Текст книги "Не входи в стеклянный дом, или Удивительный июнь. Книга для любознательных детей и их родителей"

– А вода-то откуда, если выключили?

– Для дорогого гостя и на колонку сходить можно, – старушка отвечает.

Мне деваться некуда, подхожу к ним, протягиваю руки над тазом, и одна безо всяких там кувшин наклонила и мне на руки полила, а вторая – полотенце подала. Пока я вытирался, они таз подхватили и в ванную уволокли. Бабулька одобрительно на них посмотрела и говорит мне:

– Садись за стол. Знакомиться будем.

Я сел и удивляюсь:

– Так мы с вами вроде бы давно знакомы. Меня Саша зовут, а вас – Марья Степановна.

А она берет большую чашку, всю в розах, расписную, наливает мне чай из самовара, подает и говорит:

– Ну, считай, что сегодня мы в первый раз встретились. Уж извини, рассердил ты меня своим дымом, и я к тебе сам знаешь кого приставила. Но она еще вперед тебя прибежала и все мне рассказала: как ты девчонку хотел ударить, да не стал, как с уроков сбежать собирался, да тоже передумал. Вот и правильно. И теперь ты для меня Сашенькой будешь, а меня можешь звать бабой Машей. Бери-ка теперь булочку, подвигай к себе варенье и кушай на здоровье!

Меня, конечно, уговаривать не надо было. Плюшки, знаете, во рту таяли. И мак с них сыпался – черный такой, маслянистый… – и Сашка мечтательно завел глаза.

– Значит, плюшки? – не выдержала я. – Ну, точно: фрекен Бок. Я так и знала!

– Кто-кто? – мальчишка не сразу вспомнил знаменитую «домомучительницу». – Какой бок?

– Да не какой, а какая! – подхватила Светка. – Ну, помнишь мультик «Малыш и Карлсон»?

– А-а, эта толстая, с пылесосом? – удивился Иноземцев. – Нет, баба Маша добрая. Сравнили тоже!

Я была абсолютно не согласна с тем, что их нельзя сравнивать – по-моему, очень даже можно! – но спорить не стала. Не до того было: хотелось поскорее услышать продолжение Сашкиных приключений. И моей подруге, конечно, тоже. Мальчишка понял это по нашим любопытным лицам. Усмехнувшись, он продолжил свой рассказ:

– Сижу я за столом, убираю плюшки одну за другой – даже стыдно, но уж очень они вкусные были. А баба Маша мне чай подливает, разные варенья предлагает. Ну, просто рай! Я и забыл про то, что в школе было, и про мышей этих. А они, смотрю, опять явились – уже вроде бы из кухни. Обе в белых фартуках с такими… как их…

– Кружевами? – подсказала я.

– Да, правильно. И на головах тоже такие белые…

– Наколки, как у официанток, – закончила Светка.

– Все вы знаете! – с какой-то даже досадой удивился Сашка.

– Так ведь – ботанички! – развела руками моя подружка. – Что с нас взять?

– Ну да, понятно, – засмеялся Иноземцев. – И несут они на блестящих подносах: одна – печенье в какой-то витой корзиночке, другая – конфеты в вазочке. Подошли ко мне и поставили это – слева и справа. Баба Маша важно им кивнула, и они опять ушли. Ну, конфеты и печенье я тоже, конечно, попробовал, а потом благодарю вежливо (меня бабушка учила):

– Большое спасибо! Ваше угощение было очень вкусным.

Тут старушка встала со своего места и говорит мне:

– Давай теперь, Сашенька, на диван перейдем и там побеседуем.

Я только поднялся за ней, чтобы следом идти, смотрю – а возле стола уже другие две мыши стоят – поменьше тех и не серые, а коричневые вроде бы, в синих фартуках и косынках. А вы себе представляете мышь в косынке? Уши торчат, будто две тарелки, а морды при этом до того у них серьезные! Прямо как у нашего ОБЖ-шника, когда он речь толкает – про священный долг там, про воинские традиции, про славные рубежи – ну, вы знаете. Да еще они усами так же озабоченно шевелили, как наш майор, когда, помните, в его кабинете какому-то полководцу рога подрисовали. Я от них поскорее отвернулся, чтобы не засмеяться, и пошел к дивану. А они давай посуду убирать и в кухню таскать – просто в одну минуту все подмели и тоже смылись. На столе один самовар остался.

