Текст книги "Не входи в стеклянный дом, или Удивительный июнь. Книга для любознательных детей и их родителей"

– Точно, он, – вдруг встрепенулась Светка. – Я вспомнила. Один раз залетаю в подъезд, слышу – вроде бы на втором этаже мой папа с кем-то разговаривает, что-то вроде:

– Сколько можно здесь стоять? Зайди!

А ему в ответ:

– Ну, нет! И не уговаривай!

И папа, слышу, домой наверх пошел. Я на второй этаж поднялась, а там этот, пьяный, стоит, и больше никого. Я быстро мимо него бегом! А сама подумала, что ошиблась и это не папа был: зачем ему с таким разговаривать? А теперь понятно: папа. Они же с этим Григорием давно знакомы, с детства…

– И никто из ваших соседей не знает, что у бабы Маши сын есть, – задумчиво сказал Сашка. – Думают, одинокая.

– Конечно, – ядовито заметила Светка, – разве она признается, что у нее такой сын? Она же у нас правильная, всех воспитывает, замечания делает. А тут получается: родного сына воспитать не сумела. Вот она и не пускает его, в подъезде держит, чтоб не опозориться перед соседями.

– Ну, это еще неизвестно, – сказала я. – Может, он сам идти не хочет, из гордости? Все еще на нее обижается, что поэтом ему стать не дала?

Подружка уже хотела со мной заспорить, но, внезапно вспомнив что-то, круто повернулась к Иноземцеву и смущенно сказала ему:

– Слушай, Санек, можно задать тебе один вопрос? Только он… ну, в общем, личный.

– Задавай, – кивнул Сашка.

– Но ты не обижайся, ладно? – затараторила Ковалева. – Теперь, после бабы Лизиного рассказа, вроде бы все стало ясно – что происходило в последнее время. Но вот одно я пока не могу понять… Ты, если не хочешь, не отвечай.

– Да спрашивай! – грубовато подбодрил ее Иноземцев и нетерпеливо нахмурился.

– Мы с Ирой, – протянула Светка, – знаем: ты в тот день, когда ходил к толстому в карты играть, а потом от него убегал, ну… у Марьи Степановны в гостях был. Видели мы тебя в ее окне.

– И что? – удивился Сашка.

– А нам потом ты сказал, будто в карты пошел играть потому, что сильно кушать хотел. Так ведь?

– Так, – недоуменно поднял брови Иноземцев.

– Но ведь когда ты бываешь у старушки в гостях, она тебя, как я поняла, постоянно угощает? Плюшками там всякими? Тогда почему…

– Почему я в тот день голодным был? – прямо спросил Сашка. – Да я тогда у бабы Маши долго гостить не остался. Только розетку исправил и ушел – она меня еще раньше об этом попросила, потому что ее мыши электропроводку ремонтировать не умеют. Я во двор торопился. Надо было у качелей встретиться с одним парнем, Игорем, который обещал меня к толстому провести – он там свой человек, постоянно играет. Вот я и боялся опоздать. Игорь сказал, что уже договорился в одной квартире и что меня ждут там примерно через час или чуть позже. А в карты сыграть я давно решил, еще за три дня до этого, но никак не получалось. Мать в то утро спозаранку вместе с Аделаидой куда-то ушла, а поесть мне, как обычно, забыла оставить. Я, когда от бабы Маши вышел, сразу вас на лавочке увидел. Восседаете себе, довольные, что меня недавно в подъезде облили, и улыбаетесь ехидно – особенно ты, Ковалева. Я, конечно, мимо вас спокойно не прошел бы, а уж подвесил хорошенько за ту воду. Но рядом, смотрю, мать сидит с Аделаидой – уже вернулись. Еще, думаю, привяжутся, начнут какие-нибудь вопросы задавать – а меня уже Игорь, смотрю, ждет, у качелей стоит. Ну, я и прошел стороной поскорее. А мать меня не заметила – от своей подруги оторваться не могла. Теперь поняла?

