Текст книги "Псы Господа"

7.

Радиосвязь восстановилась, когда Лесник уже окончательно потерял надежду поговорить с Алладином. Но помехи вдруг исчезли, как не бывало.

– Мы в Беленькой, – сообщил коллеге Лесник. – Твой потеряшка нашелся – приехал сюда под вечер, на мотоцикле, один. Остановился на ночлег у какого-то старичка. Где Незабудка, неясно… Я на контакт не выходил, и работать ему ничем не помешаю, держимся с Костоправом поодаль. Что у вас с озером?

Алладин помолчал, осмысливая информацию. Сказал с сожалением:

– Пошел Светлов по ложному следу… А на озере мы очень интересную дичь за хвост ухватили…

Вот как, подумал Лесник. Значит, Улим и в самом деле тут не при чем? Спросил:

– Подъехать? Помощь нужна?

– Сами справимся… Решил проработать побочные линии, так прорабатывай. Светлова я утром заберу, на глаза ему не показывайтесь, пусть отдохнет спокойно, завтра ему предстоит потрудиться… Всё, до связи.

За мгновение до того, как связь оборвалась, Лесник услышал в наушнике нечто вроде отголоска взрыва. Странно… Алладин глушит свою «дичь» взрывчаткой? А в остальном всё ясно и понятно. Оперативный отдел СЗФ провел операцию, пока Лесник с Костоправом отрабатывали побочные линии – неважные, и, по большому счету, никому не нужные. Так, по крайней мере, всё будет выглядеть на бумаге. А выход на сцену прима-балерины – суггестора Светлова – запланирован на завтра. Дичь, надо понимать, к тому времени приведут во вполне безопасное состояние. Но честь последнего выстрела будет принадлежать именно господину суб-аналитику…

8.

На берегу горел костер. Русалки держались от него поодаль, на самой границе тьмы и освещенного пламенем круга.

В центре стояла лишь одна женщина – толстая, бесформенная, разительно непохожая на стройных и гибких мавок. Ирина узнала ее – с трудом, но узнала: дамочка из поезда, мамаша капризной девочки… Мама с дочкой сошли вместе с ней, в Плюссе, а потом… Странно, но что было потом, Ира не могла вспомнить. Наверное, они попали сюда, на озеро, вместе… Но как, каким образом добирались – ни малейшего воспоминания…

– Вот она, любовь-то материнская… – негромко сказала лобаста. – И дочку утопить не забоялась, и сама ж ей нынче подставится… А девочка здоровой станет. Будет жить-поживать, да мамку вспоминать…

Ирина сначала не поняла. А поняв – не поверила. Смотрела на женщину недоуменно… Мать убила дочь?! А теперь хочет сделать из нее, воскресшей, убийцу?!

«А разве ты лучше?!» – спросил с брезгливым интересом внутренний голос – очень напоминавший голос Хозяина. «Я не такая! Не такая!» – хотелось ответить Ирине, ответить громко, вслух, хотелось прокричать, проорать… «Я решала за себя! Только за себя!!!»

«И за того, чью жизнь придется отдать», – мягко напомнил голос. И добавил: «Ну что, Машута, делай, что должно!»

Только через пару секунд Ирина поняла, что сказано это вслух – Хозяин подошел незаметно, неслышно. Затем она увидела Машу, появившуюся в круге света… Ее узнать было еще труднее, чем мать. Толстенькое, рыхлое тельце стало сильным и гибким, пусть еще и не совсем женским, телом девушки-подростка: стройное, ни излишнего жирка, ни излишней худобы, ни единого возрастного прыщика… Чуть обозначенные грудки увеличились, округлились, в движениях вместо былой резкости и угловатости появилась плавность… А походка? Ира помнила, как ковыляла девочка по вагону поезда: нелепо выворачивая ступни носками внутрь. Сейчас же юная мавка шагнула вперед поступью королевы… Жалкие белесые хвостики – косички Маши – превратились в копну волос, отливающую медью.