А баба Маша на диване сидит гордая, важная, руки сложила, как на картине. Я подошел, рядом сел и жду, что дальше будет. Она мне говорит:

– Ну как, понравились тебе мои помощницы?

Я вежливо отвечаю:

– Понравились, конечно. Только страшноватые они, баба Маша, уж извините меня. И что-то я среди них одну не видел – черную мышку, которая сегодня за мной по школе бегала.

– Эта – особенная, – говорит старушка. – Ты же знаешь: она тебе не всегда видна, а только когда ты хулиганить собираешься. Соскучился, что ли, по ней?

Я сразу:

– Ну, нет! Еще чего не хватало!

А она строго на меня посмотрела и будто припечатала:

– Вот так и будет, Сашенька! Если с ней опять встретиться не хочешь и зубов ее попробовать, то будь человеком, а не балбесом, прости Господи, безголовым. Не хулигань, девчонок не обижай, не лодырничай. Ты, я знаю. парень хороший. Только вот воспитывать тебя некому после того, как бабушка твоя умерла (царство ей небесное! Порядочная женщина была, серьезная). Так ведь?

– Ну, так, – говорю, а сам, как дурак, краснею – уже второй раз за тот день.

– Вот, милый, и не обессудь. Теперь я со своей помощницей тебя воспитывать буду. Ты ведь от безделья только озорничаешь и от того, что в доме у вас давно ни строгости нет, ни порядка. А она-то с тебя глаз не спустит, не надейся!

Тут уж я не выдержал больше молчать – до того хотелось узнать кое-что, и спросил ее прямо:

– А она – это кто?

Баба Маша нахмурилась сначала и так сердито посмотрела! Думала, я испугаюсь. Но я в тот день столько всего видел – даже забыл, что значит бояться. Ну, старушка это уловила и решила по-другому со мной обойтись. Подняла брови вверх и вроде бы удивленно спрашивает:

– Как это кто? Ты что, мышей никогда не видел?

Я засмеялся и говорю:

– Нет, баба Маша. Она, конечно, на мышь похожа, но…

– Кошка, что ли? Или собака? – она недоумевает.

«Нет, старушка, – думаю я про себя, – ты меня не запутаешь, не старайся!» И ласково ей говорю:

– А разве кошки и собаки своим хозяевам что-нибудь рассказывают? Они вроде бы только гавкают да мяукают. И из воздуха они не появляются и в нем не растворяются. И держать в своих лапах кувшины с полотенцами не могут, и посуду со стола убирать тоже! Так кто они такие, баба Маша?

Она опять нахмурилась и заворчала:

– Шустрый ты больно, вот что я тебе скажу! И все-то ты видишь, и все знать хочешь. Не рано ли?

– Нет, – говорю, – в самый раз.

Старушка помолчала еще немного – видно, сомневалась она, сказать мне правду или нет. А потом голову повернула, в глаза мне посмотрела внимательно (меня даже в дрожь опять бросило) и улыбнулась:

– Ладно, Сашенька. Так и быть, расскажу. Хоть и неслушный ты мальчишка, а сердце у тебя хорошее, это я чувствую. Да, верно ты рассудил: мои помощницы – не мыши вовсе! Они только вид мышиный имеют, для людей привычный. Я их нарочно такими сделала, для тех понятными, кто моих норушек узреть может. Но вот этих, крупных, что у меня дома, ты первый увидал. Они мне по хозяйству помогают: старая я уже, болею часто, а чистоту люблю. Ты хоть заметил, как у меня блестит все?

Я головой в разные стороны повертел: и правда блестит, нигде ни одной пылинки. Но вот…

– Понимаю, не терпится тебе поскорее остальное узнать, – посмеивается бабулька. – Да не знаю, поверишь ли? Или скажешь, из ума выжила старуха, небылицы плетет, обмануть тебя хочет? Ну, ладно, слушай. Только скажи сначала, как думаешь: человек ли хозяин своим мыслям или мысли ему? Кто кого больше слушает? Не торопись, подумай.

