Текст книги "Звёздный Спас"

Агапий Агафонович кивнул. Он узнал номер многотиражки МГУ с фото гостиницы «Академия» на первой полосе.

– Тогда идёмте, мы проводим вас, – сказала женщина. – Разыскиваемые иностранцы – рядом, за соседней дверью.

Глава 38

Соседняя дверь, в которую попросили пройти Агапия Агафоновича, находилась за какими-то очкурами[2]2
  Очкур – закуток. (Прим. авт.)


[Закрыть] и лестничными переходами. Женщина в плюшевом лапсердаке очень быстро шла впереди, указывала дорогу, а заросший мужчина в сосульчатом малахае замыкал шествие, шёл позади полковника.

Ни за что не догадаешься, из какого они сословия, какой социальной принадлежности. Женщина, пожалуй, из служащих – обедневшая интеллигентка с пролетарскими корнями. А этот, в малахае, очевидно, из крестьян, представляет корни в чистом виде. И что их связывает? А корни, наверное, и связывают.

Полковник усмехнулся. Он представил женщину в лапсердаке и мужчину в сосульчатом малахае в виде известной скульптуры Веры Мухиной «Рабочий и колхозница».

Лапсердак с отдувающимися карманами поверх заношенных джинсов. Сосульчатый малахай. Простроченный, как матрас, бушлат. Рваные галифе с напуском на тяжёлые ботинки с подковками. Все эти аксессуары пришлось бы скульптору тщательно вылепливать. А главное, пришлось бы название менять – «Рабочая дама и бедствующий басмач».

И так-то до корней не просто докапаться, а тут и вовсе запутаешься. Потому что «басмач» происходит не столько от тюркского basma – «набивной холст», «чёрная краска для волос», сколько от узбекского basma – «налёт». Впрочем, «Рабочая дама и налётчик» тоже ничего не разъяснит… И что интересно, взяли его в «коробочку» с двух сторон, словно сотрудники СОИС.

– Нет, мы не сотрудники СОИС, – коротко оглянувшись, сказала женщина. – Мы – «тростник колеблющийся». Родственное остаточное электричество вполне конкретного вашего тяготения или хотения.

– Материализующееся ваше желание, – подал голос мужчина, идущий сзади. – И вполне согласны, что до этих корней не так просто докопаться.

– Ой, да что тут докапываться?! – удивилась женщина в лапсердаке. – Неужто полковник никогда не сталкивался с фактами, когда в угоду его желанию информация стягивалась к нему как бы «по щучьему велению», а на самом деле – «по его хотению»? Всякие там секретные материалы: статьи, газеты, журналы, книги и так далее!

Агапий Агафонович согласился, что такое бывало. И тогда женщина сказала, что Солнце и вся Солнечная система планет, включая Землю, вошли в такое соотношение с небесными светилами, когда сознание человека разумного homo sapiens стало изменяться. Скоро простому обычному человеку станет доступно многое из того, что прежде было доступно только людям избранным, людям посвящённым. А уж в изменённом пространстве изменённому сознанию, что-либо возжелавшему, придётся привыкать и к заросшему мужчине неопределённого возраста, и к женщине в годах. В общем, с кем поведётесь, от того нас и наберётесь.

Она остановилась возле совмещённых арок, под сводом которых несколько плоских круговых ступенек поднимались на пустую каменную площадку. Площадку настолько полированную, что она казалась облитой водой. Так что, отражённые на ней предметы выглядели более реальными, чем пространство стен и лестничных переходов, среди которых теперь находился полковник. Ему захотелось шутливо съязвить, мол, а нельзя ли, чтобы материализующиеся желания были более приятными, ну, хотя бы поменьше звякали подковками?

– Вы всё ещё желаете знать, кто из них Бэмсик, а кто Председатель комитета СОИС? – строго спросил мужчина в сосульчатом малахае.

И Агапий Агафонович тут же позабыл о своих второстепенных желаниях, то есть все они соединились в один поток, в одно «хотение» знать – кто из них кто? Он почувствовал всё сжигающий огонь вибраций, исходящий от солнечного сплетения, как бы от камешка, брошенного в воду.

– Вон дверь, иностранцы уже заждались, поторопитесь, – сказала женщина.

И, подобно ласточке, взлетела на каменную площадку под арочными сводами. Заросший мужчина в бушлате и галифе неожиданно быстро взбежал за нею, неприятно громко звякая болтающимися подковками, и они исчезли.

