Текст книги "Шпион вышел вон"

Ох, ах, – говорит она.

Таня била меня… унижала, – плачет она.

Втыкала в меня ножницы! – говорит она.

Куда?! – говорит отец Николай.

Слава Богу не Туда! – говорит Зоя.

Отец Николай облегченно вздыхает. Говорит:

В такой день и такое предатель… – говорит он.

Короткая ретроспектива.

Дом-музей Пушкина. Смотритель музея Пушкина, научный сотрудник Быков, грязно ругаясь, стоит на крыльце своего дома. Расстегивается. В это время сверху в дом – точно в крыльцо, – буквально вонзается ракета среднего радиуса действия. Взрыв, грохот, обломки, пламя… Дым рассеивается, мы видим отца Николая, который чудом уцелел, он в обгоревшей рясе, но сжимает крепко автомат и чемоданчик… Дальше несколько картинок. Отец Николай, бредущий по дороге… Отец Николай тормозит машину…. Отец Николай выбрасывает из салона девушку в свадебном платье и молодого человека в костюме. Надпись на авто сзади.

«Джаст мэрриед»

Причем надпись сделана на кириллице.

Мы видим машину, которая резко трогается, звон жестяных банок.

Злой крик невесты:

Ши есть небун ку традичиеле астай небуне магар ту ешть!

(«Из-за твоей идиотской страсти копировать чужеземные обычай из иностранных кинофильмов, мы попали в ужасно неприятную ситуацию, говорила же я тебе справить свадьбу как следует, в ресторане на 500 персон… ты блядь неправ!!!» – перевод с румынского В. Л.).

Лицо отца Николая. Отъезд камеры. Мы видим, что это священник у квартиры. Он жмет на звонок несколько раз, потом наклоняет голову и видит лужу крови, вытекающую из-под двери. Отец Николай резко толкает дверь плечом, вваливается в квартиру, слышит жалобное мычание из комнаты, и, поскальзываясь и падая на одно колено из-за крови, покрывшей пол густым слоем, забегает в комнату.

Жалобные глаза Зои крупно.

Отъезд камеры. Это уже Зоя на диване, она плачет и рассказывает отцу Николаю вымышленную историю.

…и говорю ей, как ты можешь оставить Колень… – плачет она.

А она мне, я мол нашла Другого, – говорит она.

Я говорю, прости ты нас ради бога… – плачет она.

А она мне, за что мне вас прощать, – плачет она.

Тут я дура и ляпнула, думала, она из-за этого… – плачет она.

А сука… гадюкой подколодной оказалась… – плачет она.

Щелкнула пальцами, сразу группа захвата набежа… – плачет она.

Стали бить меня, колотить, – плачет она.

Таня твоя… ножницами… – рыдает она.

Отец Николай протирает лицо девушки, говорит нежно:

Малыш, все позади, – говорит он.

Мы будем счастливы… – говорит он.

Я тебе обещаю пересмотреть свои позиции относительно тебя… – говорит он.

У нас будет домик… в Карелии… – говорит он.

Сначала только решим тут пару вопросов… – говорит он.

И разберемся с сукой этой…

Значит, Таньку мне подсунули, – говорит он.

Лихорадочно крутит глазами, Соображая. Сразу видно, что его взяли в разведку не из шахматистов, а из десантников и ГРУ (армейская разведка СССР, просравшая все на свете, из-за чего ее представители считают себя самой элитной частью ВС СССР, что, в каком-то смысле, правда, ведь остальные были еще хуже – В. Л.).

Смотрит, торжествуя, в стену. Разворот камеры.

Это тесть отца Николая.

Крупно – его лицо.

ХХХ

Отъезд камеры, лицо отца Григория (тестя) оживает. Он поднимает ко рту сигару, затягивается, и выпускает струйку дыма прямо в камеру. Говорит:

Колоться будем, пидары? – говорит он.

Или в отказ пойдем? – говорит он.

Батя… батя… батюшка! – мычит кто-то за камерой.

Разворот камеры. Мы видим в кадре двух бомжей, нашедших в самом начале фильма чемодан в деньгами и удостоверением агента ЦРУ, Майкла Лунини. Мы видим, что они привязаны к креслам, ноги каждого в крови. В руках отца Григория, который облачен в одежду священника, мы видим хоккейную клюшку. Все участники этого своеобразного перфоманса находятся в маленькой комнатушке с приоткрытой дверью, в которую мы видим помещение храма.

Хуй собачий тебе батюшка, – говорит отец Григорий.

Где остальные бабки? – говорит он.

Мы же… мы же… – говорит один из бомжей.