– Поняла, – засмеялась Светка. – Значит, мы с Ирой только случайно от тебя по ушам не получили, да?

– Да ладно, – смутился Иноземцев. – Давно уже проехали, кажется…

В прихожей раздался звонок, и подружка побежала открывать: вернулась баба Лиза. Скрипнула дверь, и мы услышали изумленный Светкин голос:

– Здравствуйте…

Значит, ее бабушка пришла не одна! Неужели… Да. Ей ответила Марья Степановна:

– Здравствуй, Светлана.

Саша потрясенно взглянул на меня и даже головой замотал, не зная, верить ли своим ушам. А в Светкину комнату уже входили обе старушки и за ними – моя притихшая подружка.

– Здравствуйте, – дружно буркнули мы с Иноземцевым.

Марья Степановна кивнула нам и о чем-то задумалась.

– Садись-ка, Марея, вот сюда, в это кресло, – пригласила ее баба Лиза, сама располагаясь в соседнем. – Пора нам уже вместе ваши дела обговорить и безобразия прекратить. А то чего придумали! Соседи на соседей ополчились и воюют. Ты, Марея, вроде чего-то сказать хотела.

– Простите меня, девки, – просто и спокойно сказала Марья Степановна. – Виновата я перед вами, грех меня попутал. Хулиганили вы, надо мной, старухой смеялись, озорничали как хотели, а признаваться и не думали. Вот и решила я вас попугать немного, чтоб остепенились. Рассердилась я сильно тогда, а теперь понимаю: не по вине вашей наказание было. Дети вы еще, вот и бузите. И сама я признаюсь, что виновата, так что вы на меня зла не держите. Тем, кто покаялся, прощать, говорят, надо.

– А почему же вы сами тогда сына своего не прощаете и домой не пускаете? – вдруг выпалила Светка. – Почему он в подъезде стоит и к вам зайти не смеет?

Баба Лиза в ужасе ахнула и замахала на свою внучку руками, чтобы та замолчала. А из глаз Марьи Степановны вдруг хлынули такие потоки слез, что мы онемели. Она, порывисто поднявшись из кресла, прошептала:

– Я не пускаю?! Да я бы его, моего касатика, на руках бы внесла, если б он захотел! А он не идет, сыночек мой единственный. Думает, я его ругать буду, за пьянство упрекать. А я жду его, миленького, каждый день жду, что придет…

И она громко зарыдала, закрыв лицо руками. Баба Лиза сердито погрозила пальцем Светке, которая даже рот раскрыла на это удивительное зрелище: гроза нашего подъезда плакала, как самая обыкновенная женщина. Сашка встал со стула, подошел к Марье Степановне и сказал:

– Не плачьте, баба Маша. Я знаю, вы добрая. И сын ваш обязательно к вам вернется, и вы вместе будете.

Светкина бабушка в ответ обрадовано закивала, а Марья Степановна, прерывисто вздохнув, вытерла слезы и сказала:

– Хороший ты мальчонка, Сашенька. Вот ведь ты знаешь, что нехорошо я с девчонками обошлась, а жалеешь меня, старуху непутевую. Спасибо тебе, милый!

Иноземцев густо покраснел, а баба Лиза подхватила Марью Степановну под руку и ласково сказала:

– Пойдем, Марея, со мной. Чайку с тобою попьем, старое вспомянем, поговорим. Не чужие мы с тобой. Считай, что почти всю жизнь рядом прожили. Да и сейчас не зря встретились, суждено нам было.

И они пошли в гостиную, прикрыв за собой дверь. Скоро оттуда послышался звон чашек и оживленные голоса старушек.

– Ладно, я пойду, пожалуй, – сказал Сашка. – Только вот бабе Лизе «спасибо» скажу. Здорово она у тебя, Ковалева, печет, ничего не скажешь. Учись!

Он пошел благодарить Светкину бабулю и прощаться. Мы с подружкой ждали его в коридоре, чтобы проводить.

