Текст книги "Первая мировая. Во главе «Дикой дивизии». Записки Великого князя Михаила Романова"

Между прочим, Россия была единственной страной, имевшей в начале войны бомбардировочную авиацию дальнего действия – воздушные корабли «Илья Муромец». В октябре 1914 г. «муромцев» объединили в эскадру воздушных кораблей под командованием генерал-майора М.В. Шидловского (1856–1918), которая базировалась в д. Старая Яблонна в полосе Северо-Западного фронта. Каждый самолет имел на вооружении 2 пулемета и 1 карабин с 360 патронами, а также 500 кг бомб. Экипаж самолета насчитывал 3 человека.

Однако очень медленно росло число самолетов на фронте. Если на день мобилизации русская авиация имела 244 машины, то на 1 июня 1916 г. – всего 383, из них в строю 250, в ремонте 133. За все время войны количество самолетов, одновременно находящихся в строю, в среднем не превышало пятисот.

Временами между летчиками во фронтовой полосе завязывались воздушные бои. Против действий авиации противника создавались зенитные батареи, которые прикрывали важные объекты на земле. От 19 апреля в дневнике великого князя Михаила Александровича читаем запись:

«В 5½ ч. над нашим местечком летал германский аэроплан и сбросил 5 бомб, не причинив никакого вреда. Он был обстрелян из пулемета и из винтовок. В 10 ч. мы хоронили обозного солдата Верис, который был убит третьего дня. В 1½ ч. мы поехали в Торскэ к Кабардинцам… Все время доносились выстрелы с наших постов и от австрийских. Вернулись к себе в 7¼ ч. Погода идеальная и жаркая»[267]267
  ГА РФ. Ф. 668. Оп. 1. Д. 134. Л. 113.


[Закрыть].

В начале мая, 3-го числа (по новому стилю или 20 апреля по старому стилю) началось печально известное в нашей истории наступление германской ударной группы генерала А. фон Макензена (1849–1945), в том числе и в Галиции. Немцы, не добившись поражения Франции в кампании 1914 г., решили в 1915 г. разгромить Россию. Угроза поражения Австро-Венгрии, усугубившаяся решимостью Италии выступить на стороне Антанты, и застывший позиционный фронт на Западе вынуждали австро-германцев ударить на Восточном фронте. Назревший в русских армиях тяжелейший кризис вооружения (особенно снарядов) не был секретом для германского командования. Наступление противника оказалось мощным и неожиданным. Об этом можно судить хотя бы по тому факту, что Хан Нахичеванский и великий князь Михаил Александрович в это время находились в Петрограде, а не на фронте. В дневнике императора Николая II от 1 мая 1915 г. имеется запись:

«Завтракал Миша. Принял Селиванова и Юсупова; предложил ему командование Московским округом на время войны»[268]268
  Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 527.


[Закрыть].

В поденных записях великого князя Константина Константиновича от 3 мая 1915 г. имеются любопытные строки:

«Наши армии должны были отступить от Карпат и расположиться на Сане. Немцам не удалось прорвать нашего фронта.

День холодный. В 5-м часу нас навестили Их Величества. Расположились в столовой пить чай. Слышал от Государя, что австрийский кадетский корпус будет превращен в русский и что по окончании войны понадобится завести около 8-ми новых кадетских корпусов. Царь рассказывал о своей поездке в Каменец-Подольск, Одессу, Николаев и Севастополь. – У меня был директор нашего археологического института в Царьграде академик Ф.И. Успенский. Я обращался к Николаше (имеется в виду великий князь Николай Николаевич. – В.Х.) и получил его согласие на поручение Успенскому охраны цареградских исторических памятников в случае овладения нами Царьградом. – Успенский поднимает большой, щекотливый и весьма трудно разрешимый вопрос о том, какое положение придется занять Вселенскому Патриарху»[269]269
  ГА РФ. Ф. 660. Оп. 1. Д. 65. Л. 74.


[Закрыть].

Государь Николай II в этот же день зафиксировал в дневнике:

«В 4 часа поехали вдвоем в Павловск; пили чай с т. Ольгой, Костей и Маврой. В 6 ч. принял гр. Бобринского-Галицийского. Окончил бумаги…»[270]270
  Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 527.


[Закрыть]

Командиру 2-го конного корпуса Хану Нахичеванскому пришлось спешно возвращаться на фронт, но комдива «Дикой» предпочли удержать, на всякий случай, «подальше от греха» и кровопролитных боев, т. е. младшему брату царя позволили догуливать отпуск. Только не совсем понятно, от кого такая инициатива исходила.

Война напоминала о себе даже тогда, когда Михаил Александрович на короткое время оказывался в Гатчине.

В дневниковой записи от 9 мая 1915 г. имеется такая запись:

«В 3 ч. утра я услышал, как мне показалось, ружейную пальбу и подумал, что это маневры. В 10 ч., когда мы встали, то узнали следующее: около вокзала стоял поезд с артиллерийскими снарядами, которые от начавшегося пожара начали рваться и летать во все стороны. Были поражены ближайшие дома – убиты были двое, мужчина и женщина; пальба продолжалась 2 часа»[271]271
  ГА РФ. Ф. 668. Оп. 1. Д. 134. Л. 133.


[Закрыть].

Италия 10 (23) мая 1915 г. объявила войну Австро-Венгрии. Тайный договор «союзников» (стран Антанты) с Италией, привлекающий ее к участию в войне, был заключен 13 апреля (26 апреля) 1915 г. Антанта сумела привлечь на свою сторону Италию. Обещания держав Антанты удовлетворить территориальные претензии Италии полнее, чем предлагала Германия, положили конец колебаниям итальянского правительства: 26 апреля был подписан в Лондоне секретный договор между Великобританией, Россией, Францией, с одной стороны, и Италией – с другой; договор определил условия вступления Италии в войну на стороне Антанты. Италия обязалась не позднее чем через месяц объявить войну Австро-Венгрии, а также выступить (без указания точного срока) против «всех… врагов» Антанты. В качестве «платы за кровь» Италии был обещан ряд территорий в Адриатике (в том числе Трентино, Южный Тироль), в Эгейском море, в Малой Азии, в Африке и др. В итоге 14 (27) августа 1915 года Италия объявила войну Германии.

Великий князь Михаил Александрович 16 (29) мая 1915 г. записал в дневнике среди прочих событий и свидание со своим «августейшим» братом:

«Утром был адмирал Коломейцев. В 12 ч. Н[аташа], Вяземские и я поехали в авт[омобиле]. – Я завтракал в Царском [Селе], другие поехали в Петроград. В 3 ч. я приехал в Петроград и видел по делам [Б.В.] Никитина, который приехал от [Я.Д.] Юзефовича (встретились мы в «Astoria» у [Н.А.] Врангеля). В 5 ч. я пил чай у Мама. В 7 ч. поехал к Н[аташе] в «Astoria», где я принял [А.О.] Чермоева, а затем Н[аташа], Вяземские, Дж[онсон] и я обедали у себя в номере, а потом поехали в Малый театр в ложу Путятиных, а рядом были граф и графиня Капнист, к которым мы поехали ужинать и просидели у них до 2 ч. (Драма была интересная «Вера Мирцева»). – В Гатчину вернулись в 3¼ ч.»[272]272
  Дневник и переписка великого князя Михаила Александровича: 1915–1918. М., 2012. С. 98.


[Закрыть].

В дневнике императора Николая II от 16 мая 1915 г. читаем:

«Погода была тихая и довольно теплая. Зелень подвигается, но очень запоздала. Завтракали: Миша и гр. Фредерикс. Принимал долго итальянского посла маркиза Карлотти по случаю объявления Италиею войны Австрии»[273]273
  Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 529.


[Закрыть].

Мощный удар противника был направлен встык между русскими 3-й и 4-й армиями Юго-Западного фронта, между Верхней Вислой и подножием Бескидского хребта в районе Горлице, а также в центр 3-й армии генерала Р.Д. Радко-Дмитриева (1859–1918). Общая численность войск русской 3-й армии, стоявших по реке Дунаец, исчислялась в 260 тысяч человек при 100 пулеметах, 141 легком и 4 тяжелых орудиях[274]274
  См.: Оськин М.В. Первая мировая война. М., 2010. С. 104.


[Закрыть]. Предназначенная для прорыва русского фронта 11-я армия генерала А. фон Макензена (1849–1945) скрытно формировалас, главным образом из войск, переброшенных с Западного фронта. В этот период наши союзники по Антанте (это оказалось характерным и для последующих кампаний) предпочитали бездействовать, пока русские гибнут. Из Франции на подмогу прибыли 12 немецких дивизий, в том числе гвардейский корпус. После упорных боев фронт оказался прорван, и русские корпуса были приведены в большое расстройство. Превосходство в огневых средствах ударной германской группировки было настолько велико (примерно – один к пятнадцати), что отразить наступление было практически невозможно. В итоге Горлицкий прорыв неприятеля создал угрозу окружения Карпатской группировки, которая начала повсеместный отход. В конце концов 3-я армия откатилась за реку Сан, что привело к замене командарма генералом Л.В. Лешем (1862–1934). Затем очередь дошла и до 8-й армии генерала А.А. Брусилова.

Великий князь Андрей Владимирович в эти дни сделал следующую запись в дневнике:

«19 мая. По сегодняшним сообщениям с Южного фронта, вчера австрийцы вошли в город Перемышль, но были выбиты азовским полком. Вчера на фронте у Жирардова (город Жирардов расположен в 50 км к юго-западу от Варшавы. – В.Х.) от удушливых газов выбыло из строя около 8000 человек, причем доктора полагают, что, слава Богу, если погибнет не более 25 %, а то, пожалуй, и больше. Теперь возникает вопрос, не начать ли и нам применять такие же газы. Уже есть соответствующие изобретения»[275]275
  Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова (1914–1917). М., 2008. С. 147.


[Закрыть].

В самом деле такие секретные работы проводились и в России. Например, в дневнике императора Николая II от 3 февраля 1916 г. имеются интересные сведения:

«До доклада у меня был Алек, который в 12 ч. у платформы показывал испытания разных противогазовых повязок и масок»[276]276
  Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 571.


[Закрыть].

Жандармский генерал-майор А.И. Спиридович свидетельствовал:

«3 февраля в Ставку приехал Верховный начальник санитарной части принц Александр Петрович Ольденбургский, гроза всех тех, кто соприкасался с санитарной частью. Энергия принца была неиссякаемой. Он горел в работе, несмотря на свои годы, отдавал войне все свои знания, весь ум, всего себя без остатка. Принц долго докладывал Государю. Он привез новые модели противогазовых масок. После завтрака император прибыл на вокзал, где стоял поезд принца. Один из вагонов был наполнен желто-бурым ядовитым газом. Снаружи, в окнах вагона можно было видеть, как сдох впущенный туда зверек. В вагон вошли три офицера и два химика в новых масках. Они пробыли там 30 минут и вышли совершенно не пострадавшими. Между тем тяжелый, отвратительный запах ядовитых газов был слышен даже снаружи вагона. Государь смотрел на всю эту картину, стоя у окна вагона, слушая доклад принца, а затем поблагодарил и принца, и тех, кто участвовал в опытах»[277]277
  Спиридович А.И. Великая война и февральская революция (1914–1917). Мн., 2004. С. 268.


[Закрыть].

Однако вернемся на Юго-Западный фронт. В этих кровопролитных боях весны 1915 г. погиб родственник Императорской фамилии князь Константин Александрович Багратион-Мухранский (1889–1915), супруг княгини императорской крови Татьяны Константиновны (1890–1979), старшей дочери великого князя Константина Константиновича. В начале Великой войны он находился в 1-й Гвардейской кавалерийской дивизии и служил в элитном Кавалергардском полку, затем был по его же просьбе прикомандирован к 13-му лейб-гренадерскому Эриванскому полку. Кавалер Георгиевского оружия, флигель-адъютант Свиты императора. Князь погиб в бою на фронте 19 мая 1915 г. под Львовом, командуя ротой. 21 мая состоялась панихида в церкви Павловского дворца, на которую приехали Их Величества с великими княжнами.

В дневнике императора Николая II от 21 мая имеются строки:

«Принял Сухомлинова и Маклакова. Обедали в 7½ и затем поехали в Павловск на панихиду по Багратиону – убитому третьего дня, будучи прикомандированным к Эриванскому полку. Вернулись в 9 ½. Читал до чая. Узнал, что наши войска покинули Перемышль»[278]278
  Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 530.


[Закрыть].

Князь императорской крови Гавриил Константинович (1887–1955) позднее в эмиграции делился по этому поводу воспоминаниями:

«Весной приехал с фронта Костя Багратион, муж Татианы, служивший в Кавалергардском полку. Он мечтал перейти на время в пехоту, потому что, благодаря страшным потерям, в пехоте недоставало офицеров. Так как в кавалерии потери были незначительны, кавалерийских офицеров прикомандировали к пехотным полкам. Конечно, Татиане желание мужа перейти в пехоту было не особенно по душе, но она согласилась. Костя Багратион был замечательный офицер. Он имел Георгиевское оружие.

Он устроил как-то в своих комнатах под куполом, где он жил с Татианой в Павловске, вечер для раненых офицеров Эриванского гренадерского полка, которые лечились в царских госпиталях в Царском Селе. Их собралось довольно много. В это время у моих родителей сидел дядя Георгий Михайлович, родившийся и проведший все детство на Кавказе, когда его отец, великий князь Михаил Николаевич, был Кавказским наместником. Он пришел наверх поговорить с эриванцами, которые в мирное время стояли на Кавказе.

Вскоре Костя уехал на фронт и так я больше никогда его и не видел. 20 мая утром я получил записку от матушки, в которой она сообщала, что Костя убит. Ген. Брусилов, командовавший Юго-Западным фронтом, телеграфировал отцу, что Багратион пал смертью храбрых 19 мая под Львовом. Он командовал ротой и был убит пулей в лоб, чуть ли не в первом бою.

Отцу не сразу сообщили о смерти Багратиона. Матушка не решалась ему об этом сказать и просила дяденьку (имеется в виду великий князь Дмитрий Константинович. – В.Х.) приехать из Стрельны, чтобы подготовить отца. Дяденька сразу же приехал и осторожно сообщил об этом отцу. Когда я остался с отцом один, на нем лица не было. Я, как мог, старался его утешить.

Когда я пришел к Татиане, она сидела в Пилястровом зале и была очень спокойна. Слава Богу, она очень верующий человек и приняла постигший ее тяжкий удар с христианским смирением. Она не надела черного платья, а надела все белое, что как-то особенно подчеркивало ее несчастье.

В тот же день вечером была панихида в церкви Павловского дворца, на которую приехали Их Величества с великими княжнами и много публики. Отец, конечно, не мог присутствовать на панихиде.

Татиана уехала с Игорем на Кавказ, на похороны мужа. Костю Багратиона похоронили в старинном грузинском соборе, в Мцхете. Я провожал Татиану на станцию»[279]279
  Великий князь Гавриил Константинович. В Мраморном дворце. Из хроники нашей семьи. СПб. – Дюссельдорф, 1993. C. 199.


[Закрыть].

Русские войска 8-й армии генерала А.А. Брусилова 9 июня 1915 г. вынуждены были оставить Львов, отойдя за реку Западный Буг.

Через несколько дней военный министр В.А. Сухомлинов был уволен в отставку, а 15 июля его дело по обвинению «в государственном преступлении» было передано на расследование специальной Чрезвычайной следственной комиссии.

Стоит отметить реакцию на эти события великого князя Андрея Владимировича, который в это время находился на фронте, но следил за событиями в стране. Он записал в своем дневнике о складывающемся политическом пасьянсе:

«В.А. Сухомлинов уволен от должности военного министра и на его место назначен Поливанов. Почти одновременное увольнение, как его, так и министра внутренних дел Маклакова, является уступкой общественному мнению, с этой точки зрения такая мера вполне оправдывается: когда общественное мнение возбуждено против отдельных лиц, ими надо жертвовать. Государь лично написал Сухомлинову письмо, в столь теплых выражениях, что В.А. был вполне удовлетворен нравственно.

Для дела, возможно, что Поливанов будет хорош, но лично я боюсь, что он поведет опасную политику. Он в былое время очень дружил с Гос. Думой, и на этой почве произошли инциденты не вполне хорошие. Выступление Гучкова памятно всем. Уже теперь поговаривают, что Кривошеин орудует всем и собирает такой кабинет министров, однотипных и одинаково мыслящих, который был бы послушным орудием в его в руках. Направление, взятое им, определяется народом, как желание умалить власть Государя. Об этом очень открыто говорят почти все»[280]280
  Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова (1914–1917). М., 2008. С. 149.


[Закрыть].

В ходе Горлицкой операции 3-я армия генерала Р.Д. Радко-Дмитриева потеряла только пленными свыше 152 тыс. чел. (потери противника составляли свыше 28 тыс. чел. убитыми и ранеными)[281]281
  См.: Залесский К.А. Кто был кто в Первой мировой войне. М., 2003. С. 152.


[Закрыть]. Русские войска под напором врага отступили из Галиции с потерей около 500 тыс. пленных и 344 орудий. Главной причиной поражений были катастрофическая нехватка оружия и истощение боеприпасов. Части 3-й армии в ходе боев проявляли большое геройство и, несмотря на практическое отсутствие артиллерийской поддержки и недостаток патронов, сдерживали противника, действуя преимущественно штыками и холодным оружием. Конница также проявляла самоотверженность и, не обращая внимания на ураганный артиллерийский огонь противника, ходила в атаки, облегчая положение пехоты. В этой человеческой мясорубке приходилось выправлять положение и затыкать дыры на фронте всем, что оказалось под рукой. В книге воспоминаний одного казачьего офицера имеются следующие строки о тех суровых днях тяжелых испытаний:

«На фронте отступающих частей 3-й армии на линии реки Вислицы подошел конный корпус хана Нахичеванского и на глазах пехотных частей под ураганным огнем германской артиллерии, пулеметов и ружейной стрельбы двинулся в атаку на противника. Вид несущейся в атаку конницы поднял дух не только в частях пехоты, но и раненые поднимались и готовы были с конницей бежать на противника»[282]282
  Гордеев А.А. История казаков. Великая война 1914–1918 гг. М., 1993. С. 71.


[Закрыть].

Русские войска к началу летней кампании 1915 г. переживали тяжелый недостаток артиллерийских снарядов и ружейных патронов. Батареи из-за нехватки снарядов из 8-орудийного состава превращены были в 6-орудийные, и два орудия каждой батареи отправлялись в артиллерийские парки для формирования новых подразделений. Недоставало полевых кухонь, подвод для обозов и другого военного снаряжения. Весной и летом 1915 года снова развернулись ожесточенные бои на Юго-Западном фронте. Генерал А.И. Деникин (1872–1947) позднее писал в своих мемуарах об этом периоде войны:

«Эта весна 1915 г. останется у меня навсегда в памяти. Тяжелые кровопролитные бои, ни патронов, ни снарядов. Сражение под Перемышлем в середине мая. Одиннадцать дней жесточайшего боя Железной дивизии… Одиннадцать дней страшного гула немецкой тяжелой артиллерии, буквально срывавшей целые ряды окопов вместе с защитниками их… И молчание моих батарей… Мы не могли отвечать, нечем было. Даже патронов на ружья было выдано самое ограниченное количество. Полки, измотанные до последней степени, отбивали одну атаку за другой… штыками или, в крайнем случае, стрельбой в упор. Я видел, как редели ряды моих стрелков, и испытал отчаяние и сознание нелепой беспомощности. Два полка были почти уничтожены одним огнем… И когда после трехдневного молчания нашей шестидюймовой батареи подвезли пятьдесят снарядов, об этом сообщено было по телефону всем полкам, всем ротам, и все стрелки вздохнули с облегчением»[283]283
  Деникин А.И. Путь русского офицера. М., 2002. С. 131.


[Закрыть].

Великий князь Михаил Александрович 23 мая (5 июня) 1915 г. выехал из Гатчины поездом через Брест-Литовск на Юго-Западный фронт. На следующий день, 24 мая, он записал в дневнике:

«Мы поехали в Холм. Куда приехали в 7½ ч. Генерал [Н.И.] Иванов с нач[альником] шт[аба] ген[ералом] [C.С.] Саввичем и губернатором меня встретили, потом уехали, а мы обедали на станции, затем я поехал по делу к ген. Иванову, где пробыл не менее часа».

Обсудив все важные вопросы с командующим Юго-Западным фронтом и военным начальством, великий князь продолжил свой путь. В его дневнике от 26 мая читаем очередную запись:

«Приезд в Городенка на Ю.З. от Залещики, а затем Тлустэ.

В 9½ ч. мы все из Волочиска поехали на автомобилях через Тарнополь, Чортков, Тлустэ и Залещики в Городенка, куда приехали в 6 ч.

Закусили мы в роще около Тарнополя. Интересно было видеть Залещики, и до чего там все разрушено. С нами приехал адмирал Небальстин (так в дневнике, правильно: Небольсин. – В.Х.) для урегулирования некоторых вопросов в подрывном нашем отряде. Остановились мы в большом доме при костеле. [Я.Д.] Юзефович из Белилул сообщил мне, что ввиду сильного натиска противника мне лучше переехать в Тлустэ, что мы и сделали ночью; весь обоз также. Заняли прежнее помещение. Легли только в 4¼ ч. Погода была страшно жаркая, солнечная»[284]284
  Дневник и переписка великого князя Михаила Александровича: 1915–1918. М., 2012. С. 101.


[Закрыть].

Начались обычные фронтовые будни. Михаил Романов 27 мая записал в дневнике:

«Встал поздно. В 3 ч. я поехал в Городенка в штаб корпуса (наш 2-ой кавалерийский). Ехали через Усечко. Виделся с [Г.О.] Раухом и [Н.А.] Дистерло. Потом виделся с [Д.П.] Багратионом и Ларькой [Воронцовым-Дашковым] во вчерашнем помещении. Говорил по тел[ефону] с [Я.Д.] Юзефовичем, кот[орый] в д. Ясюнев Польный и сильно обстреливается арт[иллерийским] огнем; 2-я бригада в цепи, черкесы в деревне, ингуши в Серафинце, а 1-я бр[игада] в Фальче. Во время нашего пребывания в Городенка, местечко это начало обстреливаться герман[ской] артил[лерией]. Я вернулся в Тлустэ к обеду.

Погода чудная.

Утром ингуши пошли в атаку в конном строю и зарубили около 70 чел.

Вчера во время контратаки в Кабардинском полку был убит прапор[щик] Иванов»[285]285
  Там же. С. 101.


[Закрыть].

Известный генерал П.Н. Краснов (1869–1947) позднее писал об этом времени в воспоминаниях:

«С первых чисел мая Кавказская туземная дивизия стояла на позиции по реке Прут, к северу от румынской границы. Кавказцы понарыли окопы, перешли вброд за Прут и занимали ряд селений на правом берегу. Против них была германская спешенная кавалерия и австрийская пехота. Правее их стояла 9-я кавалерийская дивизия, левее – ополченцы и далее – 10-я кавалерийская дивизия. Снарядов было мало, а в конно-горных батареях, которые были приданы туземцам, и совсем почти не было. Мы видели, как строили австро-германцы окопы, как собирались они большими толпами, и мы не могли разогнать их, помешать работам артиллерийским огнем.

Это создавало нервное настроение. Были при артиллерии и – как будто не было ее.

23 мая обнаружилось наступление на стыке между Туземцами и 9-й кавалерийской дивизией. Наступление началось после полудня, но до вечера дружный огонь Туземцев и Драгун задерживал неприятельские цепи. Перед закатом неприятель усилил артиллерию и 9-я дивизия стала отходить. Некоторое время самолюбивые Ингуши еще держались, но когда увидали, что австрийцы правее их уже переправились через Прут, они получили приказание отступить.

Солнце опускалось за низкие гряды холмов и за дубовую рощу на Черновицкой дороге, когда, с глухим гортанным говором неся своих убитых и раненых, показались цепи Ингушей и Кабардинцев и направились к деревне, где стояли их коноводы с лошадьми. Великий князь Михаил Александрович на Юго-Западном фронте. Лето 1915 г.

Ясною майскою ночью кавказцы отходили от Прута. Отступательный марш является одной из самых тяжелых операций. Психика бойца подавлена, ему все кажется потерянным, а для самолюбивых горцев это было особенно тяжело.

Автро-германцы преследовали слабо. Дивизия великого князя получила приказание отходить на заранее приготовленные позиции, на реке Днестре, и начался пятидневный марш. Ночью шли, днем стояли, ожидали неприятеля и, где можно, отражали его атаки.

Дни сменялись ночами, и все было одно и то же. Днем дрались, ночью шли медленно, понуро, неохотно отдавая завоеванную землю. И не было сна. Питались кое-как, часто целыми днями ничего не ели»[286]286
  Краснов П.Н. Воспоминания о Русской Императорской армии. М., 2006. С. 474–475.


[Закрыть].

28 мая (10 июня) 1915 г. Михаил Александрович сделал очередную неутешительную запись в дневнике:

«Тлустэ.

С 11 ч. вечера вчера все наши части получили приказание отступать через Днестр у Усечко. К 12 ч. уже все полки дивизии благополучно перешли и разместились по старым местам. Штаб дивизии прибыл сюда около 11½ ч. В 5½ ч. приехал [Д.П.] Багратион, который командовал дивизией за мое отсутствие и до сегодняшнего дня; он сегодня веч[ером] уехал в Петроград. (В этот день Михаил Александрович написал письмо супруге Н.С. Брасовой; см. приложение. – В.Х.). Кока и я до обеда немного прошлись по полю. К обеду приехала Инна А[лександровна] [Эриванская].

Погода чудная»[287]287
  Дневник и переписка великого князя Михаила Александровича: 1915–1918. М., 2012. С. 102.


[Закрыть].

На следующий день в дневнике великого князя читаем:

«Утром оставался дома, а в 3¾ ч. поехал с [Я.Д.] Юзефовичем на авт[омобиле] до ст. Торскэ, оттуда верхом полями до ст. Двиняче. Там ген. [П.Н.] Краснов (ком[андир] 3-й бригады) руководил боем. В его отряд входили: 3-я бригада, 3-й и 4-й Заамурский конные полки и 2500 дружинников. В½ в[ерсте] перед нами были батареи, а в версте пехотные окопы; и те и другие довольно сильно обстреливались 6-дюймовыми чемоданами («чемоданами» на фронте называли снаряды, извергаемые крупнокалиберными осадными орудиями. – В.Х.) двойного действия. Над нами пролетел аэроплан, сделал три вспышки. Пробыв там около 1½ часов Юзефович и я на авт[омобиле] уехали обратно и по пути я долго пробыл на перевяз[очном] пункте на ст. Торскэ. В 9¾ ч. мы вернулись и обедали.

Погода стоит страшно жаркая»[288]288
  Там же.


[Закрыть].

Более эмоционально переданы фронтовые воспоминания генерала Петра Николаевича Краснова (1869–1947) за этот период времени:

«Я командовал 3-й бригадой этой дивизии: полками Черкесским и Ингушским. /…/ На рассвете, 29 мая, мы вошли в город Залещики, и здесь я получил приказание выставить одним полком сторожевое охранение, а другим стать на отдых в деревнях, в пяти верстах от Залещиков. В двенадцати верстах в местечке Тлусте-Място становился штаб великого князя и штаб 2-го кавалерийского корпуса. /…/

На маленькой степной станции, утонувшей в кустах белой акации, среди бесконечных полей, стоял автомобиль штаба дивизии. На пустом асфальтовом перроне ожидали князь Багратион и генерал Юзефович, начальник штаба дивизии. /…/

Подошли Ингуши, вместо отдыха попавшие в бой, подошли Саратовские роты. Роты были составлены из здоровых мужиков, бодрых, полных самоуверенности и того “шапками закидаем”, которого так много было в наших необстрелянных солдатах. Вооружены они были австрийскими ружьями (своих уже не хватало), хорошо одеты. Офицеры из запаса, саратовские помещики, производили хорошее впечатление. При виде их больших рот по двести с лишком человек стало как-то спокойнее.

Я указал боевые участки частям, и они, нерасторопно развертываясь, цепями пошли по окопам.

Был тихий, знойный майский день. Время тянулось томительно медленно. В бинокль было видно, как на опушке дубняка показывались и исчезали австрийцы. Они тоже как будто окапывались.

В двенадцать часов далеко за рощей ударила пушка, и бело-оранжевым мячиком разорвалась шрапнель несколько дальше окопов с ополченцами. За нею сейчас же другая, третья, четвертая. Две батареи австрийцев с того берега Днестра сосредоточили огонь по окопам. /…/ Австрийские пушки примолкли, и только наши грозно гремели, заставляя неприятельскую орудийную прислугу прятаться. /…/

До пяти часов дня на позиции было спокойно. В брошенном станционном буфете согрели кипяток и заварили чай. Как раз в это время на станцию, в сопровождении Юзефовича, приехал великий князь Михаил Александрович.

Статный, в светло-серой черкеске, с белым башлыком за плечами, в великолепной серебристой, кавказского курпея, папахе, на крупной темно-гнедой, задонской, лошади, он красивым галопом скакал по полю, и за ним, растянувшись, скакали ординарцы-черкесы. У станции он слез.

– Ну, как у вас? – приветливо глядя большими глазами, спросил он.

Я доложил обстановку. Великий князь прошел на перрон. Кто-то из офицеров, Ингушей, предложил великому князю чаю. Он охотно согласился.

В окопы передали, что великий князь находится на позиции. /…/

Юзефович, отведя меня в сторону, сообщил, что сейчас подойдет бригада из 3-го и 4-го Заамурских конных полков, и тогда мне станет легче.

Великий князь сидел на перроне, его угощали чаем, когда в голубом небе, со стороны неприятеля показался германский аэроплан, с четко видными черными крестами на крыльях, и быстро приближался к станции.

“Сейчас бросит бомбу”, – мелькнуло в голове, и не за себя был страх, а за великого князя.

Аэроплан выпустил дымовой сигнал и стал делать круги над станцией. В воздухе тяжело загудел снаряд, разорвался левее и несколько сзади станции, бросил громадный столб дыма, и загудели и зашлепали по земле раскаленные куски чугуна и стали.

Все помыслы были направлены к тому, чтобы уговорить великого князя со станции, вокруг которой, то не долетая, то перелетая, падали и разрывались снаряды тяжелой артиллерии.

Но великий князь и слушать не хотел о том, что ему нельзя оставаться на станции. Он так же понимал свой долг, как понимали его остальные, и считал, что он не может показать людям, что боится снарядов. /…/

Обстрел станции продолжался около часа. Австрийцы выпустили за это время до шестидесяти снарядов. Ни один, однако, не попал в станцию, и у нас было только несколько раненых у кухонь ополченцев. Великий князь все время оставался на станции. /…/ В шесть часов вечера противник, вероятно считая, что на станции никого не осталось и что командный пункт нашей позиции уничтожен, прекратил обстрел, и мне удалось уговорить великого князя уехать в Тлусте. Почти сейчас после его отъезда прибыл генерал Черякин и сообщил, что сзади подходят 3-й и 4-й Заамурские конные полки, всего восемь сотен, примерно по сто человек в сотне. Я приказал ему оставить шесть сотен в версте за станцией Дзвиняч в балке, а две сотни спешить и удлинить ими левый фланг Ингушей»[289]289
  Краснов П.Н. Воспоминания о Русской Императорской армии. М., 2006. С. 475–481.


[Закрыть].

Генерал Карл Маннергейм (1867–1951) позднее также писал в своих воспоминаниях об этом тяжелом периоде войны:

«Десятого июля пришел приказ нашей дивизии передислоцироваться на сто километров на юго-восток. Это был хорошо известный нам участок фронта в районе Залещиков. Территория между Прутом и Днестром снова была утрачена, а противник форсировал Днестр к востоку от города. Я снова попал под командование генерала Хана Нахичеванского, выделившего в мое распоряжение две бригады из “Дикой дивизии” для ликвидации плацдарма противника и понтонного моста через Днестр.

Задачу усложняло то, что противник успел окопаться.

Хотя боевой дух в кавказских частях был высокий, им не хватало подготовки и умения. Ввиду того, что у меня не было большого доверия к их боеспособности, я поставил свою дивизию в центре на направлении вероятного главного удара. Задачей одной из кавказских бригад под командованием полковника Краснова было конной атакой углубиться в правый фланг австрийцев. Вторая бригада под командованием полковника Половцева должна была предотвратить прорыв противника через Днестр.

Наша атака была успешной, и неприятель был отброшен. Однако, несмотря на неоднократные приказы двигаться вперед, я напрасно пытался обнаружить со своего наблюдательного пункта признаки продвижения среди кавказских подразделений. Их пассивность дала противнику время собраться с силами и атаковать центр.

Ситуация складывалась тяжелейшая, и я решил отдать приказ отходить на исходные позиции. Из позднейшего разбирательства выяснилось, что полковник Краснов хотел поберечь своих добровольцев! После сражения, во время одного из обедов, великий князь Михаил осудил поведение командиров бригад. Проведенная атака, во время которой было взято несколько тысяч пленных и ценное вооружение, имела, кроме этого, еще один положительный момент: неприятель уже не помышлял о продвижении вперед»[290]290
  Маннергейм К.Г. Воспоминания. Мн., 2004. С. 53–54.


[Закрыть].

Отступив за Днестр, русские армии также оставили врагу Польшу и Галицию. Конницу, благодаря которой удалось избежать катастрофы фронта, отвели на отдых. От моря до моря войска зарылись в окопы и воздвигали оборонительные сооружения. Началась позиционная война.

Великий князь Александр Михайлович (1866–1933) в своих воспоминаниях отмечал главную причину отступления русской армии: