Текст книги "Звёздный Спас"

Глава 34

Агапий Агафонович предложил профессору встретиться возле памятника Джавахарлалу Неру. Он знал, что Богдан Бонифатьевич живёт в доме восемнадцать на Ломоносовском проспекте (рядом с цирком) и по пути домой забегает в магазин «Кулинария». Там, как правило, берёт уже готовую еду, потому что его матушка достаточно пожилая пенсионерка и ему не хочется утруждать ни её, ни себя приготовлением пищи.

Впервые ознакомившись с досье завлаба, Агапий Агафонович был удивлён, что мужику под пятьдесят, а он одинок, живёт с матерью. Но теперь, осведомлённый о его научной «подкованности» (трижды кандидат наук, причём в разных областях знаний), не понаслышке знающий о руководящей роли Богдана Бонифатьевича в «проекте индиго» (сориентированном на спасение человечества), полковник уже ничему не удивлялся. Потому что теперь было впору удивляться – как это профессору ещё удаётся самому сохраняться и оберегать от повседневных потрясений свою престарелую мать? Ведь завлабу приходится постоянно работать с экстрасенсами, а что они за люди, кому-кому, а полковнику достаточно хорошо известно. В их окружении нельзя ни минуты находиться, чтобы не ждать от них каких-нибудь неприятностей или экстравагантностей, что, по сути, одно и то же.

Вот и сейчас Агапий Агафонович идёт к памятнику Джавахарлала Неру прежде всего потому, что побаивается встречаться в собственном кабинете. Даже на территории парка МГУ – побаивается. Потому что у него нет никакой уверенности, что Председатель комитета СОИС не есть на самом деле Бэмсик, а Бэмсик – Председатель комитета СОИС. Проклятая работа, в ответственную минуту не на кого положиться. Поэтому и приходится всё учитывать: и возможности профессора, и свои возможности, и тащиться на встречу куда подальше, только бы не у стен МГУ.

В самом деле, на кого он может опереться? На своих орлов: Кимкурякина и Наумова. Ага, только, как говорится, сядешь, и уже вокзал – пора выходить.

Агапий Агафонович быстрым взглядом окинул пассажиров, садящихся в троллейбус (инстинктивно проверял, нет ли хвоста), умышленно сел в кресло. Да-да, сел, хотя до метро «Университет» оставалась всего одна остановка. «Пусть думает, что ехать ему далеко – бдительность, и ещё раз бдительность!» Установка на бдительность, ставшая частью его натуры, неожиданно возмутила. Кто – пусть думает? Кого он имеет в виду? Это уже какая-то паранойя! Неслучайно в приватной беседе с Председателем комитета Президент обеспокоился, как бы он не свихнулся на своём пунктике о бдительности. А что поделаешь, такая работа.

Покидая троллейбус, полковник запретил себе оглядываться по сторонам. Оттого-то, наверное, ему и не на кого опереться, что это уже не бдительность, а подозрительность. Своего рода мания преследования.

Перейдя Ломоносовский проспект, бросил взгляд в сторону памятника Джавахарлала Неру и невольно улыбнулся. Навстречу быстрыми шажками спешил Богдан Бонифатьевич, полностью погружённый в свои мысли. Серое демисезонное пальто было расстегнуто. Полосатый шарф, завязанный на шее узлом и ниспадающий короткими концами на грудь, только усиливал расхристанность. Под мышкой левой руки профессор нёс папку. А в правой руке, прикрывая животик, – тёмную узкую шляпу. Тут только Агапий Агафонович обратил внимание на пригревающее солнце, осевший под деревьями потемневший снег и серебрящиеся ручейки, бегущие по асфальту.

