Текст книги "Моя жизнь, майор Козлов. Доигрался до лейтенанта"

Народ в роте и во взводе подобрался разный, и, как в любом коллективе началось притирание друг к другу. Люди мы были еще совсем молодые, эмоции и гормоны играли в нас. Кто-то пытался занять лидирующее положение и старался найти более слабых, над которыми потом можно было бы издеваться и глумиться. Ко мне прилипло прозвище КЗ, что означало Короткое Замыкание. Драчливым и хулиганистым я никогда не был и сам старался никого не задирать. Но некоторые товарищи пытались на мне пробовать свои силы. Я мог вспыхнуть в секунду и любому обидчику дать подобающий отпор – занятия борьбой для меня не прошли даром – я всегда мог за себя постоять. После двух-трех случаев «физического» выяснения отношений, ко мне больше не приставали. С Хэнком, Гогой и Фролом у нас образовался свой маленький коллектив, между собой мы были дружны и откровенны и в обиду друг друга не давали.

И вот настал счастливый момент убытия из учебного центра на зимние квартиры. 29 или 30 августа мы погрузились на машины, и нас повезли в Москву. Пожары в этом году мы больше не тушили, они сами закончились, когда прекратилась жара и к концу сентября пошли дожди. А совсем закончились пожары, лишь, когда выпал снег.

Все в этой жизни когда-то заканчивается, все течет и изменяется.

Анекдот. К раввину приходит Абрам и говорит: «Жизни нет, сам безработный, жена болеет, дочь проститутка, уже спивается, сын за воровство сидит в тюрьме, что делать? Дай совет». Раввин отвечает: «Повесь на дверь дома табличку с надписью: ”Не все будет, как теперь”». Абрам послушался совета раввина, повесил табличку, и со временем жизнь наладилась. Жена выздоровела, он сам нашел работу, дочь удачно вышла замуж, сына выпустили из тюрьмы и он перестал воровать. Абрам опять приходит к раввину и говорит: «Как мне тебя отблагодарить?» Раввин отвечает: «Табличку с двери не снимай».

10. Курс первый

И вот долгожданная Москва. Училище отлично расположено, в зоне Кузьминского парка, до метро «Текстильщики» минут пятнадцать на автобусе. Хорошая казарма, наше казарменное помещение находилось на четвертом этаже четырехэтажного панельного здания. Большие спальные помещения, на каждый взвод свой спальный кубрик на 36 человек, на каждого отдельная кровать с панцирной сеткой, чистые простыни и одеяло. В казарме своя туалетная комната и комната для умывания, правда, с холодной водой, горячей воды, следующие четыре года, мы так и не дождались.

Первый день в училище нас отмывали и переодевали во все новое. Новое хлопчатобумажное обмундирование, новые яловые сапоги и вообще все новое. Мы пахли всем новым, только что полученным со склада, специфическим запахом военного обмундирования.

Началась наша военная жизнь. Первый учебный год и первый семестр. Построение на училищном плацу, поздравления начальника училища и других лиц. Прохождение торжественным маршем перед трибуной, на которой расположилось командование училища, и – вперед учиться. Время полетело, как циферки в счетчике таксомотора.

17 сентября 1972 года, воскресный день. Мы принимаем Воинскую Присягу. День принятия Воинской Присяги считается праздничным днем в воинской части. Нас, принимающих Присягу, освободили от нарядов и от исполнения других обязанностей воинской службы. В наряд по ротам пошли те, кто принял её раньше, – солдаты, поступившие в училище из войск. Погода была прохладная, временами накрапывал дождь. Ко мне приехали отец с мамой и сестрой. Мама смогла воочию увидеть, куда они меня заперли на ближайшие четыре года. Момент принятия Присяги – очень волнительный момент в жизни каждого, ты становишься защитником Родины и даешь торжественную клятву.

