Текст книги "Звёздный Спас"

Глава 40

Кеша и Фива вновь оказались на газоне пологого холма. Оказались не по своему желанию, а по стечению непонятных обстоятельств. Кеша увидел, что склоны холма заняты лежащими людьми, и подумал, что, наверное, каким-то образом их с Фивой вернуло сюда желание той молодой семьи с ребёнком Адамом, которые встретились ему в первый раз, когда попал сюда.

Он обрадовался, вскочил, ища глазами молодую семью. И вдруг увидел, что с газона поднимаются какие-то иные люди, чем представлял. Они смотрели не в сторону железнодорожной насыпи, а на них с Фивой. В их глазах не было ничего – кроме отрешённости, а в движениях – запрограмированности автоматов. Подобные люди встречались у Бэмсика в так называемом зале абажуров.

Фива, опасаясь, что будет услышана странными личностями, тихо прошептала:

– Все они зомби из клуба самоубийц.

– Да, это так, – мысленно согласился Иннокентий, и его согласие вошло в сознание Фивы, минуя слух.

– Сейчас появится швейцар из кафе «Сталкер», – мысленно констатировала Фива, понимая, что теперь и Кеша улавливает её беззвучную речь. – Этот швейцар очень опасный тип, он всегда рядом с этими личностями. Мы с подругами уже сталкивались с ним.

– Его звать Бэмсик, он вампир, в том смысле, что пьёт негативную энергию этих заблудших душ. В их окружении он усиливает свои экстрасенсорные способности – своеобразный допинг.

– Кеша, нам надо испариться, – вслух сказала Фива. – Здесь нет, – она хотела сказать дерева нашей вечной любви, но сказала: – вечного дерева, это другое место.

Он понял её и, крепко обняв, сказал в сердце своём, чтобы она очутилась дома, на квартире, из которой они вместе явились сюда.

В ответ она виновато сказала, что с испугу уже пыталась оказаться дома, в реальном времени, но у неё не вышло. Наверное, какое-то колёсико её желания сломалось или соскочило с передаточной цепи и прокрутилось вхолостую.

– Нет, ты не виновата, это тебя перехватывают и останавливают силы, которые хотят отнять тебя.

И он стал просить её, чтобы она всей силой своего воображения попыталась очутиться в таком чудесном дне, когда ни слухом, ни духом ничего не знала о нём.

Фива погрустнела – нет, ничего такого она никогда не сделает.

– Но почему, Фива, почему?

Кеша чувствовал, что надвигается опасность и сейчас явится тот, кто всё это подстроил. Тот, кто владеет искусством перехватывать и путать их желания. У них просто нет времени.

И тогда она сказала, что у неё есть веские причины. И она не согласна с тем, что у них нет времени. Там, где есть любовь, там всегда найдётся время, чтобы ей проявиться. Время без любви не имеет смысла. Оно всего лишь пергамент, в который обёрнута пустота.

И Кеша всё понял: эта молодая семья, эта чудесная женщина и мальчик Адам – это они, это их будущее.

Кеша взял её за руку, и они мгновенно очутились за цепью зомбированных личностей, которые, утратив объект преследования, теперь озирались и взвывали от негодования.

– Сами по себе они не опасны, опасен тот, кто насыщается их энергией.

– Увы, и тот, кто насыщается, тоже не опасен, в особенности для тебя.

Кеша услышал знакомый, с нотками превосходства голос. Однако прежде, чем догадался, кто его обладатель, пространство воздуха потемнело, и Кеша увидел прямо посреди холма, где когда-то росло дерево их вечной любви, сидящего за столиком Зиновия Олеговича Родионова. Красный, как медь, или сияющий, как праздничный самовар, он весело улыбался.

– Ищешь свою возлюбленную? Я узнал её. Ловко ты тогда обвёл всех вокруг пальца, а в особенности меня. И перестань озираться, её нет – проделки остаточного электричества, своеобразных тульп. Но они себя считают вестниками, тяготеющими к добру. Ещё раз говорю тебе – её нет. Она придёт к тому, кто не станет прятать её, а предъявит миру как королеву. И успокойся, успокойся – это всего лишь сон, обычный, обманчивый сон. Ты можешь сам точно так же внезапно испариться или рассеяться.

– Неужели, Зоро, это ты?!

– Да, собственной персоной, а что, есть сомнение? Подойди, потрогай, – он весело засмеялся. – Вообще-то нам, людям индиго, как представителям новой расы, не пристало общаться в режиме звуковых волн.

