Текст книги "Звёздный Спас"

Глава 28

Кеша и Фива, обёрнутые в простыни, лежали на разложенном диване-кровати. Их не заботило, что оставили свои одежды под вечным деревом – чуть-чуть воображения, подкреплённого желанием, и они, одежды, окажутся здесь, на кресле.

Другое дело – открывшиеся возможности, прямо-таки запредельные, – зачем они? Кеша подумал, что может стать миллиардером, олигархом, а Фива – женой олигарха. Они могут поселиться на Лазурном берегу Франции или в Италии. А наскучит – переберутся в живописную Швейцарию и где-нибудь у горного озера построят сказочный по красоте дворец, наподобие вагнеровского «Нового лебедя в камне» – «Neuschwanstein». Они смогут путешествовать на любом виде транспорта в комфортабельных салонах. Переезжать из страны в страну. Все уголки земли отныне откроются перед ними.

Но всюду материальное богатство (дворцы и виллы, фешенебельные отели, машины и яхты) будет отодвигать от них обычную людскую жизнь. Даже в родном Подмосковье, не говоря о дальнем зарубежье (где они всегда будут иностранцами), им гарантирована изоляция.

Во все времена огромное материальное богатство никого не оставляло нейтральным. Если олигарх не являлся личным другом президента страны и был достаточно удалён от центра государственных интересов, то власть имущие (так называемая местная элита) всегда прилагали максимум усилий, чтобы разорить его. Преследование по обвинению в коррупции (а на самом деле по политическим мотивам, в том числе и личного обогащения) ныне стало во всех странах притчей во языцех. Сума или тюрьма для олигарха – это отнюдь ещё не худшие из зол.

В положении изгоя он оказывается и среди так называемого среднего класса. Который на треть состоит из разорившихся миллионеров, получивших свой капитал в результате криминальной приватизации девяностых годов и достаточно серьёзно прореженных и зачищенных властью во время дефолта и всевозможных кризисов. Подобно напуганным пираньям, они сбиваются в голодные стаи и рыскают по финансовым акваториям, готовые в любой момент напасть на потерявшую бдительность капиталистическую акулу. И не только напасть, а обглодать её до косточек.

Но и там, где власть отсутствует, в низших, так сказать тупиковых, слоях общества олигарху никак не легче. Работники умственного труда городских свалок, активно занимающиеся раскопками бытовой радиоэлектроники, то есть в своём деле придерживающиеся технических инноваций, почувствовав, что олигарх, по какой-то вынужденной причине, появился среди них без телохранителей, вполне могут тоже напасть. И, как человека-невидимку, которого они наконец-то увидели, забить до смерти своими «хайтэк»-орудиями труда, лопатами и мотыгами.

А ещё есть террористы и пираты всех мастей, торгующие людьми. Впрочем, для такого человека, как он, наделённого уникальными способностями, все эти угрозы не более чем угроза из-за неосторожности попасть под автомобиль.

Нет, не для этих целей Всевышний одарил его необыкновенными способностями. Нет, не для этих, разгоряченно подумал Кеша и услышал Фиву.

– А может, Всевышний одарил тебя способностями прежде всего для того, чтобы мы узнали друг друга и не разминулись, как корабли? Или ты не допускаешь подобного? – с некоторой обидой в голосе спросила Фива.

– Допускаю, очень даже допускаю подобное, – радостно сказал Кеша и посетовал, что теперь от неё никуда не скроешься, она, как телепат, следит за ходом его мыслей.

– А ты как думал? – отозвалась Фива.

И они прильнули друг к другу, стараясь каждой клеточкой ощутить всепоглощающую негу счастья. Кеше вспомнилось четверостишие:

 
– Наши жизни – твоя и моя —
Обернулись единой судьбой.
Линий две, но одна колея,
Я всегда буду рядом с тобой.
 

Ни она, ни он более не касались своих экстрасенсорных возможностей. Счастье здесь и сейчас было для них самым желанным, и ни на что другое им просто не хотелось его тратить. Они чувствовали, что подобное, ничем не замутнённое счастье даётся лишь раз, и именно оно, может быть, даже повторяясь, будет согревать их всю жизнь. А всё потому, что волны будущего, влияющие на настоящее, они уже воспринимали как неопровержимое доказательство того, что они стали другими, не такими, как все.

