Текст книги "Не входи в стеклянный дом, или Удивительный июнь. Книга для любознательных детей и их родителей"

– А ты думаешь, ее можно с кем-то перепутать? С кем? Может, с Кнопкой?

Кнопка – это визгливая маленькая болонка, которая живет у нас в подъезде. Когда она бежит на прогулку впереди своей хозяйки по лестнице, об этом знают все: ее заливистый лай гремит с первого этажа по пятый… Светка нетерпеливо тряхнула головой и сказала:

– Ну, говори! Не молчи! Где ты там ее в театре встретила? Наверное, в буфете: она там сыр воровала?

– Ха, нужен ей буфет! – засмеялась я. – Она спектакль смотрела, понятно?

Мой подробный рассказ о мыши – любительнице культурных развлечений был встречен гробовым молчанием. И Сашка, и Светка были поражены.

– Не могло ее там быть, – заявил расстроенный услышанным Сашка. – Она же – мысль и обязана слушать бабу Машу. А баба Маша не могла приказать ей идти в ТЮЗ – не такой у старушки характер. Она серьезная, зачем ей сказочки?

Я призналась, что и мне приходило в голову то же самое. А это значит…

– Что она не спросилась у старухи и побежала без разрешения «Маугли» смотреть, – победно закончила Светка и сразу повеселела.

– Ерунду ты говоришь! – упорствовал Иноземцев. – Баба Маша – своим мыслям хозяйка, не могла она так просто ее упустить!

– Однако упустила. – возразила я. – Но почему, правда, непонятно.

Светка задумчиво потянула себя за локон и откинулась на спинку скамьи.

– Дело опять запуталось, – хмуро сказала она. – Я сначала обрадовалась: здорово же, что Пика взяла и сбежала от старухи куда захотела. Ну, и что? Это ничего не объясняет и никуда не ведет. Так ведь?

Я и Иноземцев беспомощно переглянулись. Светка права: мы зашли в тупик. Подружка сердито посмотрела на нас и проворчала:

– Ну вы, мямлики! Давайте снова разложим непонятные факты и сравним их. Может, и разберемся. Во-первых, розовая мышь, ставшая свиньей. Во-вторых, другая, серая, которая к пальмам на лодочке плыла. В-третьих, Пика в театре. Что еще?

– В-четвертых, – напомнила я, – мыши-строители, которые смотрели на облако в небе.

Светка в ответ кивнула, а Сашка заинтересовался:

– Какие строители? Что за облако?

Подруга вздохнула. Деваться было некуда: пора уже рассказать Сашке про мой сон. Раз он наш друг и мы теперь вместе, Иноземцев имеет право это знать. Тем более, что в событиях сна участвовал и он. Мне не очень-то хотелось вспоминать опять необыкновенную поездку на трамвае в царство Марьи Степановны, но выбора все равно не было. Светка подбодрила меня взглядом и сказала:

– Ладно, расскажи ему, Ир.

– Ну, вот, Саша, – начала я. – Как только мы поссорились с бабкой и она натравила на нас Пику, мне приснился сон…

Иноземцев выслушал мое повествование с большим сочувствием. Правда, когда я рассказала ему, как мы со Светкой строевым шагом шли по дорожке, а потом Марья Степановна принимала подружкин рапорт о нашем прибытии, мальчишка громко захохотал и признался:

– Вот этого я представить не могу, хоть убейте. Да и сама баба Маша – генерал какой-то, а не старушка. Извини, я тебя перебил. Что там дальше было?

Известие о том, что он оказался недостойным жить в стеклянном доме, удивило его и заставило недоуменно нахмуриться. А переданную мной в подробностях картинку с изображением работающих мышей, бросивших за спиной бабки строительство и любующихся облачком в небе, он опять объявил неправдоподобной:

– Не могло такого быть! Они ей верно служат и никогда бы так не сделали.

