Текст книги "Первая мировая. Во главе «Дикой дивизии». Записки Великого князя Михаила Романова"

Видимо, удивленный страстностью и прямотой речей Государь сидел очень взволнованный и, когда наступило молчание, не знал, что делать. Из неловкого молчания вывел князь Щербатов. Попросив слова, он спокойным тоном высказал причины разногласия большинства министров с премьером следующими словами: “Причин, вызывающих разномыслие, бывает много. Военный и статский, юрист и администратор, земец и бюрократ часто мыслят различно. Но есть другие причины разномыслия, более естественные и трудно-устранимые. Это разница в людях двух поколений. Я люблю моего отца, я очень почтительный сын, но хозяйничать с ним в одном имении я не могу. А мой отец ровесник уважаемому председателю Совета Министров”.

Спокойная речь Щербатова разрядила обстановку.

“Да я скорее столковался бы с отцом, чем с сыном”, – сказал, улыбаясь, Горемыкин.

Совещание кончилось без видимого результата. Государь встал, сухо пожал руки присутствовавшим и удалился. Министры отбыли в Петербург»[354]354
  Спиридович А.И. Великая война и февральская революция (1914–1917). Мн., 2004. С. 172–173.


[Закрыть].

Начальник канцелярии министра Императорского Двора, генерал-лейтенант А.А. Мосолов (1854–1939) в своих воспоминаниях подчеркивал:

«Говорят, будто царь был фальшив. Называют случаи внезапных, невзначай вызванных отставок министров, до того мнивших себя в полной милости.

Отставки эти действительно происходили в особых условиях, однако ж, объяснение действий и мотивов царя не следует искать в недостатке прямоты.

Для царя министр был чиновником, подобно всякому другому. Царь любил их, поскольку они были ему нужны, столько же, как всех своих верноподданных, и так же к ним относился. Если же с кем-либо приключалось несчастие, то жалел их искренне, как всякий чувствительный человек жалеет страдающего. Один граф Фредерикс пользовался в этом отношении привилегированным положением.

Бывал ли министр в несогласии с царем, общественность или враги начинали ли его клеймить, или же переставал он внушать доверие по какому-либо поводу, царь выслушивал его, как обычно, благосклонно, благодарил за сотрудничество, тем не менее, несколько часов спустя министр получал собственноручное письмо Его Величества, уведомляющее его об увольнении от должности. /…/

Отношения царя с министрами завязывались и оканчивались следующим образом: царь проявлял сначала к вновь назначенному министру чувство полного доверия – радовался сходству во взглядах. Это был «медовый месяц», порою долгий. Затем на горизонте появлялись облака. Они возникали тем скорее, чем более министр настаивал на принципах, был человеком с определенною программою. Государственные люди – подобно Витте, Столыпину, Самарину, Трепову – почитали, что их программа, одобренная царем, представляла достаточно крепкую основу, чтобы предоставлять им свободу в проведении деталей намеченного плана. Однако ж Государь смотрел на дело иначе. Зачастую он желал проводить в действие подробности, касавшиеся даже не самого дела, а известной его частности или даже личного назначения.

Встречаясь с подобным отношением, министры реагировали согласно своему индивидуальному темпераменту. Одни, как Ламздорф, Кривошеин, Сухомлинов, мирились и соглашались. Другие, менее податливые, либо стремились действовать по-своему, ведя дело помимо царя, либо же пускались переубеждать его. Первый из этих способов вызывал живейшее недовольство Государя, но и второй таил в себе немалые опасности для министра.

Царь схватывал на лету главную суть доклада, понимал, иногда с полуслова, нарочито недосказанное, оценивал все оттенки изложения. Но наружный его облик оставался таковым, будто он все сказанное принимал за чистую монету. Он никогда не оспаривал утверждений своего собеседника; никогда не занимал определенной позиции, достаточно решительной, чтобы сломить сопротивление министра, подчинить его своим желаниям и сохранить на посту, где он освоился и успел себя проявить. Не реагируя на доводы докладчика, он не мог и вызвать со стороны министра той энергии, которая дала бы тому возможность переубедить монарха.

Он был внимателен, выслушивал не прерывая, возражал мягко, не подымая голоса. Министр, увлеченный правильностью своих доводов и не получив от царя твердого отпора, предполагал, что Его Величество не настаивает на своих мыслях. Царь же убеждался, что министр будет проводить в жизнь свои начинания, несмотря на его, императора, несогласие. Министр уезжал, очарованный, что мог убедить Государя в своей точке зрения. В этом и таилась ошибка… Где министр видел слабость, скрывалась сдержанность. По недостатку гражданского мужества царю претило принимать окончательные решения в присутствии заинтересованного лица. Но участь министра была уже решена, только письменное ее исполнение откладывалось.