Но если Фива в своё время уже получила прививку от желания «быть такою, как все» от своего отца, снёсшего себе циркуляркой два пальца, то Кеша продолжал отрицать свою уникальность, цеплялся за всевозможные фантастические построения, якобы подтверждающие его обыкновенность. Он шёл к себе индиго путём осознания по-новому открывшейся действительности. Однако в силу накопленных и укоренившихся привычек, к тому же закреплённых оберегом, он в некотором смысле был похож на злостного курильщика, который хотя и понимает, что курение вредно, а отказать себе в псевдоудовольствии не может. Кстати, фантазия, в которой Кеша представлял себя олигархом, живущим вместе с Фивой на Лазурном берегу Франции, была вызвана как раз такою привычкой. Привычкой, свойственной обыкновенному человеку.

Впрочем, фантазия не вполне обыкновенная в ряду прежних уже потому хотя бы, что была разрушена Фивой, то есть тою, для счастья которой предназначалась. Наверное, в этом таилась какая-то человеческая несправедливость, но они уже не были людьми, они были индиго.

Как ни прискорбно, но человек сегодняшний в стремлении к потреблению и нежелании экологически обустраивать свою среду обитания всё более и более походит на прожорливую личинку бабочки (гусеницу). И потому рассчитывать, что он в этой стадии своего развития может избежать Конца света, увы, не приходится. Как гусенице не дано летать, так и человеку-потребителю не дано, подобно человеку индиго, изменять время и пространство. Справедливо это или не справедливо, жестоко или не жестоко – нельзя сравнивать, это другая стадия развития.

Может быть, Бог, как во времена Ноя, возжелал очистить Землю. Возжелал населить её новыми людьми, более нравственными, более богатыми духовно. И люди индиго – своего рода посланцы Бога, которые должны предотвратить Конец света и продлить человеческую жизнь в эволюционно новой стадии развития?

В утреннюю стынь, когда на дворе ещё стояла ночь, Фива, проснувшись, вдруг вспомнила, что ей надо идти на работу. Два прогула подряд ей никто не простит, а все её одежды – под вечным деревом. И хотя жалко было будить Кешу – она разбудила. Поцеловала в щёку, а потом в кончик носа. Он так интересно реагировал – вскидывал брови, чмокал губами, – что она, позабыв о своей цели, стала целовать его из баловства. Так что, когда он проснулся, Фива невольно ойкнула, а потом пожаловалась, что ей не в чем идти на работу.

– Ну так что же ты? – обнимая Фиву, Кеша засмеялся. – Ты же человек индиго – сходи туда и возьми. А ещё лучше – пусть одежды окажутся здесь, на кресле.

– Я не могу, – Фива прижалась к Кеше. – Я боюсь, сейчас там, наверное, ночь, и какие-нибудь страшные звери гуляют под деревом или сидят на дереве.

– После таких заявлений я сам тебя не пущу, потому что теперь под деревом, под которым ты появишься, действительно стоит ночь и действительно гуляют какие-нибудь страшные звери.

Кеша стал объяснять Фиве, что вечное дерево на холме и пространство вокруг, в котором они побывали, создано их чувством из энергетических полей тонкого мира. И если она представила ночь и страшных зверей, то там, в том пространстве, в которое она войдёт, её точно встретят ночь и страшные звери. И это уже опасно, потому что и это пространство, и это дерево, и эти звери так же реальны, как реальна квартира, в которой они находятся.

– Кеша, милый, не отпускай – я не хочу туда! – ещё теснее прижимаясь к Кеше, как бы шутя, взмолилась Фива.

И он, понимая, что Фива не шутит, объяснил ей, что как раз потому, что она не хочет, – не попадёт туда.

– Чувство либо есть, либо его нет. Чувство, которое удаётся скрыть от окружающих, подавить, на самом деле как в компьютере, «отменено» и, скажем так, находится в отсутствии. Понимаешь, твоё чувство-желание тобою же отменено?

