитуриентами курсанты, окончившие второй курс. Вечерние проверки проводились формально – понять, кто, и где находится, было трудно – просто не возможно. Кто-то уезжал домой, кто-то просто приходил, а потом непонятно куда уходил. Список на вечерней проверке обычно читали так: «Иванов, Петров, Сидоров, Гвоздин, Пиздин – всё, все на месте!»

В те годы в электричках процветала игра в карты. Казино у нас еще и в помине не было, и слова такого не знали. Народ, который сильно хотел поиграть в карты на деньги, садился в электричку, а там его уже ждали. До Ногинска и обратно, то есть за четыре часа, можно было обыграть весь поезд. Картежные шулера занимались тем, что обыгрывали простаков. Во время игры еще и водочку пили, чтобы уж все сорок четыре удовольствия сразу. Если кто не мог рассчитаться, то его били тут же, в тамбуре электрички. Были случаи, когда просто выбрасывали из электричек на ходу. На таких горе-игроков за время путешествий в Ногинск я насмотрелся вдоволь. Когда сильно и много бьют по лицу, оно становится похожим на большую сковородку, где глаз уже не видно, а носы становятся похожи на слоновьи хоботы. Милиция по какой-то, только ей известной, причине наводить порядок в электричках не спешила. Это было странно и страшно.

9. Курс молодого бойца

Я прибыл на мандатную комиссию, и мне огласили вердикт: «ПРИНЯТ! Зачислен курсантом на первый курс». Домой нас уже не отпустили, оставили в палаточном городке. Первокурсников разбили по ротам, я попал в двенадцатую роту, во второй взвод, в первое отделение. В роте нас оказалось человек 150. Командиром роты приказом по училищу, – назначен старший лейтенант Каверный Владимир Васильевич. Командирами взводов назначены стажеры – курсанты училища, окончившие третий курс. Они нам казались очень взрослыми и солидными, хотя разница между нами всего три-четыре года.

Первое, что с нами сотворили в армии, – повели в баню. Это была полевая баня, то есть, предназначена для помывки личного состава в полевых условиях. В большой палатке смонтировали душ, вода подавалась из емкости, установленной на машине, в которой она и подогревалась. Перед баней нам дали по ручной машинке для стрижки волос, и мы должны были друг друга подстричь наголо. Первый раз в жизни меня так варварски стригли, а потом также варварски я стриг своего друга по несчастью. После стрижки мы потеряли свою индивидуальность и узнаваемость, все стали похожими, как братья… с оттенком обреченности.

Времени на посещение бани отпустили одну минуту. В руки дали по маленькому кусочку хозяйственного мыла и – вперед. За это время я успел намылить только голову и хозяйство внизу, на этом время помывки закончилось. Смывать мыльную пену пришлось холодной водой, так как горячую воду машина выдавать отказалась. Аналогичные сцены я потом видел в иностранных триллерах про ужасные тюрьмы. После бани каптер выдал каждому – видавшие виды, стираные-перестиранные трусы, майку, хэбэ (хлопчатобумажное обмундирование: куртку и бриджи), портянки, сапоги, пилотку и дерматиновый ремень с бляхой. С нашими размерами это никак не совпадало. Что дали, то и носи! Обмундирование, которое нам выдали, называлось б/у, то есть бывшее в употреблении, но уж слишком долго оно было в употреблении, можно было бы уже и списать как непригодное. Вот какими красавцами мы стали через два часа, после того как попали в армию. Без слез на нас взглянуть было трудно. Куртка хэбэ размера на три больше, чем я сам, бриджи короткие, а страшные б/у сапоги болтались на икрах (туда можно было засунуть еще одну ногу). Чучело на огороде и то лучше одевают, чтобы птицы не умирали от разрыва сердца при виде чудовища. Дальше нам выдали подворотнички, нитки и иголки и показали, как нужно подшивать подворотничок к куртке. Страшная наука! Хорошо развивает мелкую моторику рук. И еще показали, как нужно наматывать портянки, чтобы потом можно было надеть сапоги. Бомба, герой из кинофильма Ивана Охлобыстина «ДМБ 2000» говорил: «Я бы тому, кто это придумал, гвоздь в голову вбил». Это было очень увлекательное и интересное время, когда мы на собственной шкуре познавали новый для нас армейский мир. Тогда-то я и начал постигать смысл мудрости: кто в армии служил, тот в цирке не смеется.

