Текст книги "Паранойя"

Микрофон 3

Гоголь. Расскажи, как ты познакомилась с ним.

Лиса. Зачем ты так?

Гоголь. Ну правда, расскажи. Я ведь этого не знаю и никогда не узнаю.

Лиса. Я… Не надо!

Гоголь. Вот смотри. Он – не постоянная, а, надеюсь, – переменная твоей жизни. И вот чтоб сделать его переменной (а ведь сейчас он для меня постоянная, поскольку я не знаю, как он возник рядом с тобой), так вот, чтоб сделать его переменной – расскажи. Я узнаю, что он был не всегда, и поверю в то, что и будет он – не всегда.

Лиса. Нет.

Гоголь. Ты бережешь ваше с ним общее прошлое?

Лиса. Я не буду ничего тебе рассказывать. Это последнее слово.

Гоголь. Исповедь. Давай отнесемся к этому как к исповеди!

Лиса. Святым отцам не исповедуются в том, что касается лично их.

Гоголь. Еще как исповедуются! И они обязаны такую исповедь принять. И отпустить грехи.

Лиса. Ты – не святой отец. Святым отцам запрещают жениться.

Гоголь. Но не в православии.

Лиса. Я – католичка. У нас святым отцам запрещают жениться и любить.

Гоголь. Чтобы они любили всех людей, ты же знаешь! Всех, а не одного!

Лиса. Чтобы они любили всех людей, ты правильно сказал. Всех любили, никого не ненавидели. Любишь одну – ненавидишь тех, кто сделал ей больно.

Гоголь. Он сделал тебе больно?

Лиса. Ты делаешь мне больно, расспрашивая о нем сейчас. Не надо.

Гоголь. Ты его любишь?

Лиса. Не надо.

Гоголь. Я не понимаю, как можно любить людоедов! Тебя это возбуждает, да? Мне убить кого-нибудь?

Лиса. Успокойся!

Гоголь. Да ну!

Лиса. Вот мои руки. В них – наш луг, с радугой. Милый, это мы.

Гоголь. Извини, извини. Слушай, но я правда не понимаю… Ты не знаешь, кто он? Тебе рассказать про то, как я встречался с вдовой Сераковского? Такая милая, худенькая женщина, поседевшая за месяц, с выплаканными глазами. Рассказать?

Лиса. Я не знаю, кто такой Сераковский.

Гоголь. Это – его исчезнувший враг. Он был и исчез. Интересно, да? В языке, кажется, нет частей речи, обозначающих эту безвозвратность. Язык понимает, как себя вести, когда человека убивают, язык в таких случаях предлагает целый ворох существительных: труп, вдова, траур. А как быть, если человек просто исчез? И язык разводит руками. Язык не готов, у него, у языка, ведь из алфавита буквы не выпадают. И я звонил, чтобы узнать ее телефон, – я чувствовал, что должен встретиться, чтобы поддержать, и – не знал, как ее назвать: «вдова Сераковского?» Так он же не убит, он – исчез! Полная языковая растерянность. И вот представь себе: он должен был вернуться одним промозглым утром, но не вернулся. И днем не вернулся. И вечером. Я когда с ней встретился, уже полгода прошло, уже всем все ясно было, а она его ждала и спрашивала у меня постоянно посреди разговора: а правда, он может еще быть жив? И я понимал, что надо отвечать, что правда, что может, что обязательно вернется.

Лиса. Я не хочу про это слушать.

Гоголь. То есть ты не знала, да? Не это тебя в нем привлекало?

Лиса. Милый, я прошу тебя, не надо!

Гоголь. Извини, я не могу сейчас не думать о нем, о вас. Скажи, вот эта животная сила, эта угроза в нем, эти сжатые зубы, этот кулак, которым трясет в телекамеру, – это тебе нравилось? Этот малиновый берет, эта военная выправка?

Лиса. Послушай меня внимательно. Это важно, и это все, что я тебе о нем скажу. Он никогда не поворачивается своей звериной стороной ко мне. Он умел… Очаровать, мягко. Он – прекрасный пианист. Французский, цветы, разговоры о кино. Я не видела его в краповом берете, в камуфляже, это все – не его. Изящные галстуки, запонки, которые он снимал перед тем, как начать играть, снимал и клал на крышку рояля, искристая мягкость. Он спокойный и тихий. Голос – совсем не такой, как по телевизору. Ай, хватит! Вот что: я в нем любила не его. Когда машет руками с трибун, когда страшно – брр! Я думаю, что искала в нем тебя. Все то, что существует в нем намеками, перемешано с черт-те знает чем, в тебе – в нужных количествах. Почему ты не появился раньше, ты-настоящий?