Присяга принимается с оружием – у каждого из нас автомат АКМ. К оружию нас приучали с первого дня курса молодого бойца. С оружием мы только что на пожары не бегали и ночью с ним пока не спали. Мы присягаем на верность Родине, а раньше присягали царю и Отечеству. Текст Воинской Присяги мы держали перед собой на всякий случай, но знали его наизусть, от зубов отскакивало. После принятия Присяги было прохождение торжественным маршем и прохождение с песней в составе роты. Вот мы и спели – нас целый месяц учили петь.

Этот праздничный день считается и днем открытых дверей – можно привести родителей в казарму, учебные классы и даже сводить в столовую – попробовать, чем нас кормят. Кстати, о столовой: в училище повара вкусно и хорошо готовили, в отличие от Ногинска. Через неделю после принятия Присяги нам выдали военные билеты. А с военным билетом можно уже ходить и в увольнение, если отпустят отцы-командиры. Но отпускать в увольнения они нас не торопились. Было положение, зафиксированное в Уставе внутренней службы, что количество увольняемых не должно превышать 30 процентов. Служба и учеба начались, а в увольнение ходить лично у меня как-то не получалось. Как я потом понял, – не там лизал, не там стучал. Точнее, я не лизал и не стучал, поэтому и не ходил. Система записи в увольнение была следующая. У своего непосредственного командира – командира отделения – ты должен записаться в увольнение, после список смотрел заместитель командира взвода, дальше командир взвода вносил свои коррективы, они все вычеркивали из списка «лишних», а далее – последняя правка списка у командира роты. На каком-то из этих этапов я постоянно из него вылетал. Обидно!

На первом курсе родители приезжали меня навещать всего два раза; первый раз это была Присяга, а второй раз – когда было уже холодно и мы надели шинели, в память об этом приезде у меня даже сохранились фотографии. А дальше я пытался ездить домой сам.

Первый раз я пошел в увольнение только на ноябрьские праздники и то только после того, как поднял очередной кипишь. Есть такая песня, написанная задолго до моего поступления в училище, ее все знали и пели: «У папы волосатая рука, у папы на погонах два просвета, устроил папа сына-дурака в училище Верховного Совета». В общем, я позвонил отцу и накрутил ему хвоста, что он, боевой полковник, родного сына не может вызволить в увольнение. «Засунули меня, хрен знает куда, и сиди тут безвылазно». Мой накат подействовал, нашлись какие-то знакомства, и вопрос решили положительно. Действительно, в училище работало телефонное право, у кого у родителей «волосатости» было больше, тот и ходил постоянно в увольнения. Остальные должны были ждать. В нашем взводе только сыновей генералов семь человек, а сколько племянников, внуков и других дальних родственников, это уже никто не считал.

Первый раз за четыре месяца я приехал домой. Дом, кухня, белый друг – холодильник, белая ванна, горячая вода и ее сколько хочешь! И, конечно, отдельный унитаз, вместо кабинки в казарме. Фантастика! Полежав в ванне и посидев на белом унитазе, я, естественно, пошел по друзьям. Нужно было показать друзьям и товарищам, в какой красивой форме я теперь хожу.

Кольку к этому времени уже забрали в армию, он попал служить в Москву, в строительную часть при КГБ СССР. Как он и хотел, он стал водителем, его посадили сначала на самосвал, потом на автобус. Он мог совсем не идти в армию, мама у него к этому времени была пенсионного возраста, а он был единственным кормильцем в семье. Но он пошёл и отслужил, можно сказать, был комсомольцем-добровольцем. Эта служба и определила его дальнейший жизненный путь. После демобилизации он пошел на службу в КГБ СССР. Славка где-то болтался. За эти месяцы все куда-то разбежались, у всех началась своя взрослая жизнь.

Больше всего я истосковался по домашнему уюту и возможности просто побыть одному. Когда можно просто лечь в кровать, укрыться одеялом, взять книгу и спокойно почитать, а не быть в постоянной готовности выполнять чьи-то приказы и распоряжения. Побывка дома – лучшая психотерапия.

