Текст книги "Саракш: Кольцо ненависти. Книга 1"

* * *

…К вечеру стало ясно, что островитяне берут верх. Линия обороны была растрёпана и порвана в клочья; подкрепления, перебрасываемые к Гремящей Излучине Тоотом, таяли, как снег в кипятке, а за спинами оборонявшихся уже плескалась мутная река – их оттеснили к самому берегу. И Максим почти физически чувствовал, видел, как за лесистыми холмами уже готовятся прыгнуть вперёд самоходки, несущие длинные тела ракет, чтобы метнуть на столицу атомное пламя. Какого чёрта, вяло подумал он, ну неужели Странник сам не может сбросить на излучину атомную бомбу, если уж ему и впрямь некому это поручить? Неужели будет лучше, если в ядерном огне сгорит огромный город? Рада, девочка, она сидит дома и даже не догадывается о том, что вот-вот произойдёт…

Максим в отчаянии сжал автомат и тут вдруг почувствовал, что на поле боя что-то изменилось, причём резко. Он поднял голову и выглянул из неглубокого, наспех отрытого окопа.

Его поразила тишина – всю многоствольную канонаду из всех видов оружия как ножом отрезало. Он вгляделся – впереди, там, где залегли цепи островитян, готовившихся к последнему решающему броску, что-то шевелилось, но как-то вяло. По полю полз танк, полз лениво, дергаясь и бессмысленно поводя орудийным стволом, а потом вдруг вынеслась из-за холма летающая платформа, набрала высоту, зависла и камнем упала вниз. Полыхнуло. Громыхнуло.

Ничего не понимая, Максим привстал, вылез из окопа (на всякий случай не вставая в полный рост) и увидел справа – там, где излучина спрямлялась, – цепь жёлтых машин: очень знакомых машин с высокими решётчатыми конусами, увенчанными округлыми вздутиями. Вот оно, значит, как, подумал он. Ай да Странник – решил пойти с козыря: зачем нам ещё одно лишнее радиоактивное пятно, когда можно…

За его спиной зашевелись его бойцы, кто-то с громким щёлчком передёрнул затвор.

– Не стрелять! – закричал Мак во весь голос, стараясь, чтобы его услышало как можно больше людей. – Передать по цепи – прекратить огонь! Не стрелять!

«Не стрелять… стрелять… лять…» – прошелестело по линии окопов.

– Приготовиться брать пленных! – крикнул он, надсаживаясь. – Пленных, я сказал! Командиры – ко мне!

Слева показалась ещё одна цепь передвижных излучателей – с большого расстояния они выглядели безобидными жёлтыми жуками. Классика – какой там полководец древности втянул всё вражеское войско в мешок, а потом ударил по нему с флангов? Кажется, это был римский полководец… Или не римский? Плохо я всё-таки знаю историю, подумал Максим, никогда не интересовался этим предметом – подумаешь, дела давно усопших. Однако этому древнему воеводе до Странника далеко, Странник рассчитал всё: и время, и место, и конус излучения – моих солдат не задело. Стоп, оборвал он сам себя, надо торопиться: поле вот-вот исчезнет (наверняка Странник и об этом подумал, иначе как мы доберёмся до айкров?), эти весёлые ребята придут в себя, и всё начнётся сначала. Значит, вперёд!

Со всех сторон к Максиму подбегали офицеры, получали распоряжения, козыряли и бегом бежали их выполнять. Особого удивления на их лицах Максим не заметил: излучатели в Стране Неизвестных Отцов – дело привычное, а как их использовать, есть кому решать.

Зато сам Максим удивление испытал: после снятии депрессионного поля, накрывшего всю Гремящую Излучину, островитяне не забегали и не запрыгали как ни в чём не бывало. Нет, они не захлёбывались слезами и соплями – Максим хорошо помнил, что творилось в коридорах Центра, когда он переключил генераторы на «чёрное» излучение, – но активности не проявляли никакой. Грозные воины сидели и лежали неподвижно, бросив оружие и глядя прямо перед собой застывшими, ничего не выражающими взглядами. Их ставили на ноги, вытаскивали из замерших танков, встряхивали, связывали руки, сгоняли в толпу, а они вели себя смирно, как под наркозом. Хм, подумал Максим, похоже, Странник модифицировал излучение – раньше такой картины у попавших под него не наблюдалось. Верноподданные зомбировались, выродки выли и корчились от боли, но как только излучение снималось, всё возвращалось на круги своя. А здесь эффект растянутый (излучения-то уже нет, иначе мои бойцы тоже превратились бы в ходячие брёвна). Интересно, как долго продлится у айкров состояние грогги? И есть ли среди них выродки, а если есть, то как на них подействовала козырная карта Странника?

