Текст книги "Отличники. От других…"

Я шёл, поглядывая на циферблат «Востока», ускоряя шаг, чтобы обогнать неумолимую минутную стрелку, приближавшуюся к намеченной по плану цифре. Мельком взглянув с холма на незабываемую панораму города, раскинувшегося у подножья, я сбежал вниз, спустившись к железнодорожному вокзалу. Проник через пролом в бетонном заборе, запрыгал через рельсы, стрелки и новенькие бетонные шпалы множества железнодорожных путей, направляясь к вечно запруженному автобусами, такси и трамваями широкому и низкому каменному мосту через реку Темерник. За рекой главная улица им. Фридриха, вымощенная крупным булыжником, круто поднималась к Проспекту. В нижней её точке, сквозь булыжник были видны сточенные многочисленными колесами остатки срезанных рельсов трамвая, ходившего здесь еще несколько лет назад. Те коротенькие, неуклюжие, деревянные жёлто-красные вагончики чем-то притягивали меня, когда, путешествуя с папой по улицам города, мы выбирали их, специально, пропуская широкие железные, плавно раскачивающиеся из стороны в сторону железные трамваи, чихающие пневматикой, при каждом торможении и тяжело вздыхающие, открывая многостворчатые двери на остановках. Здо́рово было прокатиться в старом дощатом, но резвом вагоне с деревянными лавками, в котором можно было высунуть голову в окно, не вставая с места, жмурясь от удовольствия и свежего встречного ветра. Меня всегда занимал вопрос, почему этот участок улицы никак не заасфальтируют, хотя на остальной её части, от Проспекта и до самой Театральной площади, асфальт содержался в образцовом состоянии. Не в силах изменить традиции, продолжающейся со времён прогулок с отцом, я забежал в магазин «Источник», где освежился стаканом минеральной воды с сиропом. Отдышавшись у круглой чаши фонтана с раздетыми бронзовыми сборщицами винограда в центре, с удовлетворением заметил, что результат моего пробега сегодня был лучше, чем раньше, хоть и не удалось уложиться в намеченное время. Повернул на Проспект налево, и невольно увеличил скорость, спускаясь в низину перед Пушкинской улицей. Мимо то и дело грохотали трамваи, зачем-то замедляя ход внизу, чтобы с натужным воем подняться на противоположный склон. В моей голове уже всерьёз зрело рацпредложение об использовании скорости на спуске, для увеличения пробега по инерции, чтобы помочь трамваю подняться и сэкономить электричество. Возле Штаба Округа я перешёл на другую сторону и начал невольно всматриваться в лица прохожих. Это было нелогично, глупо. Ведь никто не сказал, что Маша будет здесь сейчас идти. Но и не мог этого не делать. Меня тянуло к её образу. Сердце учащённо билось, как я думал, от продолжительной прогулки быстрым шагом, а может от предчувствия возможной случайной встречи.

Я увидел её неожиданно, когда уже миновал здание Цирка с упряжкой страшных огромных каменных коней под крышей, и переходил площадь перед гостиницей «Ростов». Стройная фигурка сначала на миг мелькнула среди прохожих, заставив меня ещё быстрее лавировать между ними. Маша шла в попутном направлении, слегка опираясь на тросточку и оживлённо беседуя с невысокой девушкой с чёрными, как вороново крыло волосами, собранными в короткую толстую косу. Оглянувшись вокруг, я метнулся к ларьку с мороженым, удачно оказавшемуся рядом, и быстро догнал девчонок, наградив их двумя стаканчиками пломбира. На душе стало приятно от смущённых улыбок, озаривших их лица.

– Владька, привет! – Маша радостно заглянула мне в глаза и, притянув за шею к себе, чмокнула, попав в уголок губ – Познакомься. Это Армина, моя новая одноклассница и отличная подруга.

– Армина, – сказала девушка, смущённо опустив большие глаза с длинными чёрными ресницами, увеличенные толстыми стёклами роговых очков.

– Очень приятно. Владислав. А вы гуляете?

Я старался вести себя галантно, импровизируя, поскольку не придумал, какой персонаж мог бы послужить эталоном для копирования в данной ситуации.