Кеша поведал ей, что чувством задаётся вектор движения времени, а волевым усилием временной континуум, изменение пространства, в котором вектор настолько интенсивно сообщается с личными чувствами, что явленные предметы почти всегда как бы извлечены из сознания или подсознания практикующего экстрасенса. Он предложил Фиве вспомнить – когда и где она видела столь грандиозный дуб на холме, а вокруг, в долине, ухоженные деревья, к каждому из которых подведены питающие родники.

И Фива вспомнила – она видела этот дуб-красавец в документальном фильме об Асканийском дендропарке. Живописный пруд, каменные гроты среди плакучих ив, обширные кроны платанов, стволы которых напоминали обнажённые тела людей. И много-много всяких других деревьев, подпитываемых ручейками родников. Но больше всего ей понравился этот, действительно грандиозный дуб на холме – вечное дерево. И ей так сильно захотелось очутиться под ним, что она готова была впрыгнуть в телевизор.

Всё это мгновением вспомнилось Фиве, и ей открылось, что её потому и восхитил этот дуб, что она видела его в другой реальности. Тогда к ней по тропке спустился с холма белокурый мальчик. Он держал в руке синюю луковицу цветка и на фоне необъятной кроны вечного дерева, слившейся с холмом, он как бы спустился с неба. Странно, подумала она, что Кеша не помнит этого хозяина райского места.

– Кеша, и откуда ты всё это знаешь? – как бы по инерции попыталась удивиться Фива, но не удивилась. Ей откуда-то сказалось, что всё это Кеша знает и помнит из всего окружающего, из самого воздуха, которым они дышат.

И тогда она спросила его о том, что действительно не укладывалось у неё в голове.

– Пожалуйста, объясни – как происходит, что Солнце, которого сейчас нет на небе, там, в другом пространстве, оно есть? Или всё же его сейчас там нет – ведь Солнце одно?

– Оно там есть, – уверенно сказал Кеша и постучал себя по лбу. – Оно зажигается нашим сознанием.

– Стало быть, это иллюзия? Солнце, зажжённое сознанием, – это иллюзия, это какой-то своеобразный самогипноз! – воскликнула Фива и ещё плотнее прильнула к Кеше.

Услышав, как взволнованно бьётся её сердце, он сказал, чтобы она успокоилась:

– Всё, о чём мы говорим, не содержит ничего страшного.

Он улыбнулся.

– Все наши страхи здесь.

Кеша опять постучал себя по лбу.

– Наш научный руководитель, известный тебе Богдан Бонифатьевич, ориентируя нас, аспирантов, на работу в ЛИПЯ, заранее предупредил: «Не ищите чудес – их нет. Ищите знание – оно есть. Всё, что люди зовут чудесами, есть только та или иная степень знания».

Солнце одно для всех, и в другом пространстве оно такое же, потому что оно – то же самое Солнце, что и здесь. Земля имеет информационное поле, включающее в себя ноосферу и все информационные потоки всего сущего, что были, что есть и что будут (точнее, возможны) на нашей Земле. В любой точке информационного поля Земли присутствует полный объём информации обо всей Земле. Всё здесь. И ночь, и день. И Солнце, и Луна. И окружающие нас планеты, и космос в своей конечности и бесконечности.

Так что, переместившись в тонкий мир и слившись с любым из информационных потоков Земли, которые во множестве подпитывают её информационное поле (открытую вовнутрь и вовне сферу), мы в мгновение ока оказываемся там, где присутствует наше волевое усилие. Которое, кстати, проявляется только там, то есть только в той точке информационного поля Земли, где реализовывается. И тут уж, поверь, если твои представления, требующие волевого усилия, происходят днём – в новом пространстве будет день, а если ночью – ночь. Именно волевое усилие является вектором наших желаний, то есть точно знает, в какой точке сознания или подсознания находится ответ на вопрос, и извлекает его.

Информационное поле Земли с лёгкостью реагирует на наше, людей индиго, волевое усилие потому, что оно идентично информационному полю Земли. Мы с ним состоим из одной и той же вездесущей материи. И, подобно Земле, в каждой точке, или, скажем так, корпускуле, содержим полный объём информации и о своём теле (субстанции Я), и о теле Земли. Мы – как бы калька, компьютерная копия с текста Земли и, естественно, своего Я.