Выродки среди островитян имелись – среди «сонных мух» попадались и впавшие в полный анабиоз: скорее всего, болевой шок от воздействия «серого» излучения вызывал у них длительный глубокий обморок, похожий на состояние комы. Ай да Странник, подумал Максим, постарался на славу, ничего не скажешь… А мне ведь даже словом не обмолвился, что с психотронными генераторами ведутся какие-то работы: знай, сверчок, свой шесток. Ай да Странник…

А над Гремящей Излучиной нёсся рокочущий гул: форсировав реку, на плацдарм, где развеялись надежды островитян выиграть войну одним ударом, двумя стальными потоками вливались «вампиры» и «драконы» резервных танковых корпусов.

* * *

Странник прилетел на тарахтящем и облезлом военном вертолёте, поднимавшемся в небо, судя по всему, ещё при покойном императоре. «Так торопился к финальной сцене, – неприязненно подумал Максим, – что даже не позаботился найти что-нибудь поприличнее и понадёжнее этой жестянки. А с излучателями столько дней тянул…». Однако он постарался отогнать эти мысли, понимая, что в нём говорит обида на скрытность землянина Рудольфа Сикорски, не соизволившего сообщить землянину Максиму Каммереру о своём замысле. Но Максим понимал, что Рудольф поступил так не из-за презрительного к нему отношения, а исходя из куда более серьёзных соображений – в Галактической безопасности на мелочи не размениваются. Сикорски наверняка сделал всё, что мог, а что он не применил излучатели раньше – значит, на то были веские причины.

Рудольф долго смотрел на захваченные ракетные установки островитян, на тупые головы ракет, таивших в себе атомные заряды, и Максим заметил, как у него чуть дёрнулась щека: кто-кто, а Странник хорошо понимал, чем всё это могло кончиться.

…Контрнаступление разворачивалось стремительно. Впереди шли тяжёлые танки, а сразу же за ними, хвост-в-хвост, чтобы танки не вышли из мёртвой зоны, не перекрываемой направленным излучением, двигались жёлтые машины, невидимой метлой выметая серую накипь, затопившую всю прибрежную полосу. Не обходилось без потерь: шальные снаряды, выпущенные островитянами из-за пределов поля, рвались в боевых порядках наступающих, и случалось, что «брёвна» оживали преждевременно, хватались за оружие, а то и просто кидались на армейцев, ополченцев и легионеров с голыми руками, норовя вцепиться зубами в горло. Зато в небе было чисто – ни одна из уцелевших летающих платформ не появилась над танковыми колоннами, морские пилоты быстро сообразили, что к чему.

Бег к морю был бегом наперегонки со временем. Сикорски опасался – об этом он Максиму сказал, – что у айкров могли ещё остаться атомные ракеты, и теперь, когда их затея провалилась, островитяне запросто могли пустить их в ход.

К счастью, этого не случилось. Ядерных грибов не было, зато было другое – посёлки, сожженные в пепел, разрушенные в щебень городки и трупы, трупы, трупы. Тысячи трупов – трупы по обочинам дорог, трупы в разорённых деревнях, трупы, висевшие на деревьях. И безголовые трупы – такие встречались буквально на каждом шагу. Всё это походило на бред, на ментограмму сумасшедшего, свихнувшегося от лучевого голодания, но всё это было реальностью «обитаемого острова», реальностью Саракша – мира, населённого существами, считавшими себя разумными. И злой реальностью были жестокие расправы над пленными айкрами, учиняемые легионерами и ополченцами, обезумевшими от всего увиденного. Подчиняясь приказам командования, офицеры пресекали самосуд, но, как показалось Маку, делали они это спустя рукава, и он не мог их за это винить. И только теперь землянин Максим Каммерер окончательно понял, что такое война…

Бег к морю завершился за считанные часы – моторизованные колонны шли на полной скорости вслед за волной излучения, катившейся на запад, предоставляя идущей за ними пехоте собирать «брёвна». Организованного сопротивления со стороны десанта не было, да и быть не могло – айкры не могли устоять перед психотронным оружием, некогда державшим в покорности всю огромную Страну Неизвестных Отцов.