Нет, это ещё не ручейки, а только намёки на их возможность, подумал полковник. Весна, март, он даже не заметил проскочившей зимы. Агапий Агафонович ещё раз более внимательно посмотрел в сторону приближающегося профессора и, кажется, наконец-то утвердился – если уж на кого и можно положиться, то, конечно, на профессора Бреуса. Этого абсолютно гражданского человека, интроверта, ничего не замечающего вокруг, кроме своих опытов. К тому же если Агапий Агафонович не установит в ближайшее время, кто Председатель комитета СОИС, то ему в любом случае придётся забыть о генеральских погонах. И тут уже не имеет значения, в чьем они кармане. Он подумал о генеральском мундире, который доставил ему столько неприятных хлопот (точно тать, перенёс его в дублирующую лабораторию ЛИПЯ), и полковника охватило какое-то щемящее чувство тоски. Тоски мучительной, словно он уже побывал в генералах, а теперь разжалован как раз за то, за что получил столь высокое звание. Ну-ну, Агапий, окстись, возьми себя в руки – жизнь прекрасна.

– Богдан Бонифатьевич, рад вас видеть!

Полковник ловко подхватил профессора под руку, в которой была папка, и увлёк его по диагональной аллее между выключенными фонтанами и сидящим на лавочке Джавахарлалом Неру. Махатма, одетый весьма легко, то есть в соответствии с тёплым индийским климатом, вызывал сочувствие. Глядя на смёрзшиеся наплывы снега на его пилотке и плечах, невольно являлось ощущение, что и тебе за шиворот положили такой же кусок снега.

– Богдан Бонифатьевич, немедленно наденьте шляпу и застегните пальто. Всё-таки в тени ещё достаточно зябко.

Теперь они вместе посмотрели на махатму, и профессор, дав подержать папку, без всяких возражений надел шляпу и застегнул пальто.

– Я к вашим услугам, – сказал он.

Они не торопясь прошли в конец аллеи и по въезду для грузовых автомобилей, подвозящих реквизит, повернули к цирку. Потом они как-то очень быстро минули детскую площадку аттракционов и снова оказались у диагональной аллеи. И это при том, что они останавливались, весьма долго что-то поясняли друг другу. Их разговор, а точнее обмен мнениями, становился всё более скупым, а шаг быстрым, словно таким способом они старались удлинить время для продолжения беседы.

Наконец они приблизились к памятнику махатме Неру, чуть-чуть постояли возле него. Разгорячённый профессор опять расстегнул все пуговицы пальто и, сняв узкую шляпу, приложил к животику. Агапий Агафонович, быстрым взглядом оглядев пространство сквера, сказал:

– Богдан Бонифатьевич, настоятельно прошу вас запомнить: первое – нашего разговора не было. Каждый из нас, как и прежде, продолжает делать своё дело. Второе – постарайтесь во что бы то ни стало выловить диск. Иначе ваше «нечто» бездоказательно. При появлении Инютина и Родионова срочно сигнализируйте мне. И ещё, никому ничего. И помните, генеральский мундир в дублирующей лаборатории, он оттуда. – Агапий Агафонович выразительно посмотрел на небо. – Следующая встреча просто по звонку.

И они, не прощаясь, разошлись. Богдан Бонифатьевич направился в «Кулинарию» (полковник видел, как он пересёк улицу Николая Коперника и скрылся за углом), а сам Агапий Агафонович, убедившись, что никакой слежки за ними нет, направился в кафе «Сталкер».

Им хорошо, гуляючи по паркам, рассуждать – кто свихнётся, а кто нет. А тут попробуй, осмысли информацию профессора с этим «нечто»! Ведь это получается, что в ЛИПЯ нашли способ проникать в другое измерение. Чёрт знает что получается, и попробуй не свихнись! В особенности если утратишь бдительность. Наоборот получается, господин Презедент, бдительность, и ещё раз бдительность. Правда, профессор говорит, что, возможно, они сами создают другое измерение. А этот диск с записью изображений не что иное, как энергетические создания, своеобразный отзвук, некая тень, отбрасываемая биополем того или иного предмета. Подобно тому, как это происходит в нашем мире при определённой освещённости.