– Мы из школы идём, – украдкой взглянув на меня, сказала черноволосая девушка, и снова, сосредоточенно стала разглядывать свой стаканчик.

– Решили прогуляться после уроков. Я хочу показать бассейн, куда хожу плавать. Хочешь с нами?

– Конечно, хочу!

Плохо скрывая счастливую улыбку, я закинул её рюкзак на плечо, бережно взял Марию под руку, поддерживая и избавив от необходимости использовать трость при ходьбе. Она вручила мне и её, занявшись мороженым. Мы пошли вдоль Проспекта, делясь друг с другом новостями. Через полчаса я уже знал имена всех одноклассников девушек, а так же краткие характеристики некоторых из них. Армина, на удивление, быстро перестала меня стесняться и ярко, красочно, с забавным армянским акцентом описывала свои впечатления от первого месяца жизни и новых знакомых в Ростове. Я поделился впечатлениями о летних каникулах, учителях, учебниках и первых уроках. Когда мы подошли к спортивному училищу, Маша показала вход в бассейн, между колоннами помпезного фасада, образчика сталинского ампира. Длинное здание, протянувшееся вдоль Проспекта, казалось эклектикой разных стилей. Колоннада тянулась вдоль всего фасада четырёхэтажного учебного корпуса, с выступающими прямо из стен ступенями. Затем, она плавно заворачивала за угол, выходила под острым углом на Комсомольскую площадь, и захватывала полукружьем парадный вход с высокими сводчатыми окнами. Единственное, что объединяло этот комплекс – монументальный фасад, отделанный до второго этажа во всю длину необработанным гранитом. На колоннах красовался рекламный щит, анонсирующий французскую комедию с Луи Де Фюнесом в главной роли, которую крутили здесь же, в полуподвальном зале кинотеатра «Юность». Сеанс начинался через пятнадцать минут.

– А пойдёмте в кино, девушки? – спросил я, затаив дыхание, не очень надеясь на положительный ответ.

Маша недоверчиво посмотрела на меня, потом на свою подругу, и вдруг у неё в глазах загорелись озорные огоньки.

– Отличная идея! Пошли, посмеёмся. Люблю Де Фюнеса, – с энтузиазмом воскликнула она.

– Хорошо, я согласна, – подтвердила Армина, энергично кивнув головой.

Спустившись на несколько ступеней ниже уровня Проспекта, я стал в небольшую очередь в кассу, и через пять минут торжественно махал подругам зелёными листочками билетов. Мы вошли в фойе. На стенах во множестве висели фотографии киноартистов, советских и зарубежных. Среди них висела картина с улыбающимися светловолосыми колхозницами, идущими по хлебному полю, обрамлённая багетом под старинную бронзу. Девушки медленно шли вдоль стены, взявшись за руки, и, с не меньшим интересом, рассматривали экспозицию. Прозвенел первый звонок, и мы, лавируя между немногочисленными посетителями, потянулись к бархатным красным шторам, прикрывающим вход в кинозал. Во мраке мои глаза слишком поздно различили ступени, уходящие вниз, и, оступившись, я еле удержался на ногах.

– Маш, осторожно, здесь ступени! – громко прошептал я, стараясь найти в темноте её руку, чтобы помочь спуститься.

– Ой! Спасибо, Влад! – услышал я знакомый голос не с той стороны, с которой ожидал.

Её рука схватила меня за плечо, и мы стали осторожно спускаться к экрану, завешенному таким же тяжёлым красным бархатным занавесом.

– Маш, какие у нас места? – спросила таким же громким шепотом Армина.

– Четвёртый ряд. С третьего по пятое… – ответил я, различив её и тоже взяв за руку.

Мы уселись на свои кресла, когда из фойе послышался приглушенный бархатом, третий звонок. Занавес разъехался, открывая экран, на котором практически сразу заискрился фитиль киножурнала с одноимённым названием. Следующие полтора часа было просто весело. Я не мог сдерживать смех, веселясь над шутками моего любимого комедийного актера. Мне нравилось слышать звонкий Машин смех и весёлые комментарии на обильно сдобренном армянскими словами и интонациями языке её подруги, который она считала русским. Если бы меня спросили в этот момент, счастлив ли я, то получили бы уверенный утвердительный ответ.