Путь, по которому бригады Легиона отступали восемь дней, в обратном направлении был пройден ими за восемь часов, и лязгающие гусеницами «драконы» выскочили на берег, к океану, кишевшему белыми субмаринами.

* * *

Командующий группой флотов «С» адмирал Сугга Хоронити привычным движением погасил курильницы. Сегодня он совершил ритуал не для обострения разума, а для омовения души перед встречей с Отцом всего сущего.

…То, что случилось что-то серьёзное, на борту флагманской субмарины поняли через десять минут после начала контратаки староимперцев, а через двадцать минут определение «серьёзное» уступило место определению «непоправимое». Все походные рации десантных частей, втянувшихся в излучину, умолкли разом, а затем одна за другой начали замолкать рации подпирающих частей второго эшелона, до этого поддерживавших непрерывную связь со штабом флота вторжения. «Зона молчания» – границы её быстро были нанесены на карту – ширилась и ширилась, расползаясь по всему фронту и превращаясь в зону поражения. А что именно произошло, стало ясно из радиодонесения пилота летающей платформы, своими глазами видевшего, как шедшие впереди него машины без видимой причины стали падать на землю. Последняя платформа успела развернуться и сообщить о том, что остальные машины эскадрильи не были сбиты зенитным огнём – они потеряли управление, как будто их пилоты уснули прямо в воздухе.

Вывод, сделанный адмиралом Хоронити, был убийственно очевидным: информация разведки, что континентальная система психотронного воздействия – страшное оружие, от которого нет защиты, – разрушена, является или ошибкой, или дезинформацией. Эта система (или хотя бы достаточное число её элементов) продолжала работать – подтверждением этому служила «мёртвая зона», появившаяся на штабных картах.

Командующий армадой сделал всё, что мог. С берега торопливо эвакуировалась тяжёлая техника (многое пришлось бросить – времени было слишком мало, фронт лучевой атаки приближался со скоростью лесного пожара); авиаматки и транспорты уходили в океан – туда, куда не дотянутся невидимые щупальца излучателей, – а над боевыми субмаринами потянулись шлейфы белого дыма: ориентируясь по радиопеленгам – по последним вскрикам замолкавших раций, – флот бил ракетами по границе «зоны молчания», надеясь замедлить её стремительное расползание. И остро пожалел тогда адмирал Хоронити о том, что отправил в излучину все пусковые установки ракет с атомными боезарядами и не оставил хотя бы две-три штуки в резерве.

Адмирал не рассчитывал парой ядерных взрывов переломить ход проигранной битвы, однако будь у него под рукой эти ракеты, он мог бы расстроить боевые порядки противника, сбить темп его наступления и отойти, не потеряв лицо и выхватив из-под носа врага тысячи морских воинов, которые потом смогут вернуться и отомстить. Но атомных ракет у адмирала Хоронити больше не было…

Командующий держался до конца, чтобы забрать с берега хотя бы жалкие остатки десанта – девяносто процентов грозной армии вторжения стали добычей торжествующих староимперцев, – и отдал приказ отходить только тогда, когда умолкла «контрольная» рация в порту: это означало, что конус излучения уже накрыл город.

Однако выполнить приказ командующего оказалось не так просто: у берега в районе города-порта сгрудились сотни белых субмарин, и они мешали друг другу. А излучатели тем временем уже вошли в пределы радиуса действия, и на флот обрушился сосредоточенный лучевой удар.