Учеба шла своим чередом, первая сессия оказалась для всех очень напряженной и тяжелой (разница между школой и вузом). На первом курсе шли общеобразовательные предметы и параллельно с ними все военные предметы: тактика, огневая подготовка, ЗОМП и т. д. Больше всего проблем у всех было с высшей математикой. Но поскольку я уже все это проходил на факультативах у Галины Александровны, то занимался, в основном, тем, что выручал друзей и товарищей.

В учебной программе было заложено, что каждый месяц один из батальонов должен на неделю отправиться на полевой выезд в Ногинск. Поскольку наша специальность «общевойсковая – тактическая» и связана с работой в полевых условиях, то нас в эти поля ежемесячно и вывозили. Питаться в столовой после курса молодого бойца нам совсем не хотелось. Поэтому перед выездом в учебный центр мы в магазине военного городка сметали с полок весь ассортимент продуктов. Мы объединялись в группы, кто с кем дружит, скидывались и совместно закупали продукты. Сгущенка, тушенка, рыбные консервы, колбаса, сыр, сливочное масло, печенье, сухари, баранки… Все это паковалось в мешок и – в Ногинск. На каждом приеме пищи в полевой столовой в Ногинске к чаю или к компоту, который только и можно было пить, приносились свои запасы и ими мы питались.

Как-то раз одна группа не успела заранее о себе позаботиться и сходить в магазин. Пришли они в магазин, когда уже все отоварились, к шапочному разбору. В магазине из всего, что можно было съесть, осталась только консервированная морская капуста. На все деньги они и купили этой капусты. В первый день на прием пищи они принесли по банке консервированной морской капусты. В охотку и с голодухи капуста в первый день у них пошла на – Ура. В последующие дни их оптимизм по отношению к капусте постепенно пропал. Начался обмен этого морского продукта на что-то более съедобное. За одну банку тушенки сначала предлагали три банки капусты, потом пять и т. д., но народ на «заморские» продукты не позарился и продолжал, есть свое. Так капусту и оставили на вечную память в Ногинске.

Полевая столовая представляла собой жалкое зрелище. Помещение из досок, в котором стояло полевое кухонное оборудование. Кухни топились дровами. К этому помещению была пристроена терраса, на ней стояли столы с приделанными к ним лавками на десять человек. Сесть могло мотострелковое отделение. Если летом питаться на свежем воздухе было приятно, то зимой, когда морозы уходили за двадцать градусов, было совсем не айс, вернее, даже очень айс. Зимой террасу закрывали брезентом, но толку от этого не было никакого. Пища моментально застывала в алюминиевых бачках, выставленных в мороз на столы. Сначала нужно было разбить лед, а потом достать то, что было внутри бачка.

В столовой учебного центра обитали две поварихи – Лидка и Зинка. Внешне они были уж очень страшненькими и уже в возрасте. Работали они в этой столовой, наверное, с момента своего рождения, никто и не помнил, сколько они там работали. Кухонный наряд хватал их за всякие причинные места, отчего они ржали каким-то блядским хохотом. Видно, приставание кухонного наряда доставляло им удовольствие. Чем еще они были замечательны? Работали они в этих антисанитарных условиях и зимой, и летом практически на улице и при этом не болели. Еще они могли страшно материться, могли любого курсанта или офицера послать далеко и надолго. За особые прегрешения могли огреть железным черпаком, либо деревянной толкучкой, если это требовалось для быстрого наведения порядка на их территории. Отцы-командиры в тот момент, когда мы принимали пищу в этих нечеловеческих условиях, старались быть подальше от нас, чтобы не нарваться на неприятности в свой адрес.

