Текст книги "Паранойя"

Лиса. Анатолий Невинский: родился в семье полярных медведей, а общению с дамами учился в Институте картофелеводства, но я ведь с тобой серьезно! Я была с тобой искренна! Искрометно искренна!

Гоголь. А я тебя не скидывал с кровати.

Лиса. Давай рассказывай, медведь. И без дурашеств! Ну, серьезно!

Гоголь. Солнечный зайчик на огромных досках пола. Сонный полдень, мама готовит на кухне, а дома – такая тишина, что слышно, как трутся друг о друга пылинки в луче света. Хотя нет, не трутся, скорей – сталкиваются с едва слышным стеклянным звоном. Я лежу в солнечном пятне на полу, полностью в него поместившийся, закомпонованный, заключенный в него. Закрываешь глаза и видишь изнанку собственных век – ярко-красное марсианское марево в бесформенных радужных пятнах. Я, наверное, играл тогда в каких-нибудь солдатиков, но все ушло: остался только яркий, теплый, но не горячий свет, обнимающий меня на полу. Сейчас, пожалуй, для меня этот образ наполнен почти религиозным смыслом: я и солнце. Солнце не изменилось, даже доски пола все на своем прежнем месте, но эта детская открытость новому, не нуждающемуся в интерпретации, – ушла. Условно говоря, мне не лежать больше в том пятне света, не лежать с теми же мыслями, теми же сказочными замками, рисовавшимися в оранжевых облаках внутренней поверхности век.

Лиса. А давай встретимся в городе. По-настоящему, в реале.

Гоголь. В смысле?

Лиса. Устроим себе классическое свидание. Тихая прогулка, макиато в кафе.

Гоголь. Ну. Это как-то не приходило мне в голову. Ты помнишь, за нами могут следить? Помнишь, как боялась прослушки? Нас же моментально опознают – идентифицируют камеры слежения или просто мои топтуны сообщат, что у меня – новый контакт. Если до сих пор не знают.

Лиса. Давай придумаем, как их обмануть. Я хочу идти по улице, кутаясь в твое плечо. И чтобы шел дождь, и чтобы по отдельности было холодно, а вместе – тепло.

Гоголь. Нужно подумать. Но, что бы мы ни придумали, вероятность того, что мы сможем разгуливать по городу незамеченными, довольно мала… Помнишь, как быстро к нам приклеился тот рыжий боров в гавайской рубашке на генеральной репетиции? Так что вся эта затея – безумие. Но мы можем наметить маршрут и прогуляться по нему с разницей в час. Сначала ты, потом – я. А потом соберемся здесь и обсудим… Хотя такое поведение тоже будет подозрительным. Мы можем прогуляться так: ты в субботу, в восемь вечера, я – в воскресенье, в восемь вечера. Наши глаза будут видеть одно и то же – прохожих, огни машин, фонари, воздух, ветер… Мы будем как бы вместе.

Лиса. Я не хочу «как бы». Давай рискнем. Ты и я. Один воздух, один ветер, одни прохожие на двоих.

Гоголь. Но «наружка»!

Лиса. Ты ведь сам сказал, все это – паранойя. А даже если нет… Гори оно все…

Гоголь. Ты перестала бояться.

Лиса. Более того. Я останусь сегодня с тобой.

Гоголь. Надолго?

Лиса. Навсегда. До утра. Я не боюсь сейчас. А значит, никто нас здесь не слышит, никто не хватится, не отыскав ни в одной из моих замечательных, просторных клеток.

Гоголь. Я обнимаю тебя так, здесь вот сцепляю руки. Видишь, никто тебя не вырвет у меня. Ты в безопасности. Ты – моя добыча. Лососина, попавшаяся в лапы злобному гризли.

Лиса. Главное, чтобы меня здесь не гризли. Или хотя бы не загризли.

Гоголь. Блестящая идея!

Лиса. Ну прекрати! Ой, ну следы же останутся! Бандерлог!

Гоголь. Бандерлог из берлог. Сам не русский бандерлог. Бандерлог изнемог. Гризть сейчас будет за ног.

Лиса. Я тебе сейчас хвост оторву, косолапое!

Гоголь. Самка человека, отпусти то, что ты собралась отрывать, ибо это главный у нас, медведей, орган!

Лиса. Ну хватит, все!

Гоголь. На что, по-твоему, похож этот фонарный блик на обоях?

Лиса. На букву «п».

Гоголь. Вот так непоэтично?

Лиса. На усики Гитлера.