Гоголь. Из всего, что ты сказала, главная фраза про «поворачивается». Это настоящее время, настоящее время. Он у тебя в настоящем.

Лиса. Прекрати. Ты у меня в настоящем.

Гоголь. Насколько этого настоящего хватит? На полчаса? И кто будет потом в настоящем, а кто – в прошлом? И что ты будешь говорить ему обо мне? Нет, я знаю – ничего! Потому что меня – нет! Нет рядом с тобой. Я – мираж. Я для тебя – исчезнувший!

Лиса. Прекрати.

Гоголь. И еще. Когда ты сравниваешь меня с ним, помни, пожалуйста, одну вещь. Я никого никогда не убивал. Никого. Запомни. А потому это сравнение…

Лиса. Ты очень плохо меня понял.

Гоголь. Я очень внимательно слушал.

Лиса. Ты слушал ушами!

Гоголь. Я слушал всем, чем только можно слушать.

Лиса. Ты сам начал эту тему.

Гоголь. Да, да. Я знаю.

Лиса. Не нужно было, не нужно. Я не расспрашиваю о том, кто был у тебя до меня, не ковыряюсь в твоем прошлом…

Гоголь. О чем ты?

Лиса. Ты не любил до меня?

Гоголь. Нет. Никогда! Я клянусь тебе в том, что все, что было до этого, – белый фон, какое-то мерцание улыбок, глаз, сцена загрузки компьютера. Я помню липкость слюны, мучную податливость плоти, снопы волос. Я помню глаза и носы, становившиеся такими глупыми, коровьими, когда я приближался к ним, чтобы поцеловать. Покорная послушность, целлофановые мешки, а не люди. Как чужая губная помада на щеке. Пока она там есть, тебя кто-то целовал. Но стоит стереть – и ничего не было. Я мог так прожить всю жизнь, мог наделать еще мешков, а потом тщетно наполнять их жизнью, чтобы их поцелуи стирал тыльной стороной ладони какой-нибудь другой я. Ничего не было: ни любви, ни занятий ею, ни даже самой жизни. Было только сердце, но – в вакууме.

Лиса. Глупый, вакуума не было: я всегда была рядом. Я видела тебя в других людях и любила их за тебя.

Прихожая (микрофон 2)

Гоголь. Это был не я.

Лиса. Ты.

Гоголь. Все. Хватит. До встречи. И прихвати с собой мусор.

Министерство госбезопасности

Протокол осмотра объекта «Жилая квартира по адр. ул. Серафимовича, д. 16, кв. 7»

Руководитель опергруппы Пятого отдела, Жарихин П. Следственные действия были произведены в 9.00 25 сентября, группа прикрытия отрабатывала вход в подъезд и соседей. Осмотр производился по схеме 6 (полароидная фиксация вещей на их позициях с последующей раскладкой в соответствии со снимками).

Объект состоит из прихожей 7 кв. м, жилой комнаты-спальни 15 кв. м, кухни 6 кв. м, совместного санузла 5 кв. м. С момента последнего осмотра (производился при установке аудиомониторов) на объекте произошли след. изм. (остальн. см. в протоколе первичного осмотра):

На вешалке «рога оленя» в прихожей появился мужской плащ серого цвета, в карманах обнаружены жетон на метро, сломанная зажигалка, изорванный билет в оперу, многократно сложенный лист формата А4 с множественными криптограммами. Криптографическая экспертиза уст. почерк Гоголя (фотокопия в приложении). В центр. верхней части документ содержит назв. «Наш мир» с рукописными вензелями, выполненными в форме бокалов для латте макиато. В центре находится искаж. карта Зап. Европы, подписаны и помечены стрелками «Пролив Босфор», «Дарданеллы», «Дворец Елизаветы» (территория Великобритании). На терр. Египта предпринята попытка изображ. Лисы в виде большого Сфинкса. Ниже – пиктограмма «Наш корабль», пытающаяся изобразить обычный прогулочный теплоход «Стрела». За штурвалом – плохо прорис. фигура в кап. кителе, стрелка говорит «кап. Невинский». По краям – пиктограмма «Наш космос» (Гоголь в косм. кост. волочит по звездн. небу Лису). Художественной ценности рисунок не имеет, над возможным полит. значением работает группа дешифровщиков.