Агапию Агафоновичу показалось, что на какую-то долю секунды свет под арками стал зеленоватым, а потом восстановился и даже усилился. Впрочем, это уже не имело значения, перед ним была дверь, за которой он надеялся получить ответ на мучающий вопрос.

Комната, в которую вошёл полковник, оказалась своего рода предбанником. Никаких тебе окон, две галогеновые лампочки как две жемчужины на высоком потолке, состоящем как бы из двух ярко окрашенных лекал – белого и чёрного (ян-инь). Свет противоположностей, своеобразные Пат и Паташонок, которых он не видит.

Готовый к внезапному нападению, полковник осторожно заглянул за огромный платяной шкаф. За ним находилась ещё одна дверь. Слава богу, облегчённо подумал полковник и, прежде чем приблизился к ней, ещё раз осмотрелся.

За дверью, точнее, на относительном расстоянии от неё, стояли два небольших аппарата, сверкающие зеркалами и линзами. (Кинопроекторы – решил полковник.) Один, из белого металла, стоял на высокой подставке, а другой, из чёрного, – на подставке пониже. Возможно, и не металла даже, а чего-то другого. Однако свет галогенки, укреплённой на потолке белого поля, падал прямо на чёрный проектор, а галогенки чёрного – на белый. Наверное, поэтому он подумал, что они источают свет противоположного назначения.

Через третье окошко в стене, не занятое кинопроекторами и более похожее на амбразуру, внезапно донёсся голос Председателя комитета СОИС. Агапий Агафонович, смиряя волнение, буквально подкрался к «амбразуре».

– Проникайте в эзотерические и экзотерические общества, в студенческие клубы и общежития, поднимайте людей. Настала пора занимать и обустраиваться во временны́х полостях Земли, которые с приближением астероида Фантом (осталось ровно месяц) будут самопроизвольно открываться повсюду. Планетарные события требуют планетарной перестройки. Земля как живое существо никогда не смирится со своей гибелью и, подобно другим взорвавшимся планетам, останется в виде огромного информационного поля. Мы, люди индиго, сольёмся с ним, а потом, когда изменится противостояние небесных светил, вернём нашу прекрасную голубую планету в первозданное состояние. То есть материализуем её.

– Погодите, а что, разве нельзя спасти планету без взрыва? Без превращения её в одно сплошное информационное поле?

Кажется, спросил профессор Бреус. По смыслу вопроса – он. А интонацией – голос больше похож на кимкурякинский. Но тогда почему его, полковника, там нет? Ведь, судя по значению излагаемой информации, он просто обязан там быть.

Ни о чем не заботясь, полковник заглянул в «амбразуру». Он увидел за трибуной, стоящей с левой стороны сцены, Председателя комитета СОИС, а за столом президиума – профессора с аспирантами. Что за люди находились в зале, полковник не успел рассмотреть, потому что в центре президиума, на местах, где обычно сидят наиболее авторитетные представители, восседали Наумов и Кимкурякин.

Это ещё что! – едва не вскрикнул полковник. Он увидел, что средний палец Наумова весьма неряшливо перебинтован, и уже догадался, что под бинтом спрятан металлический напёрсток.

В потрясении просунул голову в так называемую «амбразуру», чтобы закричать благим матом, что на этот раз его никто не проведёт, что он догадался о напёрстке. Но в эту злосчастную секунду Агапия Агафоновича буквально выдернули из «амбразуры» выскочившие из-за шкафа Дядя Сэм и штабс-капитан Рыбников.

– Господин полковник, вы подвергаете всех нас смертельной опасности, – каким-то быстросипящим шёпотом предупредил японец и, ловко сняв чёрный проектор, кинулся к выходу.

– Полковник, поторопитесь!

Дядя Сэм махнул рукой, мол, потом будем выяснять – что и как, а сейчас надо бежать отсюда, бежать не оглядываясь. Он легко подтолкнул полковника к выходу и, сняв белый проектор, в два прыжка оказался у двери.

Они выскочили в коридор очкуров и лестничных переходов, но бежать по нему не пришлось – круговая каменная площадка под соединёнными арками была рядом. Прижимая проектор к груди, штабс-капитан Рыбников весьма легко взлетел на неё. Полковник тоже не подкачал, а вот Дядя Сэм замешкался, потерял равновесие на серединной ступеньке. Благо, что Дядя Сэм длинный и сотоварищи успели ухватить его за плечи. В общем, только они все вместе оказались на каменной площадке, как послышался приближающийся железный шум ветра. Площадка с арками задрожала, создалось впечатление, что прямо под ними, словно в метро, мчится скоростная электричка.

Глава 39

Они стояли в полумраке, как бы под сводом беседки, выстроенной из арок. То есть им так казалось, потому что с усилением света стенки беседки разъехались, точно страницы раскладывающейся детской книги. Стена между лифтами опять украсилась ложными арками, а в простенках опять появились огромные тарелки, похожие на древние щиты. В глубине зала за «оазисами» из стеклянных журнальных столиков, кресел и диванов, обтянутых мягкой кожей, вновь обнаружилась овальная стойка «ресепшн».

Ни к кому не обращаясь, Дядя Сэм кивнул в её сторону.

Теперь он шёл впереди, за ним следовал японец, а полковник замыкал шествие.

Зачем он здесь, среди этих неизвестных людей? Может быть, лучше всего ему приотстать, тихонько выйти из гостиницы и направиться в кафе «Сталкер», как он и планировал до встречи с иностранцами?

Американец, резко остановившись, оглянулся, японец едва не наскочил на него.

– Агапий Агафонович, не отставайте, видит бог, что всё, что происходит вокруг нас, архиважно.

Возле стойки администратора стояли несколько человек с небольшими рюкзаками и чемоданчиками. Иностранцы с проекторами весьма легко влились в очередь и как бы растворились в ней, стали менее заметными. Впрочем, слабое утешение, потому что от столиков то и дело подходили новые клиенты, имеющие бронированные места, и очередь практически не продвигалась. И тогда, со всей своей представительностью начальника СОИС МГУ, Агапий Агафонович попросил одного из сотрудников за стойкой подозвать главного администратора гостиницы.

– Она занята и просила её не беспокоить, – ответствовал сотрудник, принимая паспорта поверх голов очереди.

Ничто не меняется, что прошлое, что будущее, всюду одно и то же, беззлобно и даже с некоторым удовольствием отметил полковник нерушимость российского обормотства. Увы, даже время пасует перед ним. Именно поэтому он не стал предъявлять корочки начальника СОИС МГУ, а воспользовался опытом бывшего заместителя проректора по международным вопросам.

– А я ещё раз настоятельно прошу позвать сюда главного администратора, – сказал Агапий Агафонович и весьма расчётливо возвысил голос. – У нас иностранные учёные отстали от группы… Или нам нужен международный скандал?

Из кабинетика с открытой дверью появилась очень милая молодая женщина в лёгкой кофточке и чёрной юбке в белый горошек. Она улыбнулась полковнику, и он, указывая на Дядю Сэма и штабс-капитана Рыбникова, сказал, что у них есть проблемы.

Едва ли женщина-администратор слушала иностранных учёных с бо́льшим вниманием, чем Агапия Агафоновича.

– Сегодня какой день и какое число? – почти синхронно поинтересовались Дядя Сэм и штабс-капитан Рыбников.

Это было настолько странно, что молодая женщина опять улыбнулась Агапию Агафоновичу.

– Сегодня первое мая, четверг, и к тому же выходной день. Я совершенно случайно оказалась на рабочем месте.

И тут выяснилось, что учёные-иностранцы поселились в две тысячи двадцатом номере ровно двадцатого марта, в день открытия гостиницы и тоже в четверг. Уплатили загодя, за месяц вперёд, но так получилось, что были в отъезде и задержались, а теперь не знают – их выселили из номера или нет?

Администратор села за компьютер, и уже через минуту было известно, что они выселены, а их багаж (два чемодана) сданы в камеру хранения гостиницы, которая работает круглосуточно, так что они могут получить его в любое время. Иностранцы пожелали продлить пребывание в гостинице, причём в том же номере. Администратор сказала, что прежний номер хотя и не занят, но уже забронирован. Она пообещала за ту же цену предоставить им номер более привлекательный, с видом на университетский парк. Но иностранцы стали настаивать, чтобы их снова поселили в две тысячи двадцатый. Более того, они готовы были проплатить десять суток своего отсутствия, чтобы ни у кого не возникало даже подозрений, что они съезжали из номера.