Повторяю, спорить было противно самой природе царя. Не следует упускать из виду, что он воспринял от отца, которого почитал и которому старался подражать даже в житейских мелочах, незыблемую веру в судьбоносность своей власти. Его призвание исходило от Бога. Он ответствовал за свои действия только пред совестью и Всевышним. Императрица поддерживала в нем всеми силами эти взгляды»[355]355
  Мосолов А.А. При дворе последнего императора. Записки начальника канцелярии министра двора. СПб., 1992. С. 74–76.


[Закрыть].

Великий князь Михаил Александрович продолжал гостить в Ставке и также регулярно делать поденные записи в дневнике:

14/27 сентября. Понедельник. Воздвижение Креста Господня. Могилев. Утром поехали к обедне, затем Георгий [Михайлович] и я были у Дмитрия Ш[ереметева] в гостинице «Франция». Днем опять ездили кататься на запад и гуляли пешком. От 6 и до обеда был у Дмитрия. После обеда был в Морском собрании. Днем приехал с позиции Ларька [Воронцов-Дашков], сообщил подробности о лихой атаке первой бригады. Погода теплая, по временам было пасмурно. Французы и англичане одержали крупный успех на Западе – взяли 121 пушку, 20 т. пленных и всего немцы потеряли 50 т. чел.

15/28 сентября. Вторник. Могилев. Днем сделали прогулку на автомобиле и пешком по дороге на Оршу. До обеда заезжал к себе в вагон. Вечером зашел в Морское собрание. Георгий [Михайлович] и Коховский приехали ко мне в вагон пить чай. Разошлись в половине первого. Погода была летняя.

16/29 сентября. Среда. Могилев. Утром занимался с Кокой. Днем был у Фредерикса. Потом катались и гуляли в лесу. От половины шестого до обеда у Ники было совещание министров. Я отправился к Дмитрию [Павловичу]. Обедали все министры. Вечером я был у Ники, а потом в Морском собрании. Утром шел дождь, потом погода была чудная.

17/30 сентября. Четверг. Могилев и отъезд. Утром у меня был С.С. Озеров. Потом, т. е. до завтрака Георгий [Михайлович], Дмитрий Ш[ереметев] и я гуляли в парке. Днем выехали за город верст 10 и сидели на берегу Днепра. В 6½ ч. Ларька, Кока и я поехали в Петроград. К обеду я пригласил ген. Павлова и Каковцского. Погода была чудная»[356]356
  ГА РФ. Ф. 668. Оп. 1. Д. 134. Л. 261–264.


[Закрыть].

Великий князь Михаил Александрович отправился в Петроград и Гатчину. Государь Николай II в этот же день сообщил супруге телеграммой:

«Сердечно благодарю за твое милое письмо и письма Марии и Анастасии. Миша уехал домой, но еще приедет. Сегодня написал. Надеюсь, ты здорова. Славная погода. Вести по-прежнему хороши. Крепко целую всех. Ники»[357]357
  Переписка Николая и Александры. М., 2013. С. 310.


[Закрыть].

Вдовствующая императрица Мария Федоровна пристально следила за сыновьями. В ее дневнике от 18 сентября (1 октября) 1915 г. имеется запись:

«Когда я пришла домой, я нашла там моего Мишу, который только что прибыл от Ники, очень довольный своим посещением Ставки»[358]358
  Дневники императрицы Марии Федоровны (1914–1920, 1923 годы). М., 2005. С. 91.


[Закрыть].

Великий князь Михаил Александрович записал в своем дневнике в этот же день:

«К 4½ ч. я поехал к Мама на Елагин, где были Ксения и Сандро, и оставался до 7 ч. Затем поехал обедать на Фонтанку к Ларьке и Людмиле Н[иколаевне]. В 9¾ ч. Кока и я уехали в Москву»[359]359
  ГА РФ. Ф. 668. Оп. 1. Д. 134. Л. 265.


[Закрыть].