Кеша вдруг задумался, захваченный новой внезапной мыслью.

– И дело тут не в том, что информационное поле состоит из вездесущей материи, словно невидимая плащаница Бога. Тут дело в нас. Мы, люди индиго, стали духовной частью Земли, её интеллектом. Мы чувствуем свою особую миссию, как, очевидно, её чувствовал Ной. И должны заниматься не бесплодными фантазиями, а жить и строить спасительный корабль. Корабль для всех живых существ, способных воспринять и новое небо, и новую землю.

– Но мы не знаем, что такое Ноев ковчег сегодня. Может быть, это звездолёт, а может быть, это что-то другое? – сказала Фива.

– Именно другое, – обрадовался Кеша. – Один за всех, все за одного – вот что такое сегодняшний Ноев ковчег.

Видя разочарование, с которым Фива восприняла его слова, Кеша разгорячился. Стал объяснять, что благодаря Иисусу Христу человечество преуспело в понимании сути один за всех. Пусть с трудом, но сдало экзамен на зрелость. Масса примеров и во время войны, когда ценою жизни лётчики уводили пылающие самолёты от жителей мирных городов, сёл и деревень. И сейчас масса примеров героизма людей, происходящих ежедневно повсюду, он не будет их перечислять.

Но есть в девизе и другая стадия духовного развития – все за одного, которая воспринимается как злая насмешка. Ведь – семеро одного не ждут. За ради одного живота класть на жертвенный алтарь жизни всех людей, всего человечества представляется если не безумием, то высшей несправедливостью.

Но это только в том случае, если класть жизни насильно, обманом. Но если насильно, если обманом, то постулат все за одного предстанет как все из-за одного. Подменяется суть. Именно из-за одного застит людям глаза.

Но если все люди, всё человечество встанет за одного человека добровольно, по велению сердца, то на поверке перед нами – совершенно иные люди. Стоит только на миг представить, как за одного человека ходатайствует всё человечество, чтобы понять, насколько велика и необходима среди таких людей мера ответственности каждого человека перед каждым человеком.

Конечно, Фива могла сказать, что потребуется уйма времени, чтобы возникли и утвердились на Земле подобные идеальные люди. А между тем Фантом уже летит, и до встречи с ним осталось менее трёх лет. Но почему-то сказала:

– Вот, Кешенька, ты и ответил на вопрос – для чего мы здесь, для чего одарены сверхспособностями. А олигарх и жена олигарха – это не про нас.

Глава 29

Некоторое время они лежали молча, невольно примеряя сказанное на совместную будущую жизнь. Потом Фива сказала, что, наверное, не все люди индиго обладают способностью входить в контакт с Землёй так, чтобы уже чувствовать её силу своей силой. Ей известно, что такого человека индиго в детстве зовут Звёздным Ключиком, а в зрелости – Звёздным Спасом. Именно ему дано предотвратить Конец света и вывести людей индиго из тени небытия в мир созидания. Именно он положит начало новой цивилизации, в основе которой восторжествует понимание, что Земля, как и человек, живая. Его ждёт всемирная слава первопроходца нового неба и новой земли. Его слава будет подобна славе Гагарина.

– Удивительно! И откуда что берётся?! – весело восхитился Кеша.

– Я даже знаю, что Звёздный Спас – это ты! – вдруг выпалила Фива.

– Ну зачем уж так? – несколько опешив, сказал Кеша.

– А откуда тебе известно и про волевое усилие, и про интеллект, и про всё? – нашлась Фива.

Кеша посерьёзнел.

– Откуда известно – не знаю. Но откуда-то знаю, что всё, что сказал, – правда. Да, правда.

– Вот и я не знаю, откуда знаю, что ты – Звёздный Спас. Но главное – не это. Главное – что так или иначе, а я всегда буду видеть в тебе Звёздного Спаса. Я даже бабушке об этом заранее сказала.