– Ну что, как вам фильм? – спросил я девушек, щурившихся от яркого солнца, когда мы вышли на улицу.

– Классно! – с восторгом отозвалась Маша. – Спасибо тебе! Замечательно развлеклись.

– Здо́рово! Этот жандарм такой смешной! Я давно так не хохотала, – сказала Армина.

– А как им из монастыря монашка на мотоцикле помогла сбежать?! – вставил я.

– «Жандарм – всегда жандарм!» – помните? – продолжала Маша, смеясь…

Мы шумно обменивались впечатлениями, перебивая друг друга, пока шли к Машиному дому. Я отдал ей трость, с тревогой заметив, что она стала сильнее хромать. Её подруга распрощалась раньше, оставшись на остановке ждать автобус.

– Маш, у тебя какие планы сейчас?

– Прийти домой, переодеться, освежиться в душе, пообедать, позаниматься на тренажёрах, сделать уроки… – скороговоркой автоответчика начала декламировать девушка. – Хочешь со мной?

– Не знаю, неудобно…, – затянул я привычно, проклиная свою дурацкую тактичность.

Ведь, на самом деле, я только этого и хотел. Девушка внезапно остановилась, оказавшись передо мной. Я еле успел среагировать на этот манёвр, неожиданно увидев её лицо в нескольких сантиметрах от моего.

– Влад, ты не услышал мой вопрос. Я спросила: «Хочешь со мной?» Это означает, что я интересуюсь твоим желанием, и все прочие соображения второстепенны. Если ты будешь честно говорить, чего ты хочешь, нам легче будет понимать друг друга. Ты почувствуешь себя увереннее. Не беспокойся, если вдруг, что-то из твоих желаний будет для меня неприемлемо, я обязательно честно тебе в этом признаюсь, объясню почему, и не буду терпеть неудобство. Давай попробуем ещё раз. Владик, ты хочешь ко мне в гости? Займёмся выше перечисленным вместе? Вместо ответа я обеими руками бережно взял голову девушки и коснулся губами её губ, продолжая поцелуй дольше всяких приличий.

– Не сердись, Машенька. Конечно, я хочу с тобой. Сегодня я только об этом и мечтал. Еле досидел до конца уроков. – Проговорил я, наконец оторвавшись.

– Ты был уверен, что меня встретишь вот так в толпе на улицах города? – Спросила она, хитро прищурившись.

– Я этого очень хотел, вот желание и сбылось, – ответил я и, улыбнувшись, разжал ладонь перед её носом, показав заветную монетку.

Очаровательная улыбка девушки стала мне наградой.

– Ну, пошли, чего стоим? – она решительно потянула меня за руку.

Мы повернули за угол, и я почувствовал, что теряю равновесие. Кто-то сильной рукой развернул и грубо прислонил спиной к дощатому забору, который больно ударил меня по затылку. Из глаз посыпались искры, а потом я ощутил резкую боль в правой части лица.

– Эй! Ты подцепил не ту тёлку, с… ка. Бабки гони и вали на х.. из нашего района, чмо! – услышал я сквозь нарастающий шум в ушах.

Оглянувшись, я увидел Машу, которая, стоя в нескольких метрах позади двух, как в кино, одетых шалопаев в невероятных кепках типа «аэродром», расширившимися глазами смотрела на эту сценку. Адреналин ударил в мозг, заставив меня мгновенно сосредоточиться на целях. Резко распрямив ноги и скользнув спиной вдоль досок забора, с силой выбросил правый кулак по направлению к глазу хулигана. Поняв по вскрику и боли в суставах пальцев, что удар достиг цели, я как в замедленной съемке, схватил его обеими руками за длинные волосы и, приседая, дёрнул всей своей тяжестью вниз, припечатав носом о колено. Вылезая из-под обмякшего «дылды», для которого земное притяжение вдруг оказалось превалирующим перед всеми остальными явлениями природы, я уже искал вторую цель. Ею оказался невысокий юркий пацан с бегающими глазками, прыгнувший было ко мне, но я увернулся от направленного в меня башмака и, не вставая с корточек, ударил кулаком в колено его опорной ноги. Парень растянулся в пыли переулка, упёршись головой в забор.