Я тут и уши развесил. К чему это, удивляюсь, такой вопрос? И что здесь думать: ясное дело, человек своим мыслям хозяин, он же ведь ими и думает, и в его голове они рождаются! Но почему-то вспомнил, как прошлым летом пошел к одному пацану знакомому (у нас с ним дело было). А его дома не оказалось. Мать его говорит: «Да ты подожди во дворе, он сейчас из магазина вернется». Ну, вышел я на улицу, на лавочку сел и жду его. Смотрю, прямо перед глазами ветка качается, а на ней – ягоды. Красные такие, спелые, соком налитые. И до того мне вдруг есть захотелось, что просто в животе что-то оборвалось. Раньше тоже хотелось, но я этого так не чувствовал, а тут – даже голова закружилась. Наклонил я эту ветку и все ягоды объел. В желудке вроде легче сначала стало, а потом – как заноет! Гляжу, пацан этот самый с сумкой подходит. Я еле смог с ним поговорить и – скорей домой побежал. Захожу в дверь, а мать на меня смотрит и кричит: «Что с тобой?» В общем, вызвали «скорую», и увезли меня в больницу. Отравился я сильно, эти ягоды оказались «волчьими», и есть их нельзя было. А ведь, думаю, как тогда получилось? Глупая мысль мне в голову пришла: «Срывай и ешь!» – и я ее послушал, сделал, что она велела, а потом в больнице чуть не умер. Так кто же тогда кому хозяин?! Она мне, тут и сомневаться нечего. Потому я за ней и побежал, как собачка…

И вот сижу я с бабой Машей на диване и злюсь: «Какой же я дурак несамостоятельный! Просто остолоп – со своей же мыслью справиться не мог». И до того мне обидно стало, что чуть не заревел, как маленький. А старушка взяла меня за руку и тихонько говорит:

– Ну, что ты надумал?

А я отвечаю:

– Должно быть так, чтобы человек мыслями командовал. Но не всегда это получается. Я сейчас понял, что… не умею своими мыслями распоряжаться.

Она головой мне покивала и сказала:

– Молодец, что сам себя не обманываешь. Многие думают, будто их мысли во всем и всегда им подчиняются и вроде как у них на побегушках. А нет! Все наоборот: это мысли вертят ими, как захотят. Они ведь – тоже живые, как и люди. И если уж они у человека родились, то и – сразу летят в разные стороны, в голове их не удержишь. Им тоже погулять хочется, на свет посмотреть, себя показать. И ладно еще, если мысли эти – хорошие, добрые. А если глупые, злые, вредные? Они и самого хозяина своего погубят, и тех, кому он эти мыслишки дурные передаст. Ну, как тут быть?

Я сижу и глазами моргаю. Что можно ответить? Да ничего с этим сделать нельзя: каждому дураку в голову не заглянешь и дрянь оттуда не выкинешь.

– Молчишь? – баба Маша спрашивает. – Не знаешь? А я тебе так скажу: если бы каждый человек упорно за своими мыслями следил и только хорошим следовал, а ненужные выбрасывал не жалея, то и жизнь была бы другая. Серьезная, положительная была бы жизнь! Так вот, Сашенька. Я – своим мыслям хозяйка. Сама этого достигла. И я своею волею их допускаю, какие нужно. А дрянные – гоню без пощады. И мыши эти – на самом деле мои мысли. Они все делают, что я захочу. И полы моют, и кастрюли полощут, и детей глупых наказывают, чтоб умнее были. Ни одна из них из моей воли не выйдет, потому что мои они, и все тут! Ты вот заметил, что они и кувшин подать могут, и посуду собрать, и погрозить пальцем, если надо. Это верно, руки у них человеческие, пятипалые. А что бы они мышиными лапами делать могли? Норки копать да сыр у меня воровать? Зачем они нужны, такие-то? А эти – то, что надо, самые мне, старухе, подходящие. А большими им быть или маленькими, это я сама решаю. За тобой вот мелконькая следит – зачем тебя лишнего пугать? А в доме мне, конечно, крупные служат, чтобы у них сил хватало хорошо работу выполнять. Есть и совсем маленькие – ты их не разглядел. Они твои ботинки под шкаф утащили, чтоб те на дороге не стояли, да и почистили их заодно (за обувью-то ты не следишь). Много их у меня, и все – самые отборные, ни одной дрянной. Понял теперь?

– Понял, – говорю.

А сам чувствую, как от того, что услышал, мозги у меня потихоньку набок съезжают. Ведь подумать только: мысли отдельно от своей хозяйки скачут, да еще при этом из ее воли не выходят!