Гоголь. Какие у нас кумиры! Сказала бы: «На усы Чарли Чаплина». По форме – одно и то же, но прозвучало бы прилично.

Лиса. А по-твоему: что в этом блике?

Гоголь. О, это две огромные скалы, как на картинах немецких неоромантиков. Они все изъедены ласточкиными гнездами, оттого вокруг вьются суетливые стайки острокрылых, похожих на нарисованную в тетради галочку, птиц. На скалах – два замка из белого песчаника, выполненные в стиле неоготики. В одном живет юный, болезненный курфюрст, во втором – дева с очами темными, как воды Рейна. Между ними – пропасть, но раз в году, на день св. Вильгельма, вот эта синяя фиалка обоев, оказавшаяся аккурат между ними, превращается в призрачный, источающий снопы искр мост, но происходит это, лишь если вовремя прочесть стихотворение Шиллера, которое…

Лиса. Фиалка на обоях розовая, а не синяя.

Гоголь. О нет, ты ошибаешься! Фиалки синее, чем она, не сыскать во всех баварских Альпах!

Лиса. Она розовая, как и все обои.

Гоголь. Наши обои синие. Когда мы делали это здесь впервые, я еще подумал – как символично: все самые великие дела вершатся в потрясающе мещанских интерьерах.

Лиса. Давай включим свет.

Гоголь. Так. Торшер еще все сложней сделал. Так тем более не разобрать. Какие-то коричневые. А ну-ка люстра.

Лиса. Салатовые?

Гоголь. Не угадали оба.

Лиса. Нет, ну салатовые?

Гоголь. Правильно, ну когда мы в последний раз видели эту комнату при свете!

Лиса. Когда смотрели на обои, хотел сказать?

Гоголь. Иди же в мои когти, я убаюкаю тебя в этой комнате с салатовыми обоями и унесу в царство, где у каждого из нас будет по замку на скале, но жить мы будем в шалаше у реки.

Лиса. Мокро, наверное.

Утром Гоголь проснулся в 08.35, проследовал на кухню (микрофон 2), где сначала гремел в шкафчиках, по всей видимости, совершая действия по отысканию каких-то объектов, а затем шуршал бумагой. Зайдя на микрофон 3, он что-то шепнул Лисе, по всей видимости, пребывавшей в состоянии сна. Точечное звукоусиление с применением аппаратного комплекса «Эхо-3» позволило разобрать слова: «Пусть эта фиалка из салфетки будет первым, что увидит моя принцесса, проснувшись». Лиса, выйдя из состояния сна, не издавала никаких слов и ушла, закрыв дверь на ключ.

Министерство госбезопасности

Опись коммунально-бытовых отходов, произведенных находящимся на мониторинге объектом «Жилая квартира по адр. ул. Серафимовича, д. 16, кв. 7»

Данная опись является типовой, включена в материалы дела согласно директиве 10–18 «О правилах работы с мусором, выносимым с объектов, поставленных на оперативное наблюдение». Включение в третий том дела произведено для облегчения создания у оперативных работников наиболее полной картины распорядка дня, повадок, бытовых привычек наблюдаемых.

Опись составил Ермолайчик

Мусор был вынесен при совместном уходе наблюдаемых Лиса, Гоголь с квартиры 7 октября. Для капсулирования мусора ими был использован стандартный непрозрачный пакет повышенной вместимости с желтой самозатягивающейся целлюлозной тесьмой. Вброс мусора в бак произвел Гоголь в тот момент, когда Лиса заводила и осуществляла разворот автомобиля «Джип-Лексус».

Сверху пакета обнаружена коробка из-под пиццы «Четыре сезона» ресторана «Патио Пицца» на пр. Независимости большого размера с кассовым чеком на 35 тыс. руб., включая доставку. Не доедены два куска с элементами морепродуктов (креветки и устрицы), оливками. В трех других кусках осуществлено радиальное выедание начинки с внутренней стороны. Внешняя сторона кусков (подсохшее тесто) оставлена нетронутой. Диаметр укусов позволяет предположить, что данные действия производились Лисой (экспертизы не проводилось). В этом же слое отходов обнаружена бутылка из-под красного вина «Шато Марго» производства Республики Франция, три использованных презерватива, упакованных в плотную шубу из туалетной бумаги. В двух из них присутствует эякулят, принадл. Гоголю (экспертиза). Здесь же – кожура 3 бананов, ок. 200 г апельсиновых очисток.

