Текст книги "Псы Господа"

Светлов вышел из магазина. Удушливая дневная жара немного спала, но воздух был неподвижен. Жар поднимался теперь от прогретой земли. В то, что где-то совсем недалеко есть ледяное озеро, в котором мог утонуть Петр, верилось с трудом. Да и в версии своей Светлов начал сомневаться. Не сложил ли он действительно мозаику из неверных кусочков? Не откинул ли что-то важное – заранее решив, какой именно узор должен получится? Не чересчур ли самонадеянно взялся за дело?

Теперь предстояло решить, и решить быстро, – в каком направлении двинется дальнейшее расследование. Что выбрать: обстоятельный допрос Веры или визит на озеро? И то, и другое сегодня не успеть, как ни старайся.

Пожалуй, Вера знает не так уж и много. Хотя и того, что знает, хватило, чтобы преизрядно напугать женщину… Как источник информации Казимир Новацкий предпочтительнее. Вопрос в том, как построить разговор… Что спросить? «Здравствуйте, Казимир Петрович, не вы тут случайно девушек в русалок превращаете?» «Нет, не я…» – ответит тот. И дальше что? А то – будет он, Саша Светлов, выглядеть полным кретином… Не факт, что объявление в газете – дело рук старика. Наверняка скажет, что телефон зарегистрировал на свою фамилию по просьбе случайного собутыльника – мол, паспорта у того по каким-то причинам не оказалось… И поди проверь. Ну что же, придется спрашивать так, чтобы старик говорил правду, одну лишь правду и ничего кроме правды…

Светлов аккуратно сложил бумагу с нарисованным Верой планом и засунул в карман джинсов. Надо будет сверить изображенный продавщицей маршрут с картой местности, хранящейся в персике, а то ведь березы-то все друг на друга похожие, заплутать в здешних болотах недолго…

Размышления Светлова прервал капризный голос.

– Отстань, надоела!

Он оглянулся.

По улице шли двое – мать и дочь, очевидно. Девочка шла впереди, мать сзади.

Он пригляделся – ба, знакомые всё лица! Именно эта парочка ехала в соседнем купе, когда он возвращался в Питер. Женщина не узнала Светлова. Проходя мимо, скользнула грустным взглядом. Снова обратилась к девочке:

– Машенька, скушай гранатик, а? – И протянула девочке плод.

Та скривилась.

– Опять? Кислы-ы-ы-й!!

– Тебе полезно, доченька. Скушай. Давай почистим…

Следя, как они удаляются, продолжая препираться, Светлов вдруг задумался: а где же Вера? Сколько же времени надо, чтобы запереть невеликую сельскую лавку и включить сигнализацию – если, конечно, такая роскошь тут имеется…

Подошел к двери, подергал – заперто. Изнутри – похоже, на засов или врезной замок. И как это понимать? Выйти на крыльцо и проскользнуть мимо Светлова незамеченной Вера не могла, он совсем ненадолго отвлекся на мать с капризной дочкой… Пожалела о своем обещании и заперлась внутри от Светлова? Глупо… Скорее ушла через второй выход – помогая затащить коробки в подсобку, он мельком видел ведущую на улицу дверь.

Светлов быстро обошел дом. На двери подсобки висел амбарный замок. Кажется, полчаса назад его не было… Александр напряг память, восстанавливая весь эпизод, показавшийся тогда незначительным. Точно – замка не было! Вера тогда отодвинула засов, и выбросила наружу две опустевшие коробки из-под тушенки – вон они до сих пор валяются… Значит, замок повесила Вера – и ушла задворками, незаметно для Светлова.

У-ф-ф… ладно хоть эта загадка прояснилась быстро, а то два таинственных исчезновения в один день – явный перебор. А причины, по которым Вера столь кардинально и быстро изменила намерения, она объяснит, никуда не денется.