Здесь администратор опять со значением взглянула на Агапия Агафоновича, и он опять виновато пожал плечами. Он действительно не понимал иностранцев. Между тем главный администратор поняла их по-своему. Неожиданно резко сказала:

– Только не надо никаких проплат!

Она приказала сотрудникам немедленно поселить учёных в две тысячи двадцатый номер и ушла, даже не взглянув на Агапия Агафоновича.

Получив ключи, Дядя Сэм и штабс-капитан Рыбников попросили полковника незамедлительно подняться с ними. На его предложение – захватить багаж – заявили, что багаж подождёт. Штабс-капитан Рыбников с удовольствием постучал по проектору.

– Главное сейчас здесь.

Две тысячи двадцатый номер оказался люксом. Агапия Агафоновича не удивило, что Дядя Сэм и штабс-капитан Рыбников, не снимая обуви, прошли по роскошным коврам и прямо в верхней одежде стали устанавливать на столе принесённые проекторы. Он чувствовал, что сейчас произойдёт что-то очень важное.

Занятые установкой аппаратов, иностранцы как бы забыли о присутствии полковника. И тогда он сам напомнил о себе – потребовал, чтобы его немедленно отправили в настоящее время. Однако требование, как говорится, повисло в воздухе. Иностранцы не спешили реагировать: как протирали линзы окуляров, так и продолжали протирать. Полковник рассердился.

– Штабс-капитан Рыбников, с вами говорит полковник, не забывайте о субординации – выполняйте приказ.

Иностранцы переглянулись, и Дядя Сэм сказал, что звание здесь ни при чём – приказ невыполним. В море застывшего времени девятисекундная полоска настоящего – настолько крохотная полынья, что в неё просто невозможно попасть. Чтобы осилить проблему, они отказались от прошлого. Им казалось, что таким способом они уменьшат море и полынья станет как бы побольше. Из будущего (без прошлого) будет попроще попасть в настоящее время. Они не учли, что настоящее для будущего – это прошлое. Так что отправить полковника в настоящее время у них нет никакой возможности. Они лишились настоящего, когда в угоду своим ошибочным представлениям переформатировали телелинзы.

– И ещё моя скажет вам, господин полковник, в Горном Хуторе (двести «камэ» – Владивосток) мы понарошку капали на кнопка телелинзы раствором белой глины, настоянной на дальнегорской сеточка, чтобы лучше цель попадать. Обман получился. За будущим – будущее время попадать: десять – десять. А наводка на цель прошлогоднюю: ноль – ноль и ни с места.

– А как же вы сами теперь – навсегда останетесь в будущем? Или отсидитесь, пока произойдёт столкновение с астероидом, а там видно будет? – изумился полковник.

Он решил работать под дурика, чтобы, не афишируя намерений, досконально разобраться, откуда и каким образом попали в его стол донесения Гарвардских изобретателей.

– Не будем скрывать, – сказал Дядя Сэм. – И такие мысли имели место быть, но только как крайний случай.

И тут выяснилось, что они спешили на встречу с Агапием Агафоновичем как раз потому, что надеялись с его помощью попасть в настоящее время. С тех пор, как они оказались в будущем, а они оказались в нём двадцать шестого декабря две тысячи четвёртого года, они всячески пытались встретиться с ним.

– Ну, как-то бы сообщили донесением, мол, так-то и так-то – находимся в будущем, – хитро подсказал Агапий Агафонович.

Сообщали, в голос воскликнули иностранцы. Да только их донесения в любом виде не доходили. По эйнштейновской теории относительности их адресат всегда оказывался в прошлом.

Агапий Агафонович едва не ляпнул, что два последних донесения дошли. Ну просто как олух, чуть не раскрылся. Видимо, в его обстоятельствах, чтобы стать всамделишным дуриком, уже не много ему и осталось. И он приказал себе – бдительность и ещё раз бдительность!

Между тем иностранцы в отличие от него, ни о чём не заботясь, продолжали открывать свои карты как по заказу.

Вначале у них стояла задача наблюдать за лабораторией профессора Бреуса. Дело в том, что «компьютер-коллайдер», или, как называют его аспиранты ЛИПЯ, Властелин колец, – в какой-то степени прообраз машины времени. Во всяком случае, сверлит дыры в веществе времени не хуже дантистской бормашины «Siemens».

– Вы знаете, как называется сверхсекретная лаборатория? – всё ещё играя дурика, вскинул брови полковник.