Полковник глубоко вздохнул – может быть, и генеральский мундир всего лишь некая тень? В общем, пошли они все!.. Тут без бутылки не разберёшься. Да он и не будет разбираться, для этого есть профессора, президенты. Пусть они разбираются. А он, полковник Акиндин, сейчас пойдёт в кафе «Сталкер» и если не застанет информатора Бэмсика, то выйдет на него по телепатической связи. Закажет себе стопку водочки, огурчик. В конце концов, однова живём!

Полковник запустил руку во внутренний карман пиджака, пощупал полоску позумента, оторванную от костюма Бэмсика, и в конкретной ясности предстоящих действий почувствовал облегчение и уверенность в себе.

Давненько он не прогуливался по Ломоносовскому проспекту. Давненько. А погода классная. Ручейки тающего снега на тротуаре уже не казались, как в сквере, скромными намёками – полноценные ручьи, несущие кораблики.

Господи, как хорошо! Солнце, блики лужиц, тиньканье синиц – всё это весьма согласованно расшатывало зимнюю устойчивость. И день предстал голубоватым и пористым, точно ноздреватый снег. Весна с неудержимой пронырливостью пробиралась во все просветы и промежутки. Так что уже и остатки прошлогоднего мусора, вылезшие из-под снега, воспринимались не обычной замусоренностью, а преднамеренным хаосом какого-то космического порядка.

Да, зима проскочила, а он не заметил. И каким образом можно было заметить, если с момента аварии в ЛИПЯ столько произошло всего и сейчас происходит? Как снежный ком наворачивает, наворачивает, вот-вот хлынет лавиной и ничего не оставит. Ничего – ни снега, ни генеральских погон, всё обновится. Хотя, кто знает, всякое бывает! Ждёшь чего-то одного, конкретного, а получается что-нибудь абсолютно неконкретное. Но благодаря именно этому неконкретному всё согласуется, стыкуется, и образуется очень даже неплохой результат, причём по всем направлениям. Не потому ли он, Агапий Агафонович, путь держит не куда-нибудь, а в кафе «Сталкер», так сказать, в логово самоубийц? Самоубийц ли? Возможно, и здесь как-то проявляется бреусовское нечто?!

Полковник остановился. Носком туфли стал откапывать из-под снега выглядывающую газету. Газета не интересовала. Его вдруг озарило, что индивидуумы, обсуждающие в кафе варианты и способы ухода из жизни, на самом деле никуда не уходят. То есть Бэмсик трансформирует их в энергетические поля и отправляет в так называемое биопольное пространство.

Да, конечно, вот почему милиции, постоянно наблюдающей за посетителями кафе «Сталкер» и фиксирующей одежду и документы внезапно исчезнувших людей, никогда не удаётся обнаружить их тела или хотя бы какие-то остатки останков. Они словно испаряются куда-то. Вот именно испаряются.

Полковник уже было пошёл, но потом вдруг вернулся и с силой «клюнул» носком туфли под смёрзшийся комок снега. Комок шлёпнулся, снежные брызги разлетелись, словно от пиротехнической хлопушки.

Прохожие отпрянули и осуждающе воззрились на него. Чтобы хоть как-то реабилитироваться, полковник поднял газету и, насколько мог, осторожно отряхнул её. Естественно, он прочёл название – «Московский университет». На первой полосе красовался снимок двадцатиэтажной гостиницы «Академия», пущенной в эксплуатацию, если верить газете, ровно месяц назад.

Полковник незаметно, боковым зрением наблюдал за приостановившимися прохожими.

Увидев, что он уставился в газету, прохожие дружно заспешили по своим делам. На лицах читалось разочарование – каких только антиков не увидишь в районе Воробьёвых гор!

Между тем Агапий Агафонович напрягся – год выпуска газеты совпадал с текущим годом. Но дата и месяц казались немыслимыми – тридцатое апреля.