Здесь мусор переложен расправленной бесплатной рекл. газетой «Ва-Банк» с неразорванными страницами. Датировка и общий характер ее расположения позволяют установить, что газета открывает второй временной слой в отходах. Здесь – два использованных презерватива с эякулятом Гоголя, упакованных в плотную шубу из туалетной бумаги, две пустые и прессированные бутылки газированного напитка «Юник», пустая упаковка от примерно 300 г наборного шоколада «Леонидас» пр-ва Бельгия, купленного в дипмагазине «Спецмаркет» на ул. Захарова, 37. В этом слое – два билета в кинотеатр «Октябрь» с оторванным «контролем», пустой пакетик из-под чипсов «Картофельные», берестяная упаковка из-под франц. сыра «камамбер». Здесь же – вскрытый пакет с традиц. стол. приборами, используемыми для поедания сыра, т. н. «шпажками» производства Швейцария. В пакете отсутствуют 2 шпажки, которые были использованы, произошло их залипание в пакетик с чипсами. Остальные нетронутые 18 шпажек, пригодных к использованию, по непонятн. причинам просто выкинуты в мусор. Найдено также ок. 150 г картофельной шелухи, пакетик от быстрораств. супа «Магги», две обертки от жвачки «Стиморол», скелетированные остатки двух ног курицы, фрагменты костей правого крыла, а также торсовая часть (ребра, позвоночная кость) курицы, мясо с которых скусано. Курица несет на себе частички соуса «карри» и подвергалась температурной обработке в духовом шкафу. Определить, какую из частей тела курицы употреблял в пищу какой из наблюдаемых объектов, чтобы таким образом получить представление об их вкусовых пристрастиях, в наст. время уже невозможно.

В самом низу пакета с кб-отходами обнаружен плотно завернутый вытянутый сверток 30 см в длину. Скреплен скотчем от самопроизвольного разворачивания в мусорном ведре и для удержания запаха. В свертке обнаружено 15 роз белого цвета пр-ва Голландия, стебли подверглись переламыванию в двух местах – у основания и за 20 см от бутона. Бутоны не деформированы, уложены в одну сторону. Все шипы с роз срезаны (возм. – при покупке). Сверток инпринтирован отпечатками Лисы, на стеблях и листьях содержатся фрагментированные дактилоскоп. оттиски Лисы. Распознаваемых отпечатков или фрагментов отпечатков Гоголя на стеблях, листьях и бутонах не выявлено.

Все указанные в описи вещи, за отсутствием прямого отношения к материалам дела, утилизированы. Шпажки для сыра взял к себе на временное хранение майор Дыбец Тимофей.

Министерство госбезопасности

Протокол аудиодокументирования объекта «Жилая квартира по адр. ул. Серафимовича, д. 16, кв. 7». 11 октября

Ст. оперуполномоченный Вострохвостов Б. Л.

Наблюдаемые проникли на объект одновременно, с помощью собственного ключа, в 18.15. Некоторое время после этого с визгами преследовали друг друга от микрофона 1 к микрофону 2 и обратно. После этого стабилизировались на микрофоне 1 с целью совершения друг с другом действий сексуального характера (50 мин.). После этого они начали вести подобие беседы, на первых порах сложно поддающейся пониманию.

Лиса. Ты – моя страна. Анатолия. Вот здесь, где одеяло, ты омываешься Эгейским морем. Тут, где подушка, – Адриатическим. Там есть еще Черное и Средиземное где-то. По тебе ходила нога хетта и сандалия фригийца. Здесь где-то. Моя страна. Я заселю тебя собой, Анатолия, и буду жить только в тебе. Верблюды и дворцы в мавританском стиле и песчаный берег, а я тебя покоряю. Как Амундсен. На ледоколе.

Гоголь. Ой, щекотно.

Лиса. Здесь где-то искал источник вечной молодости Александр Македонский. На юго-западе Анатолии лежала Лидия. Медведь, я тебе побрею все твои скудные леса, если узнаю, что на юго-западе, вот здесь, лежала Лидия. Ну? Лежала?

Гоголь. Да уймись ты! Не лежало здесь никаких Лидий.

Лиса. Значит, врут чертовы древние историки. А Крез, правитель лидийский, жил? Жил вот здесь, на ребрах?

Гоголь. Крез жил, отрицать не стану. Только он был анатолийским правителем, никакими лидиями здесь даже не пахло. Потом пришли персы и его оттопырили. Их царя звали Кир Второй. Ты представляешь сейчас правителя по имени Кир? Как тяжело ему было бы!