– Трудно, конечно, сразу чудеса мои понять, – усмехается баба Маша. – А только это так. Обманывать мне тебя ни к чему. Когда-то было время, я и людьми командовала, и хозяйство огромное у меня на плечах лежало, да каких трудов требовало! И я так тебе скажу: мысли – лучше людей. Их и лень не берет, и капризов они не знают, и слушаются меня всегда. Надо – и делают, что прикажу. И зря перед глазами не маячат, с просьбами дурацкими и бедами своими не пристают. Надо мне – они являются, не нужны – исчезают. И ни стен для них нет, ни преград, никто им помешать не может, потому что их вижу лишь я да те, кому следует видеть… Но я тебя, парень, совсем заболтала – вон глаза уже осоловели. Я сейчас фотографии свои найду да тебе покажу. Увидишь, какая баба Маша в молодости была – боевая да веселая!

Бодро она с дивана соскочила и в другую комнату побежала, как будто раз – и помолодела. А я руками голову сжал и чувствую: плыву куда-то далеко-далеко. Хорошо бы не в дурдом. Но вот глаза подымаю…

И тут Сашка, что-то вспомнив, вдруг захохотал. И до того заразительно, что мы со Светкой, глядя, как он, зажмурив глаза, просто трясется от смеха, тоже не выдержали и прыснули. Мальчишка залился еще громче и замахал на нас руками. Светка, все еще смеясь, нетерпеливо спросила:

– Ну, и что ты там увидел?

Сашка, весь красный и взъерошенный, сделал над собой усилие и сдержал хохот, готовый снова вырваться на свободу. Он прерывисто вздохнул, вытер слезы:

– Понимаете, смотрю я в угол, между окном и стеной. А там – вроде бы наш универсам. Очень похоже: и полки, и прилавки. Ну, а прямо передо мной – витрина с колбасой, вы ее знаете. За ней стоит мышь: все как положено, в белом фартуке, на голове – тоже… как обычно у продавцов, в общем. Но сама она – почему-то розовая, а не серая, и с рыжими волосами (они из-под этой белой шляпки торчат). И еще – толстая-претолстая, аж расплылась. Стоит, дремлет, еле глаза открыла. А у самой двери из комнаты, вижу, другая мышь – сама серая и в сером платье с синими цветочками – шваброй работает, старается. Ну, вроде пол подмела – еще так внимательно посмотрела, чисто ли. Потом взяла сумку и в универсам пошла. Вот она уже у той витрины с колбасой и показывает розовой, которая продавец, какой кусок ей взвесить. Та его из-за стекла достает и – хлоп на весы. Самое интересное, что все происходит в полной тишине. Я только вижу, но не слышу – как в телевизоре, если звук выключить. Ну, розовая вроде бы рот разевает – говорит, сколько колбаса стоит. А та, которая в сером платье, головой трясет, спорит и не соглашается, что столько ей платить надо. А продавец уперла руки в боки, зубы оскалила и смеется над ней и пальцем так, – Иноземцев повертел у виска, – крутит: мол, дура ты непроходимая! И вот мышь в сером достает откуда-то клюку (здоровую такую, толстую, с загнутым концом), берет ее за низ да как треснет по лбу розовой! Та глаза вылупила и сразу – брык, за витрину свалилась. А серая так гордо выпрямилась, на клюшку свою оперлась и ждет, что дальше будет. Ну, розовая встает, шляпа эта белая у нее с волос слетела, сама трясется, как холодец, а на лбу у нее шишка огромная, и все растет, растет. И тут она лопается, из нее мерзкий такой червяк вываливается – склизкий, в пятнах каких-то гнилых, и пасть разинул зубастую. Розовая глаза завела, смотрит, как у нее между глаз этот глист раскачивается и плюется чем-то, будто пеной. А вокруг нее мышей сбежалось с сумками просто навалом, все смеются, кивают и на червяка показывают. А некоторые к серой, которая с клюкой, подходят и руку ей пожимают, и вроде бы благодарят даже, так и подпрыгивают от радости. Тут змей оскалился да как продавщице в нос вцепится! Та рот открыла и орет. Червяк кусок носа ей отгрыз и проглотил. Все смотрят, а на этом месте у нее уже – пятачок свинячий, круглый и с двумя дырками. Волосы сразу облетели, как от ветра, а на голове – рыжая щетина. Уши вытянулись, острые стали и тоже рыжим пухом покрылись. Вдруг у нее глаза от злости засверкали, она за витрину нырнула и достает оттуда какой-то ящик; подымает его и размахивается, чтобы в серую мышь бросить. А у самой раз – и вместо рук уже копыта. Ими-то эту коробку удержать нельзя, и она на прилавок падает. За ней розовая совсем исчезает, а потом выбегает из-за витрины уже настоящая свинья, на четырех ногах, и хвостик у нее крючком. Тут червяк у нее от головы отваливается и куда-то уползает. А хрюшка эта розовая начинает серой мыши кланяться и в пол рылом тыкаться – видно, просит ее опять мышью сделать, как раньше. Но серая ногой топнула сердито, отвернулась и к выходу гордо пошла, и другие мыши толпой за ней побежали. А свинья на задние ноги села, к витрине своей спиной привалилась и давай рыдать и слезы копытом вытирать!