– Мы же говорим, что уже много лет наблюдаем за профессором Бреусом, – сказал Дядя Сэм и пояснил: – А с тех пор, как он стал работать исключительно с аспирантами индиго, наблюдение было усилено.

– Ничего себе, было усилено! – забыв, что он дурик, искренне возмутился полковник и взглянул на штабс-капитана Рыбникова так, словно приглашал и его разделить своё возмущение. – Это же шпионаж, это же шпионаж чистой воды!

– Моя ничего не знает о шпионаже, моя работала над телелинзой, япона мать!

– Твоя над телелинзой?! – взвился полковник, ему не понравилась реакция японца как младшего по званию. – А я всё думал: почему он штабс-капитан Рыбников (теперь Агапий Агафонович обращался уже к Дяде Сэму), у него же имя выдающегося японского шпиона, о котором в своё время писал Александр Куприн. Вы, наверное, знаете обычай – называть человека именем той страны, из которой он приехал или долго обретался в которой, то есть жил.

Дядя Сэм утвердительно кивнул: евреи, приехавшие из России, – русские. Немцы, приехавшие в Германию из России, – тоже русские. А русские, прошедшие Афганистан и Чечню, – афганцы и чеченцы.

– Вот-вот, – неискренне обрадовался полковник. – Знакомьтесь, шпион штабс-капитан Рыбников. Штабс-капитан – это звание в российской царской армии. А Рыбников – истинно русская фамилия. Может быть, слышали: звезда советского киноэкрана первой величины, артист Николай Рыбников?

– Собственно, в чём проблема? – сухо спросил Дядя Сэм.

– А у тебя, конечно, никакого звания?! – вскипел полковник и уличил американца. – Резидент!

Его понесло вразнос, использовал сведения, почерпнутые из сверхсекретных донесений Гарвардских изобретателей, которые сжёг и дал себе слово не использовать их ни при каких обстоятельствах.

– А я ещё раз спрашиваю: в чём проблема? – неестественно мягко повторил вопрос Дядя Сэм (полковник стал давить ему на нервы).

– А в том, что вы незаметно пробрались на суверенную территорию России, а шпионаж, согласно международной конвенции, преследуется во всех странах, даже в странах-изгоях он не приветствуется. И я не потерплю здесь (полковник жёстко сверкнул острым взглядом в сторону японца) никаких мата хари и харей с матом! Здесь ваш хвалёный однополярный мир закончился – и прошу-с не спорить.

– Так в чём проблема, арестуйте нас, верните в реальное время. Мы даже с благодарностью попаримся в вашей «Матросской Тишине», пока вы будете фабриковать улики, – явно иронизируя, подсказал план действий Дядя Сэм. И совсем уже не скрывая сарказма, заметил: – Кстати, пока будем сидеть в тюряге, глядишь, из ненавистной вами Америки пришлют разрешающие грамоты от международной конвенции.

Воцарилось напряжённое молчание.

Агапий Агафонович словно налетел на невидимую стену. Всё, что знал и не знал, смешалось в голове. В самом деле, чего он добивается? В их профессии нет никаких разрешающих удостоверений, нет ничего, а всё, что есть, – улики. А улики никто не приветствует, даже штатские их избегают, а уж профессионалы… Президенты, конечно, будут между собою договариваться. Но что делать ему, полковнику Акиндину? Может, для того чтобы они договорились, надо сейчас сгрести иностранные телелинзы под мышки и сигануть в окно с двадцатого этажа? Тут уж наверняка присвоят ему звание Героя России. Правда, посмертно – бедная Люси!

Полковник сделал решительный шаг к окну – а, пусть разбираются…

– Эй вы?! Послушайте моя, япона мать! Астероид Фантос-Масс, он на всех ещё летит! – досадуя, вскричал штабс-капитан Рыбников.

– Не Фантос-Масс, а Фантом, – поправил Дядя Сэм.

До чего же замечательный человек, этот «япона мать»! Остановил, увёл от греха, приходя в себя, подумал полковник и рассудительно предположил: наверное, наших людей наслушался и хотел сказать «Фантомас».

– Почему вы, русские, такие, всё вам кажется, что кто-то желает вас обидеть, наказать? – спросил Дядя Сэм. – Откуда такая подозрительность? (Он почувствовал перемену в настроении полковника.)

– По мне не судите о русских, я русский на одну треть, а на две третьих – помесь хохла с грузином.