Он осторожно свернул газету и, не глядя на неё (боялся удостовериться в правильности зафиксированного в памяти), спустился в каменные джунгли переходов у новой библиотеки МГУ. После дневного освещения подземный свет казался тусклым и каким-то неустойчивым. Зато ветерок калориферов по-весеннему мягко опахнул лицо Агапия Агафоновича, и он подумал, что начало марта – это не конец апреля. К первому мая в Москве уже не бывает снега и практически всюду сухо. Полковник решил напрямую «поднырнуть» под площадью, чтобы выйти в сквере рядом с кафе. Там, на лавочке, он и рассмотрит газету более основательно.

Удерживая нетерпение, Агапий Агафонович нарочно поднимался не торопясь. Ему приходилось наступать на свою изломанную тень, потому что солнце стояло неожиданно высоко и как бы придавливало её к лестнице. Навстречу попались два паренька, в отличие от него одетые по-летнему, наподобие Джавахарлала Неру. Полковник остановил их. Они озадаченно переглянулись и посмотрели на него с таким удивлением, словно он был инопланетянином.

– Молодые люди, будьте любезны, – Агапий Агафонович постарался придать своему голосу наибольшую в его положении доброжелательность. – Скажите, пожалуйста, какое сегодня число?

– Первое мая, – разом ответили молодые люди.

И, засмеявшись своей неожиданной синхронности, весело побежали вглубь подземного перехода.

Полковник с преувеличенной неторопливостью подошёл к ближайшей лавочке, стоящей под сенью тополя. Узкие листочки только-только проклюнулись, и редкая прозрачная зелень мелко-мелко рябила в глазах, словно мелкоячеистая сеть. Господи, как хорошо, подумал Агапий Агафонович и, сев на лавочку, с тою же преувеличенной неторопливостью развернул газету.

«Московский университет» – тридцатое апреля. Так всё-таки тридцатое, а не первое мая, с некоторой язвительностью отметил полковник. И тут же одёрнул себя – какая разница тридцатое апреля или первое мая?! Во всяком случае, не март – это уж точно. Наверное, время изменилось, когда он находился в пространстве подземных переходов.

Он опять посмотрел на редкую и оттого как бы зыбкую зелень и вновь развернул газету. Местами несколько волглая, но вполне чистая, она совсем не походила на комок бумаги, только что извлечённый из-под снега. Полковник усмехнулся: всё-таки кто этот Бэмсик – Председатель комитета СОИС или оборотень?

Он резко встал и, заслонившись газетой от яркого, словно на Пасху, играющего солнца, решительно направился в кафе «Сталкер».

Часть пятая

Глава 35

Кеша сразу узнал этот холм. Они с Фивой оказались на его пологой вершине, заросшей густой травой. Именно здесь он познакомился с мужчиной и женщиной и мальчиком лет четырёх. Они сидели на тонком полотняном покрывале и смотрели вниз на излучину реки, поблёскивающую в лучах полуденного солнца. Река, железнодорожная насыпь, сосновый бор и красные черепичные крыши с белыми коконами вместо труб.

Кеша провёл рукой по густой траве и невольно осмотрелся. Ему показалось, что мужчина и женщина и их сынишка Адам где-то здесь. Возможно, среди наблюдателей, которыми тогда был занят весь склон холма. Нет, он никого не увидел. Не было и странного города с человекоподобными тварями, разговаривающими трубными звуками.

– Кешенька, – он услышал взволнованный голос Фивы и почувствовал её ласковое прикосновение. – Ты вспомнил это место?

Он кивнул, и тогда Фива указала на неприметную тропку, которой он прежде не видел, или её не было, но именно по ней он шёл в гости к молодой семье.

– Если мы спустимся по этой тропке, ты, наверное, сам узнаешь, где мы сажали наш цветок.

Кеша отрицательно покачал головой и попросил посмотреть на перстень. Он мигал, а знак «плюс» в его пространстве не оставлял сомнений: они в будущем.

– Нам, чтобы найти то место, надо переместиться в прошлое, – сказал Кеша.

– Но всё здесь так похоже! – воскликнула Фива и попросила Кешу немножко подождать – она сбегает, удостоверится.

Фиве казалось, что он согласится с нею, что он разделяет её светлую печаль о прошлом, её ностальгию. И вдруг:

– Нет, не надо идти туда.

– Но почему, почему? – опять взволновалась Фива.

И тогда он сказал, что они пойдут вместе.

Перстень мигал с такой силой, будто выбрасывал порции синих брызг.

– Но я не думала о прошлом, – удивилась Фива, полагая, что перстень, как и в обычной материальной жизни, реагирует на её мысли.

– Возможно, твой зрительный образ тропинки из детства трансформировался в намерение переместиться в прошлое? – предположил Кеша, чтобы успокоить Фиву.

На самом деле он понял, что в их желания вмешивается кто-то посторонний – кто? Во всяком случае, таким способом можно вполне «увести» Фиву. Да-да, похитить!

Кеша почувствовал, как запоздалый страх внезапной волной пробежал по спине и пророс сквозь кожу.

– Вообще-то, я не думаю, чтобы перстень мог трансформировать зрительные образы в конкретные намерения или желания, – сказала Фива.

– Почему?

– Потому, Кешенька, что при таком раскладе вполне с ума можно сойти. А такого по определению не может быть – всё гениальное просто.

Кеша не стал распространяться о чьём-то вполне конкретном агрессивном вмешательстве в пространство биополей. Он только сказал, что им надо держаться вместе. В царстве биополей, или, как чаще говорят, в тонком мире, они ещё не овладели искусством перемещения во времени. Им надо быть осторожными, чтобы не потерять друг друга.

– Ты знаешь, Кеша, я сейчас подумала, что для биополя (и нашего, и любого) весь материальный мир фактически не материален, то есть как бы не существует. То есть существует, наподобие миража или сна наяву. В общем, точно так же, как тонкий мир как бы отсутствует для материального мира (мы проходим сквозь него, не соприкасаясь с ним), так же и материальный мы сейчас проницаем, не замечая его.

– Зато субстанции биополей и нашего, и тонкого мира практически идентичны и воспринимаются органами чувств так же, как это происходит в обычном физическом мире одушевлённых и неодушевлённых предметов.

– Наверное, поэтому, находясь здесь, в пространстве биополей, мы вполне конкретны – Иннокентий Инютин, Фива Флоренская. Мы и здесь обычные земные люди.

– Да, конечно, мы земные, но качественное наполнение наших человеческих ликов здесь совсем иное, чем на земле. При определённой вибрации мы можем превращаться в ещё более тонкую материю – внутриатомный эфир, который имеет такую же скорость, как у света, и который проникает всю Вселенную. Новые цивилизации возникают и исчезают не столько трудами человека, сколько местоположением небесных светил, требующих для этого вполне конкретных трудов человеческих.

Теперь Фива не удивлялась, откуда это известно Иннокентию. Её мир раздвинулся, и понимание происходило посредством сознания, объявшего зрение, или зрения, объявшего сознание. Ей самой теперь открывалось такое, чему раньше она не находила слов.

Они условились держаться друг друга. И раз вошли в этот тонкий мир вместе, то надобно и выйти из него вместе.

Он рассказал ей, что именно с этого холма увидел ужасный город и именно здесь познакомился с молодой семьёй и их сынишкой Адамом. Ему даже показалось, что молодая семья – это они с Фивой, только в другом времени. В будущем. Единственное, что смущало, – уж очень гармоничными и красивыми они были. В особенности женщина – воплощение грации и совершенства. Так что в какой-то момент мысль о сходстве с ними показалась ему не более чем комплиментом тщеславию.