Однако вопрос с ночлегом остался открытым. Впрочем… Почему бы, собственно, не воспользоваться гостеприимством деда Викентия, сославшись на внучку? Коли уж она смылась, не отменив приглашения… Дорогу к дому дедули, надо думать, любой покажет. А не захочет показать – сделаем так, чтобы захотел.

Глава 8. ПУТЬ ПРОФЕССИОНАЛА – VIII
Лесник, деревня Щелицы, 06 июля 1999 года

Неизвестно, за кого принимали их внушительную автоколонну жители Щелиц и что думали по этому поводу. Несколько джипов, «уралы»-кунги, забитые снаряжением, фургон, ощетинившийся антеннами и напичканный РЭБовской аппаратурой… Плюс рефрижератор – внешне похожий на машины, перевозящие замороженные продукты, а внутри… Внутрь сотрудникам ГИБДД лучше не соваться, особенно когда добыча попадет в ячейки криокамер.

Милицейский «Москвич» и сидевший в нем капитан Смуров, призванные придать некую официальность операции, со своей задачей явно не справлялись, – на общем фоне были попросту незаметны.

Алладин, к удивлению Лесника, сочинить для аборигенов хоть какую-то легенду не озаботился. Объяснил:

– Тут не город, тут менталитет особый… Власть любую боятся панически, даже кто никакой вины за собой не знает. Что поделать, не дожили еще до гражданского общества, до понимания, что и власть может быть не права, и тогда с ней вполне можно судиться. Как двести лет назад перед капитаном-исправником в струнку тянулись, так и теперь перед участковым тянутся. Ну, прикатили казенные люди, ну схлынули без урону – меж собой посудачат, да и забудут. А в райцентр запросы слать: кто да зачем? – и в голову не придет…

Лесник после короткого размышления признал правоту коллеги.

И в самом деле, лежала на местных жителях некая невидимая печать вырождения, и не только в повальной алкоголизации тут дело… Так уж получилось, что большая часть работы полевого агента Лесника проходила восточнее Урала, в Сибири. Вроде и пьют там по деревням не меньше, но… Но люди другие. И в речи, и в манерах достоинство чувствуется. Здесь же… Здесь таким и не пахнет – если не считать достоинством пьяный гонор, который поутру всенепременно сменяется похмельной униженностью. Может, в том дело, что, со старых веков начиная, – шли своей волей за Урал-камень самые дерзкие и отважные, кому по домам не сиделось? Да и потом, в ссылку и на каторгу попадали в Сибирь людишки всякие, но в основном не робкие и не смиренные. Опять же помещичьего землевладения в таежных краях от веку не было – и, соответственно, привычки шапку ломать перед барином… А в медвежьих углах северо-западного Нечерноземья прозябают аутсайдеры естественного отбора. Рождаются, понятное дело, и у них порой дети, достоинством не обделенные и способные на поступок – да не задерживаются, уезжают. Любая среда выталкивает инородные тела.

Завершил свои размышления Лесник неожиданным выводом: идея добиться жизненного успеха посредством утопления в Сибири успеха бы не имела. А вот здесь сработала…

За кого принимали жители Щелиц заполонивших деревню «казенных мужчин» – неизвестно. Но Тамара, похоже, не сомневалась ни секунды – причиной для сего нашествия послужило не что-нибудь, а лишь ее водочный бизнес. А поводом стал донос злейшей конкурентки, Марьяны-самогонщицы, – догадки свои бизнес-леди деревенского разлива озвучила громко, возмущенно и нецензурно. После чего – фактически без паузы – на удивление спокойно предложила после составления протокола съездить на другой конец деревни, вместе с ней и понятыми. Чтобы, значит, вдругорядь из города не мотаться, не жечь лишний раз бензин. А уж сараюшку, где Марьяна скрывает орудие производства, она, Тамара, покажет.