Михаил Александрович при каждом посещении столицы появлялся на очи своей дорогой мамы. Вдовствующая императрица Мария Федоровна ценила это, что можно судить по ее дневниковой записи за 14/27 ноября 1915 г.:

«В 10½ пришел мой милый Миша, самый удивительный из всех моих детей. Всей семьей посетили церковь, и затем был семейный обед»[360]360
  Дневники императрицы Марии Федоровны (1914–1920, 1923 годы). М., 2005. С. 91.


[Закрыть].

Интриги и дух соперничества в армии продолжали существовать. Раздавались отдельные недовольные голоса. Генерал Рузский, который недолюбливал Алексеева, критически отнесся к его новому назначению на пост начальника штаба Верховного главнокомандующего. Великий князь Андрей Владимирович писал об этом в своем дневнике:

«Сегодня Кирилл был у Рузского, который прямо в отчаянии от назначения Алексеева начальником штаба при Государе. Рузский считает Алексеева виновником всех наших неудач, человеком, неспособным командовать… Теперь же, в оправдание, он уже обвиняет войска в неустойчивости»[361]361
  Дневник б. великого князя Андрея Владимировича. 1915 год. Л., 1925. С. 73.


[Закрыть].

Как бы там ни было, но факты говорят сами за себя. Вскоре положение на фронте стабилизировалось. В результате принятых мер в 1916 г. острый кризис в снабжении армии был в целом преодолен. Перестройка военной промышленности в России дала увеличение производства в 1916 г. (по сравнению с 1915 г.) винтовок почти в 2 раза, пулеметов – в 4 раза, патронов – на 70 %, орудий – в 2 раза, снарядов – более чем в 3 раза.

Император Николай II вместе с цесаревичем Алексеем Николаевичем 11 октября 1915 г. покинули Царскую Ставку в Могилеве и отправились на Юго-Западный фронт. Царский поезд 12 октября сначала прибыл в Бердичев, а затем в Ровно – место штаба генерала А.А. Брусилова. Был произведен смотр воинским частям 125-й пехотной дивизии. В небе постоянно дежурили несколько русских военных аэропланов. Причина была простая, как бы немцы не сделали неожиданного воздушного налета. На днях цеппелин сбросил на город Ровно несколько бомб.

Жандармский генерал А.И. Спиридович делился воспоминаниями о посещении Николаем II фронта в расположении 11-й армии генерала Д.Г. Щербачева:

«Ознакомившись по плану с ближайшими расположениями наших войск и противника, Его Величество пожелал осмотреть Печерский пехотный полк. Это было в сторону противника. Генерал Пеанов (вероятно, опечатка, и правильно: генерал Иванов. – В.Х.) старался отговорить Государя от этой поездки, но тщетно. Царский автомобиль тронулся, а за ним потянулась вереница военных автомобилей. Каждый хотел сопровождать Государя. На одном разветвлении дорог царский автомобиль остановился. Меня подозвал дворцовый комендант и отдал приказание, чтобы вся следовавшая за мной вереница автомобилей не ехала дальше, а здесь ожидала возвращения Государя.

Генерал Иванов попросил о том Государя; чтобы не привлекать внимания неприятеля, аэропланы которого то и дело появлялись над окрестностями. Место у леса, где расположился Печерский полк, на днях было обстреляно артиллерией противника.

До боевой линии было пять верст. Оставив автомобиль в лесу, Государь с наследником и небольшим числом сопровождавших его лиц пошел к полку. Полк спешно выстраивался. Обойдя ряды, поговорив с солдатами и офицерами, император обратился к полку: “Я счастлив, что мог вместе с наследником повидать вас недалеко от ваших боевых позиций и мог лично от всего сердца поблагодарить за геройскую службу Родине и мне. Дай вам Бог дальнейших успехов и победы над дерзким и упорным врагом. Всем вам за боевую службу сердечное спасибо”. Ура, не менее сердечное, чем слова Государя, было ему ответом»[362]362
  Спиридович А.И. Великая война и февральская революция (1914–1917). Мн., 2004. С. 198–199.


[Закрыть].

Об этих же событиях можно составить себе представление и по воспоминаниям дворцового коменданта генерал-майора В.Н. Воейкова:

«Пробыв около десяти дней в Ставке, Государь проследовал в Бердичев для посещения фронта генерала Иванова. В эту поездку Его Величество с наследником при очень небольшом числе сопровождавших посетил передовой перевязочный пункт на станции Клевань, после чего около Богдановки произвел смотр войскам армии генерала Щербакова (правильно, генерала Д.Г. Щербачева. – В.Х.), расположенным в 20 верстах от станции. /…/

Из Волочиска Государь вернулся на Царскую Ставку, куда 15 октября в первый раз прибыла Государыня императрица с великими княжнами. Государыня оставалась на жительстве в императорском поезде; на завтраки она с великими княжнами приезжала во Дворец, а днем принимала участие в прогулках Государя с лицами свиты; обеды же бывали в поезде в семейном кругу. Вечером Государь возвращался во Дворец.