– И что же в ней было такое грациозное и гармоничной? – не то чтобы ревниво, но с некоторым весёлым ехидством поинтересовалась Фива и засмеялась, запрокинув голову.

И Кеша вспомнил этот смех и мальчика, который тоже засмеялся и, перестав выуживать досо́чки, воззрился на неё с умилением. А мужчина, следящий за тоннелем, с какой-то невысказанной ласковостью усмехнулся и, махнув рукой, сказал: «Итак».

Мысленно опережая мужчину, словно он был рядом, Кеша сказал с твёрдостью – всегда, буду, хочу. И Фива в сердце своём сейчас же повторила эти слова, и они увидели, что сапфировый перстень перестал мигать.

Спускаясь по тропке, они уже не беспокоились ни о чём, они словно бы вернулись на землю. И хотя их никто не приглашал, решили зайти в ближайший коттедж, из которого доносились музыка и весьма энергичное требование – «горько!».

Когда они приблизились к окнам (тропка обегала строение – вход был с другой стороны), то внезапно почувствовали вибрацию. Горка как бы мелко-мелко задрожала от нарастающего внутреннего напряжения, которое сопровождалось какой-то непонятной замутнённостью воздуха. Солнце скрылось, а в тени деревьев, точно светлячки, стали вспыхивать звёздочки. Коттедж дважды истаивал на глазах, превращаясь в стеклянную витрину кафе «Сталкер», но в последний момент, словно поддерживаемый чьим-то невидимым усилием, опять превращался в огромный дом с просторными окнами.

– Кеша, – пугаясь собственного голоса, прошептала Фива. – Посмотри в окно.

Внутри дома они увидели зал с колоннами и длинным П-образным столом, уставленным шампанским и всякой снедью. Они увидели празднично одетых молодых людей и самих себя. Кеша был в чёрном костюме и белой сорочке, а Фива в фате и подвенечном платье. Свадьбу сотрясало дружное требование, и они плавно, словно в замедленной киносъёмке, поднялись со стульев, и, прежде чем успели запечатлеть поцелуй, холм и всё вокруг стало вибрировать, а в лесок ворвался всепоглощающий железный шум ветра.

Студенческая свадьба была в разгаре. Среди дружков Кеши (шаферов) сидели Богдан Бонифатьевич, Зиновий Родионов (Зоро), а следующие за ним два стула пустовали, очевидно, приберегались для третьего дружка и ещё кого-нибудь. Во всяком случае, рядом с Фивой находились три свадебных подружки – Агриппина Лобзикова, Ксения Баклажкина и Мавра Седнина. Так что логично было бы предположить, что один из стульев предназначается непременно дружку, а уж ещё один, наверное, – другу дружка.

Богдан Бонифатьевич сидел как бы в кресле, откинувшись на спинку и сцепив руки на животике. Ему нравилось находиться на свадьбе. Нравилось, что он шафер, что рядком с ним, включая два пустых стула, сидят аспиранты, а напротив, в модных пронафталиненных костюмах (изрядно «побитых молью») – их знакомые по работе, сотрудники СОИС Наумов и Кимкурякин. Будь они в своих обычных жилетах защитного цвета, восприятие их было бы иным, менее праздничным. А так, в общей картине с молодыми людьми, сидящими с ними в таких же модных чёрных костюмах и чёрных очках (необъяснимое поветрие молодёжи), они воспринимались безобидными мальчишками. Наверное, этому ещё способствовал запах, так сказать, запах «времён Очакова и покоренья Крыма». Вообще всё, что касалось времени, точно древние руины, настраивало Богдана Бонифатьевича на романтический лад и даже пьянило его. Единственное, что не отпускало, так сказать, погрузиться в грёзы наяву, – наличие пустых стульев.