Что еще запомнилось из этих приемов пищи… В помещении кухни всегда стояли открытые бочки либо с селедкой, либо с солеными огурцами или помидорами. Селедка была каспийская, специального армейского посола типа «залом», вкуснее этой селедки, я ничего не пробовал. Соленые огурцы и помидоры были высочайшего качества. Только нужно было умудриться прорваться в варочное помещение к бочкам, засунуть руку в бочку и успеть бросить в котелок то, что попалось. Вот за это уже можно было получить и черпаком. Но если ухватишь пару селедок, можешь вкусно пообедать.

Поварихи дома держали свиней. Свиней нужно было кормить. То, что не съели курсанты, отдавалось свиньям. То есть нам варили как свиньям, а мы это не ели, зато свиньи жирели и радовались. По вечерам к столовой приезжали мужья поварих на мотоциклах и забирали сваренные их женами помои. Командование на это безобразие почему-то закрывало глаза.

Наша рота была последней из могикан, которая пережила зиму (с 1972 на 1973 год) в палатках. В этот год в учебном центре начали строить щитовые казармы с паровым отоплением и умывальниками. Для 10-й и 11-й роты их построили, а для нашей роты даже не начинали. У каждого взвода была отдельная палатка УСБ, в ней из досок и деревянных брусьев были сооружены двухъярусные нары человек на сорок, то есть на взвод. По центру палатки стояла печка, сделанная из 200-литровой бочки, ею и нужно было обогреваться. Каждый вечер, приходя с занятий, приходилось идти и искать дрова для печки, и приступать к обогреву палатки. На ночь отдельных истопников не назначали. Составляли график дежурства, и по полчаса нужно было сидеть и следить за печкой и подбрасывать в нее дрова.

В один из полевых выездов, где-то ближе к Новому году, началась настоящая зима – и днем, и ночью температура держалась далеко за минус двадцать градусов. Спали мы на этих нарах, как всегда, вповалку, практически не раздеваясь, снимали только валенки. На нарах были матрасы, на них мы и ложились, а сверху укрывались шинелями и одеялами. Если получалось раздобыть водочки, то на ночь могли и выпить граммов по сто, исключительно для согрева. При этом обмундирование с себя со всеми имеющимися вшивниками не снималось. (Вшивники – свитера и кофты, привезенные из дому и одеваемые для тепла в холодное время года).

В одну из таких ночей мы расположились на отдых и, распределив график дежурства у печки, уснули. Часа в четыре утра народ потихоньку начал просыпаться от дикого холода в палатке. Проснулись и смотрим на печку. Вроде топится: внутри горит огонь, от печки идет свет. Потом кто-то встал и открыл печку. В ней стоял включенный электрический фонарь и создавал иллюзию, что печка топится. Разбирательства и поиски того, кто засунул фонарь в печку, ни к чему не привели, виновного не нашли. Часам к шести утра с большим трудом растопили печку, и по палатке пошло тепло.

Тяжело решались вопросы с утренним туалетом, а особенно с умыванием и чисткой зубов. На улице вода замерзала. Оттого, что спали в палатке с печным отоплением, гарь и копоть от печки оседала на лицах и руках. Внешне мы становились похожими на чертей в военной форме. Если удавалось с вечера набрать котелок с водой и поставить его под нары, то утром можно было умыться, а если нет? Как-то на утреннем осмотре командир роты увидел наши лица и руки и решил нас умыть. Наличие сугробов сантиметров в шестьдесят облегчило выполнение задачи. После команды «Вспышка с фронта» мы попадали лицами в сугроб. И тут раздалась другая команда: «По-пластунски, 50 метров, вперед!»

Если вы когда-нибудь пробовали ползать по сугробам, то можете представить те приятные ощущения, которые наступают после пятидесяти метров ползания в сугробе. Как бы аккуратно ты ни старался ползти, снег все равно набивается по все дыры. Через пятьдесят метров мы были и умытыми, и разогретыми. В моей военной практике на зимних полевых выездах не раз приходилось применять этот метод умывания для личного состава.