На это замечание я ответила, признаюсь, с некоторым ехидством:

– Ну да, и Пики в театре не могло быть – а она там сегодня сидела себе и особо не расстраивалась. И эти деловые мыши должны были, конечно, только работать и работать – а они головы задрали и вверх смотрели. Они, выходит, тоже люди и радоваться хотят. А ты как думал?

Сашка насупился и уже больше не проронил ни слова, пока я не закончила рассказывать. И тогда сказал, усмехнувшись:

– Вот это сон! Здорово! Мне почему-то такие никогда не снятся.

– Ну, что ты удивляешься, – заметила Светка. – Это же Ира, она у нас художественная натура, и сны у нее – как романы… Твоя баба Маша и правда, может, уже где-нибудь такой дом строит, запросто! У нее такие мыши, то есть мысли! – что им стоит быстренько стеклянные стены поднять! Тем более, что их много. Но вот мы с Ирой в таком доме жить не хотим. А ты?

Сашка задумался, потом пожал плечами:

– Сам не знаю. А чего не жить-то, если и правда скрывать нечего и все по-хорошему? Тем более с таким управдомом, как баба Маша. Но мне нельзя в этот дом: куда я от матери?

– Вот дурак-то! – не выдержала я. – Каждому человеку есть что скрывать, он же не машина и не животное, у которого – одни инстинкты, а не мысли и желания!

Сашка сверкнул на меня глазами и уже хотел начать спорить. Но Светка замахала руками и примирительно сказала:

– Ладно вам, нашли время. Давайте думать, что с этими фактами делать и что они значат. А то эта дура Пика так и будет нас с Ирой вечно пасти и не давать шагу ступить. Вы меня понимаете или нет?

– Понимаем! – крикнул Митя, выскакивая из ближайших кустов, за которыми он, оказывается, нахально прятался. И, может быть, уже давно… Мы со Светкой совсем забыли про то, что должен же он когда-нибудь вернуться из магазина, и не приняли никаких мер предосторожности. В руках у братишки болтался пакет с чем-то тяжелым – похоже, с той же солью. В волосах у него застряли мелкие веточки, а губы были испачканы белым.

– И давно ты там, за кустами, сидишь? – сурово спросила Светка.

– Не очень, – отвел глаза в сторону Митя. – Зато я тебе соли купил, на! – и он отдал ей пакет.

– А чем ты себе рот вымазал? – поинтересовалась я.

– Да так, – улыбнулся этот мелкий проныра, – корзиночка с кремом. Вкусная была… – и он облизнулся.

– А где деньги взял? – моему удивлению не было предела.

Это же надо: родители спят, дома он при мне денег не получал, и – здравствуйте, пожалуйста! – уже добыл себе пирожное.

– Да успокойся, Ир! Это сдача с соли, – сказала Светка. – Я же ему десять рублей дала, вот и хватило еще на корзиночку с кремом.

– Как ты мог потратить чужие деньги? – сразу завелась я. – Кто тебе разрешил? Как тебе не стыдно!

Митька обиженно надул губы и сказал:

– А тебе кто разрешил на трамвае к какой-то бабке ездить? И на мышей там смотреть? Вот скажу маме, тогда узнаешь.

– Балбес, – ответила я в сердцах. – Это же сон был, понимаешь?

– Ну да, – хитро прищурился брат. – Стал бы Саня слушать про твои сны! Он – пацан реальный, не то, что вы, девчонки.

«Реальный пацан» Сашка засмеялся и опять, как тогда у нас в коридоре, взъерошил ему светлые волосенки на макушке. «Одно хорошо, – подумала я, – то, что Митька не так давно пришел, слышал только про мой сон – да и, кажется, ничего толком не понял».

– Слушай, Мить, – с любопытством спросила Светка, – а ты там нашу продавщицу видел – ну, из колбасного отдела-то?

– Нет, – помотал тот головой. – Ее вообще не было, во всем универсаме, а я специально везде прошел, – гордо добавил он, косясь на Светку.