Ирина мимолетно пожалела, что еще не видела себя в зеркале. В настоящем хорошем зеркале. Только отражение в воде…

Девочка, похоже, не понимала ничего: что произошло с ней и что происходит вокруг, что хотят от нее собравшиеся. Смотрела остекленевшим взглядом в одну точку и не спешила как-либо реагировать на слова Хозяина. Мать потянулась было к ней, но затем отдернулась, закрыла лицо руками….

Ее стоило пожалеть – но ни капли жалости Ирина не ощутила. Наоборот, в ней нарастала ненависть – к женщине, к ее дочери, к Хозяину, заставившему смотреть на эту сцену. И к себе… К себе в первую очередь…

Хозяин подошел, обнял толстуху за обнаженные плечи, сказал ласково:

– Ты не боись, я ж не изверг какой… Тихо помрешь, спокойно, словно спать легла да не проснулась…

Не меняя ровного, успокаивающего тона, он сделал резкое движение рукой – и придержал, опустил на траву обмякшее женское тело.

Затем поднял что-то, лежавшее чуть в стороне от костра – Ирина пригляделась: топор!

Хозяин подошел, сунул Маше топорище в руки. Она взяла, стиснула машинально – взгляд оставался абсолютно отсутствующим. Старик молча смотрел на нее, затем легонько подтолкнул к телу матери…

Ирина зримо представила, как взметнется топор, с каким звуком опустится на живую плоть, как кровь потоком хлынет на траву… И почувствовала дикое возбуждение – такое же она чувствовала вчера, когда стиснула в зубах трепещущее тело щуки. И сегодня – когда подкралась в прибрежных водорослях к толстому, ленивому лещу… Показалось, что во рту вновь ощущается вкус крови.

Маша медлила. Возбуждение Ирины нарастало. Хотелось крикнуть: скорей, скорей!

– Не-е-е-е-т!!! – дикий вопль девочки прорезал ночную тишину. Швырнув топор под ноги к старику, она стремглав бросилась к берегу. Послышался громкий плеск. Ирине захотелось взвыть…

Хозяин не выглядел смущенным или раздосадованным. Пожал плечами, сказал, обращаясь к остальным:

– Не хотит, так не хотит, неволить не стану… Ежли кого другого в положенный срок приищет, так тому и быть… А не приищет – знать, не судьба. Ну а коли всё так обернулось, кому-то из вас облегчение вышло…

Он кивнул на женщину, так и не пришедшую в себя. Обвел взглядом русалок.

– Ну? Кто?

Ирина быстро шагнула вперед – совершенно неожиданно для себя, словно кто-то подтолкнул в спину.

– Я!

Глава 13. ПЕРЕСЕЧЕНИЕ ПУТЕЙ – IV
Озеро Улим, 06-07 июля 1999 года

1.

И все-таки в бутафорском домишке нашлось кое-что настоящее. Доски пола не были приколочены, попросту лежали на опорных балках – подняв их, бойцы Алладина увидели утоптанную землю – ни подпола, ни какого-либо подобия фундамента у халупы не оказалось, нижние венцы сруба были положены прямо на берег…

На земле серел бетонный прямоугольник, занимавший не менее половины площади пола. В центре – металлический круглый люк, около полутора метров в диаметре. Ручек, штурвалов и прочих приспособлений, служащих для открывания, снаружи на люке не было. Надо думать, секретный лаз открывался лишь изнутри, после условного сигнала.

Увидев находку, Алладин понял: оно, то самое, от чего его внимание так старательно отвлекали…

Готовясь к акции, он, казалось, предусмотрел всё. Но газовый резак взять не додумался. Пришлось взрывать – осторожно, дозируя взрывчатку малыми порциями. Когда на связь вышел Лесник, первый круговой заряд – тоненькую и длинную, из пластита скатанную колбаску – как раз уложили по стыку металла и железобетона.