Через месяц после принятия Присяги нас начали привлекать к несению караульной службы. В училище было два караула: один – в самом училище, а второй – в учебном центре, в Ногинске. Заступая в караул, ты должен наизусть знать порядка двадцати статей из «Устава караульной и гарнизонной службы ВС СССР». Сразу выучить и запомнить такой объем информации сложно. Поэтому порядок изучения этих статей из Устава сводился к тому, что ты не ляжешь спать, до тех пор, пока не сдашь своему разводящему зачет по этим статьям. В первом своем карауле я сутки совсем не спал и во втором карауле тоже не спал, а потом все остальные годы спал. Мне хватило двух караулов, чтобы выучить нужные статьи Устава на всю жизнь. Если посчитать, сколько раз за четыре года учебы в училище я был во всякого рода нарядах и караулах, то получится больше 100.

По какому-то приказу, наша 12-я рота считалась нештатной ротой Почетного караула. На гражданском языке это означает, что если где-то что-то случается и нужно торжественно встретить или проводить каких-нибудь гостей, или, скажем, торжественно похоронить – это будем делать мы. И еще одна обязанность возлагалась на нас – открытие и закрытие всяких летних спортивных праздников и соревнований. Каким образом спортивный клуб ЦСКА выходит на спортивные арены Москвы и проходит по спортивным дорожкам с флагами? Для этого и существует нештатная рота Почетного караула в Московском ВОКУ. Это мы, за них переодевались в форму спортсменов ЦСКА.

С первых дней нас начали готовить как роту Почетного караула. Владимир Васильевич Каверный, как только выдавалась свободная минутка, выгонял нас на плац и начинал строевую подготовку. По распорядку дня, после обеда у нас должно быть личное время, чтобы можно было сходить в магазин или в курсантскую чайную и душевно добавить в желудок чего-нибудь вкусненького после обеда (на первом курсе есть хотелось постоянно). Некоторые «растущие организмы» так до выпуска и не вылезали из чайной. Командир на то он и командир, что может похерить наше личное время и не посадить роту на начавшуюся самоподготовку, а вместо этого шагом марш на плац. Командиры 10-й и 11-й рот, – Барынкин и Вакуленко, – увидев, что 12-я топает по плацу, недолго думая, тоже выгоняли своих воинов на плац. Так что через полчаса батальон собирался на плацу, и все дальнейшие действия шли уже в соревновательном порядке: кто лучше и кто круче пройдет, и у чьей роты будет лучше равнение и четче шаг. В конце таких спонтанно начинающихся занятий, нельзя было обойтись без песен. Как в анекдоте: – когда сказать и показать уже больше нечего, то – ПЕСНЯ. Это могло затянуться до ужина и после ужина. Как вспомнишь, так вздрогнешь!

Песни! Песни! Песни! По распорядку дня каждый вечер перед отбоем проводилась вечерняя прогулка, и во время нее мы пели песни. Так случилось, что в нашем взводе собралось больше всего поющих; четыре ротных запевалы, Сид (Сидоров), Фома (Фомичёв), Сокол (Соколенко), и Миша Хейфиц – и все у нас. В военном городке на улице Головачева безошибочно знали, когда на вечернюю проверку выходила 12-я рота. Чего только стоило исполнение ротой песни «Взвейтесь, соколы, орлами, полно горе горевать». Её разложили на голоса, и казалось, что слова зависают в вечернем небе. За запевалами вступал хор из 150 голосов, появлялось объемное звучание. Мы часто пели и просто для себя – при выездах в учебный центр, двигаясь в грузовых машинах или автобусах.