Минут через двадцать, после того как мы пришили подворотнички, прозвучала команда: «ТРЕВОГА!» Нас построили и объяснили, что на границе с лагерем загорелся торфяник. Местность под Ногинском – это один большой торфяник. Нам раздали лопаты и топоры и послали через дорогу в близлежащий лес тушить возгорания. Так начался курс молодого бойца образца 1972 года. Пока мы выдвигались к месту пожара, я зацепился за куст и упал. Мои бриджи тут же лопнули на коленке. От старости и ветхости. Часа через два, погасив возгорание, мы прибыли в лагерь, где я продолжил развивать мелкую моторику рук – зашивать лопнувшую штанину. Каждый вечер я занимался художественной штопкой, но бриджи продолжали рваться от любого приседания и неосторожного движения. На коленках получилось что-то похожее на нарост, какие бывают у деревьев. Это продолжалось весь курс молодого бойца.

Весь месяц нас поднимали с утра, кормили завтраком, после этого мы разбирали лопаты, пилы, топоры и выстраивались для получения боевой задачи на целый день: как нам бороться с огнем и куда его пускать нельзя, а если он пойдет, как нужно будет встать грудью на его пути. Наш командир роты решил из нас за один месяц сделать рейнджеров. Название нашего училища в старые времена было такое: Московское командное пехотное училище, сокращенно МКПУ, что в вольном переводе обозначало «мало кормят, плохо учат». А еще о нашем училище говорили так: – если хочешь стрелять, как ковбой, а бегать, как его лошадь, – поступай в МКПУ. Стрелять нас научили, но это позже, а вот бегать командир роты начал учить нас с первых дней.

Чтобы добраться до пожаров, нам выделяли технику, но у ротного было свое видение: инструмент грузили в технику, а сами в колонну по четыре и бегом марш! До пожаров добираться километров пять-семь, а то и десять и все это бегом, с короткими переходами на шаг, а потом опять бегом. Нас насчитывалось человек 150, в основном, все выпускники школ. Какая выносливость после десятого класса? Да никакой. И так мы начали приобщаться к занятиям спортом, то есть совершенствовали маршевую подготовку. Через неделю такой подготовки половина роты могла передвигаться только в тапочках. Ноги от старых бэушных сапог были стерты в кровь. Картина замечательная: впереди бежали те, кто мог это делать в сапогах, а далее тянулась длинная вереница плохо передвигающихся «инвалидов». В группу «инвалидов» попал и я. Мои сапоги к этому времени начали разваливаться, но перед этим успели натереть мне ноги до кровавых мозолей. Те, кто были поумнее, попали в санчасть, остальные продолжали бегом передвигаться на пожары. Самые умные начали писать рапорты об отчислении из училища по собственному желанию, кому-то их удовлетворяли. Жара стояла уже под сорок градусов. Воду брали с собой во фляжках, и это на весь день. В обед из столовой привозили горячую еду, питались мы из котелков. На вкус это было что-то мерзкое, жрать это можно было с большим трудом. Все супы, щи и борщи варились на комбижире. И в жару эта еда просто не лезла в рот. А если с голодухи ты это съедал, то последующие часа два приходилось мучиться желудком, пока переварится комбижир. Так что с питанием все было хорошо!

Забыл сказать, что набрали нас целый батальон, а это три роты по 150 человек. Батальоном командовал полковник, Павел Яковлевич Вишняков, он был уже в возрасте, ему было за пятьдесят. Он пришел служить в армию в годы Великой Отечественной войны, но об этом замечательном человеке я расскажу позже. Именно как Человек с большой буквы, как воспитатель, учитель и мудрый командир, прошедший большой жизненный путь, видевший много и никогда поспешно и сгоряча не принимавший решения, таким запомнился мне наш комбат. Это он – тот самый батяня-комбат из песни. Командиром 10-й роты был старший лейтенант Барынкин, а 11-й ротой командовал старший лейтенант Вакуленко по прозвищу Вакула.