Зоро сидел за столиком, на котором стояла лампа с зелёным абажуром. Лампа горела, очерчивая белый круг, в котором находился Зоро. Это было так странно – видеть горящую лампу, без проводов, посреди холма и посреди летнего дня, залитого полуденным солнцем.

– Это для них, – очень громко воскликнул Зоро, кивнув на странных людей, похожих на автоматы. – Надо быть гуманными и сохранять для них знакомые предметы, как этот абажур, например. Предметы служат указующими вехами для их устоявшихся представлений. Было бы негуманным лишать их земных иллюзий.

– Скажи, Зоро, ты сейчас разговаривал как телепат, а громкие восклицания употребил с целью продемонстрировать указующие вехи для моих, так сказать, устоявшихся представлений об обычной человеческой речи?

Зоро ухмыльнулся.

– Нет-нет, при всём желании мы не можем сравниваться с ними. Все самоубийцы – это зомби. Они зомбируют своё сознание идеей фикс настолько, что уже отрешаются от всего, кроме идеи суицида. А мы, дорогой мой, просто из материального мира, и в нашем поведении совершенно непроизвольно проявляются его закрепившиеся в нас признаки. Так сказать, от частого употребления мы захватили с собой рефлексы, которые здесь не нужны. Которые здесь, в тонком мире, мире снов, надо рассматривать лишь как свидетельства атавизма. Давай-давай, иди сюда, не стесняйся, устроим маленькое состязание.

Зоро привстал, свет от зелёной лампы упал на пояс, украшенный металлическими цепочками, на котором связками, точно трофеи хакера, висели маленькие сверкающие диски. Одной стороной они напомнили диск, оставленный в пустом вагоне странной женщиной и мужчиной в сосульчатом малахае, а другой – были похожи на блестящие присоски осьминога. Впрочем, вся его одежда с пластмассовыми квадратиками кнопок походила на костюм космического пирата. Если бы Иннокентий не знал, что все эти ультрасовременные приспособления, иллюстрирующие хай-тэк двадцать первого века, им, людям индиго, абсолютно не нужны, то решил бы, что Зоро заядлый фанат компьютерных игр.

– Однако мир снов и тонкий мир – это далеко не одно и то же. Наша обычная речь и общение посредством телепатии весьма похожи и даже идентичны, но только для участвующих в разговоре. Отсюда и видимость идентичности, но это не так, мы это уже проходили, – всегда, буду, хочу, – сказал Кеша, выделив вещие слова с особенным чувством.

И в ту же секунду по ковбойскому поясу Зоро проскочил светящийся сгусток, брызжущий электрическими искрами, и один из дисков лопнул. И Кеша увидел Фиву, она заслонила Зоро.

– Милый мой, ты найдёшь меня в настоящем реальном времени, потому что любовь, когда она есть, она всегда в настоящем. У неё нет прошедшего времени, она никогда не кончается.

Облик Фивы погас, как гаснет выключенная электрическая лампочка, и сразу же объявился Зоро.

– Не буду отрицать, ты преуспел во многом. Талант – это клубок инстинктов многих поколений. Зашифрованных инстинктов. А код расшифровки, Золотой Ключик, в данном случае – ты. Тебя в ЛИПЯ недооценили. Это твоё счастье, Иннокентий Иннокентьевич Инютин, Три-И, что ты раскрылся внезапно – как снег на голову, а то бы уже давно был среди этих суицидентов.

Зоро с отвращением посмотрел на зомбированных сущностей и машинально привстал со стула. В свете белого круга лампы опять вспыхнули металлические цепочки и связки сверкающих мини-дисков, висящих на поясе. Он бегло выбрал один из них и, ловко отцепив, уже садясь, не глядя, словно подачку, запустил его в сторону лежащих суицидентов.

И сразу бесчувственные сущности зашевелились. Но не так, как это происходит с пришедшими в себя людьми, а конвульсивно дёргаясь и вскидываясь, как бы под воздействием электрошока. И Кеша не утерпел, спросил:

– Зачем это?

– Зачем? Но ты знаешь зачем! – радостно воскликнул Зоро.

– Нет, не знаю, – сказал Кеша.

– Не знаешь или не хочешь копаться в клубке инстинктов? Понимаю, понимаю, среди них есть такие, что просто душу воротит. Точнее – выворачивает наизнанку.