Наш командир очень уважал спорт: сам бегал и нам прививал любовь к бегу, а можно сказать, и нелюбовь. Подъем, как правило, в 6:50. Нужно одеться (форма одежды на физзарядку – сапоги, бриджи и голый торс), спуститься на улицу, построиться и выбежать через 1-е КПП в Кузьминский парк. Там нас ожидал командир в спортивном костюме. Сделав в ближайших кустах насущные дела, чтобы мочевой пузырь не лопнул, мы строились в колонну по четыре и – “бегом марш” вокруг Кузьминских прудов, порядка десяти километров. Нагрузка для молодых ребят – что надо! Первые две недели я чувствовал себя просто ужасно! Приходили на занятия и от физической усталости на лекциях просто засыпали. Через две недели все вошло в норму, бегать с каждым разом становилось все легче и легче. Мы стали бегать, как лошади у ковбоев. В последующем умение бегать на длинные дистанции очень выручало в разных жизненных обстоятельствах и ситуациях.

Зимой занятия продолжились, но уже на лыжах. Встать на два «бревна», т. е. на лыжи, нужно в сапогах. Крепления на резинках, специально под сапоги, и на этих «бревнах» нужно еще и бежать. Каждое воскресенье в училище проводились соревнования: марш-бросок на шесть километров или просто кросс на три километра, а зимой – лыжные кроссы на десять километров. Если ты попал в увольнение в субботу, то к восьми часам утра, в воскресенье, ты должен быть в роте, переодеться и в девять часов стартовать на спортивном мероприятии. Редкое воскресенье обходилось без этого.

Мне с трудом давался турник. На первом курсе нужно сделать три раза подъем переворотом на перекладине и за это получишь – удовлетворительно. В выполнении этого упражнения мы тренировались постоянно: встал в туалет – и только через турник. Подошел к турнику, сделал подъем переворотом и – в туалет, вышел из туалета – опять подъем переворотом и дальше спать.

Нас ломали и лепили, как из пластилина, делали с нами нечто такое, что мы сначала и сами не могли понять. Мы не принадлежали себе. Наедине с самим собой ты мог быть только во сне, остальное время ты был в коллективе. Нас постоянно чем-то занимали, ни одной минуты свободного и неконтролируемого времени у нас не должно быть. Весь распорядок дня сводился к бесконечным построениям с проверками наличия личного состава. Мы постоянно что-то делали, это было все равно – что! «Круглое – таскать, квадратное – катать». Это про нас рассказывали, что в нашем училище: летом красили траву краской, чтобы она была зеленой, а зимой снег, чтобы был белым. И весной к деревьям листья привязывали, чтобы было лето, либо, наоборот, сбивали листья с деревьев, чтобы была зима. Пускай это будет безобразно, зато однообразно.

Первый курс и его первый семестр был настоящей школой мужества. Здесь закладывался фундамент мужской дружбы, здесь люди были видны как под микроскопом. Было видно, кто есть кто. Кто засранец или кто папенькин, а кто маменькин сынок, а кто настоящий мужик, с кем можно и в разведку пойти и в бане жопой повернуться. Переносимые совместно трудности очень сближают людей. Не просто складывались отношения с выпускниками Суворовских училищ. Они два года уже были при военной службе и имели определенные навыки жизни в казарме и больше понимали о службе. Физически были крепче и готовили их по школьной программе более целенаправленно для поступления в военное училище. Первое время они вели себя обособленно, старались общаться только между собой. Мы, поступившие в училище после окончания средних школ, для них были просто “мишками”. К концу первой сессии понятие “мишек” пропало, как и высокомерие кадетов – начали складываться нормальные, дружеские отношения.

Поскольку мы были первокурсниками, нас было видно издалека – только на нас в училище и были новые зимние шапки. За этими шапками шла настоящая охота, за шапкой нужен был глаз да глаз. Только где-нибудь зазеваешься, и все – новой шапки как не было, а вместо нее лежит потерявшая форму развалина. Особенно опасным для шапки был выход из клуба после просмотра кинофильма. Шапку в толчее нужно нести в руках или под мышкой, но не на голове. К красавцу с новой шапкой на голове тут же пристраивалась команда похитителей минимум из трех человек. Первый должен был сорвать шапку с головы, молниеносным движением отдать ее идущему сзади товарищу, второй передавал шапку третьему, а третий выходил из клуба через другой выход. Всё – шапка “ушла”.