– Ну, ты смелый, – подтвердила та. – Так она что, у витрины своей не стояла?

– Нет, – скромно потупился Митя. – Где ей там! Она, наверное, от меня пряталась под витриной.

Мы трое дружно рассмеялись, а Митька заулыбался. И я, и Светка с Сашкой прекрасно понимали, что вездесущий братишка теперь ни за что не уйдет и поговорить, конечно, не даст. Да и не могли мы почему-то придумать, как объяснить известные нам факты – это было ясно. Поэтому моя подружка грустно сказала:

– В общем, так. Раз ничего не получается, пока разойдемся. Но продолжаем думать – каждый у себя дома. Как только кого-нибудь осенит, пусть сразу зовет остальных. Согласны?

Мы были согласны: больше ничего не оставалось. Но Митька, конечно, сразу запищал:

– А я не согласен! Я еще и не знаю, о чем думать! Вы мне говорить не хотите, зря только я эту толстую тетеньку пугал!

– Главное – не кричи, понял? – негромко и веско сказал ему Сашка, и братишка сразу послушно умолк. – Как мы тебе скажем, если ты совсем молчать не можешь? Другимм-то об этом знать нельзя! Ясно тебе?

– Ясно! – восторженно шепнул Митя. – А о чем знать нельзя?

– Будешь посерьезнее – тебе сообщат, – ответил Иноземцев голосом героя-разведчика из шпионского фильма.

Мы со Светкой с трудом сдержали улыбки. Кто бы мог догадаться, что Сашка умеет на равных разговаривать с малышами, да еще с такими, как мой братец – это вам не фунт изюма! Митька в ответ хотел сначала что-то опять в ответ крикнуть, но вовремя спохватился и принял солидный вид (даже брови нахмурил) и важно кивнул в знак согласия.

– Ну, и ладно, – устало сказала Светка. – Расходимся. Всем пока!

Мы махнули на прощанье Сашке и стали подниматься по лестнице. «Интересно, – подумала я, – проснулись там папа с мамой или нет? Хорошо бы нет, а то еще спрашивать начнут, где мы были да почему из дома сбежали. И Митька запросто может проболтаться».

Перед дверью моей квартиры мы попрощались со Светкой, тихонько открыли дверь (я предупредила брата: «Ни звука!») и вошли.

Вроде бы все было в порядке. Родители не встретили нас, значит, пока еще отдыхают. Забавно получилось: у них сончас, а у нас с братом – суета и беготня. Мы на цыпочках пробрались в свою комнату, и я шепотом скомандовала Митьке:

– Быстро опять ложись! Я тоже притворюсь, что спала и только проснулась, а то нам от мамы попадет. Они с папой уже скоро встанут.

Брат без всяких возражений юркнул под одеяло и затих. Я, прежде чем лечь, нашла своего многострадального «Следопыта» Фенимора Купера, которого никак не могла в последнее время дочитать (странно, и книга-то ведь не очень толстая!). Вот и займусь сейчас романом, пока Митька молчит, не мешает и дает мне такую возможность. Сначала я, как всегда, увлеклась, оказавшись в диких лесах еще не покоренной Америки среди индейцев и первопоселенцев. Но вдруг, когда я переворачивала страницу, перед моими глазами непрошено всплыла утренняя картина: идущий на сцене яркий спектакль и захваченная им мышь в проходе между зрительскими креслами. И все-таки: как она туда попала? Может быть, еще кого-нибудь должна была выслеживать по заданию старухи, но забыла обо этом, глядя на сцену? Нет, вряд ли. Нас со Светкой и так у нее две подопечных, а раньше-то она за одним только Сашкой шпионила. «Но в таком случае, – подумала я, – интересно, что сказала бы Марья Степановна, узнав, где я сегодня видела Пику?»

