Текст книги "Первая мировая. Во главе «Дикой дивизии». Записки Великого князя Михаила Романова"

Но вот отслужили молебен; духовенство удаляется.

Император произносит речь в духе патриотизма и объединения:

“Я счастлив быть среди вас, среди моего народа, представителями которого вы являетесь. Призываю Божье благословение на наши труды. Твердо верю, что вы вложите в ваш труд, за который вы ответственны перед родиной и мною, весь ваш опыт, все ваше знание местных условий и всю вашу любовь к стране, руководствуясь единой этой любовью к стране, руководствуясь единой этой любовью, которая да будет вашей путеводной звездой. От всего сердца желаю Гос. Думе благотворной работы и полного успеха”.

Тяжело смотреть на Николая, во время произнесения этой речи. Слова с трудом вылетают из его сдавленного горла. Он останавливается, запинается после каждого слова. Левая рука лихорадочно дрожит; правая судорожно уцепилась за пояс. Последнюю фразу он произносит, совсем задыхаясь.

Громовое “ура” раздается в зале. Раскатистым и глубоким басом отвечает Родзянко:

“Ваше Величество, мы глубоко тронуты выслушанными нами знаменательными словами. Мы исполнены радостью видеть среди нас нашего царя. В это трудное время вы сегодня утвердили ту связь с вашим народом, которая указует нам путь к победе. Ура нашему царю! Ура!”

Все присутствующие громко кричат ура. Молчат одни крайние правые. В течение нескольких минут потемкинский дворец дрожит от возгласов восторга. Император сразу справился; к нему вернулось его обычное обаяние; он жмет руки; он расточает улыбки. Затем уезжает, пройдя через зал заседаний»[429]429
  Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М.,1991. С. 35–37.


[Закрыть].

Глава Британской военной миссии в России генерал-майор Джон Хэнбери-Уильямс записал 9 (22) февраля 1916 г. в своем дневнике:

«Открытие заседания Думы Его Величеством сегодня прошло успешно. Я как раз приезжал в Петроград по делам, и мне удалось найти уголок, откуда все можно было увидеть. Я жалел Императора, который, как я знал, терпеть не мог подобные роли, но все прошло хорошо и было подробно описано в газетах»[430]430
  Государь на фронте. Воспоминания./Сэр Джон Хэнбери-Уильямс. Император Николай II каким я его знал; П.К. Кондзеровский. В ставке Верховного: Сборник./Сост.: С. Лизунов. М., 2012. С. 95.


[Закрыть].

Другое представление этих событий находим в записях дневника оппозиционно настроенного штабс-капитана штаба Ставки в Могилеве М.К. Лемке от 9 февраля 1916 г.:

«Телеграмма о совершенно неожиданном посещении сегодня царем молебна, отслуженного в день возобновления занятий Госуд. Думы по случаю взятия Эрзерума, произвела здесь сильное впечатление, о ней говорили почти все; наши полковники, считающие Думу, вообще, чем-то низшим и, во всяком случае, состоящей на подозрении, не знали, как же теперь понимать ее значение… Разумеется, она была реабилитирована в их глазах, и всегдашнее снисходительное отношение сразу сменилось почтительным преклонением перед авторитетом народных представителей… Много ли надо для перемены своих мнений, вообще не крепких, не устойчивых и ничем серьезно необоснованных.

В приезде царя в Думу с Михаилом Александровичем некоторые видят очень ловко рассчитанный ход. Во-первых, это – как бы извинение перед Думой за последнее ее закрытие и признание ошибочности этого шага; во-вторых, это подчеркивание своей близости к ней; в-третьих, это желание показать свою близость с братом, в-четвертых – желание показать, что брат не чужд влияния на государственные дела, в-пятых – дальнейшее присутствие Михаила на самом открытии Думы показывает, что глаз Государев лично наблюдает за работой Думы. По-моему, все дело проще: “Когда вы хотите прославить подвиги моей армии – я с вами, а всегда – мне на вас наплевать”.

Вообще, Михаил выдвигается. 17 января он назначен председателем Георгиевского комитета его имени и сегодня просил царя принять звание почетного председателя комитета»[431]431
  Лемке М. 250 дней в Царской Ставке. Пг., 1920. С. 534.


[Закрыть].

Вдовствующая императрица Мария Федоровна записала 12 февраля 1916 г. в своем дневнике о визите к ней младшего сына:

«… К завтраку был Миша. Съездила с ним в лазарет проведать моих офицеров. Вернулись к чаю. Ксения навестила меня – впервые в этом году. Миша попрощался, так как в воскресенье он уезжает»[432]432
  Дневники императрицы Марии Федоровны (1914–1920, 1923 годы). М., 2005. С. 105.


[Закрыть].

Командующий кавалерийским корпусом

в феврале 1916 г. 2-й кавалерийский корпус под командованием великого князя Михаила Александровича вошел в состав VII армии генерала Д.Г. Щербачева (1857–1932), расположенной в районе Гусятина на Юго-Западном фронте.

После отпуска великий князь Михаил Александрович 14 февраля в сопровождении супруги и приближенных выехали из Гатчины в Ставку в Могилев. На следующий день, прибыв в Ставку Верховного главнокомандующего, он записал в дневнике:

«15 февраля. Понедельник.

Приезд в Ставку, (вагон) Могилев на Днепре.

Наш поезд запоздал на полтора часа. К нам пришел [великий князь] Георгий [Михайлович] и мы все принялись кушать холодный завтрак. Приехав в Могилев, в 1 ч. мы прошлись по вокзалу, а затем в двух автомобилях поехали в городской сад, где снимались, а потом прокатились по шоссе на Быхов. Вернувшись в вагон, в 4 ч. пили чай, после которого я поехал к Ники. Был также у гр. [В.Б.] Фредерикс, у ген. [М.В.] Алексеева и ген. [П.К.] Кондзеровского. В 7½ был обед и было, как всегда, много приглашенных. В Ставке живет также [великий князь] Сергей М[ихайлович]. Вечером Георгий [Михайлович] и я поехали в синима, где соединились с Наташей и с нашими спутниками (программа была интересная). Г[еоргий Михайлович] пил у нас чай. Погода была солнечная, 5 гр., а на солнце таяло»[433]433
  Дневник и переписка великого князя Михаила Александровича: 1915–1918. М., 2012. С. 231.


[Закрыть].

Император Николай II также кратко записал 15 февраля в дневнике:

«Отличный солнечный день. После доклада писал Аликс. В 2.45 отправился по дороге на Оршу немного дальше вчерашнего и прошел до почтовой станции на горке. Миша пил чай. Георгий Мих[айлович] прибыл из Петрограда. Занимался целый вечер»[434]434
  Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 573.


[Закрыть].

Эти скупые строки «венценосных братьев» дополняют те лица, которые оказались в тот момент в Ставке невольными свидетелями многих событий. Штабс-капитан М.К. Лемке 15 февраля 1916 г. красочно описал этот день:

«Сегодня я был приглашен к царскому обеду. Расскажу все по порядку, предупредив, что все так же происходит и ежедневно с понятной разницей в составе лиц и в деталях.

В 12 часов дня скороход позвонил в Управление и просил вызвать меня к телефону. Я подошел. “Вы приглашаетесь сегодня к Высочайшему обеду в половине восьмого, форма одежды обыкновенная, при оружии”.

Надел защитный китель, снаряжение (без револьвера), шашку, фуражку и коричневую перчатку на левую руку. Ордена не нужны, если нет с мечами. Снаряжение и шашка с фуражкой и перчатками надеваются всеми, приглашенными впервые. В 7 ч. 20 мин. вечера был в доме царя. Проходите сначала парных наружных часовых, потом вестибюль, где справа и слева стоят в струнку по два конвойца-казака. Ближайший к двери открывает ее – и вы в передней. Там скороход и лакей снимают платье. Скороход опрашивает фамилии приходящих, посматривая в свой список. Контроль, собственно, очень слаб. Кто пожелает, может, сговорившись с другим, пойти за него, и его никто не остановит, надо только назваться другой фамилией. У начинающейся тут же лестницы наверх стоит на маленьком коврике солдат Сводного пехотного полка в позе замершего часового, но без оружия. Поднявшись во второй этаж, попадаете в зал. Небольшой, но красивый своей простотой, он оклеен белыми обоями. По одной из внутренних стен висят портреты Александра III и Марии Федоровны в молодые годы их совместной жизни. Тут же рояль, небольшая бронзовая люстра, простенькие портьеры, по стенам стулья.

Когда я вошел, там уже были гофмаршал ген. – майор Свиты кн. Долгоруков, флигель-адъютант Нарышкин, Свиты ген. – майор гр. Татищев (состоявший при Вильгельме, когда при царе в обмен состоял генерал Хинц, отличавшийся крайней невоспитанностью и нахальством) – еще кто-то. Через две-три минуты вошли военные представители Бельгии, Японии и Англии. Потом стали подходить остальные. Явились генерал По, великие князья Сергей Михайлович и Георгий Михайлович, недавно, в сопровождении гр. Татищева, вернувшийся из Японии, флигель-адъютант Мордвинов, Граббе, адмирал Нилов и Боткин. Вошел еще какой-то худощавый, свитский генерал, с порядочной лысиной, весь бритый, с узкой низкой талией, в казачьем бешмете, мило обошел всех, поздоровался и присоединился к разговору великих князей. – Кто это? – “Великий князь Михаил Александрович”. Вот бы не сказал, судя по тому облику, который рисовался по старой юнкерской памяти.

Все, кроме свитских, становятся, по стенам без особенного порядка и чинопочитания и ожидают выхода царя. Из столовой вышел Воейков, сделал общий поклон, поздоровался с теми, кого не видел, и пошел здороваться со мной и другими. Через две-три минуты вошел развалина Фредерикс, – кажется, вот сейчас его хватит изнутри, и он весь рассыплется на части, искусно собранные портным, сапожником и куафером. Тоже общий поклон, обходит не виденных им сегодня за завтраком и становится у двери кабинета царя, но с другой стороны; с противоположной – нашу линию начинают великие князья, на первом месте Георгий Михайлович.

Царь вышел в форме гренадерского Эриванского полка, которую почти не снимает, изредка меняя ее на другие, без большого разнообразия в выборе. Он в суконной рубашке защитного цвета, с кожаным нешироким поясом. Громадные длинные брови очень старят его, улыбка проста и глупа; она говорит: “Ведь я знал, что вы здесь; знаю, как и что будет дальше, но вы цените этот момент, и потому я готов поговорить с вами и, вообще, соблюсти весь установленный церемониал”. Несколько слов с Георгием Михайловичем, с Сергеем [Михайловичем], потом с Татищевым.

Я стоял на шестом месте. Со мной рядом, справа, ближе к царю – капитан-лейтенант Солдатенков, слева какой-то действит. стат. советник из военных ветеринаров.

Так как я первый раз, то должен представиться:

– Ваше Императорское Величество, обер-офицер Управления генерала-квартирмейстера штабс-капитан Лемке.

– Вы у квартирмейстера?

– Так точно, В.И.В.

– С начала войны?

– Никак нет, Ваше И[мператорское] Величество, с 25 сентября.

– Вместе со мной?

– Так точно, В.И.В.

Рука была подана мне после представления. Идет дальше. Ветеринар тоже рапортует. Царь вспоминает, что видел его в 1912 году в Сувалках. Память его на подобный вздор, по общим отзывам, поразительна.

Так обойдены все, кроме Свиты, которую царь уже видел за завтраком. Последним стоит вернувшийся вчера японский военный представитель. С ним Николай говорил довольно долго.

Потом полуповорот в нашу сторону, идет к дверям в столовую, их открывают оттуда; поворотом головы, царь подает знак великим князьям, они и все начинают входить в столовую.

Там большой стол для обеда и маленький у окон с закуской. Царь первый сдержанно закусывает, отходит, к нему присоединяются великие князья. Без стеснения все подходят к закуске, сразу же начинается разговор. Водка; разнообразная закуска; чарочки серебряные, не очень большие.

Гофмаршал обходит гостей и указывает, где кому сесть, у него в руках карточка, на которой в известном порядке написаны наши фамилии, имя царя подчеркнуто красными чернилами. Сегодня за столом 31 человек, обычно бывает 26–30.

Когда все закусили, царь идет к своему месту и садится спиной к двери зала. Рядом с ним справа Михаил Александрович, слева сегодня бельгийский представитель де-Риккель. Рядом с Михаилом [Александровичем] Георгий Михайлович, затем Сергей [Михайлович], Шавельский, Штакельберг, Кедров, я и т. д. Против царя – Фредерикс. Против нас с Кедровым – Долгоруков и дежурный Носков. Подчеркнутые фамилии означают постоянные места, все остальные меняются, что и составляет особую обязанность гофмаршала, который должен руководствоваться при распределении гостей разными соображениями.

Тарелки, рюмки, стопки и чарки серебряные, внутри вызолоченные. Подают лакеи в солдатской защитной форме, тут же помогает скороход.

Сразу начинается разговор соседей между собой. Царь почти весь обед очень весело говорил с де-Риккелем, оба много смеялись, а бельгиец, при своей тучности, временами просто подпрыгивал на стуле. С Михаилом Александровичем несколько слов в разное время, что и понятно – он свой.

Меню: суп с потрохами, ростбиф, пончики с шоколадным соусом, фрукты и конфеты, которые стояли с начала обеда посредине стола на нескольких блюдах и тарелках. Перед каждым из нас четыре серебряных сосуда, самый большой – стопка для кваса; красное, портвейн или мадера и запасная стопка; все напитки и вина в серебряных кувшинах. Стекла, фарфора и т. п. нет: Ставка считается в походе – ничего бьющегося не должно быть…

Конечно, все очень вкусно и красиво, но вовсе не роскошно, – как в больших домах, когда приглашены близкие.

После сладкого царь вынул массивный серебряный портсигар, в это время всем подали пепельницы и спички.

– Кто желает, курите, – обратился Николай ко всем.

Закурили. Подали кофе.

Кедров рассказал мне интересные вещи. “Куропаткину дана переэкзаменовка и он это понимает. Он просил в начале войны у Николая Николаевича корпус, но и того не получил”. “Государь и все мы, близкие к нему, небольшой кружок, просто очарованы Алексеевым. Вот Куропаткин – тот царедворец, очень заботится угодить всем сильным мира, быть всем приятным, а этот прост и честен”. “Государь очень искусно умеет владеть собой: он редко покажет свое неудовольствие, очень сдержан”. Когда 2 февраля Государь смотрел войска Северного фронта, Плеве нас ужасно смешил. Он так ездил верхом, что чуть не сшиб с лошади Фредерикса, толкнул мою, других. Вообще, это была сплошная умора. Тогда же Государь сказал, что “ему больному надо сдать фронт”.

Всегда все придворные очень много расспрашивают нас, служащих в Управлении генерала-квартирмейстера, о новостях фронта, очень мало зная о них. Это доказывает, Николай не охотно им рассказывает.

Царь вышел к нам из кабинета в половине восьмого, а встали из-за стола в 9 час. Он встал первый, перекрестился и вышел в зал, за ним все – и стали на прежние свои места. Он поговорил с Георгием Михайловичем, сказал, чтобы тот пришел завтра, в 3 часа, и что-то приказал. Вел. князь отвечал ему “так точно”, “никак нет”, но без вытяжки, однако, и не совсем по-домашнему. Потом царь поговорил еще с двумя-тремя, обошел всех, подал каждому из нас руку, прощаясь с Шавельским, поцеловал его руку, сказал еще несколько слов великим князьям и пошел в кабинет, сделав всем общий поклон.

Ответив на него, мы стали спускаться вниз, одеваться и расходиться по домам. При выходе на площадке лестницы стоял Воейков, и с ним прощались все не свитские – те остались в зале. Вот описание всего, что стоит занесения для памяти»[435]435
  Лемке М. 250 дней в Царской Ставке. Пг., 1920. С. 547–550.


[Закрыть].

16 февраля 1916 г. в Ставке состоялось знаменательное событие: вручение императору Николаю II фельдмаршальского жезла британской армии. В дневнике Государя за этот день записано:

«Такой же солнечный морозный день. До доклада у меня был Миша, кот. едет в армию принимать командование 2-м Конным корпусом. После завтрака принял Боткина – моряка. В 2½ поехал на шоссе в Гомель и прошел 6 вер. в час с ¼. После чая поехал в театр, где был кинематограф для девочек. В 7 ч. принял ген. Paqet, кот. привез от Georgie фельдмаршальский жезл. После обеда у меня был Георгий Мих[айлович]. Вечером поиграл в кости»[436]436
  Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 573.


[Закрыть].

В свою очередь великий князь Михаил Александрович зафиксировал в дневнике:

«16 февраля. Вторник.

Могилев и отъезд в Киев.

В 10 ч. я поехал с Ники, потом был у [В.Б.] Фредерикс и в Морском штабе. Затем я заехал к [великому князю] Георгию [Михайловичу] и с ним дошел пешком до вокзала, и с Наташей походили по платформе. Вскоре Георгий [Михайлович] уехал к Ники, а мы поехали в Киев. Когда поезд тронулся, мы сели завтракать в нашем салоне. До чая Наташа и я немного поспали. Обедали в 8 ч. Вечером я читал. Погода была солнечная, 5 гр. мор[оза], на солнце таяло»[437]437
  Дневник и переписка великого князя Михаила Александровича: 1915–1918. М., 2012. С. 231.


[Закрыть].

Яркое описание этого события находим в поденных записях все того же штабс-капитана Царской Ставки в Могилеве М.К. Лемке:

«При вручении фельдмаршальского жезла присутствовали: начальник штаба, Пустовойтенко, Фредерикс, Нилов, Воейков и свита… Когда царь вышел к собравшимся, Педжет обратился к нему со следующей речью на английском языке:

“По повелению Его Величества короля я имею честь поднести Вашему Императорскому Величеству жезл фельдмаршала британской армии. Мой августейший повелитель верит, что Ваше Императорское Величество примете этот жезл как знак его искренней дружбы и любви и как дань уважения геройским подвигам русской армии. Хотя расстояние, разделяющее их друг от друга, не дало до сих пор возможности русской и английской армиям сражаться плечом к плечу против общего врага, они все же объединены твердой решимостью победить этого врага и не заключать мира, пока победа не будет обеспечена. Они борются ради общего дела и воодушевлены тем же духом. Британская армия, которая разделяет восхищение Его Величества короля ее русскими товарищами, приветствует Ваше Императорское Величество как британского фельдмаршала, и король твердо уверен, что русская и британская армии вместе с их доблестными союзниками не преминут обеспечить своим странам прочный и победоносный мир”.

Затем Педжет поднес жезл.

Приняв его, царь поручил ему передать королю Георгу его благодарность за оказанную высокую честь и выразить уверенность, что в недалеком будущем английские и русские войска будут сражаться плечом к плечу против общего врага.

Во время обеда царь провозгласил тост: “Я с удовольствием пью за здоровье Его Величества короля Георга, моего дорогого двоюродного брата, друга и союзника”»[438]438
  Лемке М. 250 дней в Царской Ставке. Пг., 1920. С. 551–552.


[Закрыть].

В августе 1916 г. английский король Георг V (1865–1936) предупреждал императора Николая II, что германские агенты стремятся посеять рознь между Россией и Англией и распространяют слух, будто английское правительство, нарушая достигнутое соглашение, стремится воспрепятствовать овладению Россией Константинополем.

«Мы решили, – писал король Георг V, – не отступать от обещаний, которые мы сделали, как твои союзники»[439]439
  Монархия перед крушением. М.-Л., 1927. С. 12.


[Закрыть].

Император Николай II в свою очередь заверял своего «венценосного» кузена, что чувства глубокой дружбы к Англии и Франции все больше укрепляются в России, и он постарается справиться с отдельными лицами, не разделяющими этого взгляда.

Возможно, интересно будет многим читателям узнать, что великий князь Александр Михайлович (1866–1933) во время посещения Ставки 12 февраля 1916 г. предоставил императору Николаю II обоснование необходимости выделения авиации, как новый вид вооружений, в самостоятельный род войск, где значилось:

«В настоящее время число офицеров, военных летчиков и летчиков-наблюдателей постепенно возрастает, причем в одних только авиационных отрядах, не считая находящихся в авиационных ротах на заводах – в качестве наблюдающих, приемных комиссиях и т. п., оно к концу текущего года превысит 1000 человек, в числе которых имеются и штаб-офицеры.

Между тем условия прохождения службы офицерами в авиационных частях до сих пор не установлены. Хотя офицеры эти и несут в некоторых случаях ответственные обязанности в качестве даже начальников отдельных частей (командиры рот, дивизионов, начальники отрядов и т. д.) и пользуются при этом соответствующими правами, но в то же время те из них, которые перешли в авиацию из пехоты, кавалерии и артиллерии, продолжают числиться в своих частях, не имея права на перевод в авиационные роты.

Ярким примером ненормальности условий службы офицеров в авиации может служить командир 2-й авиационной роты, который, будучи до войны и во время ее начальником отряда и состоя в военной авиации с первых дней ее, все же числится до сих пор капитаном 121-го Пензенского полка, не имея поэтому права на утверждение в занимаемой должности, хотя и занимает ее с отличием уже в течение целого года.

В интересах дела представляется крайне необходимым урегулировать это ненормальное положение. Война показала, что авиация, как по специальным условиям своей службы, так и по весьма важному и серьезному значению ее в армии, уже теперь нуждается в выделении ее в особый род войск.

Установление особой категории авиационных войск, – подобно железнодорожным войскам, явилось бы актом справедливости для тех офицеров, которые, перейдя из пехоты, кавалерии и артиллерии в авиацию и посвятив ей всецело свои силы, лишены возможности дальнейшего в ней движения. Кроме того, установление особых авиационных войск способствовало бы сплочению офицерского состава и развитию в нем чувства товарищества и принадлежности к одной общей семье, что является особенно важным в авиации, вследствие специальных условий ее службы.

Вопрос о выделении авиационных войск в особую категорию не получил до сих пор окончательного разрешения, ввиду осложнений при применении его для офицеров гвардейских частей. Между тем и этот вопрос, казалось бы, можно урегулировать присвоением авиационному отряду Гвардейского корпуса прав гвардейской службы и зачислением в него офицеров Гвардии, служащих в авиации.

В соответствие с авиационными войсками полагалось выделить в особую категорию и воздухоплавательные войска.

Генерал-адъютант Александр Михайлович.

12 февраля 1916 года»[440]440
  РГВИА. Ф. 493. Оп. 2. Д. 14. Л. 74–75.


[Закрыть].

По свидетельству жандармского генерал-майора А.И. Спиридовича:

«13 февраля (правильно, 12 февраля. – В.Х.) великий князь Александр Михайлович делал доклад Государю по авиации. Он был создателем нашей авиации до войны. Во время войны авиационная часть хромала. Дело было новое, и на этой почве у великого князя шел принципиальный спор с представителями Генерального штаба Ставки. Так, кажется, до конца войны они ни о чем и не договорились. Одни авиационные части подчинялись великому князю, другие – Ставке»[441]441
  Спиридович А.И. Великая война и февральская революция (1914–1917). Мн., 2004. С. 275.


[Закрыть].

Однако вернемся к нашему главному герою. После того, как великий князь Михаил Александрович покинул Царскую Ставку в Могилеве, он вскоре оказался в Киеве:

«17 февраля. Среда.

Приезд в Киев и отъезд в Бердичев.

Приехали в Киев около 7 ч. утра, но встали мы поздно. В 11 с ½ Наташа, [Н.А.] Врангель и я поехали в автомобиле к старьевщику Золотницкому. Завтракать поехали в гост[иницу] «Метрополь». Были: Вяземские, Ларька [Воронцов-Дашков], Джонсон. Около 3 ч. поехали в наш лазарет (офицерский), который помещен в Коллегии Галагана. Обошли весь лазарет, больных и раненых офицеров было около 40 человек. Был отслужен молебен в церкви. Затем мы все прокатились на двух автом[обилях] за город. Вернулись в вагон в 5½ и пили чай, к нам приехали: княгиня [Н.В.] Вадбольская, док[тор] [Ю.И.] Лодыженский и гр[аф] Ламсдорф (бывший гусар). Затем Наташа, Врангель и я поехали опять к старьевщику И.Я. Золотницкому. Купили мебель для Брасовского дома. Обедали мы все в «Гранд Отеле». В 9¾ мы возвратились в вагон, а через 40 минут Наташа, кн. [А.Г.] Вяземская и Дж[онсон] уехали в Москву. Мы перешли в вагон 1 кл. Около 11 ч. зашел ко мне ген. [В.М.] Безобразов. [В] 11¾ мы поехали в Бердичев. Погода была солнечная, около 5 гр. мор[оза], на солнце таяло»[442]442
  Дневник и переписка великого князя Михаила Александровича: 1915–1918. М., 2012. С. 231–232.


[Закрыть].

Военный доктор Ю.И. Лодыженский (1888–1977), ранее служивший в «Дикой дивизии», делился интересными и подробными воспоминаниями о лазарете великого князя Михаила Александровича в Киеве:

«В Управлении Красного Креста мне сперва сказали, что найти помещение для лазарета невозможно, так как Киев уже перегружен госпиталями. Потом посоветовал поговорить с владельцем и попечителем Коллегии Павла Галагана графом Ламсдорфом. Граф с радостью согласился предоставить в распоряжение лазарета великого князя главное здание Коллегии при условии, что мы ему оставим флигель, где жил он сам. Оставалось оформить дальнейшее существование лазарета. /…/ С согласия Управления Красного Креста я увеличил число кроватей, и поэтому пришлось также увеличить число сестер. Лазарету было предложено принимать только офицеров, но не только из Туземной дивизии, а со всего Юго-Западного фронта. Получил второго ассистента, молодого поляка, доктора Тыминского. Мараховский взял на себя ведение терапевтического отделения, лабораторию и наркотизацию. Наркотизатором он оказался первоклассным. /…/

Первым больным из дивизии прибыл вольноопределяющийся Селихов. От всего пережитого на фронте он так разболелся, что надолго застрял в лазарете, так что его почти стали считать в его штате. /…/

Распорядок дня в лазарете был установлен следующий: работа сестер и санитаров по уборке больных и палат начиналась в шесть часов тридцать минут. Все больные и раненые, могущие вставать, пили совместно чай, завтракали и обедали в общем зале во втором этаже. Окна зала выходили на Фундуклеевскую. На стенах висели царские портреты и большие фотографии великого князя. На особом мольберте стояла большая фотография Натальи Сергеевны Брасовой. Из столовой широкая дверь вела в церковь, где по праздникам регулярно совершалась служба. Персонал пил чай в особой столовой в первом этаже, по возможности одновременно, но это удавалось редко. К обеду и ужину собирались все, за исключением дежурных. Сестры помещались рядом в большом общем дортуаре. Старшей сестре, Мараховскому и мне были отведены отдельные комнаты. Кухня, санитары и аптека помешались в самом нижнем этаже, так же как бельевая и канцелярия. Приемная комната врачей и лаборатория находились под церковью, а две операционных – рядом со столовым залом. Последний в периоды большого притока раненых превращался тоже в палату. Раза два летом пришлось перенести столовую в большую палатку, установленную во дворе. При очень тесном размещении раненых я мог принять до двухсот человек. /…/

Княгиня Вадбольская, отличная хозяйка, быстро наладила снабжение и кухню. Повара попались очень хорошие, особенно старший «хохол» Левченко, всегда бодрый, веселый и исполнительный. Насколько помню, на офицерский стол отпускали по тридцать две копейки в день. Это позволяло давать им завтрак и обед из трех блюд и два раза чай с хлебом и маслом. Персонал также княгиня кормила отлично, за порядком наблюдала непрестанно и, пользуясь своими личными связями с начальниками юго-западных дорог, военными властями и др., доставала для лазарета все необходимое и того больше. Она часто пила чай или завтракала в офицерской столовой не только ради контроля, но чтобы офицеры держали себя за столом должным образом. Она также заботилась о том, чтобы блюда были поданы аппетитно, на столе стояли цветы и чтобы вообще больные и раненые чувствовали себя в лазарете приятно и уютно. /…/

Постепенно репутация лазарета установилась прочно, и на эвакуационном пункте часто сами раненые настаивали, чтобы их послали непременно в лазарет великого князя. Даже при его переполнении я старался никогда не отказывать в приеме, зная, что у меня при всех условиях все же гораздо лучше, чем в военных госпиталях»[443]443
  Лодыженский Ю.Н. От Красного Креста к борьбе с коммунистическим Интернационалом. М., 2007. С. 98–101, 103.


[Закрыть].

Великий князь Михаил Александрович 18 февраля уже был в Бердичеве в штабе Юго-Западного фронта и имел свидание с генерал-адъютантом Н.И. Ивановым (1851–1919), обсудив несколько важных вопросов. 20 февраля он приехал в расположение штаба 9-й армии в Каменец-Подольск, где пробыв некоторое время, переехал в штаб 2-го кавалерийского корпуса в Копычынце. Вскоре Михаил Романов в письме от 26 февраля 1916 г. к супруге в Гатчину сообщал:

«Ко мне зашел ген. Безобразов (насколько я его знаю, он очень хороший человек) и высказал мне свое мнение, что мне следовало бы получить Гвардейский кавалерийский корпус, если только такой будет сформирован, как это предполагается. Его убеждение, что мне обязательно следует находиться в Гвардии и что он об этом скажет Государю. Я ему сказал, что лучше об этом не поднимать вопроса, тем более, что теперешнее мое назначение только что вышло и неудобно его теперь менять. Кроме того, я не думаю, чтобы Государь согласился бы на это, по той же причине.

В настоящее время меня в Гвардию совсем не тянет, ибо там поневоле придется заниматься политиканством, а я этого не умею и ненавижу. Кроме всего этого, туда будет входить и Кирасирский полк, значит мне постоянно придется сталкиваться с офицерами этого полка, – ты будешь тоже против этого и вообще с этим назначением было бы связано столько новых осложнений в моей жизни, что и конца не было бы всем неприятностям, – и без этого у меня достаточно удовольствий, затруднений и осложнений на каждом шагу… Я только и мечтаю, когда придет то время, когда мы сможем уехать за границу и хотя бы несколько месяцев в году спокойно там жить. Конечно, и в Брасове чудно было бы проводить несколько месяцев в году. Но я отвлекся, продолжу описывать свою жизнь, в данное время жизнь холостяка.

На следующий день мы приехали в Бердичев и я съездил с визитом к генерал-адъютанту Иванову (хороший, простой и честный человек). Завтракал я с ним и несколькими лицами его штаба.

Мы должны были ехать дальше в 4 ч. дня, но ввиду сильнейшей метели мы уехали только на следующий день в 7 ч. утра. Пока я брился, наш поезд проходил Винницы, и я живо вспомнил то время, когда мы там жили; с тех [пор] уже прошло 15 месяцев. В Каменец приехали только через 28 часов по выезде из Бердичева. До завтрака я поехал к генералу Лечицкому, который был очень любезен. Завтракали мы у него и было множество офицеров его штаба, а также человек десять английских моряков (ныне служащие в Балтийском флоте), которые получили небольшой отпуск, посетили Москву, а затем приехали сюда, чтобы ознакомиться с здешней обстановкой и жизнью в окопах. Про их лица и говорить нечего, – присимпатичнейшие, как у большинства англичан. На другой день у меня завтракал ген. Лечицкий, его начальник штаба ген. Санников, ген. Келчевский и поручик Буксгевден. Днем я сделал визит епископу Митрофану, а потом он у меня пил чай. Это тот, который был у меня в Виннице в твоем отсутствии и который спросил меня “как имя Вашей супруги, чтобы я мог молиться о ней”. – Я его теперь спросил, помнит ли он твое имя? Он ответил, что конечно помнит. Он простой, скромный, умный и симпатичный, но он очень болен сердцем.

Живем мы в губернаторском доме, широко размещены и удобно, ни мы ему не мешаем, ни он нам. Он простой (т. е. губернатор) и симпатичный, бывший правовед, окончил училище вместе с Петей»[444]444
  ГА РФ. Ф. 622. Оп. 1. Д. 21. Л. 1–6.


[Закрыть].

Великий князь Михаил Александрович записал в дневнике:

«28 февраля. Воскресенье.

(Поезд), Австрийский Гусятин и приезд в Копычинце.

Наш поезд пришел в Гусятин в 9 ч. утра. В 12½ мы поехали к команд[ующему] 7-й армией генерал-адъ[ютанту] [Д.Г.] Щербачеву, где и завтракали у него в штабе, затем обошли все отделения штаба и возвратились в вагон. Ген. Щербачев приехал проститься, и мы поехали в Копычинце, где находится штаб 2-го кав[алерийского] кор[пуса]. В 4 ч. мы уже были на месте. Дом неважный, одноэтажный, находится на шоссе в середине местечка. Временно командовал кор[пусом] ген[ерал] кн. [К.С.] Бегильдеев, он встретил и пил у нас чай, а также и Ангелов. Погода сырая, темная, дороги в плохом состоянии, местами много снега, местами совсем нет. Все части корпуса, т. е. 2-го кав[алерийского] кор[пуса] находятся в резерве»[445]445
  Дневник и переписка великого князя Михаила Александровича: 1915–1918. М., 2012. С. 234–235.


[Закрыть].