– Вы ошиблись, козлы! Это моя девушка и мой город! – процедил я, фокусируя взгляд, вставая на ноги и отряхиваясь.

«Дылда» лежал, не двигаясь, но «Юркий» быстро вскочил на ноги, а в грязном кулаке у него оказался перочинный нож. Я отступил на шаг, стремясь сосредоточиться на новой опасности. Внезапно нож упал в пыль, а его обладатель согнулся, зажав руку другой рукой.

– Падла! – шипел он, отступая, начисто забыв о своём оружии и напарнике.

– Заткнись, урод! – крикнула Маша, всё ещё держа свою трость двумя руками, как клюшку для гольфа. – Щас уши поотшибаю!

Трость просвистела в нескольких сантиметрах от его уха, заставив пацана испуганно вжать голову в плечи. «Юркий», продолжая зажимать запястье рукой, неуклюже побежал вдоль переулка. Я пнул валявшийся в пыли ножик, скрывшийся в густой траве между штакетинами забора. Сидевший в пыли «Дылда», качался, закрыв лицо руками, сквозь пальцы которых струилась кровь.

– Ты запомнил, кретин, кого нельзя трогать в этом городе? – громко и с расстановкой произнося слова, спросила Маша, наклонившись к самому уху пострадавшего. – Или продолжить урок?

Тот помотал головой, что-то мыча, не убирая окровавленных рук от разбитого лица.

– Громче! Не слышу! – грозно прокричала девушка, наклоняясь к нему, впервые после драки, воспользовавшись тростью по прямому назначению.

Я, подхватив брошенный рюкзак, обнял подругу сзади, удерживая от возможного продолжения агрессии против поверженного противника.

– Пойдём. Этот, думаю, запомнил.

– М-м-угу – снова промычал «Дылда», уже громче.

– Кастет отдавай! – крикнул я ему в ухо, заставив отшатнуться и почти упасть на бок.

Сорвав стальную пластину с пальцев его правой руки так резко, что ободрал в кровь кожу суставов, я выбросил её далеко, в огород за забором.

– Всё, пошли, моя воительница! Не стоит ждать свидетелей, тем более, милицию.

Я взял Машу за руку, потянув в сторону дома. Почувствовал, как в моей ладони её ладошка начала расслабляться. Она заглянула мне в лицо испуганными глазами и осторожно коснулась правой щеки.

– Пойдём скорее. У тебя лицо в крови. Нужно обработать…

Мы дошли до её дома меньше чем за пять минут. Я скорее держался за руку подруги, обнаружив, что плохо различаю детали вокруг, как будто смотрю на мир одним левым, с детства хуже видящим, глазом.

– Ты – молодец, уверенно со вторым справилась, Маш! – восхищался я, с трудом снимая грязную, футболку через голову, пока она бережно промывала мне лицо перекисью водорода.

Сидя на краю ванной я сквозь ноющую боль чувствовал прикосновение ласковых рук девушки, умело наложившей мне повязку на лицо, закрывшую правый глаз, который все равно не открывался, как я не стремился размежить веки.

– Вот, выпей анальгин пока.

Она держала передо мной стакан воды и две таблетки.

– Спасибо, доктор Машенька! – вяло улыбнулся я, почувствовав нарастающую боль в лице.

– Владик, ты нас спас от этого верзилы. Я его знаю – Гришка с «нахаловки». «Нарик» еще тот. Под кайфом, очень опасен. Я бы с ним не справилась, несмотря на дзюдо. Он мог тебе череп раскроить своим кастетом. Голова кружится? Глаз болит?

– Есть немного, – ответил я.

Маша промыла и забинтовала мне правую руку и проводила на диван в холле.

– Полежи пока. Скоро мама должна прийти. Она посмотрит твои раны. А я обед приготовлю.