Немного о том, как мы проводили выходные дни. Идеальный вариант – это в субботу после занятий, обеда и наведения порядка на закрепленных территориях – записаться в увольнение. После того, как ты три раза подряд посетишь парикмахерскую и останешься практически без волос, тебя, наконец, выпустят за пределы училища. И ты, счастливый, полетишь развлекаться. Или поедешь по своим нужным и необходимым делам до восьми часов утра воскресенья, а если повезет – до десяти часов вечера. Те, кому везло меньше, оставались в казарме и продолжали наводить порядок на закрепленных территориях. По субботам и воскресеньям в клубе училища демонстрировали художественные фильмы, иногда даже получалось сходить в кино. Через выходной наш командир роты устраивал генеральные уборки казармы. Генеральная уборка – это стихийное бедствие, первое – нужно очистить казарму от всего, что там стоит (кровати, тумбочки, стулья), второе – принести кучу битого стекла и им циклевать паркетный пол до тех пор, пока он не станет белым. Третье – изготовить какую-то мудреную смесь для натирания полов, состоящую из мастики и компонентов цветных дымовых ракет для придания полам красноватого цвета. Смесь варилась на костре и в горячем виде наносилась на полы, и четвёртое – после высыхания, полы натиралась специальными щетками и солдатскими шинелями. Суббота для нас заканчивалась к двум часам ночи, а то и к четырем утра. И если вдруг нашему командиру не понравится наведенный порядок, то суббота продолжалась и в воскресенье.

Перед ноябрьскими праздниками курсантам нашего батальона вручали медали «За отвагу на пожаре». И кого награждали медалями? Молодых ребят, которым по семнадцать лет, только вставшим на путь служения Родине! В мирное время – и уже награда!

Медалей, к большому сожалению, на роту выдали штук пять, только особо отличившимся. А остальные будто и не тушили торфяные пожары с рвущимися на них боеприпасами и не проявили себя мужественно? Никто не сбежал, никто не струсил? А на медалях, как всегда, сэкономили.

Тактическая и огневая подготовка на выездах, лекции и семинары в классах и аудиториях училища, наряды и караулы, строевая и физическая подготовка, марш-броски и кроссы – всё вместе это ускоряло бег времени. Незаметно подкрался новый, 1973 год. К моему счастью, меня надвое суток отпустили в увольнение. Я ловил счастливые моменты нахождения дома. Новый год отпраздновали в семейном кругу, не нарушая традиций. Всё, как всегда: поздравление Брежнева, «Голубой огонек» и, конечно же, под утро концерт звезд зарубежной эстрады.

В январе началась сдача первой экзаменационной сессии. Волнений и бессонных ночей в первую сессию было много. Многие курсанты ночами сидели в учебных классах и зубрили экзаменационные билеты (в сессию разрешалось сидеть и готовиться в классах, на первом этаже). Я, сердце рвать не стал, учебный материал старался не запускать и спокойно готовился к экзаменам. Не знаю, почему, я не ставил себе задачу учиться только “на отлично” и никто мне не подсказал, что учиться нужно только так и ни как по другому! Как мне сказал один товарищ, но это было потом: «Зачем ходить в институт и учиться на тройки, лучше вообще туда не ходить, а раз пришел, то учись – только на отлично». Сдав сессию без троек, но нахватав четверок, я уже готовился к отпуску.

Сейчас расскажу о том, как военные уезжают в отпуск. Курсантов, не сдавших по каким-то причинам сессию, в роте набралось человек десять, их распределили по нарядам. Остальной народ готовился к отпуску. Но все оказалось не так просто. Первый день и первая ночь нашего отпуска прошли за очень интересным занятием. Мы стеклами циклевали паркетные полы в казарме и учебных классах всю ночь, наводили порядок на закрепленных за ротой территориях. Второй день и вторая ночь нашего отпуска прошли в тех же интересных занятиях: мы пытались с помощью стеклышек сделать паркетные полы идеально ровными и чистыми. Командир роты хотел, чтобы в паркетные полы можно было смотреться, как в зеркало. Мысль, в принципе, очень неплохая, но трудновыполнимая. К концу третьего дня полы в казарме были натерты мастикой и отполированы. Они блестели, как у кота яйца. Пока мы драили полы, погода испортилась, на Москву пришел циклон, и пошел снег – снега выпало много, очень много!