– Сидят старушки, едят ватрушки, – весело сообщил Иноземцев, подходя к нам. – И Пика с ними за компанию, кусок пирога зубами точит. Они ей даже чаю в блюдце налили и на пол поставили.

Он помолчал немного, потом тихо сказал, покосившись на Светку:

– А бабу Машу жалко.

– Жалко, конечно, – сразу отозвалась она. – Горе у нее. Ничего себе! Сын родной прийти не хочет.

– Ну, бывайте, девчонки, – и Сашка тепло пожал нам руки. – Надо еще узнать, что там у меня дома. Пока!

И он ушел. Мы со Светкой немного поболтали, обсуждая последние события.

– Знаешь, просто поверить не могу, – удивлялась подружка. – Неужели приключения и правда закончились? И разгадывать больше нечего? И делать можно опять что захотим, даже бабку ругать? – и она опасливо покосилась на дверь соседней комнаты, откуда неслись радостные крики Пики и смех старушек.

– Да, теперь все в порядке, – я постаралась придать своему голосу бодрость, но, кажется, безуспешно. – Только вот…

– Скучно, – уныло закончила подружка. – Даже и беситься не тянет, после такого. А раньше хотелось, помнишь, побыстрее разобраться и мышь эту шугануть, чтоб отвязалась. Вот и разобрались!

– Ладно, Свет, – устало зевнула я, – пойду-ка я тоже домой. Никаких сил у меня нет. Скоро уже папа с мамой с работы придут.

– А мой-то папа хорош! – сердито сказала подружка. – Он же давно знает Марью Степановну, а мне даже ни слова не сказал. Вот придет сейчас домой, я его спрошу, почему он так сделал!

– Спроси, – опять зевнула я. – Но какая теперь разница? Пока, Светик!

– Пока, – грустно протянула подружка и захлопнула за мной дверь.

Я тихо доплелась до своей квартиры и, войдя, сразу залезла с ногами в кресло в гостиной. Светка, в общем, была права: жить стало неинтересно. Просто, надо сказать, тоска зеленая. «Бабка из двадцатой» больше нам не страшна, а Пика вообще стала теперь другом человека… Чем теперь заниматься-то? Даже читать мне не хотелось – дожилась Ира Костина до веселой жизни. «Пойду на балкон, – решила я. – Может быть, во дворе что-нибудь происходит?» Окрыленная надеждой, я сразу вскочила с кресла и отодвинула шпингалет на балконной двери.

Хорошо было на воле! Солнце уже не так пекло, день клонился к вечеру. Воздух пах сладко, по-летнему, и тихо обвевал меня теплыми волнами. Двое воробьев смешно дрались на толстой ветке тополя, росшего напротив. Сверху мне видно было, как один из них схватил другого клювом за макушку и выщипнул из нее пучок перышек. Тот в ответ возмущенно растопырил крылья и столкнул врага с насиженного места. Драчун свалился вниз и далеко не сразу опомнился, прежде чем догадался полететь в сторону – а то упал бы на землю. Тот же, что оставался на ветке, победно чирикнул и пустился за ним в погоню. «Нормальные воробьи, – весело подумала я, – орут себе, возятся, не то что те, из сна»…Интересно, а что сказала бы Марья Степановна, если бы я рассказала ей свой сон? Наверное, он очень бы ей понравился – это же ее сбывшаяся хрустальная мечта. Тихо так, прилизанно, дисциплинированно, ничего не происходит без команды. Бр-р-р, ужас!

Нет, жизнь все-таки прекрасна. Не посадила нас Марья Степановна за стеклянные стены, хотя это было возможно: вон как упоенно мы со Светкой ей рапортовали! А Сашка – тот вообще был почти готов. Еще бы немного, и… Но нет, он бы и потом, и даже через сто лет не согласился, чтобы Пика его мать пугала.

