Текст книги "Техника и культура: возникновение философии техники и теории технического творчества в России и Германии в конце XIX – начале XX столетия"

В Средние века и эпоху Возрождения художник был зачастую одновременно и техником: сам готовил себе холст, краски и кисти. Современного живописца от этого освободил техник. Зодчество стоит посередине между искусством и техникой: «Ордера, стиль, фасады и вообще внешность в зодчестве, несомненно, принадлежит искусству, а устройство стен, полов, сводов и фундаментов – технике»⁴⁴².

Обвинение техники в рутинности несостоятельно; когда техник делает машину – это творчество, когда же машина работает в руках промышленника – рутина, здесь техник уступает место ремесленнику или сам становится им. Но и в так называемых свободных искусствах невозможно обойтись без рутинной работы. Конечно, «техническая идея отличается своей ясностью и определенностью». Особенность технической задачи – сознательность. «Никто не вправе остановить художника в процессе творчества и потребовать, чтобы он сейчас же объяснил, каков его замысел и почему он придает той или иной части ту или иную разработку. Наоборот, техник на такой вопрос должен всегда дать ответ».

Техник всегда имеет перед собой определенную цель. Когда создание его рук готово, то «вопрос о соответствии его с идеей решается мерой, весом и числом». Еще одна проблема – коллективность техники и индивидуальность искусства. Конечно, техника создается коллективным трудом и связана с копированием (тиражированием). Но решение новой технической задачи выполняется «в одном экземпляре» и, хотя не имеет промышленного значения (до тех пор, пока оно не тиражируется), сохраняет значение техническое, т. е. обозначает успех техники⁴⁴³. Таким образом, спор об индивидуальности и коллективности техники и искусства – спор о наличии в технике творческой компоненты. Отрицать же последнюю может только человек, не знакомый с техникой. Другое дело, что творческая активность в области техники имеет целый ряд особенностей (многие из которых уже рассмотрены нами). Иногда искусство отличают от техники тем, что оно преследует красоту, а техника – пользу. Но разве истинно художественное произведение не полезно, а многие технические создания не эстетичны? Энгельмейер приводит здесь пример с Эйфелевой башней, которая хотя и имеет весьма спорную красоту формы, но вызывает «истинно эстетическое чувство изумления и восторга перед могуществом человеческого гения». Но, кроме того, машина или техническое изделие не лишено красоты: мы часто любуемся красивым ружьем или велосипедом, не задумываясь о его полезности для себя, даже паровоз не лишен красоты⁴⁴⁴. «Наружная красота технических произведений должна быть выражением их внутренней красоты, а эта последняя определяется их идейной целесообразностью»⁴⁴⁵.

Теперь о соотношении техники и науки. С одной стороны, «получить что-нибудь от природы можно, только изучив ее требования», потому что техника «обеими ногами стоит на механике (с физикой) и на химии. Но эта зависимость впервые выяснилась только в XIX в.». С другой стороны, их цели различны. «Науки как таковые еще не пригодны прямо для техники. Потребовалась переработка естественных наук в смысле приспособления их к целям техники». Поэтому уже можно говорить о самостоятельном развитии прикладного естествознания, т. е. технологии. Под этим последним словом Энгельмейер понимает всю вообще теоретическую технику, все ее отдельные дисциплины. Здесь он ссылается на работы немецкого ученого Бекмана (1777, 1806). Позже это понятие было распространено на специальные виды технологии – механическую и химическую. Технология занимает промежуточное место между естествознанием (механикой, физикой и химией) и практической техникой⁴⁴⁶.

Рассмотрение Энгельмейером соотношения естественных и технических наук было важным аспектом не только его собственного варианта философии техники, но и последующего ее развития. В современной дискуссии «этот круг проблем играет важную роль, и утверждение, что Энгельмейер, даже принимая во внимание его частые спекулятивные высказывания, не только предвосхитил современную проблематику, но уже дал и многочисленные ответы, уровень которых современные теоретики техники не превзошли или превзошли лишь незначительно, кажется обоснованным.