Кеша ничего не ответил. И тогда Зоро сказал:

– Смотри. На меня смотри. Повнимательней, сверяясь каждой чёрточкой.

Он встал и, демонстрируя себя, словно топ-модель, повернулся и в профиль, и анфас.

– Попытайся найти различие между мной и Зоро. Никакого различия не найдёшь. Почему? Потому что я и есть Зоро.

Он стал говорить, что давно заметил – у каждого одарённого человека есть пунктик, исходящий от его одарённости. И у самоубийц присутствует. И он решил использовать этот бросовый материал, от которого отказались даже сами владельцы. Да-да, для опытов над человеком и тренинга – этакие груши для битья. Ведь пределов совершенству нет. Многие люди индиго уже вживляют под кожу чипы. Так что прошу ещё раз посмотреть на результат.

Он опять горделиво повернулся и в профиль, и анфас.

– Но при чём тут Зоро?

– При полнейшей идентичности с ним, не хочу колебать воздух, воспользуюсь телепатией, отличием мыслительной речи, иначе немудрено запутаться.

Его гипертщеславие и пренебрежение к человеческому достоинству, которое раньше (в материальном мире) ему удавалось скрывать или подавлять, здесь моментально расцвели пышным цветом. И не использовать этот пунктик ну просто было бы преступлением. Благодаря гениально организованной свадьбе – моё почтение вам (Зоро выполнил книксен в сторону Кеши) – удалось здесь, в тонком мире, со многими побеседовать тет-а-тет. И должен сознаться, что некоторые люди вообще не имеют никаких пунктиков, но они не представляют интереса. А у некоторых, таких как профессор Бреус или полковник Акиндин, пунктики настолько непреодолимы, что с них не сорвёшь даже простейшего цветка. Валун – он во всех мирах валун. Кроме того, после них остаётся слишком много остаточного электричества. А побеждать пустоту, которая не желает быть пустотой, увы, мне просто недосуг.

– Не знаю, зачем всё это – зачем? – во второй раз спросил Кеша.

И Зоро радостно объявил, что понимает, очень даже хорошо понимает зачем. Его буквально сейчас осенило. Они могут создать великий тандем. Ведь наши достоинства есть продолжение наших недостатков, но как бы за гранью, за которой они уже травмируют личность индиго. Особенно в детстве.

Он многозначительно взглянул на собеседника.

В общем, он, Кеша, будет извлекать у людей инстинкты, которые для Зоро почему-то недоступны. А Зоро займётся инстинктами, в которых Кеше не хочется копаться. Кстати, таких гораздо больше. Так что работы у Зоро – непочатый край. Они смогут создавать людей по своему усмотрению. В их руках будет альфа и омега.

И тогда Кеша в третий раз спросил – зачем?

Над холмом неожиданно пробежал лёгкий ветерок. Кеша явственно услышал шелест листьев вечного дерева, под которым они с Фивой оставляли свои одежды. Он оглянулся и увидел диск, запущенный Зоро, который бумерангом вернулся и, на неуловимое мгновенье зависнув в воздухе, шелестя, растаял.

– Это всё проделки остаточного электричества, – вскричал Зоро.

Вместо диска в сгущающемся воздухе возникла Мавра Седнина.

– Иннокентий, Кеша! – с ужасом воскликнула она. – Это не Зоро, это лиходей, поедающий биополя. Он подобен компьютеру, Властелину колец, только во много раз мощней и непредсказуемей. Он называет себя пэ-пэ-зэ, Председателем Правительств Земли, но он посланник чужой, неприемлемой цивилизации.

Увидев, что так называемый Зоро никак не реагирует на появление своей возлюбленной, а напротив, привстал и, наклонив голову, суетливо перебирает диски и флэшки, Кеша подхватил Мавру. И в тот же миг почувствовал, что рядом с ним стоит Фива, а точнее, ангел, олицетворяющий Фиву, потому что она излучала такой лучезарный свет, которого прежде он никогда не видел. И всё её внимание было приковано не к нему, а к ней.

Мавра обрадовалась, шагнула к Фиве и уже в её объятиях прошептала, что все экстрасенсы, до которых добрался этот лиходей, висят у него на поясе. Теперь они обречены до скончания века скитаться во времени, в будущем или прошлом, он никогда не отпустит их в настоящее реальное время. У него идея фикс – превратить мир материальный в пространство биополей, подобно тому, как они это сделали со своей планетой НеборобеН.