Услышав, что Светлов нашелся, Алладин облегченно перевел дух. Опасение, что парня придется с боем спасать из подземелья, не сбылось. Пусть уж приезжает сюда утром, когда неприятных сюрпризов гарантированно не останется. Пока же бойцы рассыпались по окрестностям, пытаясь отыскать потайные выходы или вентиляционные отверстия. Вооруженные мощными фонарями аквалангисты исследовали озерцо в поисках выходов подводных. Покамест ничего не находилось…

Через полтора часа Алладина вновь позвали к рации (и люк, и окружающий его железобетонный монолит оказались гораздо толще и прочнее, чем представлялось).

– Твой протеже отправился на позднюю прогулку, – сообщил Лесник будничным тоном. – И до сих пор не вернулся.

– На озеро? – быстро спросил Алладин.

– Мы, согласно инструкции, на хвост к нему не садились. Немного поработали с аборигенами… Результат крайне интересный. Костоправ утверждает, что каждый, с кем мы беседовали, имеет следы суггестивного вмешательства. Восемь человек. Причем последние четверо – совершенно случайные люди, взяты как контрольная группа…

Лесник провокационно замолчал, предоставляя Алладину самому делать выводы.

А какие тут могут быть выводы? Или у Костоправа поехала крыша, или… Второе «или» Алладин представлял с трудом. Наложение гипнограммы – дело тонкое, кропотливое, основанное на индивидуальном подходе к клиенту. И весьма изматывающее для суггестора, требующее отдыха, восстановления сил. Массовое же внушение ненадежно, и у значительной части аудитории вызывает эффект, далекий от задуманного. Достаточно вспомнить людей, которым пришлось серьезно лечиться после печально знаменитых оздоровляющих сеансов Кашпировского… Деревня, сплошь населенная креатурами, пусть даже первого уровня, в понятия Алладина не укладывалась… Проще посчитать, что у Костоправа съехала крыша. Или что Лесник занялся дезинформацией. И все же…

Все же Алладин сказал то, что ему очень не хотелось говорить:

– Лесник, ты там… В общем, посмотри, что на этом Улиме творится. И за Светловым пригляди… На всякий случай.

Он не стал говорить, что в безымянном лесном озерце не обнаружено живности, не внесенной в зоологические справочники. Но по завершении разговора приказал плюнуть на осторожность и разнести к чертям бронелюк, не жалея взрывчатки.

2.

Небо в крошечном прямоугольнике как бы окошка медленно светлело, утро подкрадывалось незаметно. Утро, которое станет последним в жизни Саши Светлова – если он не сумеет или не успеет перетереть свои путы о лезвие лопаты. О тупое и ржавое лезвие. Чем его, интересно, связали? Не веревка, что-то плоское, но длинное, куда длиннее брючного ремня… Вожжи? Возможно…

Смешно – на пороге третьего тысячелетия оказаться связанным вожжами… Но скоро станет не до смеха.

Итак, лопата… Конечно, серп или коса лучше помогли бы задуманному – но, разворошив ногами сельхозинвентарь, наваленный в углу небрежной грудой, ничего похожего Светлов не нашел.

Он поддел лопату кроссовкой, отодвинул ее по земляному полу в сторону. Неловко опустился рядом, попытался нащупать за спиной черенок. Пальцы, обильно вспотевшие, постоянно соскальзывали.

Так, готово… Теперь надежно зажать ногами… Полчаса точных движений – и веревка не устоит.

Всё оказалось не так просто.

Зажатый между коленей черенок постоянно норовил выскользнуть, плечи ныли, запястья были исцарапаны в кровь, тело занемело от неудобной позы.

В отдушину под потолком постепенно вползал рассвет. За дверью сарая вроде бы послышались шаги, затем в отдалении раздались невнятные голоса, слов он не разобрал. Но отпереть замок никто не спешил. Светлов ускорил свои попытки. И веревка (вожжа?) поддалась им!

Но связывали его люди предусмотрительные – на каждом витке пут был затянут отдельный узел. Александр лихорадочно воевал со вторым витком, с недоумением прислушиваясь к странному звуку, доносившемуся снаружи: Тук! Тук! Тук!

Что-то железное регулярно и равномерно ударялось о дерево.

Мелькнула паническая мысль: гроб! Они сколачивают ему гроб!

Ерунда, конечно, – мертвецам, утопленным в озере или зарытым в лесу, ни к чему деревянные костюмы, но Светлов не мог отделаться от дурацкого предположения…

Со вторым витком ему повезло – старые вожжи оказались в том месте не то надорваны, не то изрядно протерты – и поддались усилиям гораздо быстрее. Да и Александр несколько приноровился к нудной работе.

Осталось два витка. Всего два… Целых два… Он должен успеть… Должен! Обязан! Потом еще несколько секунд – размять кисти, восстановить кровообращение. И достойно встретить вошедших. Никакого дон-кихотства, никаких обездвиживающих ударов – первому же лезвием по горлу, инструкторы недаром говорили: всегда старайся пустить кровь: она, даже из пустячной раны, деморализует, – как самого пострадавшего, так и его соратников…

Сталь нагрелась от непрерывных быстрых движений, запястья припекало, но Светлов не обращал внимания – потому что разошелся третий виток, и он понял: всё у него получится!

Стук железа по дереву прекратился неожиданно. И почти сразу лязгнул замок. Светлов застонал от несправедливости, неправильности происходящего… Стон прозвучал тихий, жалобный, похожий на скулеж побитой собаки.

Первым вошел старый знакомый – депутат в щегольских кирзачах. И сразу сообразил, чем тут занимается пленник.

– Во гни-и-и-ида! – воскликнул бородач с ненаигранным возмущением – словно Светлов и впрямь ответил самой черной неблагодарностью на искреннее гостеприимство хозяев. И Сергей Егорыч тотчас же пустил в ход свой печально знаменитый сапог.

Пинок! Второй! – лопата отлетела в одну сторону, Александр откатился в другую. Занемевшее тело почти не почувствовало боли, гораздо сильнее оказалась обида: совсем чуть-чуть ведь не успел, совсем чуть-чуть…

Парень, вошедший вторым, тратить время на возмущение не стал – походя пнув Светлова по ребрам, присел рядом и быстро восстановил целостность пут, воспользовавшись длинным, до сих пор не задействованным концом вожжей.

Этот персонаж тоже показался знакомым – точно, именно его Александр видел в деревне выходящим из магазина, – и еще удивился тогда профессионально накаченной фигуре.

Старик – невысокий, бородатый – появился в сарае как-то незаметно. Молча стоял у стены, губы кривила нехорошая ухмылка. Интересно, это он был ночью у озера? Очень похоже на то…

Накачанный парень – Светлов про себя окрестил его «спортсменом» – закончил возиться с новыми узлами, поднялся на ноги.

– Отойди-ка, – сказал ему депутат. – Поучу гаденыша уму-разуму.

И начал отводить сапог для удара.

– Не шебути, Серега… – сказал старик.

Точно. Это он говорил ночью, голос тот же – тихий и властный, словно обладатель его знает: напрягать связки незачем, все и так будут прислушиваться.

– Надо б растолковать всё ему, Петрович! Чтоб до печенок пробрало… – сказал депутат. Но уже отведенный для удара сапог так и не ударил.

Петрович… Казимир Петрович… Использовать последний шанс – суггестию – надо именно с ним. Остальные, по большому счету, тут шестерки… Решает всё старик.

– Растолкуем, растолкуем… – с этими словами Казимир подошел поближе, внимательно глядя на копошащегося на земле Светлова.

– Вы ДОЛЖНЫ меня отпустить, – сказал Александр, ловя взгляд старика.