Фива решительно тряхнула головой – свой путь она пройдёт до конца. Её потемневшие глаза полыхнули отвагой, как в тот раз, когда, внезапно оставив вагон электрички, он очутился рядом с нею. И они, как тогда, обнялись и, сознавая, что словами не могут выразить глубины своих чувств, невольно перешли на общение посредством мыслей.

Общение посредством мыслей не требует логики. Логика только усложняет и замедляет общение. Всё, что требуется для телепатии, – чувство полнейшего доверия к собеседнику. И ещё чувство уверенности в необходимости данного общения. Словом, как логика сторонится чувств, так и чувство избегает логики.

Поэтому не удивительно, что Фива и Кеша, перейдя на общение посредством мыслей, с лёту начали разговор о предстоящей свадьбе. Сразу решили, что свадьбу будут справлять три дня. Один день в Озёрках, у её родителей. Другой – в Андреевке, у Кешиного отца. А заключение – в Москве, с приглашением, как обещано, Фивиных подруг и их хахалей. Всех аспирантов во главе с Богданом Бонифатьевичем и, разумеется, всех, кто заглянет к ним на торжество. В общем, кого пригласят – не вызывало вопросов. А вот место, где лучше сыграть свадьбу, в кафе или ресторане, до того распалило воображение, что Фива воскликнула:

– Только не в кафе «Сталкер», – сказала и засмеялась, вспомнив своё хождение туда со своими подружками Ксенией и Агриппиной, и вдруг мечтательно предложила: – Пожалуй, лучше всего было бы сдвинуть столы под вечным деревом.

Вспомнив о вечном дереве, Фива сейчас же вспомнила, что под ним их одежды, а на часах уже семь утра, работа с восьми.

– Не переживай, – сказал Кеша. – Не опоздаешь.

Кеша ещё только решал, пойдут они к вековому дубу или одежда сама, как бы по щучьему велению, окажется здесь в комнате, а над креслом уже возникли серебристые струйки искрящегося тумана, размывшие его очертания. Впрочем, никакого тумана не было. Была игра света статического электричества, зеленоватого, как болотный газ, которое, исчезнув, обнаружило не только кресло, но и Фивину одежду, лежащую на нём. Причём сложенную с такой аккуратностью, какой за собою Кеша не замечал.

Нет-нет, с его стороны не было никакого волевого усилия – это она. Он взглянул на Фиву, она, словно зачарованная, смотрела на свою одежду. Восторг и ужас были запечатлены на её лице.

– Фивочка, я вижу твоё пальто, и шапочку, и платье, и перчатки, а где моя одежда? Ты что, обо мне забыла? – весьма громко удивился Кеша потому, что главным было не удивление, а именно громкость, чтобы вывести Фиву из шокового состояния.

Наконец она очнулась и сразу же бросилась в его объятия.

– Я даже думать не думала об одежде. Так, чуть-чуть подумала и невольно испугалась, а вдруг она действительно возникнет на кресле, и что я буду делать?

– И всё-таки где моя одежда? – стараясь отвлечь её от потрясения, которое сам недавно испытал, впервые столкнувшись с материализацией предметов, появляющихся как бы из воздуха.

– Кешенька, милый, прости! Если бы знала, что у меня получится, то и твою бы взяла, – всё ещё в замешательстве повинилась Фива.

Впрочем, придя в себя, высказала сомнение в успешности такого мероприятия, потому что не помнит Кешиной одежды, кроме демисезонного пальто, которое запомнилось только благодаря злополучной пуговице, вырванной с мясом.

– А ничего не надо помнить, – сказал Кеша. – То есть достаточно вообразить в памяти какой-нибудь один предмет (не имеет значения какой): сорочку, сапожки, или пальто, или пуговицу от пальто. Все предметы одежды, как бусинки, связаны между собою одной нитью – одним и тем же личным временем создателя волевого усилия. Так что, выдернув один предмет, поневоле выдёргиваются все.

– Кеша, а если, находясь в другом пространстве, вообразить какого-нибудь лично знакомого человека, чтобы он переместился в мир тонких материй, – он переместится? И если «да» – можно ли, используя временну́ю нить, прибрать, то есть переместить к себе, целый город, в котором живёт этот лично знакомый?