Рассматривая отношение естественных наук к восходящим техническим наукам в XIX в., приходим к выводу, что стремления со стороны ученых технических наук к обособлению от естественных наук были различными… Это в меньшей или большей степени интенсивное стремление к обособлению можно полностью понять только в том случае, если покинуть внутринаучный подход научно-технического развития и обратиться к социальной истории технической науки и техники…

Уже в начале XIX в. предпринимались… различные значительные попытки придать технической науке собственный методологический профиль… В дальнейшем развитии технической науки, хотя и часто указывалось на особенно своеобразные методы техники, которые отличали ее от естественных наук, все же большая часть известных ученых – представителей технических наук в Германии видела свой идеал в методе естествознания. Возможно, это было еще и потому, что техническая наука – как молодая наука – должна была еще доказать свою научность, и чем более она становилась признанной наукой, тем легче это было сделать⁴⁴⁷. Тем не менее к концу XIX в., когда мировые державы усиленно соперничали друг с другом в технологическом и экономическом отношении, в чем деятельность инженеров играла ключевую роль, и успехи прежде всего немецкой техники стали очевидными, от техников требовалось, а также и сами техники требовали, чтобы результаты исследований по возможности применялись непосредственно на практике. В этой ситуации, в которой Алоиз Ридлер высказывался „против мертвой учености, в пользу практики и науки“ и когда техника рассматривалась как свободное творчество и как искусство, а не как дедуцирование теорий⁴⁴⁸, и произошло ее явное обособление от естественных наук…

В это время по данному вопросу высказывал свое мнение также и Энгельмейер (курсив мой. – В.Г.). Главное различие между природой и техникой он видит в том, что природа не преследует целей (по крайней мере в человеческом смысле), а сущность техники заключается в возможности целенаправленно влиять на материю. В отличие от дарвинистов и Спенсера, которые, вообще-то, оказали на Энгельмейера большое влияние и утверждали, что живые существа приспосабливаются к среде, он подчеркивает, что человек посредством техники приспосабливает среду к своему организму. Следующим важным различием между природой и техникой является то, что природа может порождать явления только одним способом, а именно причинным и логическим, в то время как техника может пользоваться как логическим, так и телеологическим способами. В технике проявляются две ступени: ступень знания (эмпирическая или научная) и ступень умения (собственно техническая)… Успешный инженер – и это подразумевается здесь – при решении сложной технической задачи должен обладать не только существенной частью знаний естествоиспытателя, но и кроме этого в особенности должен быть наделен талантом творения, фантазией и, как называл это Редтенбахер, „техническим чувством упорядочения, формы и состава“⁴⁴⁹, способностями, которым можно научиться только отчасти, в то время как все, что предлагается на лекциях по естественным наукам, при наличии в достаточной степени развитого интеллекта, может быть понято и изучено⁴⁵⁰»⁴⁵¹.

Но если техника опирается на естествознание, то и естествознание многим обязано технике. «Нетрудно доказать, что даже самые основные умозрительные законы естествознания зависят от точности инструментов наблюдения». Здесь Энгельмейер ссылается прежде всего на телескоп, который представляет собой целое техническое сооружение. Но даже такие простые инструменты, как весы, «по достижении ими технического совершенства явились в руках Лавуазье средством поставить химию на настоящую научную ногу»⁴⁵².

В чем же заключается различие между техническими изобретениями и научными открытиями? Энгельмейер считает, что здесь больше сходства, чем различия. Он приводит в качестве примера так называемую пастеризацию бродящих жидкостей, которую Пастер привилегировал во Франции, но тотчас же объявил о предоставлении этого открытия в общее пользование. Это одновременно и изобретение и открытие. «В творческом процессе ученого и техника тоже не найдется достаточно разницы». По его мнению, не выдерживает критики и утверждение, что изобретение дает вещь, ранее не существовавшую в природе, а открытие лишь обнаруживает то, что существовало раньше. Очень часто ученый дает вещи, ранее не существовавшие, например математик, открывающий новый интеграл, а изобретатель-химик фактически добывает вещество, существующее в природе. В конечном счете «открытие от изобретения отличается только телеологически, т. е. не по существу, не по происхождению, а только по своему назначению или по употреблению, которое из него сделают впоследствии»⁴⁵³.