Над вешалкой в виде рогов – плакат готич. шрифтом «Оставь одежду всяк сюда входящий».

Рядом со шкафом для обуви – настенный коврик в виде государственного герба. Экспертиза показала, что используется для вытирания ног (изучить на предмет возбуждения угол. дела за оскорбл. гос. симв.).

В юго-зап. углу прихожей, за шкафом, обнаружен сверн. в тугой шарик 5 мм фантик от конфеты «Рафаэлло», инпринтированный отпечатками Лисы.

В спальной комнате в шкафу обнаружено две смены постельного белья (с одной подушкой), вскрытая упаковка презервативов «Дурекс» с одним отсутствующим. Установлено, что лампа напряжения 60 Вт в торшере была заменена наблюдаемыми на лампу 40 Вт, предположительно, с целью создания интимной обстановки.

Один из цветков фиалки над кроватью подрисован синей ручкой, в сердцевине – апплицированное с цветного фото 8-мм изображение лица Лисы (клей-карандаш).

Осмотр постельного белья, которым застелена кровать, выявил 25 см надрыв пододеяльника по периметру от декоративного выреза, через который вдевается одеяло. Надрыв зашит грубыми, неровными стежками белого цвета, составляющими надпись «ЛИЗОБОК».

Над кроватью на книжной полке чехословацкого производства появились книги: Орхан Памук «Черная книга», Милан Кундера «Книга смеха и забвения», П. Бурдье «L`opinion publique n`existe pas» (сборник статей на французском языке), Г. Маркес «Генерал в своем лабиринте», А. Солженицын «Бодался теленок с дубом».

В санузле в шкафчике над унитазом обнаружено три поставленных друг на друга упаковки туалетной бумаги 56 м, с изображ. котенка, гонящегося за бабочкой (добрушская бумфабрика). Появился ершик для удаления остатков фекалий с унитаза (исправление: проверка установила, что ершик был и до этого, но по ошибке не был включен в предыдущую полную опись).

Над ванной на навесной стеклянной полке справа от смесителя появилось мыло «Камай», зубная паста «Аквафреш», шампунь «Хед анд шолдер», станок бритвенный «Жилет» с тремя запасными лезвиями в ложе бритвенной подставки. Извлечение лезвий обнаружило под ними схрон – спрятанная записка (заключ. криптографов: Лиса). Предположит. оставлена Лисой для случайного обнаружения Гоголем в процессе расходования лезвий и возникновения естественной нужды в новой бритвенной кассете. Написано следующее:

«Елизаветы»

1. Не убий Елизавету, как бы она тебя ни доставала.

2. Возлюби Елизавету как самого себя.

3. Не возжелай Елизаветы соседа своего.

4. Не возгордись Елизаветой.

5. Не лги Елизавете, иначе получишь по печени.

6. Не изменяй Елизавете, ибо страшен будет в этом случае гнев Божий.

7. Не сквернословь при Елизавете, ибо Елизавета пересквернословит кого угодно.

8. Покупай Елизавете цветы, ибо их есть Царствие Небесное.

9. Плодитесь с Елизаветой и размножайтесь с Елизаветой.

10. Воздавай хвалу Елизавете, иначе хуже будет.

На кухне в навесн. кухонном шкафчике над плитой – две упаковки чая (черн. и зел.), пакет кофе, упаковк. сахара-рафинада. В морозильном отделении холодильника – упаковка с семью пельменями (срок годн. истек 15 дней назад).

На суповой тарелке – надпись несмываемым маркером «Лизаблюдце», на второй – «папа-медведь».

На кухонном столе – горевшая красная свеча 7 см в диаметре с нарисованными вокруг нее на столе маркером делениями и подписью «Постсолнечные часы».

На столике у плиты – прозрачная граненая ваза (стеклозавод «Неман»). В мусорном баке – букет свявших ирисов. Подробный контент-мониторинг выносимого мусора – в приложении ко 2 тому дела.

На крючке возле входа, помимо вафельного полотенца, – шелковая столовая салфетка с изображением медвежонка (пр-во Китай). На салфетке красн. нитками вышито: «Толя еще будет» (Лиса?).