Чмокнув мягкими губами меня в щеку, девушка ушла на кухню. Я смотрел на расплывчатые очертания люстры на потолке, боясь закрыть глаза. Комната и так кружилась, а с закрытыми глазами, она начинала вращаться со скоростью грампластинки, вызывая тошноту. Несмотря на ужасное самочувствие, я испытывал гордость за то, что смог защитить мою девушку. И какое-то новое чувство уверенности за нас с нею, от того что, Маша не растерялась, не испугалась, а решительно стала сражаться с хулиганом, победив его.

Очнулся я, казалось, через несколько минут. Однако, за окном смеркалось. Маша осторожно трясла меня за плечо.

– Просыпайся, соня. Ты три часа проспал. Сейчас мама тебя посмотрит. Голова кружится?

– Вроде нет, – неуверенно ответил я, вставая, и снова рухнул на диван. – Нет, пожалуй, ещё кружится.

– Здравствуй, герой! – ласковый голос Анны Петровны заставил меня собраться.

– Добрый вечер, Анна Петровна! – ответил я, как можно чётче проговаривая слова.

– Сейчас потерпи немного, я сниму повязку и осмотрю твоё лицо.

Я кивнул, закрыв глаза и стараясь не морщиться от боли.

– Ты, настоящий мужчина, не испугался и защитил нашу дочь! Она уже рассказала, как ловко ты справился с хулиганом, – продолжала Анна Петровна, быстро обрабатывая глаз, щеку и лоб и заклеивая все это лейкопластырем. – Сейчас Фёдор Тимофеевич подъедет, и отправимся в больницу. Нужно швы наложить.

– Там всё так плохо? – робко спросил я, пытаясь подглядеть левым глазом.

– Нет. Чем-то острым разрублена бровь и порезана щека. Швы нужно, чтобы потом шрамов не осталось.

– Кастет.

– Что? Этот подонок был вооружён? Вот сволочь! Что за время, пройти по улицам стало опасно! Где наша милиция была?

– Мы не стали их ждать, спешили очень, – ответил я. – Маша, умница, второго своей тростью так отметелила! Мигом исчез на полусогнутых. Даже ножик забыл.

– Надо бы, всё же в милицию заявить. Сейчас с Федей поговорю, как лучше сделать, – продолжала мама.

Пока я поедал гречневую кашу с мясом и запивал горячим чаем, подъехал Фёдор Тимофеевич. Пришлось снова терпеливо слушать порцию похвал и восторгов, исполненных громким приятным басом, скромно кивая и повторяя объяснения случившегося.

– Поехали, боец! Сейчас сделаем всё в лучшем виде, – прогремел папа, дождавшись, пока я прожую ужин.

– Пап, я тоже поеду, – попросилась Маша, обнимая мощный торс отца и трогательно заглядывая ему в глаза.

– Давай дочка, молодец, что переживаешь за кавалера.

– А как же, – смущенно опустила глаза девушка. – Он же – мой друг и спаситель.

– Друг и спаситель, может, позвонишь родителям, предупредить, что задерживаешься? Мы отвезём тебя после больницы домой, примерно часа через два, – посоветовала Анна Петровна.

Я покрутил диск аппарата на длинном проводе, оказавшегося рядом заботами девушки. В трубке послышался голос сестры, видимо, уверенной, что звонит её подруга: «Люд, я сейчас выйду…»

– Саш, я не Люда, – обратился я в трубку. – Позови маму.

– Слав, ты ещё не дома? Что случилось? – тревога в голосе слышалась сквозь шуршание помех.

– Молодец, догадалась. Ничего не случилось. Позови маму, – терпеливо повторил я.

Постарался, как можно более бодрым голосом сообщить, что буду поздно, и что меня привезут домой на машине родители моей знакомой. Предвкушая анимацию картины «Возвращение блудного сына», я вздохнул, положив трубку на рычаг.

В машине, резво пробирающейся по переулкам к Проспекту, я оказался на заднем сиденье рядом с Анной Петровной.

– Владислав, я заметила, тебе трудно ориентироваться. Это сейчас началось, после удара? – заботливо поинтересовалась Машина мама. – Нужно сказать врачу. Возможно сотрясение.