Сашка заметно выдохся от долгого рассказа, а мы со Светкой загрустили: жалко нам стало эту хрюшку несчастную, чуть сами не заплакали. Иноземцев удивленно посмотрел на нас, потер пальцем морщинку возле глаз и проговорил:

– И правда, сейчас уже не так смешно. А когда вспомнил, чуть со смеху не умер. И пока эту картину в углу видел, тоже веселился. Смотрю, как там свинья одна плачет, и думаю: «Так тебе, толстой, и надо! Не будешь мышей обсчитывать да еще смеяться над ними и пальцем крутить». Смотрю, рядом с диваном тапки стоят – наверное, бабы Машины – схватил один и только хотел в эту розовую бросить, чтоб еще хуже ей, вредной, стало. А тут рядом – шорох, и опять слышу: «Пи-ик!» – шпионка бабкина на втором тапке сидит и на меня зубы щерит, укусить хочет. Ну, пришлось свинью пожалеть, что делать-то! Отбросил я тапочек в сторону и говорю: «Да не буду я! Исчезни!» – и эта ваша Пика испарилась.

– Это сейчас она наша, – насмешливо уточнила я. – А тогда, Сашечка, она твоя была.

– Ну, пусть моя, – отмахнулся мальчишка. – Что ты придираешься-то? Теперь мы ее втроем видим, значит – наша, общая.

– А дальше что было? – поторопила нас Светка.

Сашка улыбнулся, проследил глазами за парой пролетающих голубей и признался:

– Да ничего особенного. Тут баба Маша в комнату зашла с фотографиями, все сразу исчезло – и свинья, и ее витрина, как будто и не было ничего. А Пика, я вам уже сказал, еще раньше убралась, Так что заходит старушка с пачкой фотокарточек, а я сижу на диване, как пай-мальчик за пианино, чуть ли не губки бантиком сложил. А баба Маша довольная зашла, веселая, даже напевала что-то. И начали мы вместе снимки смотреть, на которых она – председатель колхоза. Молодая совсем, красивая, строгая. И видно, что те, кто рядом с ней сфотографирован, ее уважают – лица у них такие… почтительные. То она, знаете, в поле среди колосьев. Вокруг нее мужики стоят – наверное, комбайнеры, потому что комбайн вдали видно. Она им что-то объясняет, брови нахмурила, а те слушают. То, смотрю, она в каком-то красивом зале на трибуне стоит, речь говорит, улыбается, и народу столько внизу под ней, и тоже все ее слушают и хлопают – ладони подняли. Или еще на ферме она. Рядом теленок – смешной, маленький, в платье ей носом уткнулся, А она какую-то книгу подняла вверх и показывает (вокруг женщины стоят в белых халатах и косынках, на нее смотрят и тоже слушают). И я тогда подумал: «Вот как уважали бабу Машу! И точно, было за что. Неудивительно, что она и мысли смогла подчинить собственной воле, когда состарилась. Люди ее слушались беспрекословно, так уж голове своей она и подавно хозяйка. Не стала бы есть волчьи ягоды, как я, дурак». Но я, правда, и про ту картинку вспомнил, которую перед старушкиным приходом в комнате видел. И как у меня перед глазами всплыл червяк этот у мыши во лбу, и она сама – зрачки скосила вверх и на него обалдело смотрит, опять смех меня разобрал, еле я сдержался – губу себе побольнее прикусил. А баба Маша счастливая сидит, на фотографии смотрит, что-то мне рассказывает про то время. Один снимок даже погладила слегка – там она возле какого-то дома стоит, рядом – строгие дядьки, на груди у нее вроде бы орден блестит, и все так торжественно смотрят – ух!