Лиса. Пользовался бы большой популярностью в народе. У нас сейчас каждый третий кир. Крез действительно был так богат?

Гоголь. Ну, не богаче Анатолия.

Лиса. Вот как?

Гоголь. Я – самый богатый человек на земле. Потому что у меня есть все, что мне нужно. Елизавета и начатая пачка черного чая на кухне. Кстати, насчет чая…

Лиса. У Креза не было чая?

Гоголь. У Креза не было счастья. А у меня есть.

Лиса. Когда ты понял, что ты – Крез?

Гоголь. Когда у меня появилась ты.

(Гоголь поет на мотив песни «Мои года – мое богатство», неправильно ударяя слово «Лиза» на послед. слог.)

Гоголь. «Моя Лиза – мое богатство».

Лиса. Я не об этом.

Гоголь. А я – об этом.

Лиса. И тем не менее: был ли момент, когда ты понял, что состоялся?

Гоголь. Однажды я шатался по магазинчикам в аэропорту Вены на пересадке – летел в Бонн на какой-то семинар. Писатель из оттуда. Неужели вам там дают писать? Неужели у вас есть доступ в Интернет и можно иметь дома компьютер? Ну и прочие дурацкие вопросы, на которые не знаешь как и ответить… Так вот, я бродил по аэропорту, находясь в той стадии неприкаянности, которую человек испытывает в международном аэропорту города, в котором никогда не был. Я трижды выпил вейнер меланж и зашел в книжный – там он один такой, большой довольно, с манекенного вида продавцом.

Лиса. Манекенного вида?

Гоголь. Ну да, среднестатистический европейский интеллектуал. И вот, я бродил среди разноцветных книжных корешков, узнавая Достоевского, Набокова в Набакоффе, Кундеру, Ирвинга, Фицджеральда, сезонных авторов вроде Дэна Брауна, и в этом было что-то от дресс-шопинга, как будто на каждой книжке стояла печать (неразб. уточнение группы дешифровки): YSL, Zara, MNG…

Лиса. Да, женский роман в стиле Zara. Модный роман в стиле MNG.

Гоголь. Детектив Davidoff. Постмодерн – водка Absolut. И вот среди этого шопинга бах: Анатоли Невински. Это невозможно. Но – моя книга. С фоткой с Дворцом республики. Красный, тонкий шрифт, италик, и убийственный перевод: «Prose». А в оригинале она «Про „ЗА“» называлась. Типа, про общество, где все «за» голосуют. А переводчик то ли не вкурил, то ли не нашелся, как это в английский упаковать. И я стою, вижу себя на полке, неузнаваемого, глянцевого, и этот аэропорт, и ценник – двадцать пять евро, и голова кругом пошла. То есть знал, конечно, что выходят переводы, деньги на карточку от агента получал, налоги с них платил, но тут воочию, да как! Никогда не думал о том, что пишу для кого-то, а тут чуть не прослезился, с продавцом залепетал о том, что книга – моя, моя книга! Он, конечно, не поверил, я ему билет начал совать… Как ребенок. У тебя телефон звонит.

Лиса. Блядь.

Гоголь. Что такое?

Лиса. Это он звонит. Это его вызов.

Гоголь. Так. Не бери.

Лиса. Я не могу.

Гоголь. Не при мне. Не бери.

Лиса. Ты не понял. Я не могу не брать.

Гоголь. Разбей его. Об стену! Не надо!

Лиса. Алло, Николя? Могу, конечно. Да, все поняла. Да, скоро буду. Целую.

Гоголь. То есть как это?

Лиса. Мне надо срочно идти. Срочно.

Гоголь. То есть как это скоро буду? Ты что, а? Ты… Как это целую? Что? А?

Лиса. Успокойся, все!

Гоголь. Ты сейчас к нему? Как? У нас же только что… Нет.

Лиса. Да.

Гоголь. Нет!

Лиса. Да. Да.

Гоголь. Но как это? Ну?

Лиса. Если я немедленно не приеду, он может проследить связь между моим косметологом и моим отказом, и бог знает чем это для нас кончится.

Гоголь. Ну ты ведь можешь быть больна. Ну?

Лиса. Ты не понял. Мы не школу прогуливаем. Это – очень серьезно. Серьезно. Наши фантазии кончились. Сейчас – жизнь.

Микрофон 2

Лиса. Очень жестокая жизнь. Да отпусти же. Слушай, что ты как маленький? Ты помнишь, кто он? Приди в себя. Водички попей.