Под мягким уголком на кухне обнаружена темно-синяя тапка 42-го размера, пр-во «Белвест». Вторая найдена на платяном шкафу в коридоре, в сильно запыленном состоянии (предполож. (ст. оп. Цупик Е. П.) – использовались с целью кидания друг в друга в «любовных играх»).

В целом квартира производит опрятное впечатление, признаков превращения ее в «бомжатню» не обнаружено.

В ходе осмотра произведена замена источн. питания портативных аудиомониторов, проведено аудиотестирование с целью улучш. слышимости.

Психотропных и наркосодержащих веществ досмотр личных вещей и занимаемых помещений не выявил, в связи с чем в соотв. с директивой 576 Пятого отдела в межщелевое пространство шестой и седьмой досок пола в спальне был осуществлен вброс прозрачн. пакета с 3 гр. героина в порошке, 75 на 30 мм. Пакет затопился в пол на 2 см и застрял. Для выемки вскрытия досок пола не требуется.

В гостях у МГБ

Интервью представителя спецследгруппы Пятого отдела, старшего оперуполномоченного Цупика Е. П. газете «СБ» 27 сентября (об обстоятельствах данного дела в интервью умалчивается, прилагается к материалам согласно директиве 165 «О выступлениях в прессе»)

«К Министерству госбезопасности у нас отношение – разное. Многие его побаиваются; у кого совесть нечиста – прямо ненавидят. Но кто он – современный чекист, чернорабочий, ведущий повседневную службу для сохранения стабильности в нашей стране? Старший оперуполномоченный Цупик Евгений Петрович из МГБ встретил нашу журналистку Валентину Панкратову прямо на крыльце своего гостеприимного, крашенного в зеленый цвет домика в деревне Тарасово. Приветственно лаял симпатичный рыжий пес, жена пекла пироги, даже солнце светило над домом как-то особенно дружелюбно.

Наш герой тем временем рассказывал о том, что у него на участке растут самые настоящие боровики: „Я вообще завзятый грибник: люблю, обдумывая текущие боевые задачи, пройтись по лесу. Сразу спадает нервное напряжение, вспоминаешь о том, что, как бы ни была сложна и опасна твоя работа, делаешь ты ее ради того, чтобы в лесу стояла мирная тишина, чтобы спокойно росли грибы, чтобы березы сочились соком. Чтобы не звучало тревожное эхо новой войны, а нога гитлеровского солдата не топтала наш мох. И я, в общем, как соберу грибы, чищу их все время перед домом. И вот, проросла целая семейка белых. Мы следим за ними, ухаживаем“.

Миловидная жена Евгения тем временем зовет нас домой. „Остынет же, потом наговоритесь“, – в шутку корит она мужа, и чувствуется, что, как бы ни строг был оперативник МГБ с преступниками, дома он – не деспот какой-нибудь, а хороший, добрый, отзывчивый муж.

Пока жена выкладывает перед нами пирог с капустой, пирог с яйцом, сладкий пирог с корицей, Евгений Петрович садит к себе на колени детей, которых у него целых два: мальчики 7 и 10 лет. Мальчики раскрыв рот слушают о недавней перестрелке, в которой отец уложил двух шпионов, и у меня не остается вопросов о том, кем они вырастут.

„О Пятом отделе рассказывают разное, – спрашиваю я у него, побаиваясь, конечно, резкого ответа, а то и чего похуже (МГБ все-таки). – Вы чуть ли не политическим сыском занимаетесь, людей похищаете“.

Евгений Петрович с удовольствием смеется. „Да, у меня тут прямо в огороде Сераковский закопан. Лично его лопатой кончал. Ха-ха-ха! Хотите, откопаю, покажу?“ Я поддерживаю его игру, и мы некоторое время копаемся в огороде, но единственное, что мы находим, – несколько невыкопаных картофелин. „Ну вот, как вы сами могли убедиться, МГБ к исчезновениям не имеет никакого отношения, – продолжает он. – А что до того, что мы якобы занимаемся политикой, то все, кто находится в поле нашего зрения, – обычные бандиты. Что ж нам теперь, преступников не ловить?“

Евгений Петрович показывает на проросшую картофелину, найденную там, где мы с ним искали Сераковского: „Вот этот овощ мог в потенциале накормить человека. Мог стать ботвой и дать жизнь другим клубням. Для этого его вовремя нужно было собрать, отсортировать, съесть или посадить. Его – не посадили, и он пойдет на свалку. Мы в МГБ – не только сажаем. Мы даем будущее тем, у кого без нас его не было бы“.