С отчаянностью экстрасенса, овладевшего в ЛИПЯ тренингом концентрации сознания и теперь бесповоротно гибнущего, Мавра явила Фиве свою любимую детскую игрушку.

Нет, это была не кукла, не кошечка и не лошадка. Это была лодочка, в общем-то на лодочку не похожая ни формой, ни содержанием. Какая-то слоистая и вогнутая, как горсть, плашка. С внешней стороны холодная, металлическая, покрытая тёмно-зелёной краской, под цвет абажура на столе. А с внутренней – сделанной как бы из наплыва прозрачной керамики, всегда тёплой, гладкой и чёрной, как антрацит. Это потому, что под керамикой находился слой из совмещённых сеточек, пересыпанных мелкими взблёскивающими, точно икринки, дробинками. Плашка была необыкновенно лёгкой и, наверное, очень легко держалась на воде.

Эту лодочку подарили ей.

Мавра с нежностью, словно на живое существо, посмотрела на маленькую плашку, удобно облегающую горсть. Впрочем, что она? Теперь – всё равно.

Эту лодочку подарила ей мама. Она всегда говорила: «Дорогая Марочка – милая помарочка», в ней приплывёт к тебе твоё счастье. Положишь в неё небесный перстенёк, и всё, что пожелаешь, сейчас же исполнится.

Мавра улыбнулась какой-то далёкой нездешней улыбкой. А у неё-то и перстенька нет. Всё надеялась, что Зиновий подарит. Она быстро взглянула на того, кто всё ещё пребывал в обличье Зоро, и заторопилась, ища Фивину руку. Пусть она возьмёт её лодочку себе, может быть, к ней приплывёт её счастье?!

И Мавра как внезапно явилась, так же и исчезла.

И в это мгновение Кеша почувствовал, что рядом с ним стоит Фива. Он ощутил в её ладони, как бы в своей собственной, теплоту лодочки. Он ощутил её, словно прощальную горсть счастья, подаренного Маврой и ему. И его сердце мучительно сжалось. Он помнит, помнит эти лодочки счастья с самого детства, когда ещё была жива мама.

Уходя, Фива ничего не сказала, но посмотрела так, что ему без слов сказалось: любовь, когда она есть, она всегда в настоящем, реальном времени, и она никогда не кончается.

– Вот видите, коллега, – субъект в обличье Зоро имел в виду внезапное появление Мавры Седниной, – маленькая ошибочка вышла. Гримасы материального мира преследуют даже здесь, в тонкой структуре информационных полей. Я наказан за свою приверженность к гуманизму. (Он искренне восхитился.) До чего же точно подмечено: не делай добра – зла не будет!

Бросив исследовать свой пояс, так называемый Зоро сел, откинулся на спинку стула.

И Кеша теперь точно знал, что любовь как высшее проявление добра этому субъекту недоступна. И подарок Мавры, и присутствие Фивы остались вне его восприятия. Он, видя, не видит главного.

Между тем веснушки на лице так называемого Зоро стали превращаться как бы в капельки пота, которые, лопаясь, конопатили лицо так быстро, что казалось, новое лицо вполне зримо прорастает сквозь прежнюю кожу. Потянуло серой и невыветривающимся запахом нафталина.

Глава 41

Запах серы и невыветривающегося нафталина, ударивший в нос и улетучившийся, не то чтобы привёл Иннокентия в чувство – сообщил, что превращение одного субъекта в другого состоялось. И не посредством отвода глаз, а самым натуральным образом.

Неведомо почему, но Зоро вначале превратился в конопатого Бэмсика в серебряных лампасах и только потом совершенно в иного субъекта. Также коротко стриженного, усатого, с белозубой улыбкой, которой щербинка на зубе придавала особый озорной шарм.

– Что, Иннокентий, обознались? Чик-чик, и подруги Зоро нет – исчезла. А ведь она ещё и свадебная подружка вашей невесты? Но и невесты нет. Благодаря нашим способностям мы создадим тебе другую невесту – истинную королеву красоты. Татуаж, пирсинг – всё будет использовано. Её тело будет исписано разноцветными генетически передаваемыми из рода в род татуировками. Она предстанет летающим и ходячим Эрмитажем – амфибией стихий! Пирсинг носа, языка, пупка, бровей и, безусловно, интимных мест не какими-то там золотыми пустышками, а чипами с начинкой целых электронных наноиндустрий выдвинет её из ряда индиго настолько, что она станет символом молитвенного поклонения. Вот когда мир, да что там мир – миры спасутся красотой! Её красотой!

