Текст книги "Отличники. От других…"

– Всё! Порезвились лошадки. Дальше поедем как обычный такси, – удовлетворённо подтвердил он, украдкой глянув на побледневшую девушку.

Мария, начав снова дышать после того, как затаила дыхание на Театральной площади, у задней стенки автобуса, поймала себя на мысли, что с интересом наблюдает за караваном огромных судов, осторожно пробиравшихся по реке между опорами высокого Ворошиловского моста. Набережная, залитая красноватым светом закатного солнца, неизменно вызывала восхищение у девушки. Колоннада выставочного зала Союза художников сменилась забором затянувшейся стройки гостиницы и модернистского вида речного пассажирского порта. Причудливыми башнями надстроек гипотетического лайнера он возвышался над строительными лесами в окружении двух подъёмных кранов, заслонив собой старое здание порта. Такси, проскочив поворот на Проспект, куда устремился весь медленный поток машин, по освободившейся дороге резво двигалось к проспекту Сиверса. Мимо проплыли зловеще величественные бетонные колбы элеватора и чудом уцелевшее во время войны, дряхлое здание хлебозавода №1, стены которого, замаскированные от любопытных глаз туристов, проплывающих на круизных лайнерах огромным полинявшим на солнце плакатом со словами «Наша цель – коммунизм!», не знали ремонта со времени освобождения города от немецко-фашистских захватчиков. Перепрыгнув через железнодорожные пути, машина повторила поворот набережной, превратившейся теперь в берег реки Темерник. Мелькнул в просвете между деревьями сложносочинённый железнодорожный мост с поднятым средним пролетом, под который и протискивались те самые сухогрузы, прижав к крышам рубок свои грот-мачты. За окном проплыла мощённая булыжником горбатая площадь (она же – мост через реку) со столпившимися на ней трамваями, которые, казалось, готовились к подъёму на проспект Восстания, широким мостом пересекающий многочисленные железнодорожные пути вокзала на высоте девятиэтажного дома. Повернув на улицу Фридриха, машина задрожала на булыжнике, поднимаясь к Доломановскому переулку, затем свернула по нему, взбираясь на пригорки и спускаясь в балки, облюбованные первыми строителями города более двухсот лет назад.

– Экскурсия по старому Ростову, – прокомментировал свой замысловатый маршрут таксист. – Нравится?

– Интересно, – согласилась Маша, почти забывшая ужасы авиа-атаки на бетонный кубик. – Вы весь город знаете, как объехать, не выезжая на главные улицы?

– Ха! Канэчно, красавица! Ничего, скоро приедем. Пробки остались в стороне. – Не смутился дядюшка Ашот.

И вправду, немного повиляв по переулкам, машина выехала на знакомую улицу перед самым магазином, остановившись у ворот дома.

– Приехали! Цена поездки: ноль рублей, ноль-ноль копеек, – бросив взгляд на безмолвствующий таксометр, произнёс водитель. – Такси «Ашот» всегда к твоим услугам!

Маша, смущённо улыбнулась, и неловко выбралась на улицу.

– Спасибо Вам, дядя Ашот! Вы очень добрый! Вот возьмите гранат, покушаете дома. – Застенчиво проговорила она, протягивая водителю самый большой из выбранных в корзинке плодов.

– Вот уважила, красавица! Спасибо! – засмеялся он, взяв бордовый шар. – Ну, до свидания!

– До свидания, дядя Ашот! – ответила Мария, и пошла к калитке, с трудом неся почти не полегчавшую корзину фруктов.