Соотношение науки, искусства и техники определяется, по Энгельмейеру тем, что наука преследует истину, искусство – красоту (в более общем плане – чувство), а техника – пользу. «Истина, которая есть цель и средство для науки, является условием для науки и техники». Для техники и для науки это неизбежное условие. Искусство здесь несколько свободнее. Итак, и в науке, и в искусстве, и в технике «мы находим творческий элемент: наука создает новые мысли, искусство – новые образы, а техника – новые вещи». Создания науки – открытия, искусства – художественные произведения, техники – изобретения⁴⁵⁴.

Еще один важный аспект этой проблемы, разбираемый Энгельмейером, – соотношение техники и магии. Без этого, как он считает, невозможно ясно сформулировать понятие техники. Здесь он опирается на определения Альфреда Лемана, что магия – всякое действие, основанное на суеверии, т. е. на том, что не оправдывается данной религией и противоречит научному мировоззрению. Существенный признак магии – то, что силы, с помощью которых она действует на природу, сверхъестественные. «Знания человека ограниченны и могут быть сравнены с некоторой сетью, внутри которой все связано неизменными узлами. Но вне этой сети человек не видит связи. Это одинаково справедливо как относительно дикаря, так и первейшего ученого, только сеть последнего покрывает большую площадь, вот и все. Ни молиться, ни колдовать внутри сети своих знаний человек не станет. Но как он отнесется к явлениям, лежащим вне этой сети, – различно; но различие основано уже не на знании (которого здесь уже нет), а на вере, и это в обоих случаях: дикарь верит, что за сферой его знаний действуют силы сверхъестественные, а ученый верит, что и там действуют силы естественные. Вот и вся разница»⁴⁵⁵. В качестве иллюстрации Энгельмейер приводит слова некоего священника, что, молясь о ниспослании дождя, народ молится не о том, чтобы Бог разорвал видимую и неизменную цепь природных явлений в угоду молящимся, а чтобы он неведомыми человеку путями так направил естественную цепь явлений, что желаемое явление наступит естественным образом.

Другой пример с миссионером, демонстрирующим дикарям некоторое явление, естественный ход которого ему известен, а им нет, показывая преимущества и силу своего божества. «Если сеть знаний миссионера не покрывает сказанного явления, то он или молится, или колдует.

Это молитва, если он имеет ясное представление о той сверхъестественной силе, к которой обращается; если же нет – это магия. Если же, наконец, он действует на основании знания естественных деятелей, то он – техник»⁴⁵⁶.

Таким образом, техник прежде всего преследует пользу, но она основывается обязательно на науке (стремление к истине) и тесно связана с искусством (стремление к красоте). Однако есть еще один важный вопрос – этический, т. е. о соотношении этики (стремление к добру). «Конечно, – говорит Энгельмейер, – технические изобретения не бывают ни добрыми, ни злыми. Они бывают только полезны или вредны. А в руках людей они служат или добру, или злу»⁴⁵⁷. Техника сама по себе не ответственна за добро или зло, получаемые от использования изобретений. Однако и этическая компонента обязательно должна учитываться в технике.

Поэтому чтобы более полно определить понятие техники, недостаточно рассмотреть лишь соотношение ее с другими сферами человеческой деятельности, на чем мы уже подробно останавливались. Очень важно определить место технической деятельности в сфере человеческой деятельности вообще, в сфере культуры в целом.

Многие инженеры пытались, «прежде всего в конце XIX в. сформулировать не только собственные концепции такого рода, но и влиять также на их восприятие. Ключевым понятием в этой связи является „культура“, понятие, которое признанные „носители культуры“ применяли по отношению к самим себе, в то время как инженерам, основываясь на особенности их деятельности, отказывали в способности принимать участие в развитии культуры в полном объеме.

На рубеже XX в. у инженеров все сильнее утверждалось мнение, вызванное не в последнюю очередь сенсационными успехами техники, о придании понятию „культура“ нового содержания, подразумевая под культурой также и „техническую культуру“, опираясь на традиционное понятие культуры и облекая ее технический элемент в этические и моральные категории⁴⁵⁸. При этом они со всей решительностью отвергали материалистическое мировоззрение и основывались на идеалистически истолкованном позитивизме. За исключением некоторых инженеров⁴⁵⁹, которые пытались, выходя за пределы одного лишь стремления к эмансипации и используя наступательную стратегию, придать технике в общественном мнении ведущую роль как в экономическом, так и культурном развитии; желания большей части инженеров, стремление которых было направлено на социальное равноправие с другими аналогичными интеллектуальными профессиями, были скромнее. В общем можно сказать, что и это умеренное стремление не могло быть реализовано в полном объеме⁴⁶⁰»⁴⁶¹.