К восьми часам вечера мы стояли в строю в ожидании командира роты, который должен был прийти с отпускными билетами. Все подстриженные и побритые, наутюженные, в парадно-выходной форме, готовые сорваться в отпуск после двух бессонных ночей. Но это был еще не конец нашим испытаниям. Владимир Васильевич с ужина что-то припозднился и пришел часам к девяти вечера…. Пришел и сказал: «У вас тридцать минут времени, чтобы очистить плац от снега». На первом курсе за нашей ротой закрепили строевой плац училища «и от Суворова и до Кутузова» – необъятная территория, с одной стороны плаца был памятник Кутузову, с другой – Суворову. А техники для уборки снега в училище на тот момент почему-то не было. Снег шел уже почти сутки, и выпало его сантиметров семьдесят. К двенадцати часам ночи, нечеловеческими усилиями плац был очищен от снега. Те, кто закончили раньше, помогали тем, которые не справлялись. Сугробы убранного снега достигали трех метров в высоту и смотрелись очень внушительно. В оставшиеся зимние месяцы таких снегопадов больше не было. Видно, и природа проверяла нас на прочность. Около полуночи нам начали выдавать отпускные билеты. Собой мы уже представляли потную, вонючую толпу охреневших от усталости людей. Парадно-выходная форма была насквозь мокрая от пота и смотрелась уже не очень нарядно. Взяв от КПП такси, я к двум часам ночи был дома – в отпуске! До конца отпуска осталось восемь дней. А кому-то нужно было добираться и в другие города нашей необъятной Родины!

В моей жизни это первая встреча с такой жесточайшей несправедливостью. Урок, который преподал нам наш командир, остался в памяти на всю жизнь. Уже нет горького осадка на душе, а урок остался: будь человеком сам, всегда и везде. Держи нервы при себе и если нужно, то от людей можно добиться многого, и они на многое способны, даже через не могу и не хочу, имей только желание заставить их это делать, и они свернут горы!

Закончился мой первый зимний отпуск – этот маленький глоток свободы. Первый свой отпуск я провел дома. Все мои друзья уже в армии и гулять уже не с кем. В училище мы опять начали втягиваться в эту новую для нас военную жизнь. Занятия, лекции, семинары, зачеты, полевые выезды раз в месяц. Хозяйственные работы, как на территории училища, так и за его пределами.

Зима подходила к концу, стало больше солнечных дней, мы в очередной раз занимались боевой подготовкой на полевом выезде в Ногинске. Жили также в палатках и проклинали эти нечеловеческие условия. На этом полевом выезде у меня случилось ЧП. Кариес потрудился над моим зубом и проел дырку, я свалился с острейшей зубной болью. Когда болят зубы, то жить уже не хочется. В учебном центре стоматологического кабинета не было, а отправить меня в Москву и оказать медицинскую помощь почему-то никто не хотел. На занятия я уже не ходил – лежал в палатке и не мог оторвать голову от подушки. Глотал анальгин, который уже не помогал, и заодно исполнял обязанности истопника. Через два дня, озверев от боли, уже плохо соображая, я собрался и пошел в деревню Починки. Сведущие люди сказали, – что там есть воинская часть гражданской обороны, а в ней стоматологический кабинет. И если мне повезет, то я попаду на прием к врачу. Я попал к женщине, которая работала стоматологом. Она сделала обезболивающий укол, просверлила канал и положила лекарство – мышьяк. Дальнейшим лечением я занимался уже в училище, но это уже другая история.