Солнце тем временем заходит, и вся семья Цупиков собирается в каминном зале. Уютно потрескивают дрова. Блестит глазами на стене маслом писанный портрет Феликса Дзержинского. Папа рассказывает детям о том, как недавно бдительность одного из оперативников прослушки позволила предотвратить кровавый теракт. Я по-женски завидую его жене: с таким человеком совершенно точно чувствуешь себя как за каменной стеной. Цупик тем временем читает Есенина (я, к сожалению, не запомнила – что). За окнами окончательно наступает ночь, свет камина напоминает теплое сияние костра. „Эх, вспомним молодость“, – машет рукой Евгений Петрович, и у него в руках оживает изящное дерево шестиструнного инструмента. „Изгиб гитары желтый ты обнимаешь нежно“, – поют они вместе с женой, покачиваясь из стороны в сторону и взявшись за руки. Эх, видели бы его сейчас шпионы и враги, которым он каждый день дает уверенный отпор!

А потом мы все вместе поднимаемся на крышу дома, и над нами оживает звездное небо. „Когда я смотрю на небо, я не устаю удивляться тому, как безгранична Вселенная, – говорит Евгений Петрович. – Никогда не чувствуешь себя большим ничтожеством, чем под этой красотой. И, видя эти миллиарды вероятностей, не веришь в то, что мы – одни. Конечно же, за нами наблюдают оттуда. И, раз звезды наблюдают, значит, нам тоже позволено наблюдать“.

Я уезжаю от Цупиков с целым пакетом гостинцев: пироги, булочки и даже мед с собственной пасеки. И, глядя на проплывающие за стеклами фонари, столь напоминающие звезды, я спокойна, так как знаю, что за мной наблюдают нужные люди».

Министерство госбезопасности

Протокол аудиодокументирования объекта «Жилая квартира по адр. ул. Серафимовича, д. 16, кв. 7». 30 сентября

Ст. лейтенант Гробарь П.

Наблюдаемые проникли на объект, открыв дверь своим ключом, в 17.07. В прихожей (микрофон 2) у них состоялась беседа о Серафимовиче – они высказывали предположения о том, кем он мог быть (Гоголь: партизанский комиссар, попавший на небо, к серафимам; Лиса: партийный деятель, ведущий родословную от преподобного Серафима Саровского). Гоголь пригласил Лису на микрофон 3 (кухня), выпить чайку (с ударением на 1 слог). В процессе приготовления по репликам (Гоголь: «Какой он черный, байховый») стало понятно, что речь идет не о чайке, а о чае. Цель смыслового искажения не выявляется, признаков желания создания превратного понимания у прослушки не было. Возможно, такое поведение было продиктовано обычной «придурью». В процессе распития чая, судя по сосущим звукам, объекты начали целоваться, после чего у них началась случка. Судя по звуку упавшего стула и характерным репликам (Лиса: «Ой, я сползаю, подтянусь»), Гоголь разместил ее на кухонном столе (схема прилагается). В процессе случки они решили переместиться в спальню (микрофон 1), где случивались еще 45 минут.

Вслед за этим Гоголь лежал и издавал гудение с помощью губ, носа, рота и других органов дыхания, подражая то ли паровозу, то ли кораблю. С помощью этих не оформленных в слова звуков Гоголь пытался сообщить некую особенность своего состояния, о чем свидетельствуют следующие речевые повороты: «Это сначала было похоже на „уууу“, а потом мы ускорились, и оно стало таким „ууууэээээ“. Или „Мы стали так, ритмично, и началось просто „эээээаааа“». Лиса вела себя так, будто это словесное поведение Гоголя является понятным ей и в целом соответствует манере поведения нормального человека. Так, во время второго «ууууэээээ» она переспросила, не было ли это более грудным, таким «уууу-эээээ-еееееххххх», и он согласился, что было. Не исключено, что наблюдаемые изъяснялись неким шифрованным языком, о звукозначениях которого сговорились ранее. Также нельзя исключать, что в этом фрагменте беседа велась под воздействием галлюциногенов, наблюдаемые обсуждали какой-то свой наркотический «приход». Через 10 мин. беседа пошла более-менее по существу.