Тут я говорю ей:

– Спасибо вам, баба Маша! Очень мне у вас в гостях понравилось. Здорово все было: и плюшки, и мыши-помощники, и фотографии. А теперь мне домой пора – уже мать, наверное, вернулась.

Она вздохнула тихонько и спрашивает:

– За мышку-то мою не обижаешься? Она ведь только от плохого тебя удерживать будет, а в хорошем не помешает. Вот если сейчас домой придешь и за уроки сядешь, она и не появится.

– Да понятно, – отвечаю. – Не обижаюсь я на вас. Сам виноват.

Она обрадовалась так!

– Ну, раз ты сам все понял, – говорит, – то и приведи свои мысли в порядок. Дурным не следуй, а хороших слушайся. И меня, старуху, не забывай, Приходи, когда захочешь. Я тебе всегда рада буду. А как увижу, что ты озорство свое бросил и повесничать перестал, сразу мышку от тебя отзову. Придешь?

– Приду, – я киваю.

А сам уже в прихожую топаю. Ищу глазами свои ботинки – забыл, что они под шкаф уехали. Но тут бабулька пальцами щелкнула. Смотрю, двое мышат – черненькие такие, потешные, на Джерри из мультфильма похожи – толкают их перед собой и вывозят прямо мне под ноги. Поставили ботинки рядом друг с другом, гордо на меня посмотрели и отошли, в стороне стали. Я башмак надеваю и не верю, что мой – так и блестит, будто только что из магазина. Второй – тоже как зеркало. «Ну, спасибо вам», – говорю мышатам. Они чуть головы наклонили и потопали себе важно назад под шкаф. Я с бабой Машей попрощался и ушел. Вот и все.

– И с тех пор ты у нее часто бываешь? – с напряженным интересом спросила Светка.

– Ну, не так чтобы очень: пару раз в неделю захожу, – признался Иноземцев.

– А случалось за это время опять, чтобы старуха из комнаты уходила, а ты оставался?

– Было один раз, – подтвердил Сашка.

– И ты что-нибудь видел, как тогда?

– Да, – улыбнулся мальчишка. – Однажды сидим мы за столом (а баба Маша пироги испекла – один с капустой, другой – с рыбой), и вдруг в дверь звонят. Она пошла открывать. А я смотрю: посреди комнаты море синее-синее, по нему лодка большая под парусом плывет, к берегу приближается. А на берегу – пальмы качаются, цветы какие-то огромные трепещут на ветру, попугаи разноцветные летают. И это я сам как бы с берега и вижу, из-за деревьев. А лодка уже совсем рядом. Смотрю, а в ней мышь сидит, похожая вроде бы на ту, что колбасу покупала. Но теперь она – в белом платье, на голове шляпа с большими полями и в руке зонтик держит – тоже белый, а края зеленые, яркие…

– И что? – затаив дыхание от этой волшебной картины, спросила я.

– Да ничего, – пожал плечами Сашка. – Как только баба Маша дверь в коридоре захлопнула и на пороге комнаты появилась, все сразу пропало. И стали мы опять чай с пирогами пить…

– Да ну их, пироги твои! – сердито перебила я. – Ты бабке-то ничего не говорил про то, что видел?

– Нет, – удивился Иноземцев. – А зачем? Это, наверное, ее мысли меня по-своему развлекали, чтобы мне не скучно было, пока их хозяйка дверь открывала. Что ж тут еще говорить-то?

Подружка недоверчиво покачала головой и нахмурилась. Ее опять одолевали какие-то сомнения, но делиться ими она ни с кем не собиралась.

– А сколько еще после этого мышь за тобой ходила? – спросила я. – Или ты был таким примерным, что она больше не появлялась?

– Нет, было еще раза два или три, – смутился Сашка. – А потом – она исчезла, как отрезало. Я и жил спокойно. Но не знал, конечно, что она теперь к вам приставлена.

– Да где тебе знать, – проворчала Светка. – Тебя это уже не касается, ты у бабки в любимчиках ходишь.

– Ну, уж в любимчиках, – опустил глаза Иноземцев. – Скажешь тоже!