Сказал спокойно и твердо, с железной уверенностью, хотя внутри всё сжалось и затрепетало – он разглядел, что держал Новацкий в руках. В одной – непонятная деревяшка, а в другой… Топор. Неухоженный, ручка потемнела, на лезвии бурые пятна… Ржавчина, твердил себе Светлов, всего лишь ржавчина.

– Развяжите мне руки.

Старик ухмыльнулся. Признаков, что он поддался внушению, Светлов не увидел.

– Ишь, прыткий какой. Знать, не показалось мне…

Не показалось что? Думать об этом некогда.

– Я НИЧЕГО не видел у озера. Понимаете? Абсолютно ничего. Развяжите мне руки и поговорим спокойно.

Зацепил… Но – не всех, одного. Спортсмена. Лицо парня расслабилось, стало расслабленным и глуповатым.

– А ну заткнись! – рявкнул старик. И кивнул бородатому депутату.

Тот понял команду однозначно. Светлов вскрикнул, принимая полновесный удар, потом еще один; рванулся, пытаясь защититься хоть как-то, сжаться, прикрыть плечами голову. Удары сыпались градом. Александр застонал как можно жалобнее, вытянулся, расслабился – изображая потерю сознания.

Голос старика доносился словно сквозь толстый слой ваты:

– Хорош, Серега… Выйди, Толян – дохни воздуха свежего. Эк он те голову задурил… А ты, соколик, кончай комедию ломать, не барыня кисельная, чтоб от пары плюх сомлеть.

Толян вышел и с кем-то негромко заговорил снаружи. Светлов подумал, что Казимир предусмотрел всё – и шансов не осталось бы даже с развязанными руками. Даже с лопатой в них.

– Подними его, Серега, – снова заговорил старик. – И придержи. Есть у меня вопрос до соколика. Дис-ку-си-он-ный.

Бородач рывком поставил Светлова на ноги, – тот открыл глаза, изображать потерю сознания и дальше не имело смысла.

На улице уже рассвело. За приоткрытой дверью клубился туман – холодный и вязкий.

Старик стоял рядом и рассматривал Светлова в упор. Сказал негромко и удовлетворенно:

– Не обманули глаза-то меня… Не потерял еще нюх старый Казимир… Не потерял…

О чем он бормочет? Светлов не мог взять в толк, на чем прокололся. И речь у Новацкого странная, то неграмотная, то «дискуссионный»…

– Я вам не нужен, понимаете? Совсем не нужен. Вы должны меня отпустить… – тихо сказал, почти прошептал Светлов. Попыткой суггестии его слова считаться никак не могли…

Его грубо встряхнули, бок взорвался болью.

– Ты, соколик, лучше брось свои штучки. Не катит со мной номер, понял? Расскажи-ка мне вот что, – старик пожевал губами, – это ты один такой или теперича всех вас учат головы людям морочить?

– Я не…

Светлов замолчал. Старик, очевидно, уловил попытки внушения. Интересно, как? И что это означает? Самоучка, талант-самородок? Или за спиной у него организация, знакомая с боевой суггестией? Какая? Почему суб-аналитику Светлову хотя бы не намекнули о возможности ее существования?

Неужели Контора его подставила? Предала?

Казимир, не дождавшись продолжения фразы, заговорил сам:

– Что «не»? Кто бабе глаза отводил? Не ты будто?

– Не понимаю… о чем вы говорите, – отозвался Светлов еле слышно.

– Вижу я, как ты не понимаешь, аж взопрел весь… ин-кви-зи-тор.

Последнее слово Новацкий произнес раздельно, по слогам – и с издевкой.

Точно! Его подставили! «Новая Инквизиция – самая законспирированная организация современной России…» Как же… Неграмотные старики в псковской глубинке – и те знают о ее существовании… Или случайность? Просто-напросто старик любит вставлять в речь мудреные иностранные слова – и случайно назвал именно так охотника за русалками?

– Какой еще инк… – начал Светлов и вновь осекся. Легкая, словно предупреждающая боль кольнула в груди, слева. Он похолодел. Гипноблок… Прямо ему не говорили, но Ковалев как-то намекнул: провалившийся или изменивший агент ничего не сможет рассказать про Контору, даже если захочет. Даже под пыткой. Даже слово «инквизиция» не сможет произнести… Попросту не успеет.

Страх накатил липкой волной. Западня. Выхода нет. Молчать – убьют и зароют в лесу или утопят в озере. Заговорить – и сердечный приступ оборвет его жизнь через пару слов. Зато быстро, почти безболезненно. Милосердно…

Но почему, почему?! Почему в этой дикой ситуации оказался он, Светлов?! Почему весь выбор остался лишь между смертями – мучительной и безболезненной? Ведь он не супермен, и никогда им не был, и не хотел быть, жил себе тихо, никого не трогал, регистрировал фирмы, любил девушек… Так нет, пришли, задурили голову, поманили призраком силы, призраком тайной власти над людьми… поставили в свой ублюдочный строй, заставили присягнуть ублюдочному знамени… И послали на убой. На верную смерть. Его, Сашу Светлова…

Остается последний шанс. Крохотный. Мизерный. Соврать, ни словом не помянув про Контору – но соврать так убедительно, чтобы ему поверили. И не просто поверили, но и побоялись его тронуть.

Он заговорил, вновь глядя в глаза Новацкому, заговорил уверенно и твердо, – насколько был способен в сложившейся ситуации:

– Я сотрудник ФСБ, капитан Светлов. Ваши выпускницы…

Казимир впервые ударил его сам, по скуле, – деревяшкой, которую держал в руке. Несильно ударил, с какой-то нарочитой ленцой. На лице старика читалось презрение.

Затем поднес деревяшку к лицу Светлова. Больше всего она напоминала коротенький кол, вытесанный из круглого березового полешка. Так вот что за стук доносился в сарай на рассвете… Но для чего сделан этот странный предмет? Хотя нет, лучше не знать, лучше даже не пытаться угадать…

Старик сказал, словно прочитав его мысли:

– Знаешь, соколик, чё эт׳такое? Да откуда тебе, коняшек-то небось тока в телевизоре и видал… А вот в старое время коняшка хрестьянина и кормила, и поила: околеет али сведут со двора – и пропадай мужик со всем семейством. А шушеры вроде тебя всегда вокруг много шаталось… Так вот: ежли конокрада в те времена споймают, разговор с ним не долгий был. Станового не кликали – заколотят в зад колышек такой вот, да и отпустят: иди, дескать, дальше воруй. Долго, соколик, с этакой штукой в кишках помирать приходится, ох долго… По три дня криком кричали от муки смертной. Помню, промежь конокрадов порой и зажиточные случались, денег больших сулили, чтоб им сразу топором по башке, али еще как смерть быструю подарили… Ан нет, по вору и мука, другим наука.

Он сопротивлялся отчаянно, напрягая остатки сил, – но тщетно. Бородач удобно устроился сверху, уперся коленом в спину Светлова и вздернул вверх его связанные руки. Еще двое крепко прижимали ноги к земляному полу.

Толян возился с джинсами пленника – попытался было снизу добраться до молнии, потом плюнул и вспорол ножом ткань. Вторым движением располовинил плавки. Лезвие, коснувшееся кожи, показалось обжигающе-ледяным. Светлов вскрикнул тонко, как подстреленный заяц…

И тут же грубые пальцы раздвинули ягодицы Светлова.

– Не дергайся, паря, не дергайся… – приговаривал депутат, пресекая попытки сопротивления. – Нешто очко подставлять не доводилось? Болтают, дескать, у городских мо-о-о-дно… Но бабцов-то небось в тухляк канифолил? Вот и спробуешь, каково им бывало.