…Дикая боль вспорола мозг. Адмирал изогнулся, цепляясь на поручни мостика. Он видел сквозь пелену боли, как мягко оседают на палубный настил офицеры его штабы, и как беспомощно разворачиваются «белые морские змеи», потерявшие управление. Чудовищным усилием воли Хоронити дотянулся до выносного пульта управления и, уже теряя сознание, нажал кнопку экстренного запуска двигателей…

Что было дальше, адмирал видел только на киноплёнке – бесстрастная аппаратура автоматически зафиксировала агонию непобедимого флота айкров. Субмарины, не успевшие погрузиться и отойти на безопасное расстояние, сталкивались, с хрустом проламывая друг другу борта, тонули и ранеными китами выбрасывались на берег. С берега их расстреливали беглым огнём танки, и субмарины взрывались, рассыпаясь фонтанами огня и раскалённых обломков. Большая часть армады вторжения, начавшая отход заранее, вышла из лучевого конуса, однако морскому могуществу Островной Империи был нанесён тяжелейший удар.

…Адмирал неспешно встал с ковра, оделся, стряхнул с мундира несуществующую пушинку и прицепил кортик. Посмотрел на себя в металлическое зеркало, потом, подойдя к ложу, снял с переборки портрет госпожи Ики. Несколько секунд вождь вглядывался в лицо жены, затем положил фото на стол и вышел из каюты. Стражей у её дверей больше не было: все десантники флагмана ушли на берег, и никто из них не вернулся. Командующий имел право задержать десантную партию на борту субмарины, но великий вождь не мог запретить своим воинам исполнить долг мести.

Быстро темнело. Над взлохмаченной волнами поверхностью океана протяжно пел ветер. На верхнем мостике собрались офицеры флагманской субмарины, и все они смотрели на своего адмирала. Никто из них ни в чём не обвинял командующего, он это чувствовал. Да и в чём его можно обвинить? Адмирал Хоронити сражался мужественно, но бывает и так, что самый отважный воин может потерпеть поражение, если враг окажется слишком силён. Даже сам Великий Кракен не будет обвинять свою карающую длань – командующий флотом вторжения сделал всё, что мог. И только один человек мог обвинить адмирала: он сам.

Согласно расчётам Генерального штаба Островной Империи, для гарантированного разрушения столицы противника (с учётом рассеивания ракет, выпущенных с предельной дистанции, а также того, что часть баллистических снарядов может быть сбита) требовалось шестнадцать ракет. Это число было увеличено до двадцати: предполагалось, что несколько установок могут быть уничтожены ещё на марше или во время развёртывания. Островная Империя смогла дать своему флоту только двадцать атомных зарядов, и все они нужны были для нанесения удара по вражеской столице. Город непременно должен был быть разрушен: в этом случае, как полагали стратеги Великого Кракена, в бывшей Стране Отцов воцарится хаос, и вся она ляжет под ноги победителей-айкров. И поэтому никакое разделение ударных ядерных сил даже не обсуждалось.

Однако в ходе операции, когда выяснилось, что все установки могут без потерь быть переброшены в стартовый район, появилось у старого воина желание придержать часть ракет в резерве – так, на всякий случай (чувствовал он, что противник готовит какой-то сюрприз). Но адмирал Сугга Хоронити отогнал эту мысль – он должен разрушить вражескую столицу, а всё остальное уже неважно, – и теперь обвинял себя в том, что не внял предостережению интуиции.

Об этих мыслях адмирала не знал никто, и никто не смог бы поставить ему в вину то, что он не нарушил принятый план и не сократил количество ракет, предназначенных для нанесения решающего удара, однако сам адмирал знал: да, он допустил ошибку, и должен за неё ответить. Каста воинов Благословенных Островов с самого раннего детства воспитывала своих сыновей в древних традициях – ей не нужны были никакие башни-излучатели, чтобы вырастить из них беспощадных бойцов, безоговорочно следовавших принципам чести, при утрате которой сама жизнь уже не имеет смысла. Кодекс истинных воинов-айкров был непонятен обитателям материка – они считали островитян тупоголовыми кровожадными дикарями, не доросшими до общесаракшианских ценностей.