Отец Григорий, не размахиваясь, бьет клюшкой по большому пальцу ноги жертвы. Бомж кричит. Крупный план раздробленного пальца. Косточки, кровь… Нелепо и грустно торчит из окровавленного месива чудом сохранившийся ноготь, он выглядит так… трогательно… слово имажинист на слете пролетарских писателей в 20-ее годы (или автор сценария В. Лорченков на вечере вручения советской литературной премии «Нацбест», в окружении советских литераторов, производящих силос – прим. В. Л.).

Мы же хуи же, – говорит священник.

Где деньги, парни, – говорит он.

Бомжи переглядываются. Отец Григорий, не предупреждая, разбивает вдребезги больной палец второго бомжа. Тот вопит. Крупно – разинутый рот.

Ретроспектива

Отъезд камеры. Мы видим, что у бомжа широко раскрыт рот, но это из-за того, что он храпит. Легкий толчок (мы не видим, кто, а лишь видим, что его толкнули – недовольное во сне выражение лица, храп замолкает). Потом еще один. Еще. Жаркий шепот:

Папочка, – шепчет голос.

М-м-м-м, – мычит во сне бомж.

Если я тебе отсосу, – говорит голос.

Пятерочку дашь? – говорит голос.

М-м-м-м, – одобрительно мычит бомж.

М-м-м-м-м, – с долей легкого удивления говорит он.

М-м-м-мм-м, – с энтузиазмом говорит он.

М-м-м-м-м, – с наслаждением говорит он.

М! М! МММ!!!! – говорит он.

М-м-м-м-м-м-м, – опустошенно говорит он.

Крупный план. Мы видим нечто, напоминающее палатку вождя племен бедуинов Каддафи, который со свойственной всем ближневосточным марксистам и потомственным шейхам скромностью, жил в хижине из атласа, парчи и шелка, украшенной безделушками из алмазов и бриллиантов. Мы видим шикарные картины, прикрепленные к палатке. Видим новенький компьютер, несколько планшетов. Посуду из золота. Дорогой ковер на полу. Шатер палатки уходит далеко ввысь, в самом верху оставлено отверстие, в которое видно звездное небо. Камера вылетает в небо, и разворачивается, мы видим шатер с высоты птичьего полета.

Палатка, освещенная огнями со всех сторон, разбита в самом центре парка отдыха «Молдэкспо» (одно из престижнейших мест города, которое из-за забора и колючек акации в живой изгороди горожане не сумели засрать, как следует – прим. В. Л.)

Камера снижается, мы слышим восточную музыку, видим дымок. Это кальян. Снова палатка. Два бомжа, как шейхи, валяются на горах мехов. Рядом с ними – по бокам, и в ногах, – ползают красивые молодые женщины лет 20—25. Они стройные, грудастые, с очень тонкими талиями, ухоженными лицами. Мы предполагаем, что видим целую команду проституток, дорогих валютных путан. Одна из них, отвалившись от паха бомжа, – это происходит буквально в момент, когда камера возвращается в шатер, – и говорит:

Папочка, пятерочку… – говорит она.

Бомж, не раскрывая глаз, достает из-под подушки купюру в 5 тысяч долларов США, и лепит ее на лоб девушке. Завистливые вздохи… Это выглядит, как комната вампиров в замке графа Дракулы из к/ф Френсиса Форда Копполы – та сцена, где девушки-вампиры жаждут крови главного героя, но Дракула не дает им этого делать, и они лишь стонут и облизываются…

Другой бомж достает из под подушки еще одну купюру. Начинает ее облизывать. Девушки завороженно следят за его движениями. Бомж старается лизать купюру эротично… Крупно – бутылки из-под дорогого спиртного, рассыпанные по полу. Маленький столик с едой. Это классическая закуска алкоголиков.

Маслинки, паштетик, копченая рыбка, икорка…

В общем, ничего, что можно было бы пожрать, а лишь множество закусок, которыми можно перебить вкус спиртного (но не чересчур! поэтому не вздумайте ставить на стол овсянку! – прим. давно и успешно пьющего сценариста). Протянув руку, бомж зачерпывает кусочек сливочного масла, и крутит его в той же руке, что и скомканную купюру.

Затем, приподнявшись, запускает руку себе за спину и возится.

Кряхтит, сопит… Напряженные лица девушек.

…ликинг девчонки… – нарушает напряженную тишину чей-то шепот.

(прим. Сценариста – т. н. ликинг – извращение слишком омерзительное, чтобы я Вам о нем здесь рассказывал, да Вы и сами все сейчас увидите).

Шеф, добавить бы надо, – говорит сурово одна из девушек.