– Не беспокойтесь, это не сотрясение. – Поспешил пояснить я, испугавшись, что из-за этого диагноза меня положат в больницу, – Голова у меня уже не кружится и не тошнит.

– Ты плохо видишь?

– Да. Обычно правым глазом хорошо вижу. Сто процентов. А левым хуже. Сейчас, когда правый под повязкой, левый меня и подводит.

– Это у тебя давно? Ты лечил глаз в раннем детстве? – в голосе Анны Петровны послышался неподдельный интерес.

– Лечил. Перед школой я носил очки с заклейкой, – еле слышно произнёс я.

– Долго?

– Нет, несколько часов в день, дней десять. Я стеснялся выйти на улицу в очках, тем более с заклеенным глазом показаться в школе.

– А сейчас?

– Дома иногда тренирую глаз, но читать книгу с его помощью могу только в сильных очках. Ходил несколько месяцев в поликлинику, тренировался на аппарате.

– На макулотестере?

– Да, кажется, так этот микроскоп называли.

Я заметил, как Маша внимательно слушает нашу беседу, обернувшись с переднего сиденья.

– Если ты не будешь против, я бы могла обследовать твое зрение и попробовать подлечить слабый глаз. В жизни хорошее зрение тебе пригодится и в институт поступить, и машину водить, в армии опять же…, – аргументировала свой вопрос Анна Петровна.

– Да, Владик, разреши маме подлечить тебе глаза. Я так хочу, чтобы ты хорошо видел! – попросила Маша таким голосом, которому я не мог отказать.

– Хорошо, Анна Петровна. Если это удобно, и ради Маши, я постараюсь быть послушным пациентом.

– Спасибо, Владька! – отозвалась девушка, улыбнувшись в сумраке салона. – Я буду помогать тебе.

– Договорились. Это ещё и профессиональный интерес. Я, ведь, врач – офтальмолог, – обрадовалась мама.

Въехав на территорию Центральной больницы и попетляв по дорожкам, «Волга» остановилась у одноэтажного домика травмпункта. Казалось, он не ремонтировался со времени окончания строительства во времена царствования Екатерины Великой. Слабо освещавший вход фонарь казался керосиновым. Когда зашли внутрь, в нос ударил резкий запах медикаментов. Стены узкого коридора были покрашены, синей краской, местами облезшей до штукатурки, подсвечены мерцающим холодным светом люминесцентных светильников под потолком. Нас уже ждал доктор, проводивший меня в рентген-кабинет. Пока я сидел в кресле, с закрытыми глазами, чувствуя себя тканью под рукой портного, понял, насколько устал от боли за сегодняшний день. Укол от столбняка с болеутоляющим был скорее избавлением от неё, потому что завершал процедуру приёма. Врач что-то ещё долго писал в карточке и потребовал прийти на перевязку послезавтра. Рецепт со списком препаратов Анна Петровна взяла сама. Пока меня заботливо усаживали в машину Маша и Фёдор Тимофеевич, она сходила в круглосуточный аптечный пункт Больницы и вернулась с внушительным пакетом настоек, таблеток, ампул и пластырей, сказав, что объяснит, как всё это применять моим родителям, потому что сомневается, что я все запомню в моем нынешнем состоянии.

Было уже десять вечера, когда забинтованного, как комиссар после боя, меня заботливо вывели из машины и проводили домой. Пока Маша заботливо помогала пройти к дивану, помогая снять обувь, Анна Петровна, исполняя роль парламентария, в красках описывала моим встревоженным родственникам события дня, в результате которых я оказался здесь в такое время и в таком виде. Исполненный благодарности ей за это, я пообещал про себя, не противиться, если она решит заняться лечением моего зрения. Краткое знакомство семьями переросло в затянувшееся до полуночи чаепитие, причём моя мама, успокоившись, уже сама вела беседу, рассказывая разные истории из своей жизни, а Морозовы с энтузиазмом беседовали с ней, папой и бабушкой, больше всех переживавшей за случившееся со мной и хлопотавшей, чтобы накормить меня посытнее.