Лиса. Как ты думаешь, нас вычислили? Нас могут слушать сейчас?

Гоголь. Мне все равно. Правда. Мне все равно.

Лиса. Все наши стоны, все наши словечки, все то, что только для нас?

Гоголь. Клянусь тебе, это неважно. Но я думаю, что нас, скорей всего, слушают.

Лиса. Но как они узнали? Квартиру ты ведь снимал через Борьку?

Гоголь. Знаешь, если ступать на путь параноидальных допущений, придешь к выводу, что первым, кто мог им позвонить, был как раз Борька. Вся эта затея – нужна квартира для родственницы знакомой, а она сама не может – согласись, звучит как хороший повод для звонка им. Но я не думаю, что Борька нас сдал. Я вообще не хочу думать о том, почему нас слушают.

Лиса. Раз или два раза в неделю я выхожу в салон красоты. Тот факт, что, заходя в подъезд с этим салоном красоты, я прохожу мимо его входа и поднимаюсь наверх, в снятую для нас квартиру, отнюдь не лежит на поверхности. Для того чтобы его установить, нужно отслеживать публику в салоне, а никого подозрительного я там никогда не видела.

Гоголь. Теория красивая. Работает только в том случае, если исключить вероятность того, что у тамошних визажисток лейтенантские погоны. Послушай. Раз или два раза в неделю мы оказываемся в одном и том же месте. Ну один раз мне удалось уйти от наружки, пройдя через сквозные подъезды (если только они не играли со мной, показывая, что да, мол, ушел), ну два… Ну возникло у меня впечатление, что за мной сейчас не следят, но ведь это можно трактовать и как прямое доказательство того, что наша берлога найдена и поставлена на аудиомониторы. Скорей всего, им известно, что наши с тобой маршруты совпадают в районе улицы Серафимовича. Все, что дальше, – вопрос личного выбора товарища Муравьева.

Лиса. Ты думаешь, они были здесь? Трогали… нашу кровать? Видели наши… дурости? Люди в серых костюмах, в свитерах, в ботинках? Чужие, пахнущие ужасными одеколонами люди?

Гоголь. Давай не будем это исключать.

Лиса. И он… Он здесь был?

Гоголь. Я не знаю. Может, нас и не слушают, глупая! Не отстраняйся, иди ко мне.

Лиса. Они слышат наши тайные имена, они знают, что ты – медведь, они слышат, как мы копошимся, как говорим об оргазмах?

Гоголь. Маленькая, не бойся. Здесь никого нет. МГБ – пидарасы! Вот, слышишь, если бы они были рядом, они бы запротестовали, милая, не колотись.

Лиса. Мне холодно.

Гоголь. Тебе не может быть холодно… Не бойся, слышишь, не бойся! Слушай, вот слушай меня: я думаю, что никакого МГБ на самом деле не существует…

Лиса. Бгга. Это как?

Гоголь. Спокойно, слушай. Вот представь: действительно есть ведомство, со своими целями, своими интересами, охраняют порядок. Так в любой стране такое ведомство есть. Там работают обычные, нормальные люди, как вот этот опер, о котором «Эсбэшка» написала. Ну, ловят кого-то, ну, может, даже слушают. Обычные люди. Семья есть, дети, под гитару поют, на звезды смотрят. Чего их бояться? Это черное липкое чувство, в котором мы сейчас, Лиза, тонем, – это чувство не имеет к ним никакого отношения. Это чувство продуцируем мы. Ну да, у них – табельный ПМ, хорошая зарплата, пенсия, жилье. Ну да, стекла тонированные и морда внимательная. Но они – не страшные. Они обычные! Ну ты прикинь, вот про наши оргазмы слушать! Или, как ты меня с кровати скидываешь, писать! Ну? Серьезная работа?

Вся их страшность, всесведущесть – плод нашей паранойи. Перестанем бояться их – они перестанут быть серьезными. Ну что нам грозит? Вот по максимуму? Ну что? Тюрьма? Наркоты подбросят, и в тюрьму? Ну? Этого мы боимся? Того, что щами будут кормить и в камерах с парашей содержать?

