Текст книги "Первая мировая. Во главе «Дикой дивизии». Записки Великого князя Михаила Романова"

И к вам, собранным здесь представителям дорогих Мне войск Гвардии и Петербургского военного округа, и в вашем лице обращаюсь ко всей единородной, единодушной, крепкой, как стена гранитная, Армии Моей и благословляю ее на путь ратный!»

Окончив свою речь, сказанную спокойно своим мягким, задушевным голосом, Государь осенил себя крестным знамением.

В этот исторический момент великий князь Николай Николаевич и за ним все находившиеся в Николаевском зале Зимнего дворца преклонили свои колена и запели: «Спаси, Господи, люди Твоя…». Обратный Высочайший выход из Николаевского зала в Салтыковский коридор сопровождался несмолкающим народным гимном. Их Величества проследовали на балкон среднего зала Зимнего дворца, выходивший на Дворцовую площадь. Не только площадь перед дворцом, от арки Главного штаба до самого дворца, но и все прилегающие к дворцу улицы были заполнены народом. При появлении Царской четы на балконе дворца вся эта масса людей, заполнившая Дворцовую площадь, стала на колени, и по всей площади разнеслись волнующие русскую душу слова народного гимна-молитвы: «Боже, Царя Храни!»

Другой Высочайший манифест Государя императора Николая II об объявлении войны Австро-Венгрии был подписан и опубликован 26 июля 1914 г.[129]129
  ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 552. Л. 1.


[Закрыть]

По свидетельству придворных, императрица Александра Федоровна, узнав о печальной вести начала войны, горько разрыдалась.

Многие члены Императорской фамилии с напряжением следили за лавиной надвигающихся событий и фиксировали их в своих дневниках и переписке. Так, например, друг с детства Михаила Романова великий князь Андрей Владимирович (1879–1956) в начале Великой войны записал в дневнике:

«18 июля 1914 г. была объявлена мобилизация, а 20 июля манифест возвещал об объявлении войны Германии. Итак, началась всеобщая европейская война. С одной нашей стороны: Россия – Франция – Англия, Сербия – Черногория – Япония – Бельгия, и с другой – Германия и Австрия…

Грустно мне было видеть, как все товарищи уходили на войну. Проводил я 5-ю батарею, проводил и 6-ю, все ушли, и остался я один дома. 16 лет пробыл я в строю. Сколько усилий потратил над своими батареями и как фатально ушел из строя в феврале этого года. Если б можно было предвидеть события. Но что же оставалось делать? Идти в строй, но куда? В своих батареях – все вакансии заняты. Идти в чужую часть, где никого не знаешь – невозможно. Решил ждать. Проситься в какой-нибудь штаб и сидеть там без дела как-то глупо. Но время шло. Прошел уже второй месяц войны, и стало невмоготу. Как ни тяжело было проситься в штаб, а не в строй, я все же решился и написал Кириллу, который находился в Ставке Верховного главнокомандующего. Предварительно я просился у Ники, который меня благословил на это»[130]130
  Военный дневник великого князя Андрея Владимировича Романова (1914–1917)./Сост. В.М. Осин, В.М. Хрусталев. М., 2008. С. 50–51.


[Закрыть].

Много позднее дворцовый комендант генерал-майор В.Н. Воейков в мемуарах с печалью констатировал:

«Сбылось то, чему трудно было верить, но что мне в 1919 году выдавалось за факт: говорили, что в 1911 году в Риме состоялся масонский съезд, постановивший вовлечь европейские державы в войну с целью свержения тронов»[131]131
  Воейков В.Н. С царем и без царя. Воспоминания последнего дворцового коменданта Государя императора Николая II. М., 1995. С. 80.


[Закрыть].

Интересно отметить, что на подобные секретные данные и на вездесущую «руку масонов» в крахе трех европейских империй ссылался в воспоминаниях и германский император Вильгельм II, находясь в эмиграции уже после потери трона. Однако всем известна истина, что «победителей не судят».

Роль масонов темна, и касаться этого мы сейчас не будем, тем более что подобному сюжету имеется много разного рода «посвящений». В России, кроме масонов, имелись более многочисленные и влиятельные силы, которые были заинтересованы в большой войне. Для них война являлась беспроигрышной лотереей. С одной стороны, на войне можно было нажить огромные капиталы и в случае победы получить новые рынки сбыта, подавить своих конкурентов на мировой арене. Существовала и другая сторона медали. Реальные силы оппозиции в России на надежду уступки власти со стороны царского режима (в условиях мирного времени при успешном экономическом и социальном развитии страны) рассчитывать не могли. Уступки хотя бы части власти можно было добиться или вырвать силой лишь в трудных условиях военного времени и неудовольствия населения. Такие же надежды питали и революционеры, т. к. их ставка на восстание 120 млн крестьян в борьбе за землю была основательно подорвана началом проведения аграрной реформы П.А. Столыпина.

Рвавшийся к государственному рулю новый класс, главным образом в лице крупной буржуазии, понять было можно. Россия управлялась, по меткому выражению императора Николая I Павловича (1796–1855), «сорока тысячью столоначальников», т. е. профессиональной бюрократией. Для того чтобы добиться положения в государственном аппарате, стать директором департамента, сенатором или министром, нужно было пройти длинную лестницу служебной карьеры, и никакие миллионы не могли играть решающей роли. Российская буржуазия считала себя обиженной таким положением. Она стремилась исполнять в России такую же доминирующую роль, которую имела крупная буржуазия в Европе. Таким образом, приближалось время открытой схватки с царем за перестройку российской государственности по меркам их личных, сословных интересов. Военная обстановка этому могла благоприятствовать.

Жандармский генерал-майор А.И. Спиридович (1873–1952), входивший в личную охрану царской семьи, позднее в эмигрантских воспоминаниях делился впечатлениями о событиях начала Великой войны:

«Взрывом патриотизма ответила Россия на объявление войны. Речь Государя в Зимнем дворце как искра пронеслась по России и всколыхнула всех. Петербург кипел. В Петергофе было как-то особенно торжественно и спокойно. Мой начальник, вернувшись из Зимнего дворца, затребовал сведения о составе императорских поездов. Государь думал лично стать во главе командования армией. Но Совет Министров отговорил Его Величество, и Верховным главнокомандующим был назначен великий князь Николай Николаевич (21 июля). В столице, в военных кругах, это назначение приняли как должное. Петербург еще более забурлил. Объявление войны Францией вызвало манифестации перед французским посольством. Толпы народа всякого звания и положения ходили по улицам с царскими портретами и флагами и пели “Спаси, Господи, люди Твоя”. Кричали бесконечное ура.

22 июля в газетах появились сведения, что немцы задержали на границе поезд с императрицей Марией Федоровной и Ее Величеству пришлось вернуться в Данию. Негодование было общее.

Появилось известие о том, что великий князь Константин Константинович должен был пешком перейти границу. Все бранили немцев. К вечеру я был послан в Петербург за всевозможными справками. Погода дивная, летняя. Невский полон народу. Было уже темно, когда я вошел в один из ресторанов и едва успел сесть, как кто-то вбежал с криком – громят немецкое посольство. Я поспешил туда. По Морской бежал народ, скакали извозчики, неслись автомобили. Громадная толпа с царским портретом шла к посольству. Слышались ругательства, угрозы в адрес Германии, императора Вильгельма.

Страшное зрелище увидел я, подъехав к площади, где на углу Морской возвышалось суровое здание немецкого посольства. Толпы народа вперемешку с извозчиками и автомобилями запрудили всю площадь и тротуары около посольства. Эскадрон конных жандармов удалял публику с тротуара посольства. Напротив здания, к стороне Исакия, горел громадный костер. Там копошились пожарные.

– Это жгут вильгельмовские портреты, – сказал подбежавший ко мне юркий молодой человек и, прибавив, что скоро будет еще лучше, убежал.

Громадное здание посольства было освещено только внизу. Там бегали какие-то люди и выбрасывали в окна различные предметы. Скоро появился свет на втором этаже, затем и выше. Бегающие фигуры появлялись на всех этажах. Особенно суетилась какая-то барышня в шляпке. Кипы бумаг полетели из окон верхнего этажа и как снег посыпались листами на толпу. Летели столы, стулья, комоды, кресла… Все с грохотом падало на тротуары и разбивалось вдребезги. Публика улюлюкала и кричала ура. А на крыше здания какая-то группа, стуча и звеня молотками, старалась сбить две колоссальные конные статуи.

Голые тевтоны, что держали лошадей, уже были сбиты. Их стянули с крыши, под восторженное ура, стащили волоком к Мойке и сбросили в воду. Рядом на тротуаре стоял городовой. Кругом меня все галдело. Галдела интеллигенция. А из окон посольства все летели, летели разные предметы. Раздававшиеся при этом треск и грохот вызывали ура. Чем сильнее был треск, тем громче было ура и улюлюканье. Полиция только просила не ходить на тротуар перед посольством. Эскадрон стоял наготове. На площади был сам министр внутренних дел Маклаков, был и только что назначенный новый градоначальник князь Оболенский.

Вдруг пронеслось, что на чердаке громилы нашли труп убитого человека. То был русский, долго служивший в посольстве. В группе начальства заволновались. Со стороны эскадрона жандармов послышалась команда. Публику стали просить расходиться. Никто не слушался. Появилась пожарная машина, в толпу направили струю воды, и все с хохотом стали разбегаться. Я сел в экипаж и поехал телефонировать своему начальнику. По дороге обогнал большую толпу. Шли громить австрийское посольство, но полиция не допустила погрома. Я доложил обо всем генералу Воейкову. Он просил меня остаться в городе до утра. Утром, по дороге на вокзал, я заехал посмотреть на посольство. Жуткая картина. Колоссальное здание зияло разбитыми окнами. На крыше покосившиеся лошади: их не сумели сбить. Тротуары завалены грудами обломков и осколков. Полиция не позволяет приближаться. Публика смотрит молча. Все ходят посмотреть на Мойку, на сброшенные статуи»[132]132
  Спиридович А.И. Великая война и февральская революция (1914–1917). Мн., 2004. С. 3–5.


[Закрыть].

С началом Великой войны император Николай II, судя по дневниковым записям, беспокоился за благополучие близких родных, которые не успели вернуться в Россию:

«22-го июля [1914 г.]. Вторник. Вчера Мама приехала в Копенгаген из Англии через Берлин. С 9½ до часа непрерывно принимал. Первым приехал Алек (имеется в виду принц Александр Петрович Ольденбургский. – В.Х.), кот. с большими возвратился из Гамбурга затруднениями и едва доехал до границы. Германия объявила войну Франции и направляет главный натиск на нее. У меня были доклады: Горемыкина, Сухомлинова и Сазонова. Кирилл был дежурным.

23-го июля. Среда. Утром узнал добрую весть: Англия объявила войну Германии за то, что последняя напала на Францию и самым бесцеремонным образом нарушила нейтралитет Люксембурга и Бельгии. Лучшим образом с внешней стороны для нас кампания не могла начаться. Принимал все утро и после завтрака до 4 час. Последним у меня был франц. посол Палеолог, приехавший официально объявить о разрыве между Францией и Германией. …

24-го июля. Четверг. Сегодня Австрия, наконец, объявила нам войну. Теперь положение совершенно определилось. С 11½ на Ферме у меня происходило заседание Совета министров. Аликс утром ходила в город и вернулась с Викторией и Эллой. Кроме них завтракали: Костя и Мавра (имеются в виду великий князь Константин Константинович (К.Р.) и его супруга великая княгиня Елизавета Маврикиевна. – В.Х.), только что вернувшиеся из Германии и тоже, как Алек, с трудом проехавшие через границу»[133]133
  Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 477–478.


[Закрыть].

Великий князь Константин Константинович (1858–1915) оставил описание встречи с Царской четой, которая состоялась 24 июля:

«Меня с женой позвали в Петергоф к Их Величествам, в Александрию, в приморский дворец. Государь сосредоточен, но ясен, как всегда. Он много расспрашивал о наших дорожных невзгодах. После завтрака он долго рассказывал о последних событиях. Вот что я от него услышал. Если не ошибаюсь 17-го или 18-го был под его председательством в фермерском дворце Совет министров. Во время заседания входит дежурный флигель-адъютант Цвицинский и докладывает, что германский посол Пурталес неоднократно вызывает министра иностр[анных] дел Сазонова. Государь отпустил его. Сазонов вернулся с известием, что Германия требует отмены нашей мобилизации и ждет ответа через 12 часов. – Позднее Государь принял Пурталеса, прибывшего по собственному почину, а не по поручению своего императора, за что Государь похвалил его. Посол умолял об отмене мобилизации. Государь ответил, что послу, как служившему в войсках, должно быть понятно, что объявленная мобилизация при громадных в России расстояниях не может быть сразу прекращена даже при угрозе смертной казни военному министру. Но прибавил Государь, мобилизация не есть война, и он дал Вильгельму честное слово, что ни один русский солдат не перейдет границы, пока будут происходить переговоры между Берлином и Веной. – 19 июля, в день св. Серафима, столь почитаемого Государем, выходя от всенощной, он узнал от гр. Фредерикса, с которым для скорости говорил по телефону Сазонов, что у последнего был Пурталес с объявлением войны России Германией. При этом Пурталес вручил Сазонову бумагу, в которой содержались оба ответа германского правительства, как на случай благоприятного, так и неблагоприятного ответа России относительно прекращения мобилизации. Не знаю, что руководило послом, растерянность или рассеянность. Итак, нам была объявлена война. Государь вызвал к себе английского посла Бьюкенена и работал с ним с 11 вечера до 1 ч. ночи. Государь совершенно свободно, как сам он выразился мне, пишет по-английски; но должны были встретиться некоторые технические термины, в которых он не был уверен. Бьюкенен тяжкодум и медлителен. С ним сообща Государь сочинил длиннейшую телеграмму английскому королю. – Усталый, во 2-м часу ночи зашел он к ждавшей его императрице выпить чаю; потом разделся, принял ванну и пошел в опочивальню. Рука его была уже на ручке двери, когда нагнал его камердинер Тетерятников с телеграммой. Она была от императора Вильгельма: он еще раз (уже сам, объявив нам войну), взывал к миролюбию Государя, прося о прекращении военных действий. Ответа ему не последовало»[134]134
  ГА РФ. Ф. 660. Оп. 1. Д. 65. Л. 9–10.


[Закрыть].

Уже 23 июля (5 августа) 1914 г., т. е. практически на следующий день после объявления войны Германией Франции, ее посол в России Морис Палеолог (1859–1944) сделал императору Николаю II следующее заявление:

«Французская армия вынуждена будет выдержать могущественный натиск 25 германских корпусов. Я умоляю Ваше Величество приказать Вашим войскам немедленное наступление. Иначе французская армия рискует быть раздавленной»[135]135
  См.: Головин Н.Н. Россия в Первой мировой войне. М., 2006. С. 384.


[Закрыть].

Следует отметить, что «русский колосс», как называли Россию за рубежом, оказывал магическое воздействие и вселял радужные надежды на союзников по Антанте. На шахматной доске военного планирования огромные размеры и людские резервы Российской империи имели самый большой вес. Несмотря на ее неудачи в японской войне, мысль о «русском паровом катке» утешала и ободряла Францию и Англию. Численность и потенциал Российской армии внушали уважение: 1 423 000 человек в мирное время, еще 3 115 000 при мобилизации составляли вместе с 2 000 000 территориальных войск и рекрутов 6 500 000 человек.

Русская армия представлялась гигантской массой, пребывающей как бы в летаргическом сне, но, пробужденная и пришедшая в движение, она неудержимо покатится вперед, волна за волной, невзирая на потери, заполняя ряды павших воинов все новыми бойцами. Усилия, предпринятые после войны с Японией, для устранения некомпетентности и коррупции в армии привели, как многие полагали, к некоторому улучшению положения. «Каждый французский политик находился под огромным впечатлением от растущей силы России, ее огромных ресурсов потенциальной мощи и богатства», – писал сэр Эдуард Грей (1862–1933) еще в апреле 1914 г. в Париже, где он вел переговоры по вопросу заключения морского соглашения с русскими. Он и сам придерживался тех же взглядов. «Русские ресурсы настолько велики, – сказал он как-то президенту Пуанкаре, – что в конечном итоге Германия будет истощена даже без нашей помощи России»[136]136
  Такман Б. Августовские пушки. М., 1972. С. 108.


[Закрыть].

Однако в этих далеко идущих планах Антанты был некоторый элемент авантюризма. Проблема состояла в том, чтобы заставить русских начать наступление на Германию (как бы с тыла) одновременно с началом военных действий французов и англичан, т. е. как можно ближе к 15-му дню мобилизации. Однако надо было учитывать, что русского солдата на театр боевых действий приходилось доставлять в среднем за тысячу километров, что в четыре раза больше расстояния, чем в среднем для перемещения германского солдата. В то же время в России на каждый квадратный километр приходилось железных дорог в 10 раз меньше, чем в Германии. К тому же отправка русской армии для участия в сражениях на вражеской территории, учитывая в особенности неудобства, связанные с разными системами колеи железных дорог, являлось весьма рискованным и сложным предприятием. Союзникам по Антанте было известно, и не только им, что Россия физически не в состоянии закончить мобилизацию и концентрацию своих войск к этому оптимальному условленному сроку. Для них было важно, чтобы русские начали наступление теми силами, которые окажутся в готовности. Франция и Англия были полны решимости принудить Германию вести войну на два фронта, стремясь всеми мерами сократить численное превосходство немцев по отношению к своим армиям.

Остановимся еще на одном важном, но для многих малоизвестном факте. Император Николай II в самом начале Великой войны намеревался взять в свои руки Верховное главнокомандование действующей армии на фронте. Об этом событии позднее подробно поведал в своих воспоминаниях военный министр В.А. Сухомлинов:

«Следующий доклад мой должен был состояться в субботу 19 июля (1 августа); но мне передано было из Петергофа, что Государь примет военного министра с докладом 20 июля/2 августа, в Петербурге, после Высочайшего выхода, в Зимнем дворце.

В воскресенье выход состоялся. Император Николай II, после молебствия, обратился с прочувствованною речью к собравшимся представителям армии. Более четырех тысяч человек приветствовало царское слово с большим энтузиазмом. Когда после того я был принят с докладом, Его Величество очень ласково меня принял, поблагодарил за тот блестящий порядок, в котором прошли все распоряжения по мобилизации, и обнял меня даже.

При всем желании Государя нашего, войны избежать не удалось, и так он решил сам стать во главе действующей армии, то, ввиду предстоящего отъезда на фронт, состоялось заседание Совета Министров, под председательством самого Государя в Петергофе, на так называемой “Ферме”. – В сущности, это был небольшой павильон в парке, всего одна зала с небольшими пристройками примитивного фасона и незатейливой меблировкой.

Посреди зала находился стол настолько большого размера, что вокруг него могло поместиться до 20–25 человек. Вся мебель чуть ли не Екатерининских времен. На стенах висели старинные же гравюры, с изображениями охот, древних замков и портретами XVII столетия в напудренных париках, жабо, с отложными, широкими, кружевными воротниками…

На эту “Ферму” Государь пришел пешком, совершенно один и без оружия.

В настоящее время, на расстоянии девяти лет с того дня, когда решался вопрос большого исторического значения, а именно: станет ли Государь во главе действующей армии, – имеются уже данные, дающие возможность в этом разобраться. Я не могу винить Государя в том, что он не проявил силы воли и от своего решения, на основании которого я направлял все подготовительные работы к походу, отказался в совещании министров. – Перед престолом Всевышнего дает теперь ответ наш бедный царь. Лягание же поверженного льва – спорт, к которому у меня расположения никогда не было.

Но интересно выяснить, насколько я виноват в том, что настойчиво, энергично не пошел против всех остальных членов совещания и категорически не заявил, что Государь не должен менять своего решения выступить в поход вместе со своими войсками.

Обстановка заседания была такова, что правее Государя сидел председатель Совета Министров Горемыкин, а левее Его Величества – военный министр.

После заявления Государя о том, что, предполагая стать во главе армии, выступающей в поход, он желал бы дать Совету Министров некоторые полномочия для окончательного решения дел в его отсутствии, во избежание всяких проволочек и задержек с бюрократической точки зрения. Его Величество предложил Горемыкину высказать свое мнение.

Старик “премьер министр”, чуть ли не со слезами на глазах, просил Государя не покидать столицу, ввиду политических условий, создавшихся в стране, и той опасности, которая угрожает государству – отсутствие главы его из столицы, в критическое для России время. Речь эта была трогательна и, видимо, произвела на Государя большое впечатление.

К ней горячо присоединился министр земледелия и государственных имуществ Кривошеин, – энергично высказавшийся за то, чтобы Государь оставался в центре всей административно-государственной машины; излагал свои доводы он с таким пафосом, что, видимо, его речь производила на Государя тоже сильное впечатление.

Затем министр юстиции Щегловитов, опытный профессор, в своих спокойных доводах, основанных на исторических данных, сославшись на Петра Великого и обстановку прутского похода того времени, – увлек всех нас своим убежденным докладом о том, почему Государю необходимо оставаться у кормила правления.

После него решительно все остальные члены заседания высказались в том же смысле, и очередь дошла до меня.

Обращаясь в мою сторону, Его Величество сказал: – “Посмотрим, что на это скажет наш военный министр?”

– “Как военный министр, – доложил я на это, – скажу, конечно, что армия счастлива, будет видеть верховного своего вождя в ее рядах, тем более что я давно знаю это непреклонное желание и Его Величества; в этом смысле формируется штаб и составляется положение о полевом управлении. Но я, как член совета, – сейчас остаюсь в одиночестве, и такое единодушное мнение моих товарищей не дает мне нравственного права идти одному против всех”.

– “Значит, и военный министр против меня”, – заключил Государь и на отъезде в армию больше не настаивал»[137]137
  Сухомлинов В.А. Воспоминания. Берлин, 1924. С. 291–292.


[Закрыть].

Всем нам теперь хорошо известно, что в итоге Верховным главнокомандующим был назначен великий князь Николай Николаевич (1856–1929), который имел воинское звание генерала от кавалерии и являлся генерал-адъютантом Свиты императора. Отзывы о нем в светском обществе ходили благоприятные, но достаточно противоречивые. Приведем некоторые из них. Великий князь Николай Николаевич был настоящим гвардейцем и выделялся в то время самым высоким ростом из родственников Императорского дома Романовых (198 см). Женат был с 29 апреля 1907 г. на великой княгине Анастасии Николаевне (1867–1935), черногорской принцессе Стане, урожденной Негош, т. е. на разведенной супруге герцога Георгия (Юрия) Максимилиановича Лейхтенбергского (1852–1912). По отзыву военного министра А.Ф. Редигера (1853–1920) о великом князе:

«Он одарен большим здравым смыслом, чрезвычайно быстро схватывает суть всякого вопроса; любит военное дело и интересуется им, долго служил в строю и отлично знает строевое дело, особенно кавалерийское… изъездил, как генерал-инспектор кавалерии, всю Россию, знал войска и их начальников во всех округах (в кавалерии – до тонкости); обладает громадной памятью. Заниматься чтением совершенно не может, поэтому все дела ему должны докладываться устно. Характер у него взрывчатый… В отношении к людям непостоянен и несомненное расположение к данному лицу иногда без видимой причины обращается в отчуждение или даже в антипатию… В общем, великий князь представлял из себя личность очень крупную: умный, преданный всецело делу, солдат душой, энергичный, он лишь не имел привычки работать сам, поэтому мог попасть под влияние докладчиков, особенно если им удавалось приобрести его личное расположение…»[138]138
  Редигер А.Ф. История моей жизни. Воспоминания военного министра. Т. 1. М., 1999. С. 529–531.


[Закрыть]

Великий князь Константин Константинович в своем дневнике от 2 мая 1911 г. отмечал:

«Я с женой обедал в Чапре у Николаши и Станы. Они очень любезны, но нам с ними не очень по себе. Она выставляет мужа за человека, крайне необходимого для Государя и за единственного, могущего Его выгородить из беды. Едва ли это так в действительности»[139]139
  ГА РФ. Ф. 660. Оп. 1. Д. 63. Л. 58.


[Закрыть].

Искушенный царедворец, генерал-лейтенант А.А. Мосолов (1854–1939) в свою очередь о Верховном главнокомандующем в воспоминаниях подчеркивал:

«Следует отдать справедливость великому князю: он сделал много для воспитания и приведения в порядок нашей кавалерии. При нем она могла считаться одной из лучших в мире.

Что же касается характера Николая Николаевича младшего, то в нем преобладал атавизм Ольденбургского дома. Мать Его Высочества великая княгиня Александра Петровна, дочь Петра Георгиевича Ольденбургского, была весьма схожа характером со своими братьями, Александром и Константином Петровичами. Они все были очень способны, но крайне неуравновешенны, вспыльчивы и без достаточных задерживающих центров. К тому же Николай Николаевич, как мне говорили, унаследовал от своей матушки и ее мистицизм. /…/

Сын ее под влиянием супруги Анастасии Николаевны увлекся Филиппом и Папюсом и чуть не втянул в это увлечение императрицу Александру Федоровну, о чем петербургское общество в мое время много говорило. Полагаю, что со временем откроются факты, выясняющие эти события и, быть может, они переложат ответственность за крушение империи с одних плеч на другие.

У меня же эти неразгаданные события отчасти поколебали доверие к Николаю Николаевичу. После роли великого князя, мною описанной, перед изданием манифеста 17 октября, когда он действовал под влиянием рабочего Ушакова, это доверие пошатнулось настолько, что я лично не ожидал ничего хорошего от назначения Его Высочества Верховным главнокомандующим. Письмо его Государю перед отречением последнего свидетельствует о крайне узком кругозоре и весьма не возвышенной душе. Да простит ему Господь его прегрешения, которые нам, людям той эпохи, так трудно оправдать»[140]140
  Мосолов А.А. При дворе последнего императора. Записки начальника канцелярии министра двора. СПб., 1992. С. 145.


[Закрыть].

Вернемся к событиям Великой войны. Наконец, в дневнике Николая II от 27 июля 1914 г. была сделана запись:

«В 10½ была обедня вследствие приезда дорогой Мама в 12.36 сюда в Петергоф. Встречало все семейство, министры и Свита. Был выставлен дивный почетный караул от Гвардейского экипажа. Мама приехала с Ксенией, совершив 9-дневное путешествие из Англии на Берлин, откуда ее не пропустили к нашей границе, затем Копенгаген, через всю Швецию на Торнео и на СПб. Она совсем не устала и в таком же приподнятом настроении как мы все. Завтракали и обедали в Коттедже. Погулял с дочерьми. В 6 ч. принял Николашу. Погода была отличная»[141]141
  Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 478.


[Закрыть].

Атмосферу дней начала Великой войны хорошо и верно передают воспоминания жандармского генерал-майора А.И. Спиридовича (1873–1952), который отвечал за безопасность августейших венценосцев:

«Совсем иная, не похожая на прошлые годы, началась жизнь в Царском Селе. Все было занято войной, все для войны. Повсюду устраивались госпитали. Государыня работала в них не покладая рук. Выдвигались по новой работе новые люди. Говорили о блестяще проведенной мобилизации, успех которой приписывали Сухомлинову и главным образом Лукомскому. Объявленный 3 августа манифест к полякам вызвал большие споры. Было непонятно, почему такой важный акт издан не от имени Государя, а великим князем. Многие видели в этом умаление царской власти, порицали Сазонова.

Объявление 10 августа Японией войны Германии придало больше уверенности в окончательной победе. Это совпало с первыми хорошими вестями с фронта.

4 и 5 августа наши армии Северо-Западного фронта (1-я – под начальством генерала Ренненкампфа и 2-я – под начальством генерала Самсонова, под общим руководством командующего фронтом генерала Жилинского) начали наступление на Восточную Пруссию. Делалось это по настойчивой просьбе французов. Надо было оттянуть наступавших на Париж немцев. Армия генерала Ренненкампфа вторглась в Пруссию и победоносно продвигалась вперед, сметая все на своем пути севернее Мазурских болот. Южнее наступал Самсонов, обходя болота с запада. Стали приходить первые радостные вести. Донесся слух о легендарных подвигах казака Крючкова. Дошли вести об отдельных подвигах гвардейской кавалерии. Конной гвардии ротмистр барон Врангель в конном строю взял неприятельскую батарею. Но вскоре появились и нехорошие слухи. В Петербург стали подвозить раненых. Заговорили, что в армии Самсонова что-то неладно»[142]142
  Спиридович А.И. Великая война и февральская революция (1914–1917). Мн., 2004. С. 9.


[Закрыть].

В этот период многие представители Императорского дома Романовых и других известных семейств России принялись за организацию лазаретов, санитарных поездов, складов белья и медикаментов. В числе первых была царская семья и после возвращения в Россию великий князь Михаил Александрович с супругой Н.С. Брасовой. В частности, между фронтом и Царским Селом курсировали санитарные поезда, носившие имена императрицы Александры Федоровны, цесаревича Алексея Николаевича и дочерей Царской четы. С первых дней войны в Петрограде стали открываться госпитали для раненых. Руководству местного отделения Красного Креста в Царском Селе под Ее Августейшим покровительством Государыни Александры Федоровны, совместно с благотворительной помощью местных жителей, удается уже к 10 августа оборудовать 2 лазарета, а в дальнейшем их число будет увеличено до 70.

Семья императора Николая II. Слева направо: император Николай Александрович, цесаревич Алексей, Татьяна, Мария, Ольга, императрица Александра Федоровна, Анастасия. 1913 г.

Произошло еще одно знаменательное событие в большом Императорском семействе. Оно нашло отражение в дневнике вдовствующей императрицы Марии Федоровны:

«1½4 августа. Понедельник. Ужасное возбуждение. Сегодня ожидаю моего Мишу. В 11 часов приняла Гадона. Благодарю Господа за эту блестящую кампанию, в которой участвовали кавалергарды и Конная гвардия. Получила милое письмо от Ольги. Миша пришел незадолго до завтрака. Наша встреча была очень эмоциональной! Затем мы с Ксенией посетили раненых офицеров в Благовещенском госпитале… Домой вернулись к чаю, на котором также присутствовал Ники с двумя младшими дочерьми. Таким образом, Ники и Миша впервые встретились здесь у меня. Эта встреча меня глубоко тронула. Миша расплакался, но вскоре они оба подавили в себе эмоции и больше ни о чем не вспоминали»[143]143
  Дневники императрицы Марии Федоровны (1914–1920, 1923 годы). М., 2005. С. 53.


[Закрыть].

Более лаконичная запись в дневнике Николая II от 11 августа 1914 г.:

«Отличный летний день. Погулял. Принял Григоровича, Горемыкина и Кривошеина. После прогулки в 4 ч. отправился с Мари и Анастасией на моторе на Елагин к Мама. Пил у нее чай с Ксенией. В это время вошел Миша, вернувшийся вчера ночью из Англии тоже чрез Норвегию и Швецию на Торнео. Радостно было встретиться! Вернулся в Ц[арское] С[ело] с ним. Он обедал у нас. Вечером читал»[144]144
  Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 481.


[Закрыть].