Поскольку, из-за полученных травм, я не мог некоторое время посещать школу, речи об уроках не было. На душе было легко, как перед каникулами. К тому же, Маша обещала навестить меня завтра после школы. «Что ни говори, сегодня был отличный день! Я вёл себя, как взрослый, и у меня получилось», – размышлял я, придумывая, как бы почитать на ночь Машину книгу.

Швы на лице под повязкой саднили, несмотря на горсть болеутоляющих таблеток, добросовестно проглоченных согласно рецепту. Я порыскал в письменном столе, достав из дальнего угла выдвижного ящика свои старые тренировочные очки с заклейкой. Завернувшись в одеяло, я с удивлением обнаружил, что могу различать в них буквы, читать, и углубился в книгу приключений моей девушки:

* * *

Поездка в такси в международный аэропорт Шереметьево-2 стала часовой обзорной экскурсией по Москве. Мы ехали из гостиницы по набережной Москвы-реки вдоль красных стен Кремля, любуясь освещённым восходящим солнцем, утопающим в зелени зданием Посольства Великобритании на противоположном берегу и темно-серым монументальным комплексом Театра эстрады, мимо которого ехали вчера вечером через Большой каменный мост. Плотный поток транспорта, поворачивающего к Манежу, заставил водителя объехать пробку по левому ряду и продолжить движение к станции метро «Кропоткинской», позволив нам с мамой полюбоваться Крымским мостом с другого берега. Повернув с набережной к Комсомольской улице, мы влились, наконец, в поток транспорта, выезжающего на широкое Садовое кольцо. Лавируя между троллейбусами, наша жёлтая «Волга» покатила по пятому или шестому (никогда не видела таких широких улиц!) ряду. Справа проплыла монументальная высоченная башня Министерства Иностранных дел, напротив которой в глубине бульвара запрятанные в строительные леса стояли две стеклянных призмы зданий комплекса новой гостиницы «Белград». Мама сказала, что её построили к Олимпиаде. Я не успела рассмотреть вереницу высотных зданий-книжек, потому что, нырнув в короткий тоннель под Калининским проспектом (или Новым Арбатом, как его ещё называют), мы выехали с другой его стороны между высокими домами монументальной архитектуры. Между ними слева сзади показалось жёлто-белое высотное здание с американским звездно-полосатым флагом у входа. Возле него вереницей стояли несколько громадных черных джипов с красными дипломатическими номерами. Проезжая часть сузилась до трех полос в каждом направлении. По левой стороне, за чугунным забором – Зоопарк, рядом с входом в который, стояла очередь посетителей, ожидающих его открытия и вереница автобусов, привёзших их. Промелькнул голубоватый купол планетария. Снова нырнув в тоннель, наше такси пристроилось в правый ряд и по узкому переулку повернуло на широкую улицу Горького, под которой мы только что проехали. Площадь Маяковского с памятником поэту и театром его же имени, с запада ограниченная длинным плавно закруглённым многоэтажным зданием с широкой аркой посередине, мне понравилась своим каким-то размашистым московским уютом, если можно так сказать. Сверкающие стеклянными витринами магазины сплошным потоком потянулись по обе стороны улицы. Кое-где, названия на английском языке: «Samsung», «Adidas», как будто готовили меня привыкать к ним в предстоящей заграничной поездке. Слева проплыла, заставленная автомобилями площадь Белорусского вокзала. Потом дорога расширилась, и справа показался парк, окружающий стадион «Динамо». Мы проехали через триумфальную арку, построенную, по словам мамы, в честь победы над Наполеоном. Справа остался купол музея 1812 года. Ленинградский проспект плавно перешёл в Шоссе с таким же названием, в районе метро «Аэропорт». Мама рассказала, что здание аэровокзала было построено на окраине Тушинского лётного поля, раннее бывшего первым аэродромом в черте Москвы. Сейчас в нём остались кассы Аэрофлота, от которых автобусы-экспрессы отвозят пассажиров к четырём столичным аэропортам. Скоро, шоссе выбралось к окраинам города, занятым стройками, заборами и корпусами заводов. Перебравшись, по мосту через широкую Москву-реку, мы выехали из города, и, набрав скорость, промчались через деревню Чёрная Грязь (необычное, мягко говоря, название населенного пункта). Почерневшие от времени деревянные избы, вереницей прижавшиеся к самой дороге, напомнили иллюстрацию к сказке. За одной из них мы повернули направо по неширокой асфальтовой дороге, устремившейся через просеку соснового леса в аэропорт «Шереметьево» (как гласил дорожный указатель). Гул самолета, идущего на посадку над нашей машиной, свидетельствовал о скором окончании московской части моего путешествия. Жёлтая «Волга» миновала самолёт Ту-104 на постаменте, у терминала «Шереметьево-1», и, проехав ещё несколько минут в густом потоке автобусов и такси, залетела на узкую эстакаду, поднимающуюся к залу вылета международного аэропорта Шереметьево-2.