Нет, мы трясемся от того, что они – ох уж это страшное местоимение, – что они все знают. Что они могут забрать у нас – нас самих. Что они одним сжиманием губ во время допроса нас раздавят. Что они видят нас насквозь, знают, что мы следующим скажем. А они – обычные семьянины, которые думают, как бы себе тачку поновей прикупить и с работы к жене пораньше слинять. Без нашего страха, этих липких волн…

Лиса. Но мне страшно.

Гоголь. Это – не плод их работы. Это – твоя паранойя. Изгони ее из себя, и нам ничто не будет угрожать!

Лиса. Всего один аргумент против. Сераковский, о котором ты рассказывал. Не моя паранойя его выкрала.

Гоголь. Послушай. Зигмунд Сераковский, Валерий Врублевский, Ярослав Домбровский – это… Это очень сложно. Они… были романтиками и идеалистами. Ну и дураками, конечно, они были. Они, как декабристы, – взялись чистыми руками ковать счастье на всей земле. Мотылек против танка… Лучше бы сидели и историю Великого княжества Литовского учили… Я одно тебе скажу: никакой необходимости их похищать не было. Их заговор изначально был утопией, романтической мечтой, в которую только они и верили. На них бы шикнуть, как на детей, сами бы разбежались… А потому я не знаю, что с ними стало и при чем здесь МГБ. Не знаю. Очень странная история. И все.

Лиса. И все? Ты говорил с вдовой одного из них. Вдовой. Его уже нет, а она – есть. Ничего не понятно, но его нет. С ней нет. Мне страшно. Я вижу, что и тебе страшно. Они тебя слышат. Не надо так, не надо. Можно, я оденусь?

Гоголь. Боишься, что они услышат тебя голую? Внимание! Елизавета надевает трусики! Они с трудом натягиваются на ее маленькую попку!

Лиса. Прекрати, медведь!

Гоголь. Елизавета затягивает лифчик! О, одна грудка вывалилась!

Лиса. Ну прекрати ж ты, ну!

Гоголь. Продолжаем репортаж для офицеров прослушки, которых нелегкая доля оторвала сегодня от жены и детей и бросила в пучину борьбы со шпионами. Блузка застегнута и одернута, но видели бы вы, мои знаменосные, тот вид, который открывается сзади! О, объект уходит! Объект заперся в санузле! Вот сейчас, родимые, я понимаю, какая сложная у вас служба: я ни черта не вижу, но вот эти сдавленные звуки, издаваемые впихиваемой в джинсы тугой попкой, просто сводят меня с ума! Как же тяжело вам, родимые!

Микрофон 4

Лиса. Да замолчи ж ты, медведина!

Наблюдаемые спешно одеваются и покидают объект. Гоголь напоследок кричит: «Не скучайте, товарищ офицер!»

Министерство госбезопасности

Протокол аудиодокументирования объекта «Жилая квартира по адр. ул. Серафимовича, д. 16, кв. 7». 4 октября

Мл. лейтенант МГБ Геворкян А. М.

Появившись на объекте в 16.00 (дверь открыл ключом), Гоголь что-то долго делал на кухне: судя по характеру звуков, готовил ужин. Лиса появилась в 19.30, они прошли на микрофон 3, кушали. После ужина уединились в спальне (микрофон 1), где занимались любовью. После этого вели разговоры личного, интимного характера либо говорили о вещах, не имеющих информативной ценности и отношения к текущей общественно-политической ситуации. В частности, вспоминали детство. Ввиду отсутствия мотивов для документирования этих сведений, эти разговоры, интересные только им двоим, опускаются. После этого объекты заснули и спали всю ночь на объекте. В 08.35 Гоголь проснулся, чем-то гремел на кухне, затем, зайдя на секунду в спальню к Лисе, покинул объект, не разбудив ее. Лиса ушла с объекта в 10.30.

Протокол возвращен в управление аудирования с резолюцией «повторн. аудиодекриптация».

Министерство госбезопасности

Повторную расшифровку аудирования объекта «Жилая квартира по адр. ул. Серафимовича, д. 16, кв. 7» от 4 октября выполнил ст. оп. уп. Цупик Е. П.

Гоголь встретил Лису на микрофоне 2 словами: «Курица в ананасах там». После еды пошли на микрофон 1, где наблюдаемые ок. 1 часа издавали звуки страстного, животного происхождения. Разговор завел Гоголь.

Гоголь. Расскажи мне про детство.