Удовлетворённо откинувшись на спинку стула, субъект мгновенно успокоился, сказал, что воздействие материального мира как атавизма цепляет и его. Иначе не допустил бы ошибки (lapsus), не вызвал бы сюда бесполезную Мавру. От мусора устоявшихся земных понятий и ассоциаций им, людям индиго, надо как можно быстрее освобождаться.

– Тогда зачем этот маскарад с метаморфозами обличий?

– Наверное, по тем же причинам, по которым мой собрат индиго пренебрегает телепатией и использует в общении обычную человеческую речь.

Он озорно засмеялся.

– Ни за что не догадаетесь, чем мне нравится допотопная людская речь. Представьте себе – у людей есть секреты. Конечно, для нас все их секреты – это секреты Полишинеля. Но зато как остроумно! Люди не понимают, что скрывать коварство – также коварство (fraus est celare fraundem). Свои секреты они шифруют, изобретают шифровальные коды. А в обыденной жизни, передавая секретную информацию, переходят на шёпот. Можно и я, с вашего разрешения, перейду на шёпот?

Скоро, совсем скоро астероид Фантом уже в шестой раз приблизится к Земле. И Земля, её материальная суть, будет взорвана, но не астероидом, нет. Не так страшен чёрт, как его малюют! А вот точное попадание в ядерные запасы и как результат необратимая ядерная реакция – бэмс или бэмсик!

Субъект опять весело засмеялся.

– Всё-таки надо признать, что в своей речи люди кое-чего достигли. Образность, афоризмы, пословицы в телепатическом общении абсурдны, а так – даже приближают к мысленной, то есть телепатической, речи. Двойственность – великая сила.

Он посерьёзнел, словно сбросил маску.

– Причиной космического катаклизма станут обычные мерзкие людишки. Людишки, напопридумавшие столько ядерных бомб, что уже сегодня можно шесть раз расколоть Землю и, как говорится, пустить её по ядерному ветру. Да-да, обычная рядовая детонация. А этого-то мы, индиго, никак не можем допустить. Всё должно произойти в определённом и строго очерченном нами русле. Мы воссоединим биополе нашей родной планеты НеборобеН с биополем Земли. Мы наконец осуществим то, чего хотели наши пращуры, но не смогли.

Кеша почувствовал, как волосы на голове зашевелились. Он вдруг понял, что все эти временны́е полости – отработанный материал. Именно с этого начиналось освоение Земли великими пращурами. Понимая, что Земля живая, они сохранили её облик. И Земля устояла, предоставила свои земные оазисы тем, кто когда-то спас её. Индиго потому и сохранились среди людей, что Земля прониклась ими. Она чувствует их двойственность, она опасается человека в человеке, но всё-таки она прониклась ими. Они стали частью её образа. Субъект прав, при таком огромном количестве ядерного оружия человечеству не понадобится никакого столкновения с астероидом. Зачем? Достаточно будет одной спички, чтобы всему и вся погибнуть в считаные секунды. Ныне каждая страна мечтает создать ядерное оружие, чтобы войти в ядерный клуб. Уже появились страны, шантажирующие всех своей принадлежностью к ядерному клубу, а этого не должно быть. Любое оружие массового уничтожения людей должно быть сведено к нулю и не давать никаких преимуществ.

Легенда соловецкого узника Димитрия о предотвращении Конца света, которую вспоминал отец и которую знают в экзотерическом обществе Спаса, – это не придумка. Это закодированная суть, которой надо придерживаться индиго. А они с Фивой соблазнились. И вся их лаборатория ЛИПЯ, и служба СОИС ищут спасение в сверхчеловеке. Но что такое сверхчеловек, если не будет матушки-Земли, матушки-природы? Для субъекта, меняющего свои обличья как перчатки, и главный посланец Бога, Архистратиг Михаил – не что иное, как остаточное электричество. Скоро им всем, чтобы обратить на себя внимание, нужны будут не простые ангелы, а что-нибудь в лапсердаке, что-нибудь в бушлате и малахае и непременно в галифе и тяжёлых ботинках.