С нами на первый курс поступили и кадеты – выпускники Суворовских училищ. Еще были солдаты, поступившие из войск. Они не проходили наш курс, были заняты по отдельному плану – что-то копали и что-то строили на огневом городке. Отношения с солдатами, поступившими из войск, складывались интересно. Они думали, что здесь будут такие же порядки, как в армии и вначале пытались нам что-то доказать. Поскольку среди поступивших было много детей из семей военнослужащих, а они пожили в военных городках, то этих старослужащих поставили на место в три секунды и все сразу забыли, кто больше послужил Родине. С Суворовцами, то есть с кадетами, все было по-другому, но об этом позже.

Курс молодого бойца продолжался, жара стояла страшенная, лес горел серьезно. Москву также накрывало смогом и дымом, дышать было нечем. Каждый божий день мы бегали на пожары, рубили противопожарные просеки, пилили деревья, копали канавы. Под Ногинском, как раз в том месте, где мы занимались тушением пожаров, в свое время был авиационный полигон – там стреляли и бомбили. Неразорвавшихся боеприпасов в земле было видимо-невидимо. Саперы, работавшие с нами на пожаре, извлекали неразорвавшиеся боеприпасы тысячами. Было не по себе, когда что-то взрывалось в горящем торфе в непосредственной близости от нас. Помню, два курсанта пилят дерево, (дерево пилили два кадета, Володя Беляев и Валера Головатюк) а оно не пилится. Пила звенит и все никак. Наконец дерево перепилено, падает и на срезе открывается перепиленный снаряд от авиационной пушки. Приятного мало. Но со временем привыкаешь ко всему: и бегать по жаре, и тушить пожары, и есть из котелка, и запивать обед водой из канавы. Я даже сейчас не пойму, что меня там держало, в этом горящем лесу, с кровавыми ногами. Что в меня и во всех нас такое вселилось, что мы выдержали это? У меня появились новые друзья. В моем отделении было двое ребят из Можайска: Коля Яковлев по прозвищу Хэнк и Володя Цвелев по прозвищу Гога. С нами подружился Юрка Кожанов по прозвищу Фрол, родом из Калужской области, жил он по Киевской железной дороге, станция Шемягино, а родная его деревня – Спас-Загорье. У всех троих родители были гражданскими и к армии никакого отношения не имели. Самое большое отношение к ним имел наш командир роты, родом он был тоже из Можайска.

За месяц в лагере мы все похудели и загорели. По вечерам после тушения пожаров мы пытались осваивать военное дело, с нами занимались строевой подготовкой, и маршировали мы до одурения. Разучивали строевые песни, каждый взвод должен был петь свою строевую песню. Мы учили слова и пели, пели, пели. Нашей взводной песней была «Прожектор шарит осторожно по пригорку, и ночь от этого нам кажется темней…». Проводились соревнования на лучшее исполнение песни. Нашему взводу очень повезло – у нас было четверо запевал. Голоса были звонкие и красивые, все следующие годы нашу роту всегда узнавали на слух, в военном городке на улице Головачева, на вечерних прогулках перед отбоем – так могла петь только двенадцатая рота с ее запевалами.

Было у нас еще одно интересное занятие – это тренировки по выполнению команд «Рота, подъем!» и «Рота, отбой!». Почти как в фильме «Любовь и голуби», где герои вскакивали с одной узкой кровати, тренируясь в выполнении команды “Подъем”, – поскольку жили мы в палатках, а в палатки нас умудрились засунуть человек по пятнадцать, при норме десять. То есть выполнять команду «Подъем!» было сложно из-за скученности, нас было слишком много. Мы мешали друг другу, обмундирование перепутывалось, сапоги залетали под нары… полный “дурдом”! Ротный тренировал нас с остервенением, мог гонять по часу и больше. Одеться и раздеться, одеться и раздеться и опять… Все подъемы и отбои нужно было выполнить за сорок пять секунд. При подъеме нужно было полностью одеться и в заправленном обмундировании, с намотанными на ноги портянками и в сапогах встать в строй. Для этого нужно выскочить из палатки и добежать до передней линейки лагеря. (Передняя линейка находилась в некотором отдалении, перед палатками).