Бомж, вздохнув, достает еще одну купюру, проделывает с ней ту же процедуру – комкает, обмазывает масло, засовывает комок себе Куда-то (интересно, куда?!) сзади, – и затихает. Глядит на девушек опухшими глазами татаро-монгола. Крупно – лицо-маска практически спившегося человека, сохранившего, тем не менее, остатки интеллекта (то есть, желания сесть на грудь ближнему, чтобы его опустить и унизить – В. Л.). Говорит:

Ну это… ебана… кто? – говорит он.

На лицах девушек жадность борется с отвращением. Они похожи на электорат КПРФ, вынужденный за авоську с крупой, подсолнечным маслом, мылом и спичками, голосовать за партию Чубайса. Наконец, одна из девушек – крупный план, мы видим, что это настоящая старуха, ей уже лет 25—27, пора подумать о пенсии и будущем, – решительно выдыхает. Хватает бутылку водки, – «Финляндия», замедленный кадр, по красивому рельефному стеклу стекает капля воды… – долго пьет под уважительно-сочувственными взглядами напарниц, после чего снова выдыхает. Утирает рот по-мужски, глядя исподлобья, залезает на меха…

Бомж говорит с довольной улыбкой бывшего активиста комсомола, который открыл Малый Бизнес и заставил свою несчастную секретаршу – отличницу, выгнавшую его из комсомола за взятки и рвачество, – себя Обслуживать. Он говорит:

Ну ничего на хуй святого нет, – говорит он.

За десятку в жопу языком залезут, – говорит он.

И что за поколение на хуй выросло? – говорит он тоном человека, чья молодость пришлась на 80ее годы (джинсовые куртки, перестройка и гласность, первые дискотеки, полное отсутствие принципов, ДДТ и Воздух Свободы, Кинчев и «Кино, журнал «Ровесник» и куча говна в голове – прим. В. Л.).

Поколение уебков продажных!!! – говорит он (напоминаю, речь идет о представителе поколения, которое пыталось весь мир поиметь своими глупыми молодежными кооперативами, и очень обиделось, когда те, что помоложе, послали их на хуй и вообще оказались хищниками куда круче – прим. Сценариста, представителя поколения девяностых).

Ничего на хуй святого! – говорит он.

Про Володю даже не слышали! – говорит он.

Для них Володя это Путин, – говорит он.

А для нас Семеныч, – говорит он.

Семен Семеныч… – говорит он прочувствованно (то есть, тут он спутал легендарного персонажа к/ф Гайдая и шансонье Высоцкого – прим. В. Л.)

От волнения и злости бомж начинает потрескивать. Брезгливые лица девушек, сморщенные носики… Бомж снова копошится за собой, бормочет – «… анный… еморрой», слышим мы, – – засовывает скомканную купюру поглубже (мы не видим, только копошение под одеялом – В. Л.).

Пьянеющая на глазах проститутка ныряет под одеяло, бомж поворачивается набок, приподымает ногу… Снова – копошение под одеялом. По контрасту с дорогими мехами, на которых лежат бомжи и проститутки, это – старое солдатское одеяло, из тех, что очень колючие. Со стороны это выглядит отвратительно. Еще бы.

Мы присутствуем при полном торжестве товарно-денежных отношений над природой.

…Другой бомж хлопает в ладони, девушки начинают танцевать. Вдруг на плазме, – гигантской, практически на всю стену палатки (метров 7 в диагонали) – прекращается показ музыкальных клипов. Идет заставка информационно– аналитической передачи. Крупно название.

«ДОБРЫЙ ВЕЧЕР С НАТАШЕЙ»

О бля, дзы, дзы, – говорит второй бомж первому.

Дзы, нас ща бля покажу…. – говорит он.

Мы видим экран, потом рамки его исчезают – мы оказываемся в студии, – и высокий стул, на котором сидит уже знакомая нам Наталья, завербованная генералом ФСБ Альбац. Она говорит:

Добрый вечер! – говорит она.

В Эфире «Добрый вечер с Наташей» – говорит она.

Мы были с вами вчера, будем сегодня, – говорит она.

Мы были с Вами 7 апреля, когда в Молдавии случилась народная революция, – говорит она.

Мы были с Вами позавчера, когда в Приднестровье произошел кровавый инцидент, – говорит она.

Крестный ход, в ходе которого произошли военные столкновения, – говорит она (как выпускница журфака МГУ даже не замечая, как отвратительно и неправильно говорит по-русски – В. Л.).

Мы с Вами сегодня, когда Молдова стала причиной небывалого международного кризи… – говорит она

Картинка из зала заседаний ООН. Люди в костюмах сверлят друг друга взглядами. Крики, ругань. Президенты держав, по очереди говорящие речи с трибун перед лужайками своих Белых Домов, Кремлей, Елисейских Полей и прочих Мест Силы. Марширующие военные. Вздымающиеся ракеты. Дым от взрывов. Ядерный гриб… Снова студия.