Если бы стул был один – понятно, для третьего дружка. Но два стула? Получается, ещё один стул – другу дружка. Ничего, скоро появятся. Для кого-то же выставлены эти стулья, причём рядом с его аспирантами, будущими магистрами.

И он вдруг представил, что этот форум вовсе не свадьба, а фуршет после расширенного учёного совета. И сразу на стульях обосновались председательствующий проректор по научной части МГУ и его поджарый друг, министр образования и науки. Но самое странное, между ними вклинились сотрудники СОИС – Наумов и Кимкурякин. Профессор закрыл глаза, а когда открыл – на стульях опять никого не было.

Такое впечатление, что всё это проделки Властелина колец – пытается вернуть свои фантазии, связанные с появлением диска, подумал Богдан Бонифатьевич и приободрился. Не исключено, что эти стулья предназначены людям, побывавшим в будущем, – люди индиго притягивают друг друга, как магниты. Наверняка представится случай познакомиться с ними! (Находясь в биопольном пространстве, то есть являясь одним из индиго, профессор, тем не менее, продолжал мыслить обычными земными категориями.)

Практически о том же самом размышлял и Зоро. Недавно он встречался с Бэмсиком. Странный тип. Подкараулил его возле новой библиотеки и, слово за слово, привёл в кафе «Сталкер». К тому же устроил «перетягивание канатов», в смысле соревнование – кто из них «румяней и белее», в ком из них природный магнетизм, что называется, круче. Никогда и ни за какие деньги Зиновий не стал бы тягаться в развитости с каким-то экстрасенсом с улицы. (Всех экстрасенсов, практикующих вне ЛИПЯ, он считал недостойными внимания.) Но этот странный тип сказал, что уже мерился своей силой с Инютиным. И победил его, и выиграл тысячу рублей, и даже заставил залезть под стол и лаять по-собачьи. И хотя Зиновий Родионов был невысокого мнения об экстрасенсорных способностях Инютина, из чувства солидарности решил постоять за него и проучить выскочку из кафе «Сталкер».

Как только Зиновий отвёл одну руку за спину, а другой сцепился с визави, пододвинув локоть к его локтю, так и почувствовал: в него вливается необоримая сила – кажется, этого Бэмсика так бы и прихлопнул как букашку. В общем, он без труда одолел его и ещё получил в награду тысячерублёвую банкноту. Отдавая которую, Бэмсик подчеркнул, что ему её не жалко, мол, банкнота Инютина. И вообще, вёл себя так, будто нисколько не огорчён проигрышем. Но в это-то как раз и не верилось, тем более что на прощание, видимо, снедаемый тщеславием, заметил: он является непревзойдённым телепатом и владеет искусством подключения любого экстрасенса к неисчерпаемой космической энергии. Всего только и надо абоненту (он так и сказал – абоненту) – телепатически вызвать его, и он поставит три маленькие кнопки-присоски – и никаких проблем.

Что же он себя не подключил? – не скрывая иронии, поинтересовался Зиновий. Или себя-то как раз он и не может подключить?

В ответ психотерапевт из «Сталкера» как-то очень наглядно погрустнел и даже сник. Зиновий ушёл из кафе в убеждении, что Бэмсик действительно владеет удивительным даром подключения к неисчерпаемой космической энергии. А в расстройстве чувств потому, что дар проявился внезапно, и он не в состоянии объяснить его.

Странное существо человек. Ведь мы же не терзаемся вопросами – почему у одного человека глаза серые, а у другого зелёные или голубые? Именно тогда Зиновий решил, что проверит возможности Бэмсика.

И сейчас, глядя на пустующие стулья, на модно одетых сотрудников СОИС (они вызывали в нём двойственное чувство зависти и раздражения), он подумал, что случай для проверки, как говорится, приспел – лучше не придумаешь. Не мешало бы ему малость почерпнуть космической энергии, чтобы развить в себе дар предвидения и, наконец, выяснить – для кого предназначаются стулья? И тут Зиновий почувствовал, что его левая рука, как отдельно живая, медленно-медленно удлиняясь, поползла по краю столешницы и, приподнявшись, самопроизвольно сжалась в кулак. Он увидел в выемках между косточками серебристо взблёскивающие кнопки – что с ним, его тело не подчиняется ему?!