А «бабка из двадцатой», которой мы боялись недавно чуть ли не до обморока, оказалась всего лишь одинокой несчастной старухой. Лучшее у нее было в прошлом: и председательство, и почет, и семья, и надежды. Вот и захотелось ей, бедной, тряхнуть стариной и доказать самой себе, что и сейчас она что-то может. Например, силу к нам применить. А сцена в ТЮЗе только теперь стала мне до конца понятной. Оказывается, любит старушка искусство и театр – даже сама на сцене хорошо играла, а потом тайком рассказы у костра слушала. Вот и оказалась Пика на спектакле, благо стены и расстояния ей не помеха. Подумать только: живая мысль! И помечтать бабулька любит: по морю покататься в белом платье, как героиня романа, увидеть, как ветер пальмы колышет… Только вот и сама она, конечно, не знает: сочетается ли это с прямыми дорожками, всеобщим суровым порядком и воробьями, взлетающими по команде?

Так, интересно. Я увидела: из-под шиферной крыши подвала вышел Щука и оглянулся по сторонам. На пальце он вертел ключ – видимо, от висячего замка, запирающего подвальную дверь. Не заметив ничего подозрительного, Ленька сунул ключ в карман и зашагал к своему подъезду. Мне даже показалось сверху, что он довольно ухмылялся. В горле сразу стало холодно от любопытства: что он там делал? И ведь утром тоже в подвальное окошко смотрел. Зачем? Что в подвале для него такого интересного может быть? Темно там, и пыльно, и пахнет горячими трубами водяного отопления. Знаю, была несколько раз с папой. В начале зимы мы, например, туда ходили лыжи доставать, чтобы в воскресенье покататься. Дело в том, что в нашем подвале каждая семья имеет свою так называемую «сарайку» – маленькую дощатую комнатку, где хранится разная домашняя утварь, которая не помещается в квартире. Вот ее и сносят туда, чтобы доставать, когда понадобится. Про такие вещи мама говорит: «И выбросить жалко, и держать негде». Правда, бывает, что как раз эти не самые нужные вещи из «сараек» очень даже просто воруют, хотя и неизвестно кто – вроде все наши соседи люди хорошие, порядочные. Сами помещения тоже запираются, однако в прошлом году у нас оттуда исчезли два мешка картошки и старая электрическая плитка. Мама расстроилась, потому что плитка была не сломанная, а вполне нормальная, да и картошку ей, конечно, было жалко.

– Вот крохоборы! – возмущалась она. – И не стыдно ведь!

А папа засмеялся и сказал:

– Брось, Ленусик. Отнесись к этому, как к стихийному бедствию. Воришкам тоже ведь что-то есть надо.

– Ну да, конечно! – развела руками мама. – Именно нашу картошку, и сваренную на нашей же плите!

В общем, ничего интересного в этом подвале нет – так себе, зимний приют для бродячих кошек. Они туда попадают через то самое разбитое окошко и живут, греясь возле теплых труб. Мы со Светкой их иногда подкармливаем: бросаем вниз зимой всякие остатки от обеда и слушаем, как они там сразу к ним бросаются и едят, довольно урча.

Но что сейчас-то Щука там забыл? Даже и кошки давно оттуда ушли – они на воле летом бродят. Может, ему дома поручили что-нибудь в их «сарайку» положить или, наоборот, забрать? Но зачем он тогда оглядывался, выйдя наружу? И почему у него был такой довольный вид? – вот уж точно, будто клад нашел.

А вдруг?! У меня захватило дух. Может, и правда клад? Такой практичный человек, как Ленька, ничего и никогда не будет делать зря, ради игры или какой-нибудь мечты. Так в чем же дело? Мне уже мерещилась груда разрытой земли в углу подвала, а в яме – тускло отсвечивающий старинный кованый сундук. Если его открыть, в глаза сразу брызнет блеск золота и драгоценных камней…

Я больше не могла оставаться на балконе. Правда, ключа от того огромного замка у меня не было, но можно было попробовать заглянуть через окошко – хоть что-нибудь, а увижу! Через минуту я уже была во дворе. Как удачно, что никого рядом нет! А то бы удивлялись: чего это я до половины в подвал сунулась, одни шорты наружу торчат? Еще и сами бы захотели посмотреть, а мне это ни к чему, знаете ли.