Философия техники

В 1911 г. в Болонье (Италия) с ее старейшим в Европе университетом, «в котором впервые человеческий труп был разрезан не палачом, а врачом», состоялся IV Международный конгресс по философии. (Предыдущий, III конгресс проходил в Гейдельберге в 1908 г.) Как сообщает Энгельмейер, «международные конгрессы по философии возникли по инициативе маститого парижского философа Эмиля Бугру⁴⁶². На IV Международном конгрессе по философии Энгельмейер выступил с тремя докладами: два из них были посвящены теории творчества (на немецком и французском языках) и один – философии техники (на немецком языке)⁴⁶³.

Председателем IV Международного философского конгресса был выбран не философ, а математик – профессор Болонского университета Федериго Энриквес (правда, он состоял и председателем итальянского философского общества). В этом Энгельмейер видит знамение времени⁴⁶⁴. Энгельмейер различает эмпирическую науку (опытно-наблюдательную), цель которой – добывать достоверные факты, и научную философию, которая стремится группировать эти факты и подводить их под общие понятия и законы. Первая не только не подверглась ревизии, но, напротив, никогда не стояла так прочно во мнении мыслителей самых противоположных направлений прежде всего благодаря тому, что она располагает острыми, тонкими и мощными техническими средствами для опытов и наблюдений. „Но дело обстоит совершенно иначе со всякой умственной надстройкой, возведенной на эмпирической науке, с тем, что называется позитивизмом“. Какие же проблемы обсуждались на конгрессе? Прежде всего – „Что есть истина?“ Этот древний вопрос был затронут, в частности, в докладе Лосского. Энриквес, Джемелли и Кюльпе рассматривали проблемы реальности, другие же говорили о бытии (существовании), обходя вопрос об истине. Эти доклады показали, насколько „расшатаны“ основные понятия истины, реальности, существования. Но где же та почва, – задается вопросом Энгельмейер, – куда мог бы позитивизм запустить свои корни, чем бы он мог питаться как философская система, основанная исключительно на данных науки. „Безнадежен в наши дни позитивизм не потому, – заключает Энгельмейер, – что он основан на науке (это давало бы ему единственные здоровые соки), а потому, что в настоящее время приходится пересмотреть самые методы мышления и, как кажется, выработать новые“⁴⁶⁵.

Общая черта многих докладов на конгрессе, по мнению Энгельмейера, сводить проблемы философии к вопросам психологии. Это подтверждают и доклады двух столпов интуиционизма Э. Бугру и А. Бергсона. По мнению Энгельмейера, именно интуиция кладется сегодня во главу угла нового здания философии. Это и понятно, поскольку Энгельмейер придает интуиции в своей теории творчества большое значение. Положение усугубляется тем, что наступило разочарование „чистым“ разумом: „недовольство гегемонией разума прошло красной нитью по работам конгресса. Иссякла вера в рационализм“. Неслучайно группа философов-позитивистов была представлена на конгрессе слабее всего. Причем такие позитивисты, как Оствальд и Пуанкаре, сделали доклады, фактически направленные против позитивизма, „если под ним понимать исключительную гегемонию разума“. Итак, старый путь привел философию только к отдалению от жизни, к утрате трона. Какой же путь способен ей вернуть его? Это путь непосредственного обращения к жизни, путь отказа от исключительного поклонения нетрадиционным приемам разума в пользу наивных приемов житейского здравого смысла. „Философы чувствуют себя ближе к науке, чем к технике. Это понятно, так как наука есть уже несколько обобщенное отражение жизни, а техника есть сама жизнь. Но если философия направляется к фактической жизни, то ей нельзя миновать технику, пропитавшую собой всю современность“. Отсюда Энгельмейер выводит необходимость развития наряду с философией науки особой отрасли философии – философии техники⁴⁶⁶.