– Ну вот – сразу прибрать, ты же не жена олигарха! – весело сострил Кеша.

И Фива, прильнув к нему, ласково поинтересовалась:

– Кеша, а я чья жена, чья – может, ответишь?

– Да ты же сама знаешь, – несколько в растерянности сказал Кеша.

– Я знаю, – сказала Фива. – А потому именно у тебя спрашиваю – можно вслед за одним горожанином весь город переместить?

Ничего не осталось от Кешиной весёлости.

– Я не знаю, – сказал он. – Во всяком случае, чтобы это произошло, каждый житель города должен страстно желать перемещения города. Так сказать, помогать этому своим волевым усилием. Я думаю, что легенда о граде Китеже – не совсем легенда. Вера и желание многое могут, когда сопоставляются с главным, когда находятся в соразмерности с миссией, ради которой напрягают волевое усилие.

– Миссия у нас одна – предотвратить Конец света, – с некоторой обидой в голосе сказала Фива.

Ей показалось, что Кеша не считается с нею, игнорирует её мнение.

– Как можно предотвратить, если люди не изменятся в своей сути? Если опять примутся наращивать ядерный потенциал, если опять будут накапливать любое другое оружие массового уничтожения всего живого. Это невозможно, всё опять повторится сначала, и опять – Конец света!

– Кешенька, а если мы вместе произнесём наши заветные слова – всегда, буду, хочу?

Он грустно улыбнулся, сказав, что у них теперь другой уровень понимания, а тот, прежний, остался позади. Однако Фива не хотела его понимать. И тогда он сказал, что чувствует множество поселений в будущем, но они фиксируются расплывчато, как бы наслаиваются друг на друга. Возможно, это поселения отдалённого завтра, а возможно, это одно и то же поселение, но в разные отрезки времени.

Кеша вспомнил о странном городе будущего, о потерянных беженцах, ждущих допотопную электричку, и ему стало не по себе – не они ли с Фивой как-то повинны в иной, но, может быть, ещё более страшной людской трагедии, чем столкновение с Фантомом?!

И он сказал, что спасение возможно только в настоящем времени. Наверное, святой Серафим Саровский имел в виду таких, как они, страждущих, когда говорил: главная цель человеческой жизни – стяжание Святого Духа. Спасись сам, и возле тебя спасутся десятки. А перемещать волевым усилием города и страны – это представляется Кеше соблазном.

– Ты уверен? – спросила Фива.

Её обидела мягкая настойчивость Кеши, отклоняющая её искреннее желание стремглав бежать спасать Землю. Она понимала, что нельзя охватить необъятное. Но всё же «попытка не пытка», а он испугался.

Не понимая его внезапного страха, она не понимала смысла Кешиных слов и хотела лишь одного – увлечь его своей смелостью.

– Хорошо, – решительно сказала она. – Сейчас мы появимся в каком-нибудь «расплывчатом» городе, наподобие Москвы, и точно всё узнаем, потому что это важно знать для будущего.

Кеша легко прочитал настроение Фивы и был пленён её самоотверженностью. Однако объяснять своих страхов не стал. Напомнил, кто-то опасался опоздать на работу.

– А кто-то сказал: не переживай – не опоздаешь.

Она стала убеждать Кешу, что им надо появиться в тонком мире, потому что ключевое знание никогда не откроется в обычном мире. Тем более оно не откроется обычному человеку, он не сумеет его усвоить. Лучшие человеческие умы, так называемые учёные мужи, в большинстве своём не в состоянии представить, что Земля, как и человек, живая.

В ответ Кеша ничего не сказал, подобные мысли уже проходил и теперь подивился, как быстро идёт созревание Фивы-индиго. – Хорошо, она сама отправится туда, под вечное дерево. Заодно захватит Кешины одежды. Только он никуда не отлучается и ждёт её. Она будет настраиваться на него, как на родной маячок.

И тогда он сказал:

– Посмотри на свой перстень. Посмотри, как горит и мигает!