Команду «Отбой!» нужно выполнить следующим образом: из строя добежать до палатки, снять с себя все обмундирование и правильно разложить его на лавочке в углу палатки. Далее поставить под лавочку сапоги и на них аккуратно намотать портянки, а самому упасть на нары и укрыться одеялом. Очень увлекательное занятие для молодых воинов. В такой тесноте и суете с сумасшедшими глазами мы метались между строем и палаткой.

Выполнение приемов и нормативов по ЗОМП – защита от оружия массового поражения – это отдельная песня. Нам выдали снаряжение: противогазы, плащи, чулки и перчатки – эти вещи должны были защитить нас от оружия массового поражения вероятного противника, а противников в то время у нашей страны было много. Куда не плюнь, везде противники. Каверный любил тренировать нас в беге с надетыми противогазами. Противогаз был незаменимым атрибутом при тушении пожаров – от дыма он не спасал никоим образом, зато бегать в нем было клёво. Пробежишь километра два, потом снимаешь его и выливаешь из его внутренностей с литр воды. От увиденного становится плохо – блевать хочется. Такие занятия называлась игрой в слоников – хобот у противогаза висит как у слона.

Команды «Вспышка справа!» или «Вспышка слева!» – это когда противник сбросил на нас ядерную бомбу и в эпицентре взрыва, образовалась яркая вспышка. Чтобы не сгореть сразу, нужно с прыжка броситься на землю, найти какое-нибудь маломальское укрытие на поверхности земли и занять его. Головой нужно повернуться в сторону, противоположную от взрыва, поднять воротничок от гимнастерки и закрыть им шею. Но почему-то каждый раз, брякаясь всем телом в придорожную грязь и пыль, я чувствовал себя абсолютно незащищенным от ядерной бомбы, от сумасбродства командиров, от их глупости и полного неуважения к нам.

Нас готовили к принятию Воинской Присяги – текст учили наизусть. Много времени уделяли изучению Уставов ВС. Изучение устава начиналось для нас с обязанностей дневального по роте. За месяц я раза три успел сходить дневальным. Это гораздо легче, чем бегать на пожар. Ноги к тому времени у меня были совсем стерты, и я ходил в кедах, т. е. в спортивной гражданской обуви.

Однажды нам выделили день, и вместо пожара с нами провели огневую подготовку, перед принятием присяги, положено отстрелять из автомата. Мы выполняли начальное упражнение по стрельбе, по мишени на сто метров. Нужно было тремя выстрелами попасть в мишень и набрать минимум 19 очков. Все справились и были допущены к принятию Воинской Присяги.

Дожди в августе шли два или три раза и облегчения не принесли – пожаров не погасили. В один из выходных дней ко мне приехал отец. Приехал навестить, подкормить и поддержать меня. Мне эта армия к тому моменту уже осточертела. Думал – не свалить ли отсюда, куда глаза глядят. Если бы у меня тогда хватило решимости уйти из училища, вся жизнь явно сложилась бы по-другому сценарию, но здесь уже была определенность, а там ее не было. Видно, это и пугало, и удерживало.

Отец привез большую сумку с продуктами. Расположившись на лесной полянке, я начал есть. Ел я долго и много – очень соскучился по домашней еде и вообще по еде, которую можно есть. Все, что осталось, я отнес своим друзьям, к ним родители не приезжали. Отец, как мог, меня успокоил и придал мне сил. Сказал, – что шарахаться мне уже поздно. Набор в гражданские вузы уже закончен, а до следующего лета меня непременно заберут в армию и не будет у меня высшего образования, а здесь я уже учусь. Что Ногинск с его пожарами для нас скоро закончится, и мы поедем на зимние квартиры, в нормальные условия. Я остался обнадеженным, а отец уехал домой.

Позже, когда нас после курса молодого бойца фотографировали для получения военных билетов, получились фотографии, которые последующие четыре года пугали людей. Изможденные, стриженные наголо головы и загоревшие до черноты лица. Эти фотографии нас даже выручали потом, когда нужно было сдавать экзамены за своего товарища, мы переклеивали фотографии в военных билетах и шли сдавать. Преподаватели нас практически не различали.