Толян гыгыкнул:

– Извиняй, братан, вазелину не припасли нонче!

Едва заостренный конец кола коснулся тела, Светлов почувствовал дикую, сводящую с ума боль в кишечнике. Психосоматика чистой воды – организм, подхлестнутый идущими из мозга волнами страха, как мог протестовал против грядущего вторжения…

– Я расскажу! Всё расскажу!!!

Да! Да!! Да!!! Он расскажет всё, вернее – начнет рассказывать, потому что закончить не удастся. Если только… Если только… Любой гипноблок, поставленный одним суггестором, другой может снять… Тень шанса, призрак шанса – но больше Саше Светлову рассчитывать не на что.

Спортсмен не обратил внимания на крик жертвы. Или резонно рассудил, что несколько ударов обухом топора по колу лишь прибавят клиенту словоохотливости. И продолжил прилаживать деревяшку между ягодиц.

Светлов захлебнулся воплем. Пронзительная боль в кишечнике усилилась, хоть это и казалось невозможным.

– Погодь… – сказал Казимир. – Кажись, запела пташка.

Светлов увидел, как старик направил на него видеокамеру – когда, откуда успел вынуть? Изящная заморская игрушка смотрелась в заскорузлой и мозолистой руке чужеродным предметом.

– Дай хоть на пару пальцев вколочу, – проворчал Толян. – Чтоб пел красивше… Э-э, да он обделался!!

Александр не обращал внимания. Говорил торопливо, обращаясь не то к старику, не то к его камере:

– Меня зовут Светлов, Александр Светлов. Родился в Великих Луках, там же жил, учился, потом переехал…

– Анкеты решил пересказывать? – тихо, но с угрозой спросил Казимир. – Нам они без надобности. С начала начинай, с того, как тя вербовали-заманивали.

Светлов начал с начала… С самой своей первой встречи с Борисом Евгеньевичем. Говорил – и тоскливо ожидал, что в любой момент слева в груди сожмется когтистая лапа. Стиснет, сдавит – и всё.

Ничего… Никаких болезненных ощущений. Даже боль в кишечнике ушла бесследно. Слова «Новая Инквизиция» сорвались с языка легко, и опять-таки без последствий. Ковалев блефовал? Брал подчиненного на пушку? Или…

Или Светлов неосознанно сумел-таки обезвредить мину замедленного действия в своем мозгу? Какая разница… Он жил, жил!! Пусть вот так: со связанными руками, уткнувшись лицом в земляной пол – но жил!!! Проклятое черное НИЧТО опять отодвинулось, отступило…

Сколько длилось его излияние, Светлов не знал, совершенно утеряв чувство времени. Но, кажется, старик менял кассету в камере… Или не менял? Александр говорил, говорил, говорил… Рассказывал всё, что происходило с ним в Новой Инквизиции, день за днем, ничего не пропуская, с самыми мельчайшими подробностями. Слова превращались в минуты – в сладостные и скоротечные минуты его жизни. А за минуту может произойти очень многое… Может быть, в Конторе отреагировали быстро, едва он не вышел на связь – и как раз сейчас оперативники взяли в оборот Веру-продавщицу, и скоро узнают, что он пошел сюда, к озеру…

Тянуть время! Любой ценой тянуть время…

Палец старика нажал на клавишу «СТОП» – и едва слышный щелчок показался Светлову громом выстрела. Направленного в него выстрела.

– Уймись, соколик, будя… По третьему кругу уж про одно и то же пошёл песни петь.

– Я вам всё рассказал! – быстро сказал Светлов. – Всё! Назад мне теперь дороги нет. А вам могу пригодиться! Я ведь многое умею, я…

– Нет, соколик, – прервал его старик. – Ты своих за алтын продал, а нас так вообще за копейку продашь… Ладно… Получишь смерть легкую, милостивую. Заслужил.