Между тем эти пустующие стулья были и в поле зрения недавно завербованных сотрудников кафе «Медиум»: дантиста Диониса и работника «скорой помощи» Сатира. Это было их первое задание, определённое им старлеем Наумовым и лейтенантом Кимкурякиным. Так что они в соответствии с уговором то надевали сканирующие очки, то снимали, весьма хитроумно пряча их в рукавах. Вообще, им было сказано сканировать всё, что покажется странным. Так что пустующие стулья на свадьбе они сочли вполне достойными внимания.

Другое дело – Наумов и Кимкурякин. Ни о каком дружке и о друге дружка у них и мысли не было. Они не сговариваясь решили, что эти стулья предназначаются для них. Они просто не сориентировались. К тому же аспирант Родионов и профессор Бреус своим красноречивым поглядыванием в их сторону и на стулья исподволь убеждали – они ошиблись, сели не на свои места.

Ничего, как только освоятся, пересядут.

Что за вопрос? – сказал лейтенант Кимкурякин. Лично он готов хоть сейчас пересесть.

Наумов как старший по званию не разрешил. Ему не хотелось сидеть рядом с аспирантом по кличке Зоро. В отличие от Кимкурякина он считал его главным виновником чрезвычайных событий в ресторане «Ермак», о которых начальник СОИС (под страхом увольнения) приказал: «Не разглашать ни при каких обстоятельствах». Более того, у него было предчувствие, что и здесь, на свадьбе, не без помощи этого Зоро может произойти что-нибудь негативное. Так что сидеть с ним – ещё насидятся!

– Пусть малость устаканится всё, если намекнут – вместе пересядем, – предупредил Наумов лейтенанта и несколько демонстративно стал смотреть на жениха и невесту.

Кстати, пустующие стулья беспокоили и молодожёнов. Было что-то загадочное не в них, а в зацепке, которую они таили. (Так бывает, завязан узел, и, пока не развяжешь, не узнаешь, куда ведёт «ариаднина нить».)

Может быть, поэтому Иннокентию представлялось, будто у входа в зал, как раз между колоннами, распахивались широкие двустворчатые двери и появлялись два человека – маленький и большой. Как бы Пат и Паташонок. Маленький походил на японца, этакий живчик, почти бегущий впереди. А большой – на длинноногого американца в красно-полосатых брюках, хотя оба были в изысканно подобранных чёрных смокингах.

Они стремительно заходили в зал, быстро садились на приготовленные стулья и также стремительно растворялись, исчезали. Их появление никем не замечалось, и Иннокентий решил, что это фантомы – своеобразный результат воздействия его фантазии на биопольное пространство, в котором он был новичком. Однако странным было, что всякий раз его внимание к этим двум субъектам прерывалось дружным требованием – «горько!». Да, именно требование отвлекало, не давало сосредоточиться, и они исчезали.

И тогда Иннокентий отбросил мысли о стульях, а наклонился к Фиве и просто так поцеловал её в щёку. Она смутилась этого лёгкого поцелуя гораздо сильнее, чем показных, сопровождающихся громогласным «горько!». И здесь уже Иннокентий решил окончательно не обращать никакого внимания на всякие там «зацепки». Это его счастливые минуты жизни, и не надо их тратить так бездарно. Он посмотрел в зал, и все, словно только и ждали его окончательного решения, мирно заговорили между собою, не забывая при этом указывать обслуживающему персоналу вовремя наполнять пустые фужеры и рюмки.

Фива слегка повернулась к Иннокентию и благодарно пожала руку. В это время дверь между колоннами вновь распахнулась, и в зал вошли два антика.