Так, пора! Я протиснулась плечами в окно и стала обозревать темное, душное помещение. Ничего похожего на кучу взрыхленной земли я не заметила. Сундуков с сокровищами тоже не наблюдалось. Только в самом дальнем углу виднелось что-то светлое, нежно-голубое, какой-то ворох ткани, лент и кружев. Все это было небрежно смято и спутано, и разглядеть получше странный цветной комок мне не удалось. И вообще… Любопытно, конечно, но при чем тут Щука? Он-то уж точно брошенными тряпками не интересуется – зачем они ему? Разочарованная, я вылезла из окна назад на улицу и сразу же услышала над собой холодный, насмешливый голос:

– Ну, и что ты там делала?

Я ошеломленно подняла глаза вверх. Надо мной стоял какой-то высокий худой мужчина в старом залоснившемся пиджаке и заплатанных брюках. В голове тревожно стукнуло: «Может, это Григорий, Марьи Степановны сын?» Я вгляделась и вздохнула с облегчением: нет, не он. Того я хорошо помнила: он гораздо моложе, симпатичнее, и волосы у него не седые, а черные и кудрявые. А этого нависшего надо мной типа я видела в первый раз. «И отвечать ему совсем не обязательно», – подумала я, вставая на ноги и отряхиваясь. Мужчина угрожающе придвинулся ближе и резко спросил:

– Чего молчишь-то? Язык проглотила?

– А мама не разрешает мне разговаривать на улице с незнакомыми людьми, – дерзко ответила я. – И что вам за дело? Ваш, что ли, подвал?

Я повернулась и направилась к себе домой, услышав за спиной:

– Ноги тебе надо повыдергивать, чтобы не лезла, куда не просят.

Я не удостоила этого грубого субъекта ответом и спокойно поднялась к себе на крыльцо, но внутри что-то противно екнуло от страха. Кто вообще знает, на что подобный тип способен. Поскорее бы домой! Обливаясь холодным потом, я как птица взлетела на третий этаж, дрожащими руками кое-как открыла дверь и, лишь захлопнув ее за собой, смогла передохнуть. Сердце мое сильно стучало, и я подумала: «Надо выпить воды, тогда успокоюсь».

О, вот она, холодненькая, шипящей струйкой полилась из крана! Пожалуй, еще лучше будет, если я сначала умоюсь. Так, хорошо… Теперь наполню стакан и попью. Просто блаженство! И руки перестали дрожать, ура!

«И все-таки, – думала я, присев на табуретку и с удовольствием прихлебывая водичку, – чего этот дядька ко мне привязался? Подумаешь, в подвал заглянула. Преступление какое! Бывают же такие вредные люди, к детям цепляются! Тоже мне, Марья Степановна номер два!»

Интересно, ушел он или нет? Я прокралась на балкон и осторожно выглянула. Унесло, кажется! У подвального окошка никого не было, и я радостно выпрямилась. Да, он сильно меня испугал, этот совершенно незнакомый мне человек. Как хорошо, что он убрался…

Но тут я взглянула на нашу любимую скамейку под тополем, и у меня упало сердце. Никуда заплатанный мужчина не ушел. Он восседал посреди скамейки, а по бокам его поместились… Сева и Щука! Ну, что ж, отличная компания. Просто один к одному – все такие добрые, милые, порядочные люди… И, конечно, что-то обсуждают – судя по жестам и напряженным позам, очень важное. И надо мне было опять вляпаться в спор с этим злющим дядькой, мало было двух старых врагов! Теперь еще и третий появился – и, наверное, похуже глупых мальчишек. И они трое, оказывается, имеют какие-то общие дела.

Стоп! А какие?! Щука ходил сегодня в подвал. Плохо одетого типа я тоже встретила у подвального окошка, и он не хотел, чтобы я в него лазила, даже угрожал.

Глупо, конечно, но получается, что они оба как-то связаны с этим унылым помещением. Чепуха какая-то, честное слово. И Сева с ними, головой трясет, что-то взволнованно доказывает – тоже про подвал? Ну, и тема для разговора!