Под кроватью сразу раздался шорох, потом из-под нее высунулся длинный мышиный хвост и опять спрятался. «А, явилась! – мысленно сказала я Пике. – Ну, выходи, что ли». Злополучная любительница сказок медленно выползла на середину комнаты. Вид у нее был понурый и виноватый. Ага, значит, я не ошиблась и бабка ничего не знает о том, где она сегодня была! Мышь подняла на меня свои глаза-бусинки, и я увидела в них укоризну и грусть. Мне даже жалко ее стало, эту противную кусачку. «Ты что, – опять спросила я ее мысленно, – боишься, что я все расскажу твоей хозяйке? Потому и пришла?» Мышь быстро-быстро закивала и умоляюще посмотрела на меня. «Не трусь! – ободряюще улыбнулась я. – Ничего я старухе не скажу, я не доносчица», Мышь печально взглянула на меня, потом опустила голову и… вроде бы заплакала. Я, подскочив в кровати, уже устремилась к ней, чтобы утешить, но «нарушительницы порядка» уже не было. «Бедная Пика! – посочувствовала я несчастной мыши. – Как, наверное, трудно старухе служить. И никуда она от Марьи Степановны по-настоящему уйти не может: все-таки это лишь ее собственная мысль».

– А ты чего встала? – сразу же «проснулся» братишка. – Зачем туда смотришь?

«Хорошо еще, что только я вижу эту мышь, а Митька нет, – подумалось мне, – и, кстати, вслух я с ней не разговаривала, а только мысленно. А то что бы с этим любопытным было, страшно подумать!»

– Да так, – небрежно ответила я, опять ложась, – Показалось что-то.

– Ага, показалось! – недоверчиво протянул брат и мстительно добавил: – Говори, а то все маме расскажу, вот.

– Расскажи, конечно, – равнодушно сказала я, – особенно о том, как ты из дома сбежал вместо сна. И еще добавлю, что ты в магазине орал, людей пугал, а потом Светкины деньги потратил на пирожное. Прямо сейчас к маме и иди!

Митька испуганно затих и недоумевающе вытаращил глаза: как так, ему же еще и влетит? Погоди, сейчас ты еще получишь, вредный ябеда!

– А как только я встречу Сашку, обязательно скажу ему, что ты болтун. Пусть узнает: тебе вообще нельзя тайны доверять, сразу все выдашь! – в моем голосе не было ни капли сочувствия к этому жалкому шантажисту, пожирателю корзиночек с кремом.

Вконец уничтоженный Митька заглянул в мое грозное лицо и понял, что я не шучу.

– Не говори! – сразу заныл он. – Я больше не буду! Ира, не говори…

– Что-то ты, сынок, только проснулся, а уже плачешь, – весело сказала мама, входя в комнату. – Вы оба молодцы, хорошо после обеда отдохнули. Даже нам с папой дали уснуть, вот всегда бы так!

Я невольно улыбнулась маминой наивности. Брат, увидев это, сразу воспрянул духом и тоже засмеялся. Нет, расслабляться ему было рано. Я нахмурилась и украдкой показала ему кулак. Мальчишка сразу сник и, похоже, опять собрался заплакать. Вот это было мне совсем ни к чему!

– Ладно уж, Митя, – сменила я гнев на милость, – одевайся быстрее и пойдем пить чай. А потом мы с тобой… ну, в прятки поиграем.

Братишка от восторга подпрыгнул на кровати и, тут же соскочив с нее, начал торопливо одеваться.

– Приходите скорее на кухню, я уже чайник вскипятила, – ласково сказала нам мама и ушла.

– Ира, ты не расскажешь Сане? – на всякий случай спросил Митя, заглядывая мне в лицо.

– Посмотрю на твое поведение, – мягко, но решительно ответила я, натягивая футболку.

– Оно будет хорошим! – истово пообещал брат. – Сама увидишь!

– Я уже видела, и не раз, – строго заявила я. – Но… будем надеяться. А теперь пошли в кухню.