По-моему, подружкино замечание его нисколько не расстроило, а даже, наоборот, обрадовало. «Ну, и хорошо, – подумала я. – Пусть старуха его любит и чаем поит! Хоть где-то ждут бедного Сашку и хоть как-то воспитывают – пусть даже при помощи этой злосчастной Пики!»

– Слушай, Санек, – лукаво сказала Светка. – А ведь когда мы тебя недавно водой облили, ты же, наверное, от Марьи Степановны выходил, да?

Иноземцев при этом воспоминании сразу вспыхнул и сжал кулаки. Мы с подружкой весело захохотали и захлопали руками по перилам балкона. Мальчишка сердито посмотрел на нас – и тоже засмеялся.

– Ладно, Саша, мир! – торжественно произнесла я и важно, как Атос в «Трех мушкетерах», положила ладонь на перила.

– Отныне и навсегда, – подтвердила Светка-Арамис и поместила свои пальцы сверху моих.

– Ладно, – проворчал Сашка, и его большая, как у Портоса, рука легла поверх наших.

Мы смущенно замолчали и поневоле уставились на двор внизу. А там, оказалось, наступал вечер. Солнце уже зашло за крышу соседнего дома; голоса малышей, игравших в песочнице, зазвучали тише и мягче. Кругом легли синие тени, и стало прохладнее. Правда, небо было еще светлым и очень ясным. Вот за что я люблю июнь: за долгие солнечные дни и лучисто-ласковые вечера.

– Да вот твоя любимая Ира! – послышался за закрытой балконной дверью голос папы. – Сидит себе спокойно, да еще в веселой компании! – и папа вышел к нам.

Следом появились мама и Митя. Оказалось, мои родные уже часа два как пришли, успели и поужинать, и посмотреть телевизор. Но мама очень беспокоилась, где я: ведь обычно я всегда вечером жду их дома с работы и из садика.

– А тут тебя что-то нет и нет! – смеялась мама. – А за штору заглянуть мы не догадались.

– Подождите, – сказал папа. – Но ведь у Иры – двое гостей! Тогда почему в коридоре нет их обуви? Уж ее-то мы бы заметили.

Митька хитренько улыбнулся и сообщил:

– Ну, я-то сразу заметил… и спрятал!

– Зачем? – удивилась мама.

– А чтобы вы не знали, что Ира дома, и я успел бы съесть мармелад, пока она не найдется.

– Ну и жук! – покачал головой папа. И успел? – он с трудом сохранял серьезность, пока другие смеялись над братишкиными уловками.

– Да, – скромно сказал Митя, опустив глаза и будто бы стыдясь.

– Боже мой! – ахнула мама. – Целый килограмм! Тебе же будет плохо, неужели ты не понимаешь?

– Пока ему еще слишком хорошо, – строго сказал папа. – А о том, что с другими тоже делиться надо, слышал?

– Слышал, – вздохнул братишка. – Но он такой вкусный был…

Мама взяла его за руку и увела с балкона, папа ушел за ними, Светка тоже вскочила со своего места и озабоченно проверещала:

– Ой, мне пора! Мама меня уже, наверное, потеряла. Пока, Ир! Я убегаю.

Она заторопилась и просеменила в прихожую. Сашка отправился следом, я за ними. В коридоре Митя под присмотром папы уже вынимал из ящика трельяжа обувь моих друзей и расставлял ее на полу. Сашка, остановившись рядом, потрепал его рукой по вихрастой макушке. Понурый братишка сразу выпрямился и счастливо улыбнулся. Папа засмеялся и ушел в комнату. Мы стали прощаться. Иноземцев сказал: «Пока. Увидимся», пожал мне руку и вышел первым. Светка, хотя и торопилась домой, все же спросила у меня потихоньку:

– Как ты думаешь, что на самом деле видел Санек в комнате, когда старуха уходила? Не верю я, что это бабкины мысли его развлекали. Потому что тогда она бы о них знала и, когда возвратилась, спросила бы… ну, понравилось ли ему или еще что-нибудь такое. А похоже, старушка-то об этом ни сном ни духом не знала. Да?

Я посмотрела на подружкино взволнованное лицо, и какая-то неясная мысль промелькнула в моем сознании. Нечто похожее уже было раньше… Но что? Я так и не могла вспомнить, все ускользало. Я пожала плечами и сказала:

– Да ладно тебе! Опять грузишься? Придет время – разберемся. Иди лучше домой, а то тебя мама заругает.