Фива удивилась – с момента помолвки ничем не проявлял себя, а тут надо же! Она заглянула в него и увидела на самом донышке, поочерёдно появляющиеся знаки – «плюс», «минус». Ей показалось, что «минус» запечатлевался несколько резче, а может быть, продолжительнее. Как раз на это она хотела обратить Кешино внимание.

Ей пришлось удивиться ещё раз. Кеша одевался. Одежды лежали перед ним на диване-кровати, словно они всегда были здесь. И никаких серебристых струек, и никаких всполохов статического электричества.

– Ты, наверное, принимаешь меня за полную дуру, – с грустью констатировала Фива. – Почему нет серебристых струек, или ты каким-то иным способом вернул свои одежды?

– Способ тот же – желание и волевое усилие. Серебристые струйки – это отсутствие навыка мгновенной концентрации. Поначалу и у меня такое бывало – болезнь роста. Пройдёт, – заверил Кеша.

– Тогда, может быть, ответишь – где взял этот чудесный перстень? И о чём он сигнализирует?

Кеша взял её руку и, прежде чем остановил взгляд на сапфире, бережно поцеловал её. Фива смутилась и зарделась от удовольствия.

Смутив Фиву, Кеша и сам смутился. И, чтобы скрыть возникшую неловкость, преувеличенно бодро отрапортовал, что и перстень, и прозрачный диск в целлофановом пакетике, и фляжку ректификата, а может быть, живой воды, он получил от вестников. Так сказать, их энергетических сущностей. Наподобие той, что угостила их сигаретами у главного корпуса сельскохозяйственной академии.

– В день встречи у Тимирязевки? – засмеялась Фива.

Её обрадовало смущение Кеши, и, как тогда, в первое утро Нового года, она поправила его:

– Не той, а того.

Ей действительно тогда привиделся парень в серебристом комбинезоне, похожий на космонавта. Но она поправила Кешу и тогда, и сейчас не поэтому. Она почувствовала, что люба ему. Люба и в согласии, и в несогласии, и сердце её пролилось теплом.

– Ну что, подождёшь меня здесь? – сказала Фива.

– Ага, размечталась! – весело отозвался Кеша.

Он тоже подумал о встрече Нового года, закончившейся слезами Фивы. Всего две недели прошло, а кажется – месяцы и даже годы. Но она рядом, она стала ближе и роднее.

– Я понимаю, – весело иронизируя, заметил он. – Вы собрались идти к грандиозному дубу, к своему, так сказать, вечному дереву. Но, может быть, прежде вы ещё раз заглянете в пространство перстня и как-то истолкуете чередование знаков, очень похожее на предупреждающие сигналы?

– Предупреждающие?! – Фива вскинула брови.

И Кеша объяснил ей, что перстень на её пальце – своего рода индикатор, указывающий на состояние её чувств. Сейчас он неистовствует, разрываясь между будущим и прошлым. Потому что, с одной стороны, Фива желает попасть в будущее, чтобы получить ответ – можно ли погружать в биополе Земли целые города с людьми (знак «плюс»). А с другой – желает попасть в прошлое, потому что вечное дерево на холме – это место их встречи в детстве.

– И что же теперь делать? – обеспокоенно спросила Фива.

– А ничего, – сказал Кеша. – Доверься мне.

Странно, но ироничность и бравада только усиливали серьёзность происходящего.

Есть у него местечко в будущем. Правда, в нём большинство людей ждут допотопную электричку, чтобы вернуться в какое-то своё реальное время. Зато там он познакомился с удивительной троицей – мужчиной, женщиной и четырёхлетним мальчиком. Он даже помнит его имя – Адам. Вот уж кто-кто, а он точно Адам-индиго, развит не по годам.

Кеша стал заводить будильник, а Фива посмотрела на перстень. Он горел ровным иссиня-голубым пламенем, а на самом донышке резко темнел знак «плюс».

– Ты настраиваешь радиомаячок? – весело ехидствуя, поинтересовалась Фива. – Как только он зазвенит, мы поймём, что пора на работу.

– Именно так, – сказал Кеша.

Он обнял Фиву, и они исчезли. Растворились в воздухе, не оставив после себя ни серебристых, ни каких других струек.