На том и закончился наш с Митькой разговор. И больше мы к нему не возвращались. Но это не значит, что я отвлеклась от мыслей о Марье Степановне и ее необыкновенных мышах. Наоборот, я целый вечер прокручивала в голове те четыре факта, о которых мы говорили со Светкой и Сашкой. Тем более, что к ним прибавился еще и пятый – последнее появление злосчастной Пики из-под моей кровати. Оно снова блестяще доказало правоту моей подружки: мысли Марьи Степановны не так уж покорны ей, как считает Сашка. Но это я знала и раньше.

А вот почему и при каких условиях они перестают ее слушаться? – это вопрос. Я смутно чувствовала, что в ответе на него – разгадка тайны и наше со Светкой освобождение от мышиного контроля. Играя с Митькой, смотря телевизор, помогая маме мыть посуду, я неотступно думала: «Ну, как можно связать эти факты? Что означают на самом деле Сашкины видения в квартире старухи? Что хотели увидеть мыши на том пролетающем облаке? И почему, наконец-таки, бабкины мысли то служат ей, как рабы в Древнем Риме, то бегают куда хотят, как Пика сегодня – причем втайне? Недаром же шпионка боится, как бы Марья Степановна об этом не узнала!»

Неразрешимые вопросы страшно мучили меня до самой ночи. И это, видимо, легко читалось на моем лице – хотя я старалась сохранять веселый и довольный вид. Митька таинственно шептал мне в самое ухо:

– Думаешь, да? А я тебе совсем не мешаю, видишь, Ира?

Папа опять остро и пристально взглядывал на меня, но ни о чем не спрашивал. Мама, проходя мимо, ненароком обнимала мои плечи и гладила по голове. Родные сочувствовали мне, желали удачи – я это понимала – и, самое главное, не пытались дознаться, в чем причина моего ступора. «Молодцы мои домашние, и я их люблю!, – благодарно размышляла я. – Вот только задачка моя не решается – никак». И опять я думала, думала, думала…

На ужин был рыбный салат, который я вообще-то, честно признаться, обожаю. Но в этот раз я даже не почувствовала его вкуса – будто траву жевала! Глотая на десерт кекс и запивая его чаем, я поняла, что сейчас просто зареву от своего умственного бессилия. Надо было скорее выбираться из-за стола, пока это не случилось! Бочком-бочком я протиснулась в дверь кухни, бросилась в детскую, плотно закрыла за собой дверь и уж там заплакала в полную силу. «Тупица ты, тупица! – в отчаянье твердила я, как попугай. – Ведь уже почти догадалась, надо только еще одно усилие сделать, а не можешь, мозгов у тебя не хватает»,

Никто меня не беспокоил, даже Митька после ужина в нашу комнату не шел – наверное, родители его нарочно чем-то заняли, чтобы он мне не надоедал. Постепенно все мои слезы выплакались и отчаяние уступило место грусти – а это было гораздо легче. «В конце концов, – успокаивала я себя, – Светка и Сашка еще тоже ни о чем не догадались, раз никакого знака не подают, сидят по своим домам. Не я одна, выходит, такая дура. И вообще: может, я сегодня не додумалась, а завтра смогу. Даже в Митькиных сказках всегда говорится: «Утро вечера мудренее».

И тут мне действительно очень-очень захотелось спать – так сильно, что не было сил раздеться. Я слабыми руками натянула на себя одеяло, уронила голову на подушку и сразу уснула.

Глава 13. Ночной спор

Меня разбудил громкий разговор родителей за стеной, в соседней комнате. Судя по тому, что в детской было совсем темно, а на своей кровати рядом сопел братишка, была уже глубокая ночь. Голоса мамы и папы стали еще напряженнее и поднялись до пронзительной ноты. «О чем это они спорят? – с тревогой подумала я, окончательно проснувшись. – Или, может, ссорятся?»