Энгельмейер отмечает, что этот его доклад получил положительную оценку и живой отклик на конгрессе в Болонье: „Нашлись философы, которые признали законность этого предмета. Таковы председатель конгресса Энриквес (Болонья), Эмиль Бугру и Анри Бергсон (Париж), Оствальд Кюльпе (Бонн) и Эрнст Мах (Вена). Впрочем, последний высказывался в пользу философии техники и раньше“⁴⁶⁷.

Еще 2 декабря 1903 г. Энгельмейер, делая доклад – библиографический очерк „философии техники“ Политехническому обществу, попытался представить зарождение этой новой отрасли философской науки. „Современную нам эпоху недаром называют технической: машинная техника распространяет свое влияние далеко за пределы промышленности и воздействие ее сказывается чуть ли не на всех сторонах современной жизни культурных государств… И вот, мыслители и ученые самых разнообразных сфер начинают изучать этот, доселе не вполне еще оцененный фактор. И здесь по мере изучения открываются все новые и новые умозрительные горизонты. Тем не менее все, что до сих пор сделано, можно назвать только расчисткой места для будущего здания, которое можно пока, за недостатком более подходящего слова, назвать Философией Техники“⁴⁶⁸. В очерке Энгельмейер собрал множество работ, так или иначе касающихся различных сторон этой проблематики. Однако здесь еще нет четкого вычленения главных предшественников. Это он сделает в более поздних своих работах, в частности в докладе по философии техники на IV Международном философском конгрессе и в первом и втором выпусках книги „Философия техники“. Среди них можно выделить две линии: первая идет от философствующих инженеров (Эрнст Гартиг, Франц Рело, Алоиз Ридлер), вторая – от философов (Эрнст Капп, Альфред Эспинас, Фред Бон). Были, конечно, и другие, например Макс Крафт, но эти, по мнению самого Энгельмейера, главные. Философствующие инженеры, которых Энгельмейер называет в качестве своих непосредственных предшественников, правда, избегали говорить прямо о философии техники, но, „не покидая инженерной профессии, они тоже стали задумываться над тем, что такое техника“⁴⁶⁹.

11 февраля 1912 г. Петр Климентьевич прочитал публичную лекцию по философии техники в пользу научных кружков студентов Императорского высшего технического училища. Лекция начиналась словами: „Можно с уверенностью сказать, что со времен основания Москвы сегодня в первый раз темою публичной лекции является Философия Техники“. После лекции студенты обращались к Петру Климентьевичу с многочисленными вопросами, с желанием выслушать объяснения. Это побудило Энгельмейера подготовить серию этюдов под общим названием „Философия Техники“, состоящих из четырех выпусков. В предисловии к читателям он пишет: „Много у автора начитано, насмотрено и надумано. И теперь он получает возможность высказаться вполне. Вот за этот толчок автор и благодарен нашей молодежи“⁴⁷⁰. На титульном листе каждой книги дается портрет автора и надпись: „Автор Инженер-Механик Петр Климентьевич Энгельмейер охотно будет обсуждать со всяким желающим затронутые здесь вопросы“.

Выход этих книг был встречен неоднозначно. Рецензия под псевдонимом И. Книжник, помещенная в журнале „Современник“⁴⁷¹, была весьма недоброжелательной (хотя рецензировались лишь второй и третий выпуски). Иная оценка дается в „Бюллетенях Политехнического общества“. „Слова „философия“ и „техника“ не привыкли еще стоять рядом друг с другом, зато эпитет техника-философа давно уже прочно связался с именем П.К. Энгельмейера. Не первый десяток лет этот инженер с благородным упорством выбирает вопросы, стоящие на границе техники, философии и психологии, и, смело можно сказать, является одним из лучших знатоков литературы в этой сложной области. Особенно много занимался Петр Климентьевич вопросами о процессе изобретения и определения места техники в общей культурной жизни человека. К последнему ведет Автор читателя и на страницах названных выше брошюр. Понятие Автора о технике очень широко: она есть основание для многообразной пирамиды жизни. Можно жадно выведывать истину, можно жадно упиваться красотою образов и звуков, можно отыскивать правду Божью на Земле, но прежде всего „надо жить“, а это значит иметь пишу, одежду и теплый кров, защиту от врага, школу для детей и суд для обидчика. О создании всего этого „искусственного микрокосмоса“, в котором принужден жить человек, должна позаботиться техника. Техником поэтому является, по мнению Автора, не только инженер, архитектор, капитан, но и юрист, и учитель. Как в названных выше областях стремления человека направляются к истине, красоте и добру, избегая лжи, безобразия и зла, так в сфере техники законом является польза, а преступлением – вред. Содержание брошюр П.К. Энгельмейера составило предмет публичной лекции Автора, на таких лекциях, как известно, приходится заботиться не только о выяснении каких-либо идей, но также и о том, чтобы публика не скучала… Тот же характер сохранила лекция в печати, и она легко прочтется каждым, кому не совсем чужды общие вопросы“⁴⁷².