Над мостиком субмарины с протяжным жалобным криком пронеслась ширококрылая белая птица, вестник Владыки Глубин. Адмирал Хоронити проводил её взглядом, посмотрел на тускнеющее небо, вынул из ножен кортик, проверил пальцем остроту его лезвия и без всяких колебаний, одним рассчитанным движением хладнокровно перерезал себе горло.

* * *

Берег был замусорен, а вернее сказать, загажен. На пляже, где отдохнуло множество людей, всегда остаётся какой-то бытовой мусор, даже если люди эти очень аккуратны и не раскидывают где попало разные упаковки, обёртки и прочую мелочь. А если по этому берегу прошлись тысячи людей, нимало не озабоченных чистотой и порядком и явившихся сюда не для отдыха, а совсем с другими намерениями, для осуществления которых они прихватили с собой массу смертоносных приспособлений, картина получается и вовсе неприглядная. И запах – смрад нечистого места, где убивали и умирали; запах смерти, злой и бессмысленной.

Там и сям на плоской поверхности пляжа виднелись бесформенные кучи (из чего они состоят, Максиму совсем не хотелось рассматривать – то ли одежда, то ли изуродованные трупы, то ли ещё какая-нибудь гадость, – ему с лихвой хватило того, что он увидел в городе). Медузами колыхались на волнах серые кепи; в полосе прибоя вяло шевелилась десантная шлюпка – выползала, шурша днищем по гальке, и снова сползала с берега с отступающей волной, словно диковинный морской зверь, силящийся выбраться на сушу. Другая шлюпка, перевёрнутая, высовывала из воды покатое тускло-блестящее днище, украшенное сквозной пробоиной с рваными краями. Потом Максим заметил оторванную ногу в шнурованном сапоге, торчавшую из песка, и отвернулся.

Горизонт был чист. Белые субмарины, вышедшие из-под лучевого удара (а их были сотни), давно скрылись в глубине и отошли на безопасное расстояние, только метрах в ста от берега торчала из-под воды одинокая рубка, на которую волны уже забросили бурые пряди водорослей.

А по всему берегу сидели люди – тысячи людей, одетых в серую форму десантников Островной Империи. Пленные, десятки тысяч пленных – они сидели, опустив головы, под дулами автоматов легионеров и ополченцев, оцепивших всю эту толпу, и под прицелами танковых орудий и пулемётов – железная шеренга «драконов» тянулась вдоль всего берега насколько хватало глаз. Излучателей среди них видно не было: наверное, подумал Максим, предусмотрительный Странник уже отвёл эти драгоценные машины от береговой черты (а то ещё прилетит с океана островитянская ракета с не самой приятной начинкой).

Максим смотрел на пленных айкров с двойственным чувством. Они вроде бы были похожи на людей – внешне похожи, – но перед его глазами ещё стояли картины увиденного в городе: разрушенные дома, трупы, растёртые по асфальту гусеницами танков-амфибий, и другие трупы – трупы тех, кого эти островитяне убили уже не в бою, а после боя, спокойно и хладнокровно, с фантазией. Особенно поразила Максима легковая автомашина, сожжённая вместе с находившимися в ней людьми – судя по всему, их туда запихивали специально, утаптывая и утрамбовывая. Сколько всего людей погибло в это огромной консервной банке, залитой напалмом, сказать было трудно – весь салон был забит спёкшейся чёрной массой, из которой через выбитые окна машины торчали облизанные огнём скрюченные руки и ноги, глянцевито поблескивающие на солнце. Максим почувствовал тошноту, а Сикорски только сумрачно взглянул на эту чудовищную братскую могилу и зашагал дальше, хрустя битым стеклом, усыпавшим мостовые несчастного города-порта. Да разве это люди, подумал тогда Максим, это звери, нет, они хуже зверей…

И сейчас, глядя на пленных, Максим ощущал ауру тяжёлой ненависти, излучаемую их скопищем. У айкров вырвали из рук оружие и лишили их возможности убивать, но они не были сломлены: островитяне ждали минуты, когда можно будет снова вцепиться в горло извечных врагов. С такой упорной ненавистью Максим ещё никогда не сталкивался, и даже не подозревал, что такая вообще может существовать, но теперь он был уверен, что вековая ненависть айкров к жителям материка умрёт только вместе с островитянами или с последним уроженцем континента. Страшная штука, массаракш…