По правде говоря, я терпеть не могу, когда мои родители начинают выяснять отношения (и Митька, я уверена, тоже страдает от этого). Такое в нашей семье бывает редко – но все же случается. И тогда во мне сразу же, без спроса, начинает расти тоска – огромная, серая и какая-то шершавая. Она быстро заполняет меня, потом и мир вокруг – и нет от нее спасения, потому что я не могу сказать маме с папой: «Перестаньте! Мне тяжело вас видеть и слышать, когда вы такие». Раз родители ссорятся, значит, им это в данный момент необходимо. Что тут поделаешь? Но в груди все равно – острая боль и такое жжение, что я даже не могу плакать, а только надеюсь изо всех сил, что вот, сейчас, этот ужас кончится, они перестанут кричать друг на друга и можно будет вздохнуть спокойно. Хоть и не сразу (сначала, конечно, подувшись для вида), но постепенно мама с папой начнут улыбаться и нормально разговаривать. И тогда моя жизнь, как обычно, весело полетит вперед, подобно парусу, наполненному свежим ветром.

А тогда, ночью, я опять с горечью прислушивалась к голосам за стеной и чувствовала: вот она, беда, опять пришла, и нет от нее спасения. Мне показалось, что родительский спор только начался, не успев еще разгореться и перейти в ссору. Может, и не перейдет? Такое тоже бывало, и мне, во всяком случае, следовало надеяться…

– Ты не понимаешь! – напористо говорил папа. – А еще умный человек, с образованием!

– Нет, это ты не понимаешь! – возражала мама. – Твои люди работали, целый месяц у станков стояли, и им обязаны за их труд заплатить.

– С этим никто не спорит! – кипятился папа. – Но я же тебе говорю, что если они будут бастовать и не выйдут на работу, то все остановится.

– Ну, и пусть остановится, зато ваша бессовестная администрация почешется, наконец, и выдаст людям зарплату! Они ее заслужили, так ведь?

– И что? Я тоже заслужил, работал вместе с ними, но не бастую же! Ну, нельзя процесс замораживать. Ты знаешь: у нас замкнутый цикл производства…

– Да, да, да! И его ступени связаны друг с другом, и так далее. Но голодных детей твоих рабочих, как и твоих собственных детей, рассуждениями не накормишь. А заводская верхушка на это плевать хотела! Почему у них нет денег на зарплату, если все работали, произвели продукцию, и она имеет свою цену?!

– Не знаю, – нехотя признался папа. – Но я тебе уже в сотый раз объясняю: если производство остановить, его так сразу потом не запустишь! Это тебе не швейная машина, на которой можно построчить, потом отойти суп помешать и снова сесть на ней работать. Это – процесс тонкий и сложный!

– Настолько тонкий, – спокойно и упрямо сказала мама, – что твои люди должны работать у станков за пустые обещания и падать от голода.

– Почему только мои люди?! Я что, не вместе с ними? Я так же, как они, ничего не получил и так же выслушал «пустые обещания»! Но деньги-то в будущем месяце выплатят, а производство будет остановлено и полетит к черту! А мы столько времени его отлаживали, намучились с организацией. Ты вот хоть Игоря Ковалева спроси, если мне не веришь!

– А ты сам-то веришь?

– Во что?

– Да в то, что в следующем месяце вам деньги выплатят?

– Ну… должны же они это сделать! А вот если мы процесс остановим, мои рабочие и я сам ничего не заработаем потом, оттого что все прервется и не будет деталей, чтобы выпускать продукцию!

– Вот видишь, «должны»! Если бы ваши начальники сознавали свой долг, то вы бы уже сейчас зарплату получили. И нет никакой, я повторяю, никакой гарантии, что у них внезапно проснется совесть!

– Да ты пойми, я же не отделяю себя от своих людей, а наоборот – отвечаю за них. Я хочу, чтобы производство не встало на месте и потом для моего участка была работа и, значит, зарплата!