„Философия техники“ Энгельмейера, надо сказать, построена достаточно традиционным образом, если рассматривать ее в контексте многочисленных вышедших позже и до сего дня выходящих трактатов по философии техники. Прежде всего она включает анализ высказываний всех предшествующих мыслителей (как философов, так и философствующих инженеров) по данному предмету. В первом выпуске этот раздел, занимающий его большую часть, называется „Ретроспективный взгляд“ и включает изречения следующих мыслителей: Аристотеля, Архимеда, Витрувия, Леонардо да Винчи, Галилея, Бэкона, Паскаля, Франклина, Гартига, Рело, Ридлера, Маха. Во втором выпуске аналогичный раздел назван „Историческое приближение философии к жизни“ и включает следующий ряд философов и философских школ: Фрэнсис Бэкон, Рене Декарт, Блэз Паскаль, Иммануил Кант, В.Б. Карпентер, Гуго Мюнстенберг, Эдуард Гартман, Лестер Уард, Эрнст Мах и махизм, В. Джемс и прагматизм, интуиционизм Эмиля Бугру и Анри Бергсона.

В первой своей книге по философии техники, имеющей подзаголовок „Общий обзор предмета“, Энгельмейер формулирует в наиболее общем виде предмет философии техники. Этот предмет, с его точки зрения, столь обширен, что охватывает все стороны внутреннего и наружного человека и всю историю человечества. Если сама технология не имеет возможности заглядывать назад, на историю техники, то для философии техники насущная потребность – связать современную технику с ее исторической эволюцией (это „техническая палеонтология“). Вторая, не менее важная задача – дать обобщенное понимание техники.

В этой книге Петр Климентьевич итожит, собирает все сделанное им ранее, пытается все это изложить систематически и общепонятно – таковы логика и цель, поставленные им самим. Но он и развивает свои идеи дальше, формулируя предельно общее понимание техники: всякое обращение наружу, всякое воздействие на материю есть техника. И сразу же уточняет: техника есть умение целесообразно воздействовать на материю, искусство вызывать желательные явления. Техника (вместе с искусством) – объективирующая деятельность, т. е. впитывающая некоторую идею, осуществляющая некоторый замысел, и (в этом смысле) творческая деятельность человека. Наука преследует истину, а техника – пользу. Знать надо ученому для того, чтобы знать, а технику надо знать для того, чтобы делать. Ученый только называет явления, тогда как техник их вызывает. Этим определяется связь и разграничение сфер техники и науки. При этом техника для Энгельмейера – реальный базис всей культуры человечества, а сам человек – животное техническое. Наконец, он формулирует кредо „технического мировоззрения“, которое смотрит на человека не как на чуждое природе, беспомощное, потерянное существо, а как на одну из сил природы, силу автономную, свободную как в постановке своих задач, так и в их разрешении. Это мировоззрение он кратко называет техницизмом.