Вероятно, посчитав молчание незваных гостей за согласие, водочная королева окрестностей поинтересовалась вовсе уж деловито: за какую разумную сумму ей вернут конфискованный товар? Сами ведь, понятно, пить не смогут, не те у городских желудки…

Однако ростки взаимопонимания тут же увяли – едва Тамара обнаружила, что Лесника с Алладином не интересуют ни ящики с водочными бутылками, ни канистры с техническим спиртом. Интерес гостей к Петру-шоферу был непонятен – а значит, заведомо опасен. Губы женщины сжались плотно, как створки ракушки.

– Не знаю никакого Петра! – буркнула Тамара. Уселась на лавочку, скрестила руки на груди и замолчала. Всем видом показывала: хоть пытайте, ничего не скажу. И проигнорировала намеки на то, что запасы паленой водки и ингредиентов для ее приготовления можно выкупить не за деньги, а за информацию.

Вот вам и менталитет… Лесник удивился. Алладин тоже – не могло быть в отношениях его агента с этой торговкой ничего особо криминального. Возил ей спирт из города, конечно, – так ведь от водочного бизнеса Тамара не отказывается и не открещивается. Что-то здесь не так…

Пытать ее не стали. Не от избытка гуманизма, хотя времени искать психологические подходы не было. Но и прятать то, что остается от человека после самого жесткого варианта экстренного потрошения, – тоже затрата времени. Использовали шприц с правдорезом.

И тут пришлось удивится еще раз: женщина продолжала отрицать знакомство с Петром. Равно как и факт ночевки у нее человека с приметами Светлова.

– Гипноблок, – покачал головой срочно вызванный Костоправ. – Здоровенный, как железобетонная плита. Суггестор экстра-класса может что-нибудь и сделает, недели за три кропотливой работы…

– Странно, – сказал Алладин Леснику чуть позже, наедине. – Если что-то ей сногсшибательное известно, отчего стандартным способом не воспользовались? К чему такие сложности?

Действительно, странно. Стандартным способом зачистки концов здесь, в Щелицах, стал выстрел в голову. Не только три женщины в увенчанной антеннами избе, но и Анна, с которой агент Алладина полгода прожил во внебрачном сожительстве, погибла именно так… А уж она-то наверняка имела куда больше информации о сожителе, чем подпольная торговка.

– Как бы этот гипноблок чего большего не скрывал, – задумчиво сказал Лесник.

– Примем меры, – сумрачно ответил Алладин.

Меры приняли. Тамара получила инъекцию успокаивающего и без протестов расположилась в зарешеченном отсеке одного из кунгов. Ладно хоть не в криокамере рефрижератора. Первый трофей, совсем не радующий.

Обыск дома никаких интересных результатов не принес – если, конечно, не интересоваться технологией подпольного разлива псевдоводки и относительно работоспособными конструкциями из трех сломанных телевизоров.

Однако находка, заставившая призадуматься, состоялась-таки. Не здесь – в избе, где три женщины (ныне мертвые), отвечали (покуда были живы) на звонки граждан и гражданок, привлеченных рекламой в «Магическом вестнике». Содержимое найденного в подполе тайника заставило Лесника удивленно присвистнуть…

– Шлем Барченко… – удивился Алладин ничуть не меньше коллеги. – Антиквариат… Из музея, небось, скомуниздили.

– Там, в музее, один экземпляр, – ответил Лесник, так и этак рассматривая странную находку. Вернее, находок оказалось ровно три: два глухих, закрывающих лицо шлема, напоминающих амуницию астронавтов – но не настоящих, а персонажей фантастических фильмов докосмической эры. И футляр-укладка с девятью Дыевыми ножами – этот обыденный (для инквизиторов, конечно) предмет особого интереса не вызвал.

Алладин продолжал настаивать на музейной версии:

– Из запасников, значит. Где еще такой раритет откопаешь?

Разумеется, он имел в виду не Эрмитаж, и не Русский музей, и не другое заведение схожего плана, несущее в массы искусство и культуру – но жутковатый спецмузей Инквизиции, осмотр экспозиций которого не рекомендован людям со слабыми нервами.

Лесник закончил изучение. И покачал головой.

– Не то… Ты тот шлем в руках держал?