Светка кивнула и выскочила за дверь. Она понеслась наверх такими прыжками, что я даже испугалась, как бы у нее нога не сорвалась в очередном кульбите. Скоро на пятом этаже открылся и захлопнулся замок.

«Вот интересно, – вяло подумала я, заперев дверь и присев на коридорный пуфик, – почему в последнее время Светка стала бодрой и деловой? Раньше она десять раз думала, а один – делала, и так спокойно, не торопясь. Наверное, как ни странно, наши приключения пошли ей на пользу». Я вдруг зевнула во весь рот. Ну, и денек выдался! Сначала мамин йогурт искала, потом со Щукой воевала, а еще Сашку слушала – и чего только не узнала! Кажется, вопрос с «бабой Машей» и ее мышами уже почти совсем разъяснился. Спасибо Иноземцеву, просветил нас сегодня. Лично мне хотелось бы теперь узнать только одно: почему Марья Степановна не хочет пустить Сашку в стеклянный дом? Ведь они, оказалось, очень даже дружны между собой! А с бабкиными мышами Иноземцев вообще на короткой ноге: с домашними ее «мыслями» два раза в неделю встречается, они ему даже представления показывают – веселые и интересные. Пику он гладит и кротко убеждает удалиться из моей квартиры… Да, эти представления! Чем-то они Светку сильно задели, и она явно хочет начать новое расследование. Она права, здесь что-то есть – я тоже это чувствую. Опять какая-то подсказка словно бы проплыла передо мной и – исчезла. Вот досада!

В полном замешательстве я пошла на кухню, к маме. Она сидела у окна и что-то с увлечением читала. При моем появлении мама сразу подняла глаза от книги и, улыбнувшись, подвинула мне блюдо, аккуратно прикрытое сверху тарелкой. Интересно, что здесь? Я убрала тарелку и зажмурилась от удовольствия. Это были мои любимые пирожки с капустой и яйцами – тоже приготовленные по фирменному маминому рецепту. Я, почувствовав внезапный голод, тут же схватила один и сунула в рот.

– Ирочка, сядь, пожалуйста, за стол, – попросила меня мама, – и поешь нормально. А я тебе чаю налью.

Я так устала, что спорить мне совершенно не хотелось. Пожалуйста, я сяду! А вот и чай в самой большой кружке – китайской, в виде чашечки цветка, с бабочками на кремовых лепестках. Да, вкусно! Когда я уписывала третий пирожок, мама вдруг сказала:

– Ириша, что с тобой в последнее время происходит? Ты стала какая-то мрачная. скрытная, смотришь исподлобья. У тебя неприятности? Вернее, у вас со Светой, потому что и с ней дела не лучше. Я сегодня ее маму видела, и она мне жаловалась, что родную дочь не узнает: как подменили ребенка. А сегодня на балконе с вами еще и Саша Иноземцев был. Может, вы обе с Ирой влюблены в него? Потому и меняетесь на глазах?

Вот тебе на! Я сразу поперхнулась и страшно закашлялась. Мама похлопала меня по спине и улыбнулась:

– Что, угадала? Или нет?

– Ну, знаешь, – проглотила я последний кусочек яйца и залпом допила чай. – Чего придумала! Мы с ним просто друзья, и все.

– А почему же вы так странно себя ведете уже несколько дней? Наверное, клад ищете? – пытливо расспрашивала меня мама.

– Да какой клад! – возмутилась я и подумала: «Знала бы ты, что за эти дни пережила твоя дочь!», – Это мы просто расследуем одно дело.

– А какое? – встрепенулась мама. – Вы еще маленькие, многого не понимаете и можете попасть в какую-нибудь скверную историю. Рассказывай немедленно!

И тут в кухню очень кстати вошел папа. Одобрительно оглядев пустое блюдо и чашку, он сказал маме:

– Ты видишь, аппетит у ребенка нормальный. Значит, все в порядке.

Я ободрилась и даже еще поискала глазами, что бы съесть, – лишь бы мама успокоилась и не задавала мне лишних вопросов. Увидев возле сахарницы забытую Митей мармеладку, сразу сунула ее в рот и радостно (как только могла!) улыбнулась родителям.