Человек научился направлять жизнь по своему желанию. Это умение и называется техникой. Задача же философии – дать общие принципы, способные упорядочить жизнь. „На этом пути философия не только приблизится к жизни, но овладеет ею и сядет на трон руководительницы жизнью. Она найдет его прочно стоящим на новом исторически сложившемся фундаменте технической культуры, сваи которого пронизали весь материк современной жизни. К этому трону ведут ныне пути: Прагматизм, Интуиционизм, Философия действия, Философия жизни, и тот путь, в который сбегаются все эти пути, – Технициз м“. Техницизм же, по Энгельмейеру и есть философия техники. „Гений человечества в разные времена преследовал разные интересы: в древности он изучал себя и по себе старался истолковать мир; но в новые времена он принялся изучать природу при помощи опыта и наблюдения; наконец, за последние 150 лет он обратился на техническое творчество и окружил нас искусственным микрокосмосом внутри природного микрокосмоса. Но так как гений и в наше время не только не охладел к теоретической работе, а напротив, отдается ей очень охотно, то он естественно заинтересовался и тем микрокосмосом, который сам создал. И вот в конце XIX в., когда техника завершила первое столетие своего научного фазиса, мыслители заметили, что пора философии приняться за изучение технического фактора культуры. Почин в этом деле принадлежит Каппу. Он верно почувствовал в технике ее творческое ядро, верно обозрел ее границы, совпадающие со всею материальной культурой, но сам он отстоял от техники слишком далеко и потому, думая дать ей всеобщий принцип, дал в сущности лишь некоторое правило для уразумения доисторических зачатков техники. Другой мыслитель, Эспинас, не задаваясь установлением какого-либо принципа, совершил основательную подработку для будущего исследования состояния техники в эллинские времена.

Третий мыслитель, Бон, справедливо увидал в „гипотетическом императиве“ ядро философии техники. Но и он тоже не располагал, по-видимому, достаточно полным знакомством с современной техникой для того, чтобы дать нечто большее общих соображений, правда очень ценных для будущей философии техники. Мы знаем, что в течение минувшего века техника стала научной, между прочим, и в том смысле, что создались высшие технические школы, из которых выходили высокообразованные инженеры. И вот среди инженеров нашлось немало умов с философской складкой, например Рело, Робинзон, Гартиг, Поппер, Ридлер… Но, конечно, в чисто философском смысле работы их суть работы дилетантов“⁴⁷³.

Третий выпуск „Философии техники“ имеет подзаголовок „Наша жизнь“ и эпиграф „Жизнь есть удовлетворение потребностей“. Во вступлении Энгельмейер пишет: „Переоценка ценностей и искание новых. Вот девиз нашего времени. В такую минуту не грех остановиться, вооружиться простым житейским здравым смыслом, оглянуться вокруг себя и спросить: какова наша жизнь?“⁴⁷⁴ По мнению Энгельмейера, историческая эволюция не только самой техники (о чем он писал в тезисах на конгрессе в Болонье, выделяя три уровня обобщения в истории техники: группировку, технологию и философию техники), но и философии как таковой в результате ее стремления приблизиться к жизни ведет к философии техники. В третьем и четвертом выпусках он и дает набросок техницизма как системы.

Философия техники, или техницизм, по мысли Энгельмейера, и есть попытка подойти к жизни с наивным взглядом простого обывателя, наделенного обыкновенным житейским здравым смыслом, и дойти до какого-нибудь объединенного взгляда на жизнь. (Здравый же смысл для Энгельмейера – накопленные догадки миллионов людей.) „Такою попыткою и является философия техники, которую мы для краткости называем одним словом „Техницизм“. Наша исходная точка следующая: человек живет и ему всего нужнее жить, т. е. удовлетворять свои потребности, самые разнообразные. Но обстановка, в которой человек живет, т. е. природа и другие люди, вовсе не спешит удовлетворять наши потребности. Обстановке нет дела до наших потребностей; а нам естественно кажется, будто обстановка относится к нам враждебно. Отсюда – вековая борьба человека с обстановкой его жизни: удовлетворение потребностей должно быть завоевано, в обстановке должно быть произведено целесообразное видоизменение… Отсюда видно, что человек, для того чтобы быть человеком, должен быть существом техническим. И действительный факт показывает, что он и есть существо техническое, т. е. творческое, телеологическое, способное проводить на деле свои планы“. „Первая особенность жизни, рассматриваемой просто и наивно, заключается в том, что жизнь ежеминутно родит новое. Она творит. Но и человек тоже творит. А так как человек есть только часть природы и в части действуют те же силы, что и в целом, то, как бы ни отличалось творчество природы от творчества человека, все-таки они однородны. Явствует эта однородность уже из того, что вещественный продукт человеческого творчества (телефон, например) с реальной стороны ничем не отличается от творений природы. Но с идеальной стороны продукт человеческого творчества являет всегда нечто добавочное, чего в природе мы не замечаем, а именно телеологическую идею…“⁴⁷⁵. Если же жизнь есть творчество, то тогда теория жизни должна быть теорией творчества.