Но что он может один? Один в поле не воин. Один – это же капля в море. Разве что-нибудь изменится от того, что он один будет придерживаться истины?! Тут нужно, чтобы один за всех и все за одного, как за самого себя. Однако вполне возможно, что он только потому и индиго, что все его сверхспособности даны ему, чтобы начать с себя. Ведь не случайно же святой Серафим Саровский говорил: спасись сам и возле тебя спасутся десятки. А там, где десятки, – там уже и тысячи. А где тысячи – там уже и миллионы.

Всё это одним всеохватным просверком озарило сознание Иннокентия, и он твёрдо сказал:

– Один за всех и все за одного.

– Нет-нет, ни в коем случае, дорогой мой Кеша! Это философия страха. Вы пугаетесь по-земному, как простой обычный человек, а вы – индиго. К тому же находитесь в биопольном пространстве.

– Вы уже узнали моё имя? – неискренне удивился Иннокентий.

Конечно, он понимал, с кем разговаривает, но таким способом хотел отстраниться от собеседника, тем более что его фамильярность теперь особенно коробила.

– А что, это тоже секрет? – как бы пугаясь, спросил субъект.

И тогда Иннокентий заметил, что они не знакомились и тем более не пили на брудершафт.

– Ну зачем же так строжиться? Моё полное имя ППЗ, пэ-пэ-зэ.

– Может быть, КПЗ, камера предварительного заключения? – грубо уязвил Иннокентий.

Субъект, не скрывая весёлости, которая ещё больше усилила превосходство, признал, что в такой расшифровке его имя было бы, пожалуй, точнее, но в земной жизни его всё-таки чаще величали Председатель Правительств Земли, или Председатель.

– Я полагаю, что ядерные заряды взорвёте вы! – сказал Иннокентий.

– Ну что вы, дорогой собрат, вы мне льстите. Конечно, при столкновении с булыжником, подобным Фантому, всё возможно. Но это, как я уже говорил, факт второстепенный – люди уничтожат себя сами. (Он кивнул в сторону зомбированных сущностей.) Ведь они ничем не отличаются от этих, уже устроивших себе суицид.

– И всё-таки вы хотите принять непосредственное участие в уничтожении планеты, – уверенно сказал Иннокентий. – Произвести взрыв.

– Только из врождённой гуманности. Так сказать, предоставлю людям указующие вехи для их устоявшихся представлений. Кстати, люди уже много раз были на грани самоуничтожения. То у них на главном приборе вдруг западала кнопка, то глючил главный компьютер, то на радарах возникали летящие со стороны противника самолёты с ядерными бомбами, которые на поверку оказывались не более чем журавлиной стаей.

Извините, Кеша, но я вновь перейду на шёпот.

К сожалению, великому сожалению, вы не хотите понимать, что, презирая людей, я им симпатизирую. Да-да, симпатизирую! В некотором смысле исправляю родословную.

«Один за всех и все за одного!» Это очень, очень ошибочная идея! Она была хороша, когда были мушкеты и шпаги, но в наш век это глупая идея. Вспомните профессора Бреуса – есть геометрия Евклида (она применима для ограниченных пространств), а есть геометрия Лобачевского. Вы хотите вместить геометрию космоса в постулат – один за всех, все за одного. Это колоссальное заблуждение.

Он, Председатель, очень сожалеет, если смена его обличий натолкнула Иннокентия на столь ошибочную мысль. Он мог бы сказать ему, что менял свои обличья ему в угоду.

В некоторых религиозных кругах, разумеется экстремистских, бытует даже постулат: все люди – скоты. И имеют человеческую внешность только для того, чтобы им, экстремистам, было приятнее беседовать с ними, скотами. Нет-нет, он этого не придерживается и даже осуждает такой подход – попахивает примитивизмом, псевдонародной чапаевщиной. Легендарный комдив тем и отличался, что любую глупость оборачивал в свою пользу. Но вся беда в том, что от глупости нет никакой пользы. Впрочем, некоторые скоты приписывали и приписывают Чапаеву глупости, которые за ним никогда не водились.

Эврика, опять двойственность – вполне возможно, что и Василий Иванович Чапаев был индиго! (Весело восхитился субъект.) Стало быть, какая-то истина есть в чапаевщине?! Есть. Но он осуждает такой подход.

На самом деле он явился в образе Зоро, чтобы напомнить Кеше, как они вместе пошли на обман. Как здорово, как красиво обманули всех. Даже индикаторы лжи не устояли. Вот что такое, когда они вместе, когда в тандеме. Вот что такое, когда лжёшь в удовольствие!

Да, он не будет скрывать – хотел использовать данный пунктик Инютина, но пунктик оказался слишком слабым и несущественным. Оказывается, в мире всё-таки существует святая ложь. Он сообщает это с прискорбием, потому что всё, что разрушает тандем, – прискорбно.

– Опять двойственность, но раз она не восхищает пэ-пэ-зэ, будем считать, что её нет, – явно иронизируя, сказал Иннокентий, но так называемый председатель Правительств Земли не уловил иронии, то есть на полном серьёзе воспринял: если что-то его не восхищает, то этого «что-то» просто нет.

– А как же образ Бэмсика и других? – кивнув на ковбойский пояс, сказал Кеша.

Сказал, и вновь как бы просверком озарила мысль: все, кто на поясе пэ-пэ-зэ, – это только остаточное электричество биополей, полные образы личностей отсутствуют.

С этого момента Иннокентий остро почувствовал, что так называемый пэ-пэ-зэ ищет удобного случая расправиться с ним. И это место подобрано не случайно. И не случайны меняющиеся обличья. И разговор о допотопной людской речи. Всё, всё здесь заготовлено загодя, и отступление исключено: или – или.

И он вспомнил, как, возвращаясь из дому, впервые очутился на этом замечательном холме. Именно тогда чудесная троица с великолепным мальчиком Адамом сообщила ему, что так называемый город будущего с летающими тварями он увидел как раз с места, на котором когда-то произрастало вечное дерево.

А потом они были здесь вместе с Фивой, и вечное дерево, которое стало деревом их вечной любви, венчало этот холм. И они смотрели на него как на парадную входную дверь в новый мир. А теперь здесь только столик с зелёным абажуром, они с пэ-пэ-зэ и ещё дёргающиеся и вскрикивающие сущности, присутствие которых только усиливает тягостность пустоты непонятно куда бегущего времени.

Между тем пэ-пэ-зэ распространялся, говоря, что образ Бэмсика – это его родной образ. А родной образ, как родной язык, запечетлевается в сознании отдельно от всех приобретённых. И он явил его Кеше, чтобы он вспомнил их встречу в кафе «Сталкер». Он желает, чтобы Кеша был ему братом.

И тогда Иннокентий сказал, что братом Бэмсику он никогда не будет, потому что слишком хорошо помнит их так называемую встречу. И состязаться с ним остережётся, потому что этот столик вовсе не столик, а замаскированный портал, врата ада, вход в астероидный пояс, в который превращена когда-то цветущая планета НеборобеН. И этот ковбойский пояс – жалкое подражание.

И сейчас же из груди пэ-пэ-зэ выдвинулся компьютер с шарообразным, напоминающим стеклянную голову, объективом, экран которого находился внутри, и в нём, проницая друг друга, скользили изображения какой-то другой жизни.

– Мы знали, что тебя нельзя соблазнить, ты нашёл истину, которой решил следовать. Ты слишком стал человеком. Но не это печалит нас – мы не можем вырвать тебя, индиго, из нашего круга.

Мир расширился, и в бегущих сверкающих брызгах материи он стал сбегаться в тестообразную, изнутри кипящую массу, которая, вспухая, лопалась и, разлетаясь мерцающими звездочками, опять соединялась в живую шевелящуюся массу.

– Вы хотели использовать Землю как строительный материал для возрождения планеты НеборобеН. Но она живая, и не мы ей дали жизнь. Мы на ней только гости. Истина не в силе, а в правде. Один за всех и все за одного, как за себя индиго.

– Ты слишком стал человеком. Ты исключён.

Кеша почувствовал, что земля заколебалась, и всё вокруг померкло, и он, упав, летит по бесконечному живому пространству сквозь мириады лучащихся звёздочек. И он закрыл глаза. И в ту же секунду услышал приближающийся железный вихрь допотопной электрички. Вихрь накрыл его, и он с горечью подумал, что не хочет ни будущего, ни прошлого, ему хочется быть рядом с Фивой. А ветер всё шумел и шумел, и он открыл глаза.

Вначале ему показалось, что его живой полёт сквозь мириады звёздочек продолжается. Но потом он понял, что ветер шумит в ветвях. Что звёздочки – это просветы между мириадами листьев гигантской кроны огромного дерева. Да, он узнал его – вечное дерево. Их с Фивой дерево вечной любви, которая всегда в настоящем, которая никогда не кончается.