– А ты помнишь, как пять лет назад учителям не платили деньги по полгода? И все катилось тихо-глухо, городским властям не было до этого никакого дела! А почему? Да потому, что учителя – люди сознательные, у них всегда на первом месте – профессиональный долг, дети в школе, которых надо учить как следует. Ну, то же самое, что у вас – непрерывный процесс! Остановить его нельзя! Вот и пользовались этим наши власти. Что, не так? Ты помнишь, как мы тогда жили?

О, вот это я помнила, и очень хорошо. Как у нас была только одна – папина зарплата, как я с зажмуренными глазами проходила мимо киосков, где продавались мороженое и шоколад, да при этом успевала отвлекать от соблазнов Митю, которому было два года. Но поверьте мне, и тогда он был еще тот лакомка! Если бы карапуз, пробегая со мной мимо киосков, догадался поднять глаза, то. несомненно, заорал бы! Говорить он тогда пока не мог, но указывать пальцем на то, что ему хотелось получить, и при этом верещать – запросто. В то время я часто видела маму хмуро пересчитывающей деньги, а потом долго складывающей и вычитающей колонки цифр на листках бумаги. Мясо мы ели редко, а когда однажды выяснилось, что мне пора купить новое зимнее пальто, родители впали в состояние тихой паники. Мне его все-таки купили (из старого я выросла), но питаться тогда нам пришлось одной картошкой с соленьями… Я вспоминала прошлое, слушая спор за стеной, и думала: «Неужели нам опять предстоит то же самое? Тогда понятно, почему мама с папой нервничают. И, главное, вроде бы оба правы. Разве так бывает? Я вот недавно со Щукой воевала, но уж там точно я была права, а он виноват, потому что злыдень паршивый, всегда первый лезет. Но ладно, пусть они спорят! Лишь бы только не разругались окончательно!» Тем временем папа, припертый к стене последним маминым аргументом, тихо сказал:

– Ты совсем за дурака меня считаешь, да? Помню, не сомневайся. Но ты забываешь: я, и только я отвечаю за своих людей, за то, чтобы в будущем у них с работой было благополучно. А они, если сейчас забастуют, через месяц опять без работы останутся. Потому что придется не детали точить, а производство восстанавливать!

– То есть ты, – торжественно сказала мама, – один точно знаешь, что надо делать. Так?

– Так! – не сдался папа.

– А ты не слишком много на себя берешь?

– Нет, не слишком, – в папином голосе была ледяная вежливость. – Они думают только о сегодняшнем дне, им немедля нужны деньги – и больше ничего. А о том, что будет с ними завтра, думаю на участке я один! И я знаю, что лучше, не сомневайся.

– А твои рабочие, значит, дети маленькие? – возмутилась мама. – Не понимают, что делают? Ты их в рай тянешь, а они не хотят, да? Пророк нашелся, гуру! Ты мне очень напомнил сейчас одного человека…

– Это какого? – насторожился папа.

– Великого Инквизитора из «Братьев Карамазовых».

– Ну, знаешь! – с обидой сказал папа. – Ты меня с каким-то злодеем равняешь!

– Нет, не со злодеем. У Достоевского Великий Инквизитор – не враг человечества. Наоборот, он любит его и хочет уберечь от ошибок Причем так: взять всю власть над людьми в свои руки и указывать им, что следует делать, как думать, о чем мечтать. И это, заметь, для их же блага! А свобода, он считает, очень вредна. Да погоди, сейчас… Вот первый том романа, а в конце его… Ага, слушай, каким Великий Инквизитор видит будущее людей:

«Стадо вновь соберется и вновь покорится, и уже раз навсегда. Тогда мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы… Докажем им,…что они только жалкие дети, но что детское счастье слаще всякого. Они станут робки и станут смотреть на нас и прижиматься к нам в страхе, как птенцы к наседке… Они будут расслабленно трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин, но столь же легко будут переходить они по нашему мановению к веселью и к смеху, светлой радости и счастливой детской песенке», Узнаешь? Такими ты хотел бы, чтобы стали твои рабочие? – я услышала, как мама с сердитым стуком захлопнула книгу и поставила ее в шкаф.