Я сразу соскучилась, зевнула и ушла с балкона в комнату. В замке заскрежетал ключ, и я услышала, что в прихожую зашли мама и Митя. Братишка тут же спросил:

– Ира, ты дома?

– Дома, – весело отозвалась я.

– Смотри, какой я сегодня в садике рисунок нарисовал! – закричал мальчишка, бросаясь ко мне и даже позабыв снять сандалики. – Во, самолет в небе! Красиво, да?

– Красиво! – искренне похвалила я, разглядывая Митькины «каляки-маляки». – Ты у нас художник.

И неважно, что у братишкиного самолета одно крыло было короче другого и получились они разных цветов – красного и черного. Вернулся домой мой милый брат! И скоро соберется вся семья! И жизнь продолжается – без мышей и вредоносных старух! А эти трое внизу на скамейке – они были каким-то глупым недоразумением. Дунь – и улетят в свой любимый подвал, и в нем останутся.

Глава 18. Странные грезы

Ночью мне приснился удивительный сон – знаете, они иногда бывают такими, до краев наполненными и красками, и звуками, и иногда даже запахами. Подобный сон воспринимается как явь, настолько он реален. Когда очнешься от него, первое время не можешь поверить: неужели это случилось с тобой не в жизни, а только в собственном сознании, а пережитое – греза, дымка, туман? Вот и старухин «рай» тоже приснился, а сразу стало понятно: это не просто моя фантазия, а сокровенная мечта Марьи Степановны, тайно прилетевшая ко мне в ту ночь на мягких, темных крыльях. И все увиденное мной потом объяснилось – до мельчайших черточек. Я не понимаю как, но сон и явь несомненно связаны друг с другом. Или, скорее, смыкаются в каких-то общих точках…

А теперь мне снился знакомый подвал. Я шла по нему в темноте, спотыкаясь о какие-то обломки – они со стуком перекатывались под моими ногами. Где-то звонко и редко капала вода из труб. Мне очень нужно было что-то найти в этой тьме – и немедленно. Я быстро шла вперед, лихорадочно шепча:

– Ну, где же, где?

– Здесь! – гулко ответил мне голос Щуки, и в подвале загремело эхо, отскакивая от стен.

– Вон отсюда! – рявкнул издали Неизвестный. – Шляешься тут!

– Нет! – изо всех сил крикнула я. – Не уйду! – и замерла от собственной смелости.

Угол подвала рядом со мной внезапно осветился ярко-белой вспышкой, и и лежащий в нем беспорядочный ворох голубого шелка, перепутанного с лентами и кружевами, тихо зашевелился. Тоненький голосок жалобно протянул:

– Не хочу здесь больше, надоело-о-о! Я вам не тряпка старая, чтобы здесь валяться-а-а.

Я быстро шагнула вперед, пытаясь разглядеть, кто там пищит, но это мне не удалось. Угол заслонила смутная фигура со светлыми развевающимися волосами. Облик ее показался мне очень знакомым. Я спросила:

– Кто ты?

Видение – теперь я поняла, что это молодая девушка – усмехнулось, но ничего не ответило. В воздухе вдруг разлился аромат каких-то цветов, и я жадно, невольно закрыв глаза, вдохнула его… Тут все закружилось в сильном вихре, загудело на разные голоса, и я проснулась в своей кровати под оглушительно громкий, нервный стук будильника.

Уже рассветало, и в сером сумраке комнаты можно было различить контуры мебели, брошенные с вечера на полу игрушки и закутанный в одеяло силуэт спящего брата. Митя спокойно сопел своим курносым носом и если видел сны, то самые обычные, безмятежные. А вот мне что такое приснилось?! И не кошмар вроде, потому что я не испытала никакого страха, но и, конечно, не какие-нибудь там розочки в вазочке. Правда, думать пока об этом не хотелось, а хотелось спать. «Расскажу завтра Светке», – подумала я и закрыла глаза.