(Наблюдаемая Лиса покинула объект. Наблюдаемый Гоголь еще некоторое время бессвязно разговаривал с собой.)

Гоголь. Ну как это? Он ведь ее будет трогать. Она моя. Нельзя. Он ведь не видит, какая она красивая. Он ведь в ней видит… Жопу, ноги, которые нужно раздвинуть пошире, гибкость видит, он же – зверь. Он же… Как засадить поглубже… Он ведь. Ее ведь обонять надо. Колыхать на ладонях. Растить, как цветок. Неужели она позволит ему… Ведь без любви нельзя. Ей будет больно. Придумает себе какую-нибудь теорию, что так лучше. Для нас. А я не могу так. Я… И где они? В квартире? Она, допустим, придет просто поговорить, чтобы успокоить его подозрение, а он обнимет ее и прямо в прихожей или дальше, на этом ковре или на столе, а она скажет, что голова болит, а он ее погладит как-нибудь, и ей самой захочется, а у нее ведь все трусики еще…

А если она отвернется… Скажет, что не может так больше, что не любит его больше, и, чем это закончится, большой вопрос, большой вопрос. Он ведь не отпустит… Хотя вот она испугается за меня и скажет себе: бог с ним, это ведь тело, а этот ее бутончик, такой маленький… Нет, невыносимо даже думать… Уже доехала, уже говорят. А может, и хуже. Может, и не говорят даже, это непереносимо, я не могу это терпеть. Надо позвонить ей. Я позвоню. Она говорила, что нельзя, что вычислят, ну и хуй с ним, это же… Она ведь, возможно, сейчас теребит себе волосы и думает: позволять ему или не позволять, а я тут позвоню, напомню, что есть мы… Есть наш луг, радуга. Есть ее Анатолия. Ну? Не берет. Блядь! Отрубила!! Блядь! Я не… То есть они сейчас трахаются, да? «В настоящее время связь с данным абонентом отсутствует». Блядь, присутствует связь с данным абонентом, да какая! Такая, блядь, связь! Я не могу здесь быть. Я, бля… Я пойду туда, может, видно снизу. Я буду кричать, я, хер с ним, пусть он меня убьет. Он достанет пушкарь и вхерачит мне пулю в голову, но она поймет, что с людоедами нельзя, нельзя…

Наблюдаемый Гоголь покинул территорию объекта.

Министерство госбезопасности

Протокол аудиодокументирования объекта «Жилая квартира по адр. ул. Серафимовича, д. 16, кв. 7». 14 октября

Ст. оперуполномоченный Цупик Е. П.

Возм. в силу характера разглашаемых ниже сведений протокол подлежит изъятию из материалов дела и засекречиванию.

Наблюдаемые появились на объекте в 15.00, дверь открыли своим ключом. Сразу же прошли на кухню и занялись беседой.

Гоголь. Ну вот, когда нас точно никто не слышит, можем поговорить. Только давай отключим телефоны. И батареи из них достанем.

Лиса. Ты зачем позвонил, а? Со своего номера? Совсем мозгов нет? То же самое, что выйти на проспект и крикнуть: «У нас роман!» Ну?

Гоголь. Слушай, не надо. Поставь себя на мое место. Я еще полтора часа под окнами квартиры на Маркса стоял, вас высматривал. Мне показалось, что вижу какие-то тени за занавесками. И я… Ну, в общем, наверх поднялся, в дверь звонил, кричал, стучал, соседи выходили, грозились в милицию позвонить. В общем… Теперь я хочу знать, что там было. Что у вас было. Поминутно.

Лиса. Мы были не на Маркса, а в доме в Соколе. Но если бы мы были на Маркса… Слушай, ты чуть нас двоих не убил. Надо держать себя в руках.

Гоголь. Я представлял вас вдвоем… И я просто не мог. Это очень больно.

Лиса. Я приехала…

Гоголь. Вы спали?

Лиса. Я приехала, а он не вышел меня встречать, как обычно, не спустился на крыльцо… Я сидела в машине, и у меня пульсировало в голове слово: «Все, все, все, все», – потом, как оказалось, я зачем-то включила аварийку. Мне казалось, я поднимусь, а он встретит меня в кресле, спокойный, и начнет пересказывать одну из наших бесед, дословно. Или покажет видео…

Гоголь. Ну и что?

Лиса. Было тихо-тихо, а я все думала, как он это будет говорить, как он будет кричать, – я ведь ни разу не видела его кричащим, раздраженным…

Гоголь. И что? Ну кричать, и что? Что страшного?