– Я тоже на две третьих помесь афроамериканца с папуасом!

– Да вы что! – восхитился Агапий Агафонович. – Вот вы и ответили на свой вопрос. Ваш прапрадедушка папуас съел нашего путешественника Миклуху-Маклая, вот с тех пор мы и опасаемся – как бы вы нас не съели.

Дядя Сэм и Агапий Агафонович смеялись от всей души. Дважды в их веселье вмешивался штабс-капитан Рыбников, предупреждал: япона мать, астероид всё ещё летит, чем только добавлял веселья. Оказалось, что Дядя Сэм на одну треть француз, а полковник Акиндин души не чает во французском юморе. Так что после резкого неприятия друг друга и антипатии у них возникли приятие и симпатия.

– Говорят, у вас в Америке самая страшная кара – это за нарушение прав и свобод человека? За нарушение прав и свобод простого человека могут даже президента страны с работы выгнать. И якобы есть примеры, уже выгоняли. Не будем уточнять кого.

– Сейчас везде так – демократия, – сказал Дядя Сэм.

– Ну, не скажи, – возразил полковник. – Мы такой демократической вакханалии никогда не допустим. У нас глава страны может любого выгнать: и простого человека, и непростого, для него все равны. И у нас тоже есть примеры, уже выгоняли, и не раз.

– Что это за демократия, когда всё сверху, а не снизу, почему так? – удивился Дядя Сэм.

– Потому что у нас демократия суверенная, а наш глава страны, не будем уточнять кто, как раб на галерах, прикован к своему руководящему месту цепями. И не простыми, а цепями адамантовыми, как Прометей.

– Зачем, как раб, цепями? Моя не понимай.

– Затем, чтоб другим неповадно было лезть на его место.

– Неужто лезут?! Насколько мне известно, у Прометея живую печень орёл клевал и когтями рвал, а это похлеще раба на галерах, – заметил Дядя Сэм.

– Если бы один орёл – орлы! – невольно возвысил голос полковник, он вспомнил старлея Наумова и лейтенанта Кимкурякина. – Чуть зазеваешься, и они уже тут как тут, так и вьются, так и норовят тебя побольнее по носу клюнуть, а то и с места спихнуть.

Иностранцы недоумённо переглянулись.

Агапий Агафонович спохватился, что его занесло не туда, резко перевёл разговор: как получилось, что они ждали его возле кафе «Сталкер»?

Иностранцы и прежде не отличались бдительностью, а после стычки характеров их как прорвало. Напропалую делились информацией. Из которой, между прочим, выходило на полном серьёзе, что такой человек, как Агапий Агафонович (абсолютно земной и реальный, не доступный никаким силам звёзд), им как раз-то и нужен был для возврата в настоящее реальное время. У него какой-то особенный менталитет, совпадающий с вектором движения жизни, на который живые электромагнитные волны Земли всегда реагируют, потому что не могут не реагировать. И причём реагируют всегда в его пользу.

– О-хо-хо! – глубоко вздохнул Агапий Агафонович. (Знали бы эти иностранцы о проишествии в ресторане «Ермак» – ни за что бы не впали в подобное заблуждение.) Но переубеждать их не стал, по ходу дела хотел выяснить – что за субъекты под их личинами спровоцировали тогда драку в ресторане?

Между тем иностранцы удивляли его чем дальше, тем больше. Они были уверены, что сила вектора его реальности сломает и рассыплет в прах любые заграждения, разорвёт, а может быть, и взорвёт любой электромагнитный временной раздел, отделяющий будущее, и они окажутся в реальном времени.

Но более всего они рассчитывали на лабораторию, исследующую паранормальные явления, в которой компьютер-коллайдер, или Властелин колец, вылавливал из будущего не только мелкие предметы, но и подопытных обезьянок.

Слава богу, подумал Агапий Агафонович, тут у них были хоть какие-то шансы на успех. Но и здесь он промолчал. Главное качество работника СОИС – не перебивать людей, давать возможность высказаться полностью. А когда человек станет как выжатый лимон, то тогда уж конечно.

Они верили, они надеялись, что с помощью Агапия Агафоновича, имеющего доступ в лабораторию, смогут заново переформатировать свои телелинзы и как-то вернутся в реальное время. К тому же появились милые энергетические создания, действительно помогающие им не только оптимально использовать свои телелинзы, но и по-домашнему осваиваться в новом биопольном пространстве. Это их, иностранцев, весьма и весьма обнадёживало.

Здесь Агапий Агафонович позволил себе осторожно вмешаться. Попросил поподробнее остановиться на милых энергетических созданиях.

Иностранцы отозвались с готовностью. Было видно, что они буквально опьянены этими энергетическими созданиями. Особенно усердствовал Дядя Сэм. Впрочем, его речь намного лучше поставлена, чем штабс-капитана Рыбникова. Он просто взахлёб поведал о первой встрече.

– Потихоньку кручу окуляр, настраиваю резкость, а в круге, на белом фоне, как бы две мошки бодаются. Потом, сцепившись, замерли, а я кручу окуляры, приближаю этих козявок, чтобы получше рассмотреть. И вдруг стоп – скульптура «Рабочий и колхозница». Она в тёмно-синем лапсердаке – расстегнута на все пуговицы. А он – заросший мужчина в сосульчатом малахае и галифе поверх ботинок.

Дядя Сэм весело засмеялся, ожидал, что и полковник разделит его веселье, но полковник как-то весь ушёл в себя, словно перемножал в уме какие-то большие и немножащиеся числа.

– И что любопытно, – неистовствовал Дядя Сэм. – Крутишь окуляр – они, эти создания, ещё маленькие, как мошкара, а потом враз увеличиваются, увеличиваются и уже не в телелинзе стоят, а рядом с тобою. Стоят, а ты ничего не можешь понять. Потому что у тебя нет нужного жизненного опыта, чтобы привыкнуть к ним. Потому что ты смотришь здесь уже не глазами и слышишь уже не ушами, а всем своим биополем, заменяющим тело.

– В общем, так, господа демократы, – довольно резко и твёрдо перебил Дядю Сэма полковник Акиндин. – Теперь послушайте меня.

Он наконец-таки перемножил немножащиеся числа и употребил «демократы» только для того, чтобы потрафить иностранцам. На самом деле «господа бедолаги» здесь было бы уместнее. Но что поделаешь, «япона мать» всё ещё летит, надо действовать сообща, а иначе все вместе, и демократы, и недемократы, так и загнутся в этом светлом будущем.

И Агапий Агафонович всё, что знал, без утайки рассказал иностранцам. И не лукавя указал: всё замыкается на Бэмсике, на его информаторе из кафе «Сталкер». Так что сейчас пусть господа демократы постараются и с помощью телелинз закинут его в логово, где лжепредседатель комитета СОИС проводит своё очередное пагубное совещание. А уж он, полковник Акиндин, не подведёт, по рукам и ногам повяжет оборотня. Будьте спокойны, не таких фонвизиных скручивали в бараний рог.

Последнее полковник сказал для острастки самому себе – настраивался. И ещё предупредил, чтобы ни при каких завихрениях, настоянных на дальнегорских сеточках, иностранцы не вмешивались в акт задержания преступника индиго – здесь суверенная территория, Россия. К тому же ему известно, что рядом с оборотнем уже обретаются два его спецсотрудника. Кто-кто, а они уж точно милые энергетические создания и в случае чего помогут ему раздобыть нечто или, вероятнее всего, от мёртвого осла уши.

– В общем, пора, приступайте к телепортации, япона мать!

Агапий Агафонович незло ругнулся и по-военному чётко вначале припечатал свой поцелуй прямо под правый глаз Дяде Сэму, а потом – на лоб штабс-капитану Рыбникову.

Полковник Акиндин всегда всё делал с большим чувством, а потому и под глазом, и на лбу припечатанные поцелуи ещё долго светились, как своеобразные ордена. Но Агапий Агафонович уже этого не видел, он смотрел в окно, из которого едва не сиганул. Но и окна не видел. Он шёл в рукопашный бой изничтожать нечисть, и все его мысли были там. Так что, когда защёлкали включённые телелинзы и в треске молний пространство номера стало, как облако, комкаться и, поглощая предметы, исчезать, внезапно из клубящейся сердцевины марева раздался строгий голос полковника.

– Джавгета не трогать, он мой!

Иностранцам было недосуг разбираться – кто такой Джавгет?

Откуда-то сверху послышался шум как бы железного ветра или приближающейся допотопной электрички. Он нарастал, подавлял сознание и наконец исчез, рассеялся, и вместе с ним исчезли выдающиеся Гарвардские изобретатели индиго.