Именно в этот день… – говорит Наташа с обычным видом женщины, которая полагает, что весь мир подождет, если ей охота поболтать О Своем О Женском.

Мы решили быть оригинальными и плюнуть на все… – говорит она.

И поговорить… о простой жизненной истории! – говорит она.

Двое новоявленных олигархов разбили шатер в центре города, – говорит она.

История успеха, – говорит она.

Вот о чем мы поговорим этим вечером, – говорит она.

Общий план наших бомжей. Они все так же отвратительно выглядят, но одеты в приличные костюмы. Глядят тупо в камеру.

Два наших соотечественника, ставших… – говорит Наташа.

Небывалый случай, наследство из Евр… – говорит она.

Каким образом Вам удало… – говорит она.

Мы видим скучающие глаза девушки, она выглядит Томной, Уставшей. Мы видим картинку, звук постепенно сливается в бубнеж, как собственно, бывает в ходе любой передачи любого молдавского телеканала (прим. Сценариста глухим голосом бывшего репортера молдавского телеканала). Внезапно Наташа говорит:

Самые лучшие апельсины в Марокко! – говорит она.

Бомжи замолкают, тупо глядят на Наташу. Та говорит:

Продолжайте, продолжайте, друзья, – говорит она.

Бомжи продолжают нести какую-то чушь. Крупно – Наташа, утомленное лицо. За ее спиной – логотип программы. Сияющие золотом буквы. «Сама популярная ТВ-программа в Молдове! Узнай все из первых уст, которые не говорят по-русски!». Внезапно Наташ вскидывает глаза и говорит:

А теперь перерыв на новости! – говорит она.

Снова бубнеж, на этот раз – репортеров новостей. Потом вдруг крупно картинка и отчетливо голос:

Высокопоставленный сотрудник ФСБ РФ – говорит голос.

…найден мертвым в квартире на окраине города Кишинева, – говорит голос.

Мы видим тело генерала Альбац, в мундире генерала ФСБ, и без штанов. На его лице застыла гримаса ужаса. Пах генерала окровавлен. Рядом с ним валяются две окровавленные мертвые проститутки. Голос репортера с традиционным молдавским акцентом (мягкие звуки вместо твердых и наоборот, а в Москве они просто притворяются – прим. сценариста) :

МИД РФ хотель бы польючить обиэснения, – говорит он.

В связи с инцидентом вызванным крестным ходом, – говорит он.

Боестолькновеньями в Тирасполье и гибелью генеральа, – говорит он.

РФ выдвинульа свои вооруженные сильы к границе и привельа в полную боевую гото… – говорит он.

Реакция США и без того нервная, обострильась в польо… – говорит он.

Снова ракеты. Молдавский парламент. Лица молдаван-политиков. Они мрачны (конечно им бы хотелось быть в центре внимания мира, но не До Такой Же Степени – В. Л.). Полные ужаса глаза Натальи.

…етеся под усиленным контролем службы контрра… – говорит голос.

…еподлагается, что генерал находился здесь нелегально и был связа… – говорит голос.

…е имя не разглашается в интересах следствия, но извес… – говорит он.

…лярная ведущая одной попу… ой телепередач… – говорит она.

…орая по данным службы разведки, передавала, или на языке шпионаж сливала, – говорит он.

…всю информацию о молдавской внутриполитической жизни агентам ФСБ, – говорит он.

.. ямом эфире, используя зашифрованные послания, – говорит она.

…жайшее время будет арестова… – говорит он.

…я дачи показа… – говорит он.

…жное заключени… – говорит он.

Заставка новостей. Возобновление эфира. Пауза. Наташа вздрагивает, руки начинают трястись. Начинает что-то говорить, но видно, что девушка сейчас «на автомате», она говорит машинально, не соображая, что именно, а раз так – зачем ее слушать? Звук становится глухим, мы не различаем слов. Крупно – глаза Наташи.

Они полны слез…

Отъезд камеры. Мы видим, что это глаза бомжей, полные слез. Общий план фигур. Бомжи истерзаны, с них свисают клочья мяса. Над ними стоит священник, отец Григорий. Говорит:

.. начит, под цирком? – говорит он.

…ууу да, – говорит бомж, плача.

Там еще клетка… – говорит он.

Обезьяна там живет… – говорит он.

Там еще обезьяна живет… – говорит он.

Какая еще на хуй обезьяна, – говорит священник.

Че, совсем охуели, твари пьяные? – говорит он.

С размаху