Лиса. Я вошла в пустой холл и поднялась по ступеням, а лестница, обычно такая скрипучая, не скрипела, будто в кино звук убрали. Я плыла по ней, над ней, замершая… Это не такое чувство, как вот в детстве, когда шоколада поешь до обеда, а бабушка найдет и зовет к себе на разговор. Ощущение было, будто я вазу разбила, и что ее теперь никогда-никогда не собрать. Или будто аборт сделала – безвозвратности чувство… Я вошла, он стоял у окна… Я сказала «здравствуй», он обернулся ко мне, как будто экспонат какой-то в музее на вращающемся постаменте. Он посмотрел на меня, и я сразу почувствовала это его состояние… Он как будто замерший был. Но не так замерший, как вот стрелка у остановившихся часов, а так, как сосна корабельная замирает, когда ее у корня спилили, и она вот-вот начнет свой бесконечный полет вниз, цепляясь волосами за еще живых… И вот она стоит, замершая, последнюю долю секунды стоит, еще похожая на дерево, но уже переставшая дышать, уже иная, чем все вокруг… Вот такой он был. Он улыбнулся мне так, будто где-то в другом измерении, в котором он тоже существует, показывали фильм, комедию, и он ее смотрел в большом зале, и ему нужно было улыбнуться, иначе зрители вокруг заподозрили бы… Вот он так улыбнулся и сказал нежно, что его сына…

Гоголь. Романчика?..

Лиса. Что его сына взяли в аэропорту Хитроу с героином, и что он был настолько ухезанный, что не врубился, что в аэропорт с подогревом нельзя. И вот когда Роман пришел в себя, и ему объяснили, что папа внес залог, и договорился с коллегами, и что его, Романа, даже не посадят, хотя доза почти промышленная, – так вот, когда он прочухался и узнал о заступничестве папы, он сделал официальное заявление, что Муравьев Николай – не его отец, а последний людоед Европы и что Муравьев Николай может поэтому идти на хуй.

Гоголь. Слушай, хватит всей этой лирики! Вы трахались? Скажи это, и можешь дальше.

Лиса. Скажи, Анатолий, ты дурак, да? Ты вот так думаешь, да? Трахались – не трахались? Ты думаешь, все – в теле? Был секс – была измена, не было – все о’кей? Ты ведь тонкий, чувствующий… Ну как ты не понимаешь?

Гоголь. Мне больно думать о том, что у вас был физический контакт. Любой. Поцелуй в щеку. Объятие… Больно, понимаешь?

Лиса. Он сказал и сел за рояль. Медленно-медленно, как будто пытаясь промахнуться. И заиграл, и это было самое страшное. Это был 24-й концерт Моцарта. Он вообще-то сам – минорный, но вторая часть, ларгетто, – такой тягучий, ленивый мажор, спрятанный в обертку из двух быстрых печальных речитативов. Это ларгетто – мое любимое произведение Моцарта, и он это знал, и он… Однажды я включила телевизор, и этот искрящийся проигрыш – этот тематический тупичок, которыми любит пичкать по-настоящему сложные свои вещи Моцарт, заиграл во время прогноза погоды. Он добился… Он подарил мне этого Моцарта – с тех пор все вечерние прогнозы погоды шли и идут под 24-й концерт…

Гоголь. Ты отвлеклась. Ты очень больно отвлеклась.

Лиса. И вот он заиграл это ларгетто. А оно… Его надо слышать… Оно такое… Как солнечный свет через листву деревьев в июне. Как утро на даче: далекий детский смех с соседского участка, звук воды, льющейся из шланга в пластмассовый таз, крыжовник, окно, забранное прошлогодней паутиной… Это музыка как иллюстрация к инь и ян, полное равновесие, шепот волн… Как будто огромный транспарант с метровыми буквами: «ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО».

Гоголь. Ну, ну… Опять в сторону ушла.

Лиса. Так вот… Он, сидя ко мне спиной, заиграл это как… Как позднего Бетховена. В три раза быстрей, с неожиданными крещендо, которые сам туда понавставлял, молотя по клавишам там, где их нужно ласкать, как будто волосы с лица убираешь… Эта музыка шипела и рассыпалась пузырями, как во время шторма в Крыму, она была… Черной. Представляешь черного, отталкивающего Моцарта, теряющего слух и потому хватающегося за последние, звучащие уже только у него в голове звуки и слагающего из них… Агонию. Его пальцы на каждую нужную ноту производили по два-три звука, как будто играл Рихтер, у которого вдруг задрожали пальцы… Это было… Божественно. И очень больно… Человек… Ни один человек не заслужил такой боли… Особенно – тот, кто умеет чувствовать… Кто так остро это…

Гоголь. Ну. Поиграл он. И что дальше? Вы спали или нет?