Пребывание Государя на Юго-Западном фронте вблизи передовых линий и посещение станции Клевань вызвали у чинов армии восторг и удивление, так как пункты, посещенные Его Величеством, находились в сфере обстрела противника»[363]363
  Воейков В.Н. С царем и без царя. М., 1995. С. 119.


[Закрыть].

Стоит отметить, что члены Императорской фамилии, находившиеся в зоне, доступной поражению от вражеской артиллерии и, таким образом, подвергавшиеся опасности, могли быть представленными к боевой награде.

По воспоминаниям учителя цесаревича П. Жильяра:

«Мы вернулись в Могилев 27 октября (по новому стилю, или 14 октября по старому стилю. – В.Х.), а на следующее утро Ее Величество и великие княжны в свою очередь прибыли в Ставку. Государыня с дочерьми останавливалась во время путешествия во многих городах Тверской, Псковской и Могилевской губерний для посещения военных госпиталей. Они пробыли с нами три дня в Могилеве. Затем вся семья выехала обратно в Царское Село, где Государь должен был пробыть несколько дней»[364]364
  Жильяр П. Император Николай II и его семья. Вена, 1921; М., 1991. С. 143–145.


[Закрыть].

В дневнике штабс-капитана, эсера М.К. Лемке от 17 октября 1915 г., служившего в штабе Царской Ставки, едко и злопыхательски отмечено:

«Быв на днях на Ю.-Зап. фронте, царь и наследник находились в 3–4 верстах от передовых линий, видя около себя артиллерийский огонь противника. Иванов просил разрешить наградить наследника Георгиевской медалью. Сегодня мальчик пришел с отцом на доклад Алексеева, и, как рядовой, получил в его присутствии медаль. Очень довольный, он в восторге побежал домой, ну, а царю – развлечение в его ничего неделании»[365]365
  Лемке М. 250 дней в Царской Ставке. Пг., 1920. С. 162.


[Закрыть].

Пожалуй, следует сказать несколько слов об истории учреждения Георгиевской медали. С 3 августа 1878 г. была учреждена номерная медаль «За храбрость» четырех степеней. С 1913 г. она стала именоваться «Георгиевская медаль», которую носили на Георгиевской ленте. Ее статут был причислен к ордену Св. Георгия. Медали 1-й и 2-й степени были золотые, 3-й и 4-й – серебряные. Георгиевской медалью наряду с солдатами и матросами награждались и гражданские лица, проявившие отвагу в военное время. К 1917 г. число награжденных медалью превысило 1505 тыс. человек.

По постановлению Георгиевской Думы, выборного органа Георгиевских кавалеров (лиц, награжденных Георгиевским крестом), император Николай II был награжден Георгиевским крестом, а цесаревич Алексей Николаевич – Георгиевской медалью.

По воспоминаниям дворцового коменданта генерал-майора В.Н. Воейкова:

«Ввиду того что генерал-адъютант Иванов не мог отлучиться от вверенного ему фронта, поднесение Георгиевского креста Его Величеству было возложено на свиты генерала князя Барятинского, члена Георгиевской Думы; состоялось оно 25 октября в Александровском дворце»[366]366
  Воейков В.Н. С царем и без царя. М., 1995. С. 120.


[Закрыть].

Близкая подруга императрицы Анна Александровна (Танеева) Вырубова (1884–1964) также делилась впечатлениями об этом событии:

«Вспоминаю ясно день, когда Государь, как-то раз вернувшись из Ставки, вошел сияющий в комнату императрицы, чтобы показать ей Георгиевский крест, который прислали ему армии Южного фронта. Ее Величество сама приколола ему крест, и он заставил нас всех к нему приложиться. Он буквально не помнил себя от радости»[367]367
  Фрейлина Ее Величества Анна Вырубова. М., 1993. С. 257–258.


[Закрыть].