– Ну, Лена! – удивленно произнес папа. – Что-то ты уж слишком резко. Не надо мне от них никакой детской песенки и светлой радости…

– А только чтобы они верили одному тебе и поступали, как ты велишь, – иронически закончила мама. – Так себе, мелочи, конечно.

– Но они же…

– Они взрослые, серьезные люди, отцы семейств, – теперь уже в мамином голосе прозвенела сталь, – и пусть не такие образованные, как ты, и многие сильно пьющие, но они хотят получить заработанное немедленно, и это их человеческое право. А ты не смеешь за них решать, надо бастовать или нет. Они это сами знают, без тебя, и нечего ставить происходящее с ног на голову. Ты пойми, каждый человек должен сам отвечать за себя. Если остановится производство, то виновато в этом будет ваше руководство, а не рабочие. Оно вынудило их на забастовку, не выплатив деньги, вот пусть и повертится. А ты, Сережа, поверь мне, не спасешь человечество, если будешь навязывать ему свои взгляды.

– Ну, ладно! – неожиданно рассмеялся папа, и мое сердце забилось от радости: они так и не поссорились, ура! – До чего умная у меня жена, как она знает русскую литературу, просто блеск! Где уж мне, политехнику, спорить с историком – я больше и не буду. А вот пойдем лучше, Леночка, на кухню, выпьем там кофе покрепче и с пряниками, а то мне даже есть захотелось почему-то. А потом помиримся и пойдем на балкон, дышать воздухом. Все равно ведь сейчас не уснем, после такого спора, а завтра воскресенье. Загляну вот только к детям – вдруг мы их разбудили?

Я быстро повернулась носом к стене, чтобы папа не заметил мои открытые глаза. Когда он на цыпочках вошел, у нас было тихо, и папа, прикрыв осторожно дверь, убыл на кухню пить кофе. А я, крепко обняв подушку, снова напряженно думала. Какой странный этот Великий Инквизитор! И любит людей. и желает им добра, и в то же время собирается лишить их собственной воли. Вот если бы мне приказали немедленно и без возражений съесть, например, рулетик с маком, мне бы его, конечно, не захотелось. Хотя вообще-то я их очень люблю и без указок проглочу за милую душу. А так, по принуждению… да ни за что я его есть не буду, вот! И пусть этот тип умоется со своим всеобщим дебильным счастьем. А я не буду прижиматься к нему в страхе, как птенец к наседке! Во-первых, я лучше к маме прижмусь, а он кто такой? Во-вторых, мама правильно сказала: «Каждый человек должен сам отвечать за себя». Вот я и отвечу, пусть Великий Инквизитор не беспокоится. Но кто он такой, в самом деле, и почему хочет решать один за всех? И кого он мне так сильно напоминает, не могу понять? Но что-то очень, очень знакомое…

Лунный свет, струясь сквозь тюлевую занавеску, наполнял комнату голубым сиянием. На тумбочке громко и торопливо тикал будильник. Митька во сне беспокойно повернулся и сердито пробормотал: «Еще чего! Без тебя обойдемся». В открытую форточку долетало сонное щебетанье какой-то пичужки и тихие голоса родителей с балкона. Они, слава Богу, говорили между собой как всегда – спокойно и дружески. Опять вокруг меня было хорошо, и светло, и мирно. Тогда я подумала: «Ладно, я завтра спрошу у мамы об этом Великом Инквизиторе, тогда и додумаю до конца. А мама с папой ни за что не дадут ему указывать, как мне жить, да и сами не будут слушать какого-то сумасшедшего. Лучше я усну»… – и уснула.