Лиса. Слушай, как ты не понимаешь, что вот это было главное? Эта игра… В ней было столько боли, что…

Гоголь. Меня это не интересует. Меня не интересует, что думает Николай Муравьев о своем свихнувшемся от вседозволенности сынке. Мне все равно.

Лиса. Тебе соитие важней боли? Зачем ты говоришь так, ты ведь не такой! Ты понимаешь, что мы, возможно, сделали больно живому существу… Я… Когда он отыграл, я тронула его за плечо.

Гоголь. Ты сама тронула? То есть ты подошла и сама его трогала?

Лиса. В его плече как будто появилось несколько новых углов, он стал как будто ломаный. Мне представилось его тело, как кубистами нарисованное, все в треугольниках.

Гоголь. Зачем ты его касалась? Во имя нас: зачем ты его касалась?!!

Лиса. Все.

Гоголь. Что все? На этом все закончилось? Ты ушла?

Лиса. Да. Я ушла. Он не провожал меня до машины. Мы не говорили с ним больше.

Гоголь. Он позовет тебя снова?

Лиса. Я не знаю.

Гоголь. А что, если он позвонит сейчас? Ты побежишь к нему?

Лиса. Да.

Гоголь. Но… Как же я? Почему ты плачешь, Лиза?

Лиса. Он не заслуживает.

Гоголь. Эй, это я, твой медведь! Твой медвежонок! Ну пошли, пошли… Анатолия, помнишь? Хетты, фригийцы, Крез… Ты помнишь? Милая…

Лиса. Не надо. Не сегодня.

Гоголь. Хорошо, иди в мои косолапы… Иди, я согрею тебя… Эй, ну почему дрожишь… Бедная моя… Не бойся, здесь нас никто… Здесь – в безопасности…

Через 2,5 часа Лиса покинула объект, других разговоров зафиксировано не было, скорее всего, наблюдаемый Гоголь уснул.

Министерство госбезопасности

Управление внешнего контроля и надзора Пятого отдела

Карта-маршрутизатор проводки находящихся под наблюдением лиц «Лиса», «Гоголь». 17 октября

Отработку вела группа наружников майора Прокопюка М. Н.

Ориентировку на начало оперработы получили исходя из странного поведения Гоголя. Выйдя из подъезда по месту прописки (ул. Захарова) в 19.00, он сел в личный автомобиль «БМВ-6», номер госрегистрации 6428 МИ-7, и направился к торг. дому «На Немиге» на ул. Немига. Был одет: серый плащ, голубая рубашка, красный галстук, темные брюки. При себе имел сумку для ноутбука «Самсонайт» повышенной вместимости, красного цвета.

Припарковавшись на платной стоянке, проследовал в кафе «Рокхауз кафе», где заказал себе черный кофе американо с двумя пакетиками сахара. А следует отметить, что «Рокхауз кафе» затоплено под землю, возможности визуального мониторинга через витринные стекла отсутствуют.

Рассчитавшись за кофе сразу у барной стойки, разложил ноутбук и сделал вид, что собирается работать, по всей видимости – для введения в заблуждение оперсостава, в его представлении, за ним наблюдающего. Посидев так ок. пяти минут, свернул ноутбук и проследовал в туалетную комнату, вместе с сумкой. Из туалета вышел в кожаной куртке, байке, брюках защитного цвета. Затем, опять же с целью введения в заблуждение, пристроился в самый центр большой группы иностранцев, покидавшей кафе, но сразу же был взят на сопровождение с вызовом дополнительных единиц наружников.

Отделившись от группы иностранцев у кафе «Макдоналдс», сразу же взял такси и на нем проследовал до ст. м. «Площадь Победы», выход у магазина хрусталя «Кристалл». Зайдя внутрь магазина в 19.30, встретился с Лисой. Лиса одета: черный длинный плащ, темно-синяя косынка, темные сапоги на невысоком каблуке. Визуального сопровождения Лисы не велось, как и откуда появилась она, сведений не имеется.

От Площади Победы прошли вниз, к дому-музею первого съезда РСДРП, возле которого Гоголь что-то долго говорил, а Лиса хохотала. Проследовали дальше, вдоль проспекта, некоторое время смотрели на Свислочь, в сторону генштаба Вооруженных сил. Здесь Лиса взяла Гоголя за руку, но они шли на некотором расстоянии друг от друга, имея возможность в любой момент разорвать рукопожатие. Гоголь вел себя нервозно, постоянно шарахался от проезжающих машин, норовил убрать Лису дальше от проезжей части. Лиса, напротив, не проявляла внешних признаков беспокойства, держалась непринужденно. Дойдя до Октябрьской площади, 17 мин. стояли возле большого плазменного экрана, по которому транслировались новости. Гоголь, став к экрану спиной, изображал с помощью рук сурдоперевод к новостям, не имеющий ничего общего с реальным языком немых. При этом активно использовал оскорбительные, неприличные жесты, особенно когда по экрану передавали государственные новости о текущей жизни страны (рассмотреть вероятность возбуждения административного производства). Громким поведением и хохотом (Лиса) собрали около себя толпу любопытных, привлекли внимание патруля особого реагирования. Патруль проверил у хулиганствующих Лисы и Гоголя документы, пытался переписать паспортные данные, но был отозван группой наружников по радиосвязи, чтобы не влиять на оперативную картину в сторону ее ухудшения.

Далее наблюдаемые проследовали вниз, к «белой церкви», долго отслеживали закат над нижним городом и Троицким предместьем. Гоголь положил свои руки на талию Лисы, стоящей к нему сзади (оба в это время были фронтально обращены к закату). Гоголь встретил поднимающегося с остановки 53-го троллейбуса Мекенюка Евгения Петровича, преподавателя философии в БГУ. Они поприветствовали друг друга путем пожатия ладоней и разговаривали 2 мин. 40 сек. После этого Мекенюк продолжил движение в сторону парка с ратушей, где был задержан якобы для проверки документов и досмотрен в опорном пункте ст. м. «Октябрьская». Предметов, представляющих интерес для Пятого отдела МГБ, у него при себе не оказалось, из чего был сделан вывод, что встреча с Гоголем была незапланированной, при рукопожатии вложения секрета не происходило.

Держась за руки, наблюдаемые объекты проследовали к набережной реки Свислочь, двинулись вдоль воды обратно к пл. Победы. Не доходя 350 м до развлекательного комплекса «Журавинка», занялись целованием, при этом Гоголь поднял капюшон у байки – видимо, с целью введения в заблуждение. Целование длилось 12 мин., после этого они прошли по ул. Янки Купалы к входу в Парк Горького. Единственно работающий аттракцион был тиром. Здесь Гоголь совершил 10 выстрелов из пневматического ружья производства Тульского завода по бумажной мишени. Баллистическая экспертиза мишени, выкинутой в урну в 50 м влево по аллее, установила, что Гоголь страдает близорукостью и заваливает мушку вверх, кроме того, имеется дрожь в руках (анализ характера разброса). Предположительно у него есть проблемы с уверенностью в себе. Навыков стрельбы, даже базовых, анализ результатов, показанных им в тире, не выявил. После тира Лиса повязала Гоголю свою шаль на предплечье. Они дошли до заброшенного здания планетария и предприняли попытку проникнуть в него, не увенчавшуюся успехом (замок из закаленной стали, защищенной от распила и взлома с дужкой в 8 мм). Почувствовав свою безнаказанность, приблизились к 15-метровой башне, где в советские времена был установлен телескоп, но потом демонтирован. Двери башни также были оснащены язычковым замком, но при первых же касаниях от них отлетела фанера нижней декоративной панели. Присев «на корточки», объекты проникли в башню ползком (изучить на предмет возбуждения уголовного дела). Поднявшись наверх, провели на телескопной площадке 40 минут. При этом Гоголь раздвинул губообразные створки башни вручную, с помощью колесно-рычажного механизма. Судя по отзвучке, снятой направленным микрофоном снизу, Гоголь и Лиса предавались разговорам бредового характера, Гоголь рассказывал и каким-то образом показывал Лисе планеты и созвездия, рассказывал про Млечный Путь и собственн. понимание теории «большого взрыва». При этом результативно он не мог ничего показывать: телескоп демонтирован, а небо было затянуто тяжелыми тучами. Лиса большую часть времени хохотала, потом они осуществляли целование друг друга. Перед спуском вниз Гоголь задвинул губообразные створки крыши башни-планетария. Детальный осмотр помещения выявил в южном углу, за платформой, засохшие человеческие фекалии, однако выполнены они были явно не Лисой и Гоголем, а несколькими годами раньше.