Император с цесаревичем 27 октября 1915 г. покинули Царское Село и отправились на Северный фронт в Прибалтику. Государя сопровождали генерал-адъютант Фредерикс, Бенкендорф, Нилов, генерал-майор Воейков и Граббе, флигель-адъютанты, великий князь Дмитрий Павлович, Шереметев, Дрентельн и Саблин, лейб-хирург Федоров. С цесаревичем Алексеем ехал П. Жильяр.

Гувернер цесаревича Алексея Николаевича швейцарец Пьер Жильяр (1879–1962) делился воспоминаниями об этой поездке на фронт:

«Мы покинули Царское Село 9 ноября (по новому стилю. – В.Х.); 10 мы были в Ревеле, где Царь посетил отряд подводных лодок, который только что вернулся из плавания. Суда были покрыты толстым слоем льда, как сверкающей чешуей. Тут же находились две английских подводных лодки, которые ценою огромных усилий проникли в Балтийское море. Им удалось уже потопить некоторое количество немецких судов. Государь передал Георгиевские кресты командирам этих лодок.

На следующий день, в Риге, которая представляла собой как бы бастион, вдававшийся вглубь немецкого расположения, мы провели несколько часов среди удивительных сибирских стрелковых полков, которые считались одними из лучших воинских частей русской армии. Они молодецки прошли пред Государем, отвечая на его приветствие установленным возгласом: “Рады стараться, Ваше Императорское Величество!” и восторженно провожая его неудержимыми кликами»[368]368
  Жильяр П. Император Николай II и его семья. Вена, 1921; М., 1991. С. 145.


[Закрыть].

По воспоминаниям дворцового коменданта генерал-майора В.Н. Воейкова можно дополнить эту картину:

«В конце месяца Государь в сопровождении наследника цесаревича вернулся в Ставку через Ревель, Ригу, Витебск. В Ревеле состоялось Высочайшее посещение наших морских сил Балтийского флота и подводных лодок английского флота, два командира которых, Гутхорт и Кроми, удостоились награждения Георгиевскими крестами; последний, совершивший много боевых подвигов в Балтийском море, к сожалению, не вернулся после войны на родину, так как был убит в Петрограде большевиками в помещении английского посольства»[369]369
  Воейков В.Н. С царем и без царя. М., 1995. С. 121–122.


[Закрыть].

На вооружении Российского флота были подводные лодки как отечественного производства, так и купленные за рубежом. Это было новое современное и эффективное оружие в борьбе с неприятелем.

По воспоминаниям морского министра адмирала И.К. Григоровича (1853–1930) можно составить себе представление о зарождающемся новом роде военно-морских сил в Российской империи:

«Дабы увеличить число подводных лодок, постройка которых идет успешно, насколько позволяют средства, Англия выслала к нам четыре лодки, из которых три («Е-1», «Е-8», «Е-9») благополучно прошли проливы, а четвертая потерпела крушение и была расстреляна немцами. На лодки назначены в помощь английским офицерам наши офицеры подводного плавания. В Ревеле для жилья им отведено старое судно «Двина», где теперь у них будет база»[370]370
  Григорович И.К. Воспоминания бывшего морского министра. Кронштадт. М., 2005. С. 103.


[Закрыть].

Кроме упомянутых английских подводных лодок, прибывших в Россию в 1915 г., в составе русского флота на Балтике действовали еще несколько английских подводных лодок, поступивших позднее, а именно: «Е-18» и «Е-19», а также четыре малые лодки: «С-26», «С-27», «С-32» и «С-35». Они составляли отдельный дивизион с плавбазой «Двина» (бывший крейсер «Память Азова») и базировались в Ревеле. Английские подводные лодки потопили ряд германских кораблей: крейсера «Принц Адальберт», «Гела», «Ундине» и несколько миноносцев, а также подорвали линейный корабль «Поммерн» и линейный корабль «Мольтке».

Посещения императором Николаем II воинских частей, а также жизнь в Ставке Верховного главнокомандующего временами попадали в кинохронику и показывали публике в кинотеатрах. Сеансы кинематографа демонстрировались достаточно регулярно и в самой Ставке в Могилеве. Так, например, штабс-капитан М.К. Лемке делился своими впечатлениями о таком просмотре:

«Сегодня в городском театре в присутствии царя и наследника был один из многих сеансов кинематографа Скобелевского комитета. Ставились два комических номера, и затем военные: кое-что из жизни Северного фронта, парады царя в Могилеве и наша группа с ним. Были великие князья Дмитрий Павлович, Георгий Михайлович и Борис Владимирович. Царь с наследником сидел в средней, губернаторской ложе, великие князья, Фредерикс, Воейков и другие – в ложах по сторонам; некоторые свитские были в партере. Алексеев был вдали, в стороне от свиты, но в том же ярусе, где ложа царя; с ним Пустовойтенко. Смешно смотреть, как Фредерикс, стоя за перегородкой, отделявшей его от царской ложи, все время заглядывал за нее и в ту ложу, где был Воейков. Как он стар и уродлив в своей припомаженной моложавости. Здесь же лейб-медик Федоров. У наследника есть гувернер-француз, который снят в фильме, изображающем домашнюю прогулку мальчика, вообще же его никогда не видно. Наследник шалит в саду, но как-то мертво, не живо. Наша группа хороша. Странно как-то видеть самого себя на экране. В антрактах мы все должны были вставать и становились лицом к царю, не получая приказа садиться до новой ленты»[371]371
  Лемке М.К. 250 дней в Царской Ставке 1914–1915. Мн., 2003. С. 260.


[Закрыть].

Один из подобных сеансов кинематографа в Царской Ставке приведем также в описании жандармского генерал-майора А.И. Спиридовича:

«4 ноября наследник был в кинематографе. На экране было показано, как он играл в саду со своей собакой Шот. Он остался очень недоволен собой. “Это очень мне не нравится, – заявил он. – Я занимаюсь здесь какими-то пируэтами. Шот и тот ведет себя умнее, чем я. Я не хочу, чтобы меня показывали в таком виде”»[372]372
  Спиридович А.И. Великая война и февральская революция (1914–1917). Мн., 2004. С. 211.


[Закрыть].

Не остались без внимания события в Царской Ставке у встревоженных различными слухами (особенно о сепаратном мире) иностранных дипломатов. Французский посол в России Морис Палеолог с удовлетворением записал в своем дневнике:

«Праздник Георгиевских кавалеров дал императору повод еще раз подтвердить свою решимость продолжать войну; он обратился к армии с воззванием, которое оканчивается так:

“Будьте твердо уверены, что, как я уже сказал в начале войны, я не заключу мира, пока последний враг не будет изгнан из нашей земли. Я заключу мир лишь в согласии с союзниками, с которыми мы связаны не только договором, но и узами истинной дружбы и кровного родства. Да хранит вас Бог”.

Это самый лучший ответ на предложение о мире со стороны Германии, переданное через посредничество герцога Гессенского и графа Эйленбурга»[373]373
  Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 17.


[Закрыть].

Подобные слухи о заключении сепаратного мира тревожили не только союзников по Антанте. В России также этот вопрос часто возбуждался оппозицией с целью достижения своих интересов в борьбе с царским правительством за реальную власть. В Ставке в Могилеве опасались в свою очередь заключения сепаратного мира между Францией и Германией. Ложные слухи периодически возникали вновь и вновь. Воюющие стороны, таким образом, пытались внести смуту и посеять подозрительность в рядах своих противников.

По воспоминаниям дворцового коменданта генерал-майора В.Н. Воейкова:

«В октябре графом Бенкендорфом была в Лондоне подписана новая декларация, по которой пять союзных держав приняли на себя обязательство не подписывать отдельного мира; текст этой декларации был выработан Антантою, опасавшеюся заключения Россией сепаратного мира»[374]374
  Воейков В.Н. С царем и без царя. М., 1995. С. 121.


[Закрыть].

По статистическим данным Царской Ставки (в Могилеве), на учете в России на 1 декабря 1915 г. значилось всего 1 200 000 человек пленных. Штабс-капитан М.К. Лемке упоминает на тот момент более конкретные сведения по учету среди военнопленных: 1193 офицера и 67 361 солдат германской армии; 16 558 офицеров и 852 356 нижних чинов австрийцев[375]375
  Лемке М.К. 250 дней в Царской Ставке 1914–1915. Мн., 2003. С. 432.


[Закрыть].

Французский сенатор Поль Думер (1857–1932) прибыл в 1915 г. с визитом в Россию. По свидетельству штабс-капитана М.К. Лемке, служившего в штабе Царской Ставки, 30 ноября состоялся визит высокого гостя в Могилев:

«Приехал французский министр без портфеля Поль Думер, представился царю и затем был им направлен к Алексееву. Еще не легче: французы просят нас дать им солдат – у них все людские запасы истощаются… Они не могут дать нам сюда своей техники, а потому просят нас дать туда наших людей. Алексеев говорил с ним долго, и они договорились, что так как послать во Францию полки нельзя – это может быть очень чревато и внутренними у нас событиями, и по военным соображениям нежелательно, да и командный состав нам самим нужен, – то к нам приедут французские генералы и офицеры, мы дадим им для опыта один полк, составив его из небольшого числа знающих французский язык офицеров, и попробуем, выйдет ли что-нибудь из такой затеи. Если да, то можно будет сформировать несколько полков и дивизий и уже послать их во Францию. Как раз во время этого разговора Алексеев получил телеграмму от исп. должность начальника Генерального штаба Беляева, в которой тот высказал свой отрицательный взгляд на дело»[376]376
  Лемке М.К. 250 дней в Царской Ставке 1914–1915. Мн., 2003. С. 348.


[Закрыть].

В начале декабря 1915 г. император Николай II вместе с цесаревичем собирался посетить гвардейские части на фронте, однако произошло неожиданное препятствие. Воспитатель цесаревича Пьер Жильяр делился воспоминаниями об этом случае реальной угрозы жизни Наследнику Престола:

«Утром в день нашего отъезда, в четверг 16 декабря (по новому стилю. – В.Х.), у Алексея Николаевича, простудившегося накануне и схватившего страшный насморк, после сильного чихания открылось кровотечение носом. Я послал за профессором Федоровым, но ему не удалось вполне остановить кровотечение. Мы пустились в путь, несмотря на это происшествие, потому что все было приготовлено для прибытия Государя. Ночью болезнь ухудшилась; температура поднялась, и больной слабел. В три часа утра профессор Федоров, испуганный ложившейся на него ответственностью, решился послать разбудить Государя и просить вернуться в Могилев, где он мог бы в лучших условиях ухаживать за ребенком.

На следующий день мы возвратились в Ставку, но состояние цесаревича стало так тревожно, что решено было отвезти его обратно в Царское Село. Государь все же отправился в штаб, где провел два часа с генералом Алексеевым. Потом он вернулся к нам, и мы немедленно тронулись в путь. Возвращение в Царское Село было особенно тревожно, потому что силы больного быстро падали. Приходилось несколько раз останавливать поезд, чтобы сменять тампоны. В течение ночи с Алексеем Николаевичем, – которого в постели поддерживал матрос Нагорный, так как его нельзя было оставлять в совершенно лежачем положении, – дважды делались обмороки, и я думал, что это конец. К утру, однако, наступило легкое улучшение, и кровотечение уменьшилось. Мы прибыли наконец в Царское Село; было одиннадцать часов утра. Государыня в смертельной тревоге ожидала нас с великими княжнами на платформе вокзала. С бесконечными предосторожностями больного доставили во дворец. Наконец удалось прижечь ранку, образовавшуюся на месте маленького лопнувшего кровеносного сосуда. Государыня приписала, однако, молитвам Распутина улучшение, наступившее утром в состоянии здоровья цесаревича; она осталась при убеждении, что ребенок был спасен благодаря его помощи»[377]377
  Жильяр П. Император Николай II и его семья. Вена, 1921; М., 1991. С. 147–148.


[Закрыть].

Анна Александровна Вырубова (Танеева) в своих воспоминаниях описала этот опасный случай неожиданного кровотечения у цесаревича:

«Все знают, что во время постоянных заболеваний Алексея Николаевича Их Величества всегда обращались к Распутину, веря, что его молитва поможет бедному мальчику. В 1915 году, когда Государь стал во главе армии, он уехал в Ставку, взяв Алексея Николаевича с собой. В расстоянии нескольких часов пути от Царского Села у Алексея Николаевича началось кровоизлияние носом. Доктор Деревенко, который постоянно его сопровождал, старался остановить кровь, но ничего не помогало, и положение становилось настолько грозным, что Деревенко решился просить Государя вернуть поезд обратно, так как Алексей Николаевич истекает кровью. Какие мучительные часы провела императрица, ожидая их возвращения, так как подобного кровоизлияния больше всего опасались. С огромными предосторожностями перенесли его из поезда. Я видела его, когда он лежал в детской; маленькое, восковое лицо, в ноздрях окровавленная вата. Профессор Федоров и доктор Деревенко возились около него, но кровь не унималась. Федоров сказал мне, что он хочет попробовать последнее средство – это достать какую-то железу из морских свинок. Императрица стояла на коленях около кровати, ломая себе голову, что дальше предпринять. Вернувшись домой, я получила от нее записку с приказанием вызвать Григория Ефимовича [Распутина]. Он приехал во дворец и с родителями прошел к Алексею Николаевичу. По их рассказам, он, подойдя к кровати, перекрестил наследника, сказав родителям, что серьезного ничего нет и им нечего беспокоиться, повернулся и ушел. Кровотечение прекратилось. Государь на следующий день уехал в Ставку. Доктора говорили, что они совершенно не понимали, как это произошло. Но это факт. Поняв душевное состояние родителей, можно понять и отношение их к Распутину: у каждого человека есть свои предрассудки и когда наступали тяжелые минуты в жизни, каждый переживает их по-своему; но самые близкие не хотели понять положения…»[378]378
  Фрейлина Ее Величества. «Дневник» и воспоминания Анны Вырубовой. М., 1990. С. 189–190.


[Закрыть]

Император Николай II, оставив цесаревича Алексея в Царском Селе, отправился на Западный фронт, где сделал смотр представителей воинских частей 10-й армии – от 26-го армейского, 2-го Кавказского, 3-го Сибирского, 38-го и 44-го (Осовецкого) корпусов. По воспоминаниям генерал-майора В.Н. Воейкова в это время:

«Государь, невзирая на предупреждения и протесты местного начальства, прошел на наблюдательный артиллерийский пункт, расположенный у окраины густого соснового бора, вблизи окопов Киевского гренадерского полка. Пребывание в этой местности было настолько опасно, что, дабы не привлечь внимания неприятеля, окопы которого были поблизости расположены, Его Величество был сопровождаем только генерал-адъютантами Эвертом и Куропаткиным и двумя артиллеристами»[379]379
  Воейков В.Н. С царем и без царя. М., 1995. С. 122.


[Закрыть].

Вслед за этим император Николай II сделал смотр на Западном фронте представителей воинских частей 2-й армии – от 4-го Сибирского, 5-го, 20-го, 27-го и 36-го армейских корпусов, пограничной стражи и казаков разных войск. После смотра войск и посещения полевого госпиталя Государь отправился в Царское Село, куда прибыл 24 декабря в Сочельник.

Председатель Государственной думы М.В. Родзянко в своих мемуарах описал одну скандальную историю, связанную с попытками изобретения «секретного оружия» и с именем великого князя Михаила Александровича:

«Приблизительно в декабре того же года (1915 г. – В.Х.) всплыла история с Братолюбовым. Этот Братолюбов явился к великому князю Михаилу Александровичу и объявил ему, что он изобрел аппараты для выбрасывания горючей жидкости на большие расстояния. Для осуществления изобретения ему были нужны станки, которые якобы следовало выписать из Америки. На этот предмет изобретатель просил не более как одиннадцать миллионов долларов, что составляло тогда около тридцати миллионов рублей. Заручившись протекцией супруги великого князя г-жи Брасовой, Братолюбов сумел повлиять на Михаила Александровича, тот поехал к Государю, а Государь подписал рескрипт на имя великого князя, разрешая этим рескриптом Братолюбову брать из Государственного банка деньги по мере надобности.

По желанию великого князя была устроена проба этих аппаратов. Результаты получились самые отрицательные: горючая жидкость на большие расстояния не выбрасывалась, но зато получили смертельные ожоги пять человек солдат, приставленных к аппарату. Помощник военного министра Лукомский доложил об этой истории Поливанову. Поливанов поскакал к великому князю и объяснил ему, что все ассигновки на военные заказы должны проходить через Особое совещание и военного министра. Великий князь признал свою ошибку, искренно извинялся и тотчас поехал к Государю, после чего были приняты меры, чтобы Братолюбову не выдавались деньги. Оказалось, однако, что смелый изобретатель уже успел побывать в банке, а когда там усомнились в правильности его требования, он показал фотографии с рескрипта на имя великого князя Михаила Александровича. В банке ему выдали около двух миллионов рублей. Впоследствии выяснилось, что за спиной Братолюбова стояла целая шайка аферистов, стремившихся поживиться на государственный счет. Братолюбов был разоблачен, но зато Лукомского скоро отставили от должности помощника военного министра. Передавали, что отставка Лукомского находится в прямой связи с делом Братолюбова»[380]380
  См.: Гибель монархии/Великий князь Николай Михайлович. М.В. Родзянко. Великий князь Андрей Владимирович. А.Д. Протопопов. М., 2000. С. 184–185.


[Закрыть].