Но больше всего Максим боялся жгучего вопроса шефа: «Ну, что скажешь, герой? Дрался ты, конечно, молодцом, но…». Да, если бы Каммерер не взорвал Центр, ничего бы этого не было – ни сожжённого города, ни изуродованных трупов, ни десятков тысяч убитых с обеих сторон. Флот вторжения попал бы под депрессионное излучение, только войдя в сферу действия башен – вон одна из них, легка на помине, торчит немым укором, – и на этом всё было бы кончено. И не было бы этих пленных, с которыми надо что-то делать – не будут же они вечно сидеть на этом запакощенном берегу. Простое решение – не самое лучшее, так, кажется?

Максим был благодарен Сикорски за его молчание, но это молчание уже становилось тягостным, и тогда он не выдержал.

– Что мы будем делать с пленными, Рудольф?

– А что ты предлагаешь? – Странник искоса посмотрел на него.

– Я не знаю, – честно признался Максим. – Отправить их всех домой? Даже если бы мы захотели, на чем их везти через океан? Но оставлять их здесь, в стране… Они же зомби, они только и ждут…

– Что ты предлагаешь? – перебил его Странник. – Конструктивного?

– Может быть, расстрелять? – вырвалось вдруг у Мака, но уже в следующую секунду он готов был проглотить эти слова вместе с языком.

– Что-о-о?!

Глаза Сикорски вспыхнули – таким взбешённым Максим его ещё не видел.

– Понравилось убивать, мальчик? Вошёл во вкус? – Странник побагровел до кончиков хрящеватых ушей. – Быстро же ты… повзрослел. Так давай, бери пулемёт и стреляй, только не забудь подсчитать, сколько тебе понадобится времени и патронов, чтобы убить сто тысяч человек! Или забирайся в танк, – Рудольф махнул рукой в сторону пятнистых «драконов», торчавших на гребне берега, – и дави их всех, наматывай кишки на гусеницы! А потом – садись за штурвал какого-нибудь «Горного Орла» или «Ангела Смерти» и веди эскадрилью тяжёлых бомбардировщиков к островам, сбрасывай атомные бомбы на города айкров. А что? Заразу выжжем под корень, вместе с женщинами и детьми, – чего не сделаешь ради светлого будущего этой несчастной планеты! Почувствовал себя сверхчеловеком или, может быть, богом, а? А нимб тебе не жмёт? Головка не болит? Молчи! Тоже мне, юный эсэсовец…

Кто такие эсэсовцы, Максим помнил очень смутно, но понял, что ничего лестного это слово не обозначает. Максиму было нестерпимо стыдно, но вместе с тем ему до чёртиков надоела дурацкая манера Сикорски делать из него мальчика для битья (что такое «мальчик для битья», Максим достоверно не знал, однако понимал, что быть таким мальчиком – дело малопочётное). И он взорвался.

– Да что вы, в самом деле? Я сказал глупость, конечно, но я же сутки не выходил из боя, и такого там насмотрелся… А вы сами – вы-то что предлагаете? Что нам делать с этими невинными овечками с волчьими клыками?

– В лагеря! – гаркнул Странник. – На Голубую Змею, в знакомые тебе края! В бараках там теперь места много, на волне революционной эйфории выпустили всех воспитуемых – и политических, и уголовную шушеру, которая резвится сейчас по всем городам страны, – так что наши морские воины поселятся с комфортом. И пусть очищают леса от всей той пакости, что не дочистил ты со товарищи из подполья, хоть какой-то толк будет. А чтобы не бузили, будем держать их под излучением – да, да, ты не ослышался: под излучением. Или ты считаешь, что гуманнее будет перестрелять их всех прямо тут, а потом отрезать им головы и сложить из этих голов величественную пирамиду в память нашей славной победы?

– Я так не считаю, – угрюмо буркнул Максим. – Наверно, вы правы, Странник.

А потом он посмотрел в небо – в причудливо выгнутое небо Саракша – и очень тихо произнёс:

– Скажите, Рудольф, а зачем вообще мы, земляне, явились на эту планету?