Здание из голубого стекла и бетона, как будто, перенеслось сюда из Нью-Йорка или Лондона. Мы с мамой вошли через автоматически раздвигающиеся стеклянные двери и оказались в огромном зале. В глаза сразу бросилось огромное табло, на котором, по-английски и по-русски, то и дело, менялись строки с названиями авиакомпаний, рейсов, городов и времени регистрации и вылета самолетов. Приятным тембром звучали объявления на русском, английском и языке страны вылета, напоминавшие пассажирам о начале регистрации и посадки. Я отыскала на табло наш рейс, до которого оставалось ещё три часа, и мы встали в длинную очередь к стойкам пограничного контроля в левой части зала. Кого здесь только не было! И спортсмены в одинаковой ярко красной форме, и одетые в смокинги и деловые костюмы люди, возможно, иностранцы с большими кожаными чемоданами на колёсах, индийцы в чалмах и национальных одеждах. Русский язык звучал все реже, зато французский, английский, немецкий и другие, незнакомые слышались отчётливо из уст окружающих нас людей. Мама напомнила мне, что с пограничниками в будочках нужно говорить на русском языке, честно отвечая на вопросы, а с теми, которые будут сидеть в стеклянных павильонах там за жёлто-красной полосой, уже по-английски. Каждый проходит со своим паспортом.

«А сейчас, давай заполним таможенные декларации. Я тебе помогу», – предложила она, когда наша очередь подошла к ряду высоких круглых столиков с пачками листиков в кармашках. Я прислонила костыли к одному из них, присев на чемодан и начала писать ответы на вопросы декларации, выбрав листочек на русском языке. «Исправления не допускаются», – из-за плеча подсказала мама, и я выбросила испорченную декларацию в большую корзину, уже заполненную ворохом таких же бумаг, начав заполнять новый бланк. Было душно, а из приоткрытой двери туалета в конце зала несло канализацией. Наконец, с декларациями было покончено, и я вложила заполненный бланк в паспорт. Мама дала мне бумажник с пятьюдесятью зелеными банкнотами по двадцать, пятьдесят и сто долларов и бумагу с моей фотографией и текстом на иврите.

– Ты должна показать пограничнику эти деньги, когда он спросит, есть ли у тебя средства на проживание. А пока, спрячь бумажник.

– Yes! – ответила я.

– Молодец, доченька!

Мы подошли к красной черте, за которой оказалась будка, напомнившая мне киоск «Союзпечати». Пограничник в зелёной форме подозрительно осматривал содержимое чемодана мужчины в светлом костюме.

– Иди ты первая, а я, если что, помогу объяснить, сказала мама, когда гражданин, наконец отошёл.

Я шагнула за линию, стуча костылями по каменному полу, казалось, так громко, что все обратили внимание на то, как я покидаю Советский Союз.

– Стой, повернись лицом! Документы! – неожиданно резко и требовательно приказал пограничник, когда я подошла к будочке!

Я протянула ему паспорт, авиабилет и карточку-приглашение (как я позже догадалась). Он внимательно изучил фотографию, поднял взгляд на моё лицо, зачем-то поскреб ногтем строчки текста приглашения.

– Костыли на стол! – последовала новая команда.

– Мне трудно стоять на одной ноге, – попыталась я смягчить его показную строгость.

Он испытывающим взглядом обвёл мои ноги.

– Что с ногой? Покажи!