Едва переступив порог дома, она услышала длинные трели междугородного вызова. Обычной скороговоркой, рассказывая Михаилу о своих похождениях в Нахичевани, девушка наслаждалась теплом и уютом родного дома. Как будто снова собралась вся семья. Мама с папой с нетерпением ждали своей очереди поговорить с сыном, а Джек, словно почувствовав атмосферу семейного праздника, весело носился из зала в библиотеку, хлопая ушами и тыкаясь мокрым носом в колени каждого из присутствующих. Наконец, тщательно допросив брата о его новостях и планах, Маша с видимой неохотой передала трубку маме. За ужином папа сказал, что получил письмо из Израиля, в котором профессор Ш. Дезамель приглашает мисс М. Морософф 29 октября пройти недельный курс адаптивного лечения для приобретения навыков пользования новым протезом ноги. А значит нужно пойти в ОВИР, оформлять документы для визы. Теперь ей самой нужно будет стоять в очереди, заполнять анкету, фотографироваться. Год назад все эти формальности за неё делали родители. Но тогда она еле передвигалась на костылях по комнате. Сейчас же может уже уверенно ходить, даже без тросточки и гулять по несколько часов, не замечая особого дискомфорта, вызванного, ставшим узким, коротким и неудобным, протезом, напоминавшим о себе с каждым шагом. Мама с таинственным видом вручила дочери ещё один длинный конверт, обклеенный множеством разноцветных марок. На нём большими печатными латинскими буквами был написан адрес, фамилия и имя Маши. Закрывшись в своей комнате, девушка с нетерпением распечатала письмо и погрузилась в чтение. Ей написал из Турина какой-то Дж. Петричелли. Разобрать быстрый непонятный почерк, да ещё по-английски, сначала не получалось. Но в стильно одетом молодом человеке в чёрных очках, с саксофоном в руках, запечатлённом на цветной фотографии, выпавшей из конверта, она узнала Джакомо. Того самого паренька без руки, со страшными шрамами на лице. Итальянца, который повстречал Машу на утреннике знакомств и так трогательно ухаживал за ней во время пребывания их в Реуте в прошлом году. Тогда он говорил невнятно. Таким же невнятным оказался и его почерк. Надев очки, она внимательно всмотрелась в каракули, и постепенно стала разбирать отдельные буквы, затем, собирая их в группки, угадывать слова.

«Здравствуй, дорогая Мария! Как твое самочувствие? Надеюсь, что хорошо», – начала переводить девушка.

«Мне было очень приятно познакомиться с тобой. Ты удивительная красавица. Я восхищаюсь твоим мужеством и красотой. Благодаря твоей поддержке я смог научиться пользоваться искусственной рукой, которую мне изготовил замечательный профессор Дезамель. И теперь снова пробую играть на саксофоне в джаз-оркестре. С удовольствием приглашу тебя на концерт, если ты вдруг окажешься в Турине. Учусь писать левой, но как видишь, получается плохо. Адрес на конверте помогла написать Лидия, моя младшая сестра. А то письмо никогда не попало бы туда, куда я хочу. Спасибо ей, помогает мне учиться и пишет за меня сочинения красивым почерком. Она меня любит и готова помочь по всем предметам, но пока даже слово „Физика“ ещё не понимает. Знаешь, я так обрадовался, когда несколько дней назад получил от профессора приглашение, посетить в конце октября клинику, чтобы получить усовершенствованный „бионический“ протез, который поможет мне лучше справляться с повседневными делами, требующими движения пальцев, к примеру, сорвать и подарить тебе розу. В чудеса не верю, но никто не запретит мне мечтать о письме от тебя, или о нашей новой случайной встрече. Вот сколько написал о себе. Подумал, что тебе может быть интересно. Желаю тебе, дорогая Мария, всего доброго. Будь счастлива и здорова!»

Судя по дате на штемпеле, письмо было отправлено десять дней назад. Маша снова всмотрелась в фотографию, разглядывая выразительное загорелое лицо итальянца… «Чудо, о котором мечтаешь, может и произойти», – подумала она. Потом села за стол, и стала писать ему ответ, мечтательно улыбаясь и изредка отвлекаясь, чтобы посмотреть в словаре какое-то слово. Во сне она встречалась с Джакомо на площади у фонтана, и он мастерски играл ей удивительную мелодию, нажимая пластмассовыми пальцами искусственной руки на клавиши саксофона, из раструба которого торчала большая роза.

15

Воскресенье! Мой любимый день недели, в который можно выспаться и не думать о школе. Пока умывался, все уже собрались завтракать. В воскресных завтраках, когда вся семья собирается за круглым обеденным столом, все спокойно разговаривают, ещё не успев разбежаться по своим самым важным делам, мне больше всего нравилось слушать. Кажется, что окружающие посвящают тебя в свои тайны, нужно только чуть-чуть тихо посидеть, жуя свой омлет. А вот участвовать в разговоре, отвечая при этом на вопросы, мне сегодня совсем не хотелось. Особенно, когда эти вопросы задаёт моя сестра, не особенно уделяя внимание их тактичности. Впрочем, сегодня Саша была чем-то озабочена, спешила, и скоро исчезла, недопив свой кофе с молоком. В мои обязанности по воскресеньям входил поход с мамой на рынок. Такие прогулки тоже доставляли удовольствие, наверное, своими неожиданными маленькими впечатлениями, в изобилии появляющимися, едва я выхожу за дверь подъезда. Ростовский Центральный рынок никогда не был малолюдным. Даже в понедельник, когда были закрыты большинство его магазинов и ларьков, зона торговли стихийно смещалась, полностью захватывая трамвайное кольцо и площадь вдоль массивного мрачного здания Высшей Партийной Школы КПСС. Помимо толпы граждан, обтекающей сплошным потоком трамваи, легковые и грузовые автомобили, изобилия разнообразно пахнущих фруктов и овощей, специй, рыбы, мяса и различного хозяйственного скарба мне нравилось рассматривать окружавшие рынок старинные двухэтажные дома, высокую колокольню и огромный белокаменный храм с медно-зелёными куполами. У подножья этого здания, собственно рынок и функционировал уже третий век. Ходили легенды о сложной системе ходов и глубоких подземелий под всей территорией торговых рядов, используемых торговцами, как для хранения товаров, так и для сокрытия контрабанды и беглых каторжников, но я, как ни присматривался к стенам старинных строений и подножьям окружающих домов, никакого намёка на андеграунд не увидел. Мама, по моему мнению, очень много времени тратила на то, что она называет «торговаться». Начинался этот процесс с мраморных прилавков, заваленных свежим мясом разнообразных представителей фауны. Гигантские, восточного типа мускулистые мужики с гипертрофированными топорами, застрявшими в изрубленных пнях вековых дубов, услужливо подносили посмотреть поближе лучшие окорока и шейки, и подозрительно быстро соглашались с ней в том, что их, оказывается, не самое лучшее мясо действительно стоит гораздо меньше запрашиваемой изначально цены. Из нескольких прилавков и машин, заваленных, как мне казалось, одинаковой картошкой, она умудрялась выбирать ту, которая стоила меньше цены, нарисованной мелом на оцинкованных пыльных ведрах, но выглядела, как отборная. Практически все продавцы овощей после некоторой дискуссии с ней о происхождении своего товара и его виде, редко, когда не соглашались сбавить цену даже без условия оптовой, в несколько килограммов, закупки пробной партии их товара. Навьюченный сумками с разнообразным мелким оптом всевозможных плодов и мяса, словно ослик, я исправно доставлял всё это на борт трамвая, а затем – домой. Переодевшись после такого похода, я мог делать всё что хочется. И конечно, мои мысли были уже далеко, там, где с некоторой вероятностью можно повстречать, например, Машу. Жаркий солнечный день бабьего лета манил туда, где прохладно, в Ботанический сад или на набережную. Набережная казалась более привлекательной по разнообразию впечатлений. Я покрутил диск телефона, добившись с третьего раза длинных гудков вызова. Потом из трубки послышался громкий мужской голос. Я извинился и попросил Фёдора Тимофеевича пригласить к телефону дочь.

«Владислав, приветствую! Дочка сейчас в парке бегает. Как только вернётся, я скажу, что ты звонил», – услышал я, невольно отодвинув трубку от уха, чтобы спасти свои барабанные перепонки. «Я перезвоню позже» – успел крикнуть в ответ (а может, не успел?) до того, как услышал отбой. Теперь дилемма: сидеть ждать дома её звонка, наблюдая, как проходит редкий погожий день за окном, или всё-таки успеть добраться до школьного парка в Рабочем городке и погулять там, в надежде на случайную встречу с бегуньей. Рациональным показался второй вариант, и я вышел навстречу новым приключениям. Чтобы добраться до остановки единственного в городе «горного» маршрута трамвая номер 7, я быстрым шагом пересёк светлый, пропитанный запахом шуршащих под ногами стручков акаций, Пионерский парк. За ним, ровная местность другого парка, уже имени Собино, с остатками летнего кинотеатра и заросшими травой рельсами детской железной дороги, переходила в крутой спуск в долину речки Темерник. Вдоль неё проходили многочисленные пути железнодорожной станции. И, собственно, по этому склону вынужден был спускаться и подниматься по своему маршруту трамвай. По узким улочкам вдоль высоких берегов, застроенным ещё в начале века маленькими, пахнущими старыми крысами, домиками, изредка ездил и маленький белый автобус ПАЗ, но вместимость и расписание движения не позволяли всерьёз воспринимать его, как городской транспорт. По каменному мосту через реку и железнодорожные пути, мой трамвай прогрохотал на левый берег и остановился, упёршись в пробку из многочисленных грузовиков и легковых машин, приехавших на рынок строительных материалов. Этот рынок, раскинулся в узком пространстве между территорией автобазы междугородных автобусов и проспектом Сиверса, проходящим вдоль подножья такого же крутого берега, противоположного выше описанному, по которому мне предстояло дальше взбираться. Территория крупнейшей в городе Железнодорожной больницы, с корпусами, утопавшими среди высоких, разукрашенных осенью во все мыслимые цвета деревьев, занимала большую часть склона, напоминая своим расположением пионерский лагерь в Кабардинке. Когда мне исполнилось пять лет, именно здесь я услышал слово «амблиопия» и устроил первую истерику, выйдя из кабинета врача с заклеенным глазом. С досадой на своё детское глупое упрямство, помешавшее вовремя исправить зрение, я миновал знакомые проломы в кирпичном заборе, не отремонтированные и, в то же время, так и не ставшие калитками. Поднялся по протоптанной тысячами посетителей тропинке через территорию медучреждения к следующему трамвайному пути, по которому уже знакомая «пятёрка» быстро довезла меня до улицы, ведущей к школьному парку.

Следующая задача, изобразить из себя прогуливающегося молодого человека, случайно забредшего в этот тихий уголок, который совсем не ожидает никого здесь встретить. Не торопясь, я рассмотрел здание школы в глубине парка, среди высоких, уже почти осыпавшихся акаций и клёнов. В разные стороны расходились узкие пешеходные дорожки, когда-то заасфальтированные, но по большей части, просто протоптанные многочисленными ногами детей и взрослых. Пройдя по одной из них, я скоро наткнулся на бетонный забор с железными прутьями решёток. Большинство его секций было повалено в разные стороны. К тому же, с внутренней стороны огороженного им школьного двора по всему его периметру проходила засыпанная мелким чёрным шлаком и катышками пемзы беговая дорожка с полосками светлого ракушечника, обозначавшими дорожки для бегущих. К удивлению, я насчитал человек восемь, совсем не похожих на учеников граждан, легкой трусцой преодолевавших дистанцию. Два с виду моих сверстника с гораздо большей скоростью пробежали рядом, неожиданно промелькнув перед носом, пока я, остановившись на дорожке, безуспешно пытался вглядеться в лица бегущих на противоположном краю стадиона. У спортивных снарядов, решил понаблюдать за бегунами и группой мальчишек, сосредоточенно возящихся вокруг мяча, никак не хотевшего залетать в баскетбольное кольцо. Не устояв перед охватившей меня атмосферой такого массового спорта, я подошёл к турнику. Выполнив «подъём переворотом», я с высоты снова всмотрелся в бегунов в разных концах стадиона. Постарался красиво и чётко повторить упражнение ещё пару раз, и опять остановил вращение в верхней точке, осматривая мутную, никак не хотевшую фокусироваться в чёткую картинку даль. Почувствовал на себе чей-то взгляд и негромкий смех снизу.

– Так должен выглядеть филин, случайно проснувшийся в полдень и высматривающий свою добычу, – услышал я знакомый весёлый голос.

Опустив взгляд, увидел стройную девушку в ярко-красном спортивном костюме с белыми «адидасовскими» лампасами и красно-белых кроссовках. Она стояла, грациозно прислонившись к стойке турника, смотрела прямо на меня и говорила Машиным голосом. Растерявшись, я, неуклюже спрыгнув на траву, приблизился к ней, не в силах спрятать радостную улыбку.

– Машенька! Здравствуй, моя дорогая!

Она прижалась ко мне, крепко обнимая, такая упругая, свежая, раскрасневшаяся от недавнего бега.

– Не буду спрашивать, как ты оказался на нашем турнике. Наверняка, совершенно случайно, и не ожидал меня здесь увидеть.

Я, молча, целовал её в лицо, в волосы, собранные в хвост, потом, боясь выпустить из объятий, повёл к выходу со стадиона.

– Я не убегу, Влад. – Проговорила она, в шутку отстраняясь от меня. – Лучше, иди справа, тогда мне будет удобнее.

– Прости, не подумал.

Я немедленно сменил позицию, и мы не торопясь пошли через парк, мимо разрушенного, заросшего кустарником строения. «Здесь был храм. В тридцатых годах его взорвали, но толстые стены выдержали, и использовались для склада», – рассказывала девушка. Она увлекла меня с тропинки в самые заросли бузины, и вскоре, мы остановились перед разбитой беломраморной плитой, почти скрытой в траве. Вглядевшись в выщербленную поверхность, я с удивлением разобрал буквы «Св. Преп. Архим…. оанн…..туховъ 1899 г от …..дества. р……» Проржавевшие остатки ажурного кованного чугунного креста угадывались через проросшие сквозь него жёсткие ветки кустарника.

– Это моя тайна – шепнула мне в ухо Маша. – Я давно нашла эту могилу, играла здесь после уроков в первом классе. Там под одним из обломков мрамора есть тайник с украшениями для кукол.

Наклонившись, я внимательно рассматривал остатки памятника, сопротивляясь желанию немедленно уйти подальше от места, связанного со смертью человека. Этот почти суеверный страх перед покойниками не отпускал меня с детства. Недалеко от моей школы располагалось старое городское кладбище. Весной на переменах ребята бегали туда рвать сирень, и потом дарили одноклассницам красивые пахучие веточки. Девчонки спокойно принимали эти знаки внимания, хотя и прекрасно знали происхождение цветов. И только я никогда не ходил за поломанную ограду, и даже проходя мимо по улице, ускорял шаг, озираясь на разбитые надгробные плиты и вывороченные из земли обелиски. Мне и сейчас стыдно показать кому-либо свою некрофобию, хотя многие и говорят, что это естественный для человека страх. Видимо, все эти переживания отразились на моём лице так, что девушка встревоженно осведомилась о самочувствии.

– Извини, не люблю мест, где кто-то умер, – сдавленно пробормотал я, потянув Машу за руку прочь отсюда.

– Да, прости, – ответила она, выбираясь из кустарника вслед за мной, сохраняя беззаботный тон. – Сама спокойно отношусь к таким вещам. Памятник – это всего лишь, памятник, а могила… ну их на земле, пожалуй побольше, чем живых людей. Никто же не заставляет их раскапывать и смотреть, что внутри.

Мы медленно пошли по аллее, слушая шорох опавших листьев под ногами.

– Завтра первой смене придется поработать. Наверное, уроки отменят, – заметила девушка, указывая на засыпанные листвой скамейки.

– У нас тоже, – отозвался я. – В субботу объявили про грабли, веники и лопаты. А какие у тебя планы на сегодня?

– Не знаю. Еще не придумала. Сидеть дома в такую погоду не хочется.

– Так пойдем, погуляем? – не скрывая радости, воскликнул я.

– Не очень похоже на экспромт, но я согласна, – с весёлой иронией заметила девушка. – Только зайдём домой, я приведу себя в порядок и переоденусь.

С восторгом щенка я поймал смеющуюся подругу в объятия, приподнял, закружив перед отпрянувшей тройкой бабушек, медленно шедших нам навстречу.

– А своим вкусным кофе угостишь? – поинтересовался я, всё ещё держа любимую в нескольких сантиметрах над слоем листвы.

– С удовольствием, если вернешь меня на землю, – услышал я, наблюдая, как её губы стремительно приближаются к моим.

Целовались мы долго, не обращая внимания на осуждающее бурчание, то и дело оборачивающихся и качающих головами нам вслед старушек. Подставив солнцу лица, мы не могли оторваться друг от друга. Я машинально продолжал шагать по аллее, бережно неся Маришку на руках. С видимым сожалением подруга выпустила меня из объятий, удивлённо потрогав ручку на калитке своего дома.

– Волшебная телепортация! Никогда раньше такого не испытывала. Ты мгновенно переместил меня домой, – бормотала она, выуживая из кармана шнурок с ключом. Затем, с запальчивой улыбкой – Не помню, чтобы прежде так долго и сладко целовалась. Ещё так попробуем?

Разгорячённые, мы зашли во двор, уворачиваясь от весело снующего, казалось, сразу во всех направлениях, Джека. Слабый запах выхлопных газов свидетельствовал о совсем ещё недавнем присутствии здесь «Волги».

– Разминулись с твоими родителями?

– Да, они собирались сегодня за покупками ехать, – отозвалась Маша, ковыряясь с замком двери.

Потягивая сотворённый подругой волшебный ароматный напиток, я устроился в библиотеке, с интересом рассматривая названия на корешках книг.

– Маш. Здесь издания прошлого века, можно посмотреть?

– Конечно! Только осторожно. Они рвутся. – Отозвалась она сверху из спальни.

Раскрыв потрёпанный томик Достоевского с названием «Идиотъ», я с трудом начал читать, что называется, «через ять» улавливая смысл текста, испещрённого чьими-то карандашными пометками на полях. Описание на нескольких первых страницах внешности пассажиров поезда Петербургско-Варшавской железной дороги и их неторопливой беседы заняло моё внимание каким-то неторопливым и ровным стилем, казалось, сначала непонятным, но откладывающимся в сознании мазками, вырисовывающимися постепенно образами главных героев, князя Мышкина, Парфена Рогожина, чиновника…

– Достоевский. Сильная вещь! – как сквозь пелену услышал я.

Маша, одетая в нарядную длинную, до щиколоток, юбку, короткий пиджачок, лакированные бежевые туфли на низком каблуке, тихо стояла передо мной, наверное, уже минут десять. От такой красоты у меня перехватило дыхание. И потребовалось ещё какое-то время, чтобы восстановить способность говорить.

– Ты потрясающая! – только и смог произнести я, не отводя глаз от девушки.

– Спасибо! Ты ещё почитаешь, или пойдем? – зардевшись, поинтересовалась красавица.

Автоматически закрыв раритетную книгу, я встал, и, не отрывая взгляд от подруги, как зомби, пошел к выходу. Она, повесив на плечо маленькую дамскую сумочку, щёлкнула замком двери и, почти не опираясь на тросточку, спустилась по лестнице за мной. В солнечных лучах её каштановые рассыпавшиеся по плечам волосы, казалось, излучали свой внутренний свет.

– Сначала хотел тебя пригласить полазить на развалинах Парамоновских складов, но сейчас вижу, не время. Такой красивой девушке я предложу самое вкусное мороженое в кафе на набережной! А потом покатаемся на теплоходе.

– Я согласна.

Мы не спеша пошли к трамвайной остановке. Встречные прохожие, немногочисленные пассажиры «пятёрки» бросали восхищённые взгляды на мою Машеньку. Вагон оказался почти пустым, и мы удобно расположились на мягком, обитом красным потёртым кожзаменителем диване. Нашу беседу то и дело прерывал громкий металлический голос водителя из динамиков в потолке, объявлявший остановки. Повернув с Проспекта, трамвай проплыл несколько метров сквозь толпу посетителей Центрального рынка и остановился, с грохотом сдвинув широкие двери, чтобы выпустить своих пассажиров и набрать новых. Бережно помогая Маше спуститься с высоких ступеней, я с трудом защищал её от толпы наседавших снаружи граждан с наполненными продуктами сумками и авоськами, вспоминая, что несколько часов назад сам был на их месте.

Выбравшись из толпы, мы двинулись по Проспекту вниз к порту, протискиваясь между вереницей стоящих у бордюра машин и заклеенным всевозможной рекламой и объявлениями забором, огораживающим вечно строящийся подземный переход. Толпа, как рой пчел улей, окружавшая рынок, поредела, и мы пошли быстрее мимо выложенного известняком широкого парапета, быстро поднимающегося из земли, как индикатор увеличившегося угла уклона тротуара. Где-то выше остались серое здание казарм речного училища и помпезный длинный сталинский дом с высокой, достигающей третьего этажа сквозной аркой посередине. Узкий проход между двумя заборами вывел нас наконец, к причалам с привязанными толстенными пеньковыми канатами к массивным чугунным тумбам двумя большими пассажирскими четырёхпалубными теплоходами. В просвете между кормой одного и носом другого открывался пейзаж левого берега нашего Тихого Дона. Вода звучно чмокала между гранитным берегом и корпусом судна. Меня всегда впечатляли размеры таких лайнеров. Вблизи они были и вовсе сравнимы с домами. С набережной к открытой в борту двери на палубу вёл трап с верёвочными поручнями. Наверху стоял матрос в форме и бескозырке, что-то проверяя у поднявшихся на борт людей с чемоданами. Маша, задрав голову, рассматривала огромные зачехлённые брезентом шлюпки, висящие на шлюпбалках. Пройдя метров сто пятьдесят в сторону стоящего на усыпанной пожелтевшей листвой зелёной лужайке здания выставочного зала Союза Художников, мы, наконец, достигли кормы теплохода и смогли увидеть реку во всей её красе. Выбрав место у чугунной ограды, где было меньше всего рыбаков, мы, как зачарованные, смотрели на лениво текущую воду, смещающую представление о дали, как о чём-то непоколебимом, вправо. Вид на железнодорожный мост был закрыт кораблями, зато выше по течению, берега соединил изящный и высокий автомобильный Ворошиловский мост. В детстве с отцом я часто ходил по нему через Дон и помнил, как захватывало дух при взгляде на проплывающие далеко внизу сухогрузы и буксиры. И какой красивый вид на раскинувшийся на высоком правом берегу город открывался с противоположной стороны реки! На зелёном холме, на левом берегу, я обычно любил рассматривать машины и людей, но сейчас, даже в очках различал лишь разноцветные нечёткие пятна.

Зато близко хорошо видел восторженное лицо Маришки. Развевающиеся свежим ветром её волосы напомнили мне образ Ассоли. Именно так она была изображена на гравюре в книге Александра Грина «Алые паруса», которую я читал год назад. Заметив, что моя Ассоль плотнее закутывается в пиджачок, обнял её, защитив от студёного порыва ветра с воды. Так мы стояли, наслаждаясь друг другом и величием природы, и людей, освоивших всю эту красоту. В летнем кафе на веранде, за чашечками горячего шоколада вместо обещанного раннее мороженого, Мария забавно рассказала о своих приключениях в гостях у Армины. Слушая про письмо от Джакомо, я снова живо представил себе события, о которых совсем недавно прочитал в Машиной книжке, пожалев, что не успел про экскурсию по городу дочитать.

– Маш. А как ты в своей книжке печатаешь на английском? – задал я давно мучавший меня вопрос.

– Шерлок Холмс из тебя, пока – не очень! – усмехнулась подруга. – Ты был у меня в гостях и не догадался..?

Я задумался, напряжённо вспоминая в деталях, что видел в её удивительном доме.

– «Ундервуд»!? – вскрикнул я, осенённый неожиданным воспоминанием, всё же немного сомневаясь в своей догадке.

– Здо́рово! Молодец, на Ватсона тянешь! – задорно смеясь, похвалила девушка.

А потом она сказала о том, что получила приглашение, и, уже точно, на осенних каникулах на десять дней уезжает в Израиль, в ту самую клинику, про которую я тоже читал. Радуясь за девушку, я в то же время где-то в глубине души загрустил, представив предстоящее расставание с ней. Ежедневное общение становилось привычным, и было для нас обоих каждый раз источником чего-то нового: информации, впечатлений, эмоций, всего того, что каждый юноша и каждая девушка в нашем возрасте впитывают жадно, как губка, готовясь войти в полноценную взрослую жизнь. Плывя вверх по Дону на прогулочном теплоходе, мы во все глаза рассматривали берега и пейзажи, открывающиеся перед нами. Только с фарватера можно было близко рассмотреть «Петровский причал» – деревянный фрегат с мачтами, сложным такелажем и настоящими чугунными пушками, грозно выглядывающими из открытых пушечных портов, вместе с деревянным причалом, образовывая уголок семнадцатого века. Об этом ресторане, быстро ставшем очень популярным у ростовчан и именитых гостей Ростова-на-Дону даже пела «Машина времени». Не только мы, но и большинство пассажиров нашего теплоходика, собрались на верхней палубе по правому борту, чтобы близко рассмотреть раритет. Многие фотографировались на его фоне. Все внимание Маши было приковано к достопримечательности. Оказывается, моя путешественница никогда не каталась на ростовских прогулочных теплоходах по Дону, но однажды, подробно и интересно рассказывала о теплоходных экскурсиях по Волге от Волгограда до Астрахани, и вдоль побережья Крыма от Феодосии до Ялты, в которых она побывала с родителями, несколько лет назад. Ближе к точке разворота – 45-й линии, когда мы уже почти миновали Зелёный остров, холод с реки загнал нас на нижнюю палубу. Там за уютными столиками, не отрываясь от проплывающих за широкими окнами пейзажей берегов Дона, мы снова согревались горячим шоколадом. Я рассказал, как года два назад с друзьями попал на островок Комсомольский. Эта длинная песчаная мель ниже по течению за Зеленым островом, строго говоря, островом не являлась. На старых картах города, которые я видел в краеведческом музее, называлась остров Быстрый, должно быть, за своё непостоянство. Очертания ее из года в год менялись под влиянием течения, паводков и работы специальных плавучих платформ, очищающих от принесенного течением лишнего песка фарватер. Но в середине полутора километровой суши, росли деревья и кустарник, а пологие жёлтые песчаные пляжи вокруг нее так манили нас – детей, отдыхающих в пионерском лагере на левом берегу. Летом их заполняли загорающие отдыхающие, приплывшие на своих лодках и рыбаки. Стояла поздняя весна, жарко, и мы вшестером после уроков отправились на маленьком катере дедушки одного из одноклассников искупаться на этот островок. Было весело и необычно оказаться вдали от цивилизации, родителей и, в то же время, рядом с городом. Я с другом ушёл купаться на длинную западную косу. Мы так увлеклись, что не слышали, как нас стали искать и звать возвращаться на борт. Только когда Солнце коснулось ослепительной глади воды, а наши тени переросли нас раз в двадцать, мы стали собираться, чтобы двигаться к месту причала, которое к тому времени уже пустовало. На удаляющемся катерке так и не услышали наши призывные крики. Нас забыли!!! Это было совсем новое ощущение, потому что ни я, ни мой друг не попадали раньше в такие ситуации. Смутно вспоминая, что же делал в таких случаях Робинзон Крузо, мы с грустью решили, что не готовы начинать охотиться на сырых весело чирикающих воробьев и строить навес из веток деревьев и камыша на ночь. С глупыми улыбками медленно мы обходили доступный нам кусочек суши. В какой-то мере успокаивало, что город был рядом, как на ладони. Только переплыть неширокое русло, отделяющее от вожделенного домашнего уюта, никто из нас не решился бы. Что я, что Петька умели плавать на тот момент, немногим лучше хомячков. И рыбаки, как назло со своими моторками не встречались. Была теоретическая вероятность пройти полкилометра по мели на Зеленый остров. А с него уже по понтонному мосту можно было попасть в город. Но глубина неизвестна, и свежи воспоминания о страшных рассказах про утонувших в Донских водоворотах пловцов. Тем временем, быстро темнело, и роща выглядела не такой уютной, а вода в реке покрылась рябью, в наших испуганных глазах, сравнимой со штормом. Потом мне пришла в голову мысль, переплыть реку на бревне, благо, что поваленных деревьев в роще было немало. Мы всерьез взялись спустить на воду выглядевший надежным обломок дерева с корнями. Но наша совокупная мощность оказалась недостаточной, чтобы даже просто перевернуть предполагаемое плавсредство, не говоря уже о том, чтобы протащить его по мелководью двадцать метров. Обессиленные мы в отчаянии стали кричать редким проплывающим в сторону города моторным лодочкам припозднившихся рыбаков. Но если кто-нибудь плавал на них, знает, что находясь на борту движущегося с крейсерской скоростью суденышка, можно между собой разговаривать, лишь крича друг другу в ухо. Так что наши шансы быть услышанными увлечённо смотрящими вдаль капитанами были нулевыми. Сумерки сгущались, и чтобы нас заметили, нужно было позаботиться о костре. Я бродил, озабоченный поисками коробка не отсыревших спичек в мусоре, оставленном туристами, как услышал истошный голос Петьки. Он орал во все горло, что нас заметили. Вернее, заметили его, подающего своей грязно-белой футболкой сигналы SOS. Остановившись, недоверчиво наблюдал, как с противоположного берега неторопливо отчаливает маленькая «Казанка» с колоритным капитаном в морской фуражке. Сказать, что я обрадовался, значит, ничего не сказать. Во мне всё неудержимо подпрыгивало от счастья и нарастающей уверенности, что этой ночью я смогу спать дома. Порывшись в карманах, я отсчитал восемь копеек на проезд с пересадкой, и оставшуюся мелочь приготовил для нашего спасителя, медленно, но верно, приближающегося против течения к нашему пляжу. Бородатый «шкипер» был строг и неумолим, и после того, как нас основательно отчитал за чреватое опасностями приключение, назначил таксу за доставку на берег в один рубль. Моих капиталов хватило, чтобы покрыть шестьдесят процентов означенной суммы. У Петьки вообще лишь на трамвай осталась мелочь. В ушах отчетливо послышался треск нашей последней разрушающейся надежды. Чтобы её спасти, я выгреб свою заначку. Тоже сделал и мой напарник. Но и добавленной суммы не хватало. Впрочем, «кэп» верно посчитал, что потеряет стоимость зря спаленного бензина, чтобы добраться сюда, если решит нас оставить на острове. А наши широко раскрытые, полные мольбы глаза довершили процесс убеждения, и мы на трясущихся ногах, наконец, взошли на борт спасительной «Казанки». Спустя некоторое время, радостные, мы пешком летели через весь город домой, обгоняя троллейбусы, навстречу теплу, уюту и санкциям от родителей.