Лиса. Я выросла в городе Кобрине, осененном колесом обозрения. Это была главная постройка Кобрина, колесо возвышалось над ним, как ратуша над стареньким европейским городком, и у меня до сих пор ощущение, что жизнь в Кобрине неким тайным образом регулировалась с этого колеса, рисовавшегося на закатах мрачным паучьим силуэтом. В Кобрине я закончила среднюю школу и уехала поступать в город Минск. Там мое детство закончилось.

Гоголь. Я ведь не анкету у тебя спрашиваю. Скажи, что ярче всего помнишь из детства? Какой образ приходит в голову при слове «детство»?

Лиса (после долгого молчания). Наш дом был деревянным, трехэтажным, на пять семей: такие строили сразу после войны. Он гнездился в зарослях шиповника, и перед ним была лужайка с малюсенькими розами, бабушка их поливала и подрезала. Я там однажды видела настоящего ежа: он бежал трусцой, как собака, и настолько не вязался с картинкой ежа в букваре, что я уже тогда заподозрила, что взрослый мир – сплошное вранье.

Гоголь. Что детский мир, придуманный взрослыми, вранье, ты хочешь сказать?

Лиса. Нет. Именно взрослый мир вранье, а не детский. К детскому миру у меня до сих пор никаких претензий нет. Дом был на глиняном обрыве, внизу – овраг с пересохшим ручьем, овраг, поросший такой пекучей крапивой… Однажды в овраге появился старый автобус, с которого буквально за ночь сняли все полезное: колеса, двигатель, радиатор. Осталась только кабина с рулем и кучей кнопок. Я буквально переселилась в него. Я помню, что дверь открывалась таким рычагом, до которого я едва доставала, а по центру приборной доски был огромный, с мое лицо, спидометр, стрелка которого двигалась по мере того, как я разгонялась. Теперь уже не вспомню, удавалось ли мне на нем взлететь… Я возила на автобусе совсем немного людей: старого пенсионера-соседа, который все время ходил в коричневом костюме, прямой, добрый, да таким и умер. Папу с мамой, которых я уже тогда толком не помнила. Девочку из соседнего дома, которая не могла ходить – у нее было что-то с ногами. И она сидела у окна и постоянно смотрела вниз, а я срывала розы и выкладывала перед ее глазами слова: «папа», «мама» – два парных слога, которых у меня никогда не было.

На приборной доске было два круглых, выпуклых индикатора зеленого и красного цвета. Когда солнце попадало на них, они загорались таким рубиновым, таким изумрудным оттенками, которые я позже видела лишь у Шагала. Перезимовав, автобус провалился крышей, в нем стало мокро и неуютно, к тому же кто-то свинтил руль, просто ради прихоти, – он валялся рядом, беспомощный, как сбитое машиной животное. Я еще некоторое время ездила, но это давалось все сложней, воображение как будто закостенело, и переключатели теперь не загорались драгоценным сиянием, да и в спидометре кто-то разбил стекло и вытащил стрелку. Взрослый мир, с настоящими машинами и полетами, оказался полной фальшивкой… Твой ход.

Гоголь. Рассказать тебе о детстве?

Лиса. Что первое приходит тебе в голову при этом слове: «детство»?

Гоголь. Дай подумать. Чернильная синева ночи…

Лиса. Чернильная синева? Это как?

Гоголь. Это как взгляд в чернильницу на просвет.

Лиса. Чернильница. Это бутылка с плодово-ягодным вином? Краситель для принтера? Метафора немножко скисла. Ее прибил прогресс!

Гоголь. Хорошо, темно-синяя, похожая на окантовку ярлычка Internet Explorer синева ночи…

Лиса. Ладно, хватит дурачиться. Я не буду перебивать.

Гоголь. Чернильная чернота ночи, с хрусталем созвездий над головой, и мама, огромная, теплая мама подставляет горячий, живой сосок, наполненный сонным молоком, но сосок еще нужно нащупать среди покрывшегося ледяной коркой, заиндевевшего меха. Тыкаешься в него своим влажным носом, и сгораешь от нетерпения, и мерзнешь, и дрожишь. Чуть позже – ныряние в полынью, трепетные вздрагивания враз перекушенной рыбины во рту, фосфоресцирующее, как будто на компьютере нарисованное, полярное сияние над головой, и главное – осознание того, что, какой бы долгой ни была жизнь, рыба в океане и мерцание сияния над головой не кончатся никогда… Блин, ну что ты делаешь!