– Зачем? – удивился Алладин. – На витрине видел, через стекло.

– А мне доводилось. Там полимеров нет, кожа да алюминий. А тут посмотри на подголовник – пластик. Хотя это не так важно – в конце концов, могли и заменить обветшавшую кожу. Но ты вот сюда взгляни… Лесник повернул шлем затылочной частью.

– Ну, разъём… – не понял Алладин. – Там, где и полагается.

– Совсем другой, чем на старом шлеме. Тот разъём был круглый и раза в три больше, чем этот, и штырьки другие – куда толще и длиннее. А тут крохотные, и сам разъем плоский. Современная штучка.

– Убедил… – не стал спорить Алладин.

Действительно, в ходе модернизации старого шлема трудно заменить разъем на отличающийся по форме и размеру. Заменить незаметно вообще невозможно – отверстие для него формуется еще перед отливкой заготовки.

Вывод прост: кто-то в наши дни активно использует (или по меньшей мере изготавливает) разработку ученого-мистика Барченко, в 20-е и 30-е годы двадцатого века весьма известного узкому кругу людей. В те времена Барченко активно пытался применить самые современные методы для исследования вещей, напрочь отрицавшихся тогдашней наукой. И кое-кто заинтересовался его идеями – кое-кто из людей, стоявших у власти в стране, объявившей воинствующий материализм государственной доктриной… Господа материалисты удивительно падки на мистику, стоит лишь облечь ее в научную терминологию.

Шлем, получивший имя своего создателя, предназначался для опытов по передаче мыслей на расстояние – при помощи технических устройств.

– Боюсь, из той мини-АТС не только блок памяти вывинтили, – предположил Алладин.

Лесник согласно кивнул.

– Вполне возможно. Усилители и передатчики занимали в лаборатории Барченко здоровенные шкафы, нашпигованные радиолампами, – а при нынешней элементной базе можно их собрать в такой вот коробочке.

И Лесник показал разведенными пальцами – в какой.

Дыевы ножи, показавшиеся беглому взгляду Лесника самыми обычными – при ближайшем рассмотрении выглядели иначе. Почти такие же – но другие. Очень похожие – но другие. Даже рукоять – на вид совершенно стандартная, деревянная – лежала на руке как-то непривычно.

Он вынул свой нож из вшитых внутри рукава ножен, приложил к трофейному. Так и есть – клинок чужого оружия на пять-шесть миллиметров длиннее, и зубья отстоят от него под чуть более пологим углом.

Алладин следил за его манипуляциями вполглаза, продолжая изучать шлем.

– Не наш нож, – констатировал Лесник.

– Может и наш, – не согласился Алладин. – Нынешняя модификация не первая и не единственная. Может, мы таких уже не застали… Да и вообще, Дыев нож – след в никуда. За тысячу с лишним лет кто только их не использовал… Кучу версий можно придумать. Например, не все секретные подразделения Синода оказались свое время под крылом Конторы – кто-то уцелел и умудряется продолжать свое дело до сих пор, в изоляции…

– Не там, так тут засветились бы. Не верю…

– Да я и сам не верю… Так, для примера. Версия попроще – кто-то из зарубежных коллег влез на нашу территорию. Тоже для примера. Потому что нож ножом, а вот шлемы Барченко использовала одна-единственная организация. Даже в Трех Китах с ними повозились недолго, да и отложили. Лишь один экземпляр в музее остался.

Название пресловутой организации знали оба – поскольку когда-то вместе изучали одни и те же учебники истории. Весьма специфичной истории, освещающей невидимую миру войну, не затихающую уже не одну сотню лет.

Первым произнес название Лесник:

– Ты хочешь сказать, что мы столкнулись не с тайным противостоянием филиала и управления? Что спустя столько десятилетий снова всплыл Спецотдел…

Дела минувших дней – V
Спецотдел. 1921-1938 годы

За долгие семнадцать лет созданную Бокием структуру именовали по-всякому – но знающие люди говорили всегда попросту: «Спецотдел» – так, словно пишется это слово с большой буквы.

Официальных же названий было множество. С мая 1921 года, с момента возникновения, и до февраля 1922-го – восьмой спецотдел при коллегии ВЧК. Затем, до ноября 1923-го – спецотдел при ГПУ, уже не имеющий номера. Затем, почти одиннадцать лет, до июля 1934-го – спецотдел при ОГПУ, – эти годы оказались лучшими для Спецотдела, и для его бессменного руководителя Глеба Бокия.

В 1934-м ОГПУ трансформировалось в НКВД, а Спецотдел перешел в ведение главного управления государственной безопасности – где вскоре для него начались нелегкие времена. Уже в конце 1936 отдел утерял приставку «спец-», став просто девятым отделом ГУГБ – а такая потеря, на вид пустячная, влекла за собой ощутимый удар по статусу и привилегиям. На сотрудников Бокия стали косо поглядывать в коридорах Лубянки.

Впрочем, косо поглядывали на них всегда. Еще в двадцать первом году член коллегии ВЧК Вася Фомин – здоровенный как бык бывший пролетарий (пудовые кулаки, неизменная косоворотка, бритый наголо череп) не раз басил: «Что за спецотдел такой? Я как понимаю: собрались у Бокия спецы всякие – да и отделилась. От народа отделилась, от партии, от товарищей боевых своих…».

Глеб Бокий, потомственный дворянин и сын действительного статского советника, обучавшийся в Петербургском Горном институте, в споры с бывшим молотобойцем предпочитал не вступать. Да и боевым товарищем его не считал.

По злой иронии судьбы, расстреляли их с Фоминым одновременно – в 1938-м. Тогда же прекратил существование и Спецотдел. Прекратил существование в самом буквальном смысле: не был вновь переименован или расформирован – сотрудников физически уничтожили. Всех. До последнего человека.

* * *

А началось все не в двадцать первом, и даже не в семнадцатом – значительно раньше, когда юный студент Глеб Бокий (многие приятели еще звали его по детской привычке Глебчиком) познакомился с очень интересными людьми. Свой первый сеанс инвольтации – не слишком-то веря, считая разновидностью салонной игры – он провел раньше, чем узнал вкус спиртного. Провел под руководством Павла Мокиевского, известного гипнотизера и мартиниста. Инвольтация, к великому удивлению Глебчика, увенчалась полным успехом…

Потом было многое – увлечение марксистскими идеями, и вступление в партию, и двенадцать арестов, и полтора года в одиночке… И – после пятнадцати лет жизни, отданных ни на йоту не приблизившейся революции – глубокое разочарование в скучной подпольной возне и в трескучих архиреволюционных фразах; потом революция таки грянула, нежданно и негаданно, и забросила многих на самый верх, и тридцатисемилетний Глеб попал в их число: заседал в коллегии ВЧК, рядом с Дзержинским и Лацисом, Менжинским и Аграновым, Фоминым и Артузовым… Что тоже стало увлечением, и тоже недолгим: оказаться среди тех, от чьих имен многие испуганно вздрагивают – да и не считают их человеческими именами, словно Дзержинский или Агранов никак не могут быть людьми, сотворенными из слабой и смертной плоти – но алчными демонами, выброшенными кровавой волной из своей преисподней… И его тоже считали демоном, и при звуке его имени тоже вздрагивали… Потом прошла и эта увлеченность – началась работа, тяжелая, изматывающая, он стал грамотным профессионалом, и руководил многими контрразведывательными операциями – иные из них вошли в учебники, по которым учат в школах, не украшенных вывесками. Потом его именем называли улицы и корабли, колхозы и школы… Потом была смерть – страшная в своей нелепости.

Но всегда, до самого конца, до выщербленной пулями подвальной стены, Глеб Иванович Бокий оставался верен своей юношеской страсти – познанию тайных, с трудом постигаемых разумом искусств и умений. Работа в руководстве ВЧК-ОГПУ давала много возможностей – и Бокий сумел использовать их в полной мере.

* * *

Его звездным часом стал доклад на заседании ЦК суженного состава – в ноябре 21-го.

Провести этих ничтожных людишек, ставших волею судьбы властителями огромной страны, оказалось проще простого. Потрясенные внезапным ударом, превратившим полного сил Старика в пускающие слюни слабоумную развалину – они были готовы поверить чему угодно и кому угодно. Достаточно оказалось втолковать им, сколько людей, посвятивших жизнь штудиям запретного знания, владеют тайнами – или обрывками, кусочками, фрагментами тайн. Тайнами незримого управления людскими телами и душами, тайнами, позволяющими прозревать будущее и изменять настоящее, тайнами чудесных исцелений и не менее чудесного уничтожения физически недоступных врагов…

И тайнами запредельного долголетия, даже бессмертия.

Пассаж про бессмертие он не стал выделять в ряду прочих загадок мироздания. И без того знал – клюнут. Сиделка в Горках, вытирающая Старику постоянно текущие слюни, – аргумент весомый. Мировая революция – процесс непростой и куда как длительный, руководить ей лучше всего, запасшись запредельным долголетием. А то и бессмертием…

Конечно, развивал свою мысль Бокий, в этом деле хватает как искренне ошибающихся, так и шарлатанов, выманивающих деньги у доверчивой публики. Хуже того, шарлатаны на виду, в центре внимания – а люди действительно серьезные избегают ненужного любопытства толпы. Так кто же, как не ВЧК, может просеять страну мелким ситом? Отделить зерно от плевел, золото от пустой породы? Сложить в единую мозаику разрозненные кусочки тайн, зачастую принадлежащих людям, не знакомым друг с другом?

Конечно же они клюнули. В душе Бокий презирал их и смеялся над ними. Не за то, что поверили – его вера и убежденность была не меньше. За то, что решили, будто найденные сокровища и в самом деле достанутся им…

Спецотдел, созданный поначалу на чистом энтузиазме Бокия, получил неограниченные права и самые широкие полномочия. Книги – самые редкие, самые уникальные – изъятые из разоренных библиотек и хранилищ. Оборудование, конфискованное в тайных лабораториях – заставлявшее порой изумленно ахать профессоров и лучших инженеров. Ритуальные предметы самых экзотических религий, годами пылившиеся в запасниках музеев. И люди… Люди, попавшие под покровительство Спецотдела, могли как угодно относиться к Советской власти и коммунистическим идеям – им прощалось всё. Но горе было отказавшимся сотрудничать с Бокием и получившим клеймо «буржуазный мистик». Такие конкуренты не заживались.

Изредка все же приходилось бросать косточку вождям мировой революции, алчущим бессмертия. Но они были согласны ждать долго – после того, как Бокий вернул способность к речи и движениям Старику, вернул при помощи секрета, выпытанного у умирающего Бадмаева.

С тех пор они не торопили и не подгоняли – даже после смерти Старика. Бокий прекрасно знал, что сотворивший недолгое чудо эликсир вскоре прикончит пациента, – но знал это и триумвират первых людей страны, давший согласие на эксперимент…

С тех пор они – включая и тех, кто раньше на словах демонстрировал скепсис – свято верили Бокию. В душе он смеялся над ними.

* * *

Профессор-нейрофизиолог и по совместительству писатель-мистик Александр Барченко считал революцию крушением всех идеалов и ценностей. Кровавым, как он выражался, кошмаром современности. Но сгинуть в этом кошмаре с клеймом «буржуазного мистика» не желал…

Он сам пришел к Бокию в 1924-м.

* * *

Конвоиры дивились: впервые на их памяти арестант смеялся, спускаясь по лестнице расстрельного подвала. «С ума попятился», – говорили друг другу, не стараясь понизить голос. Без пяти минут трупу какая разница?

Глеб Бокий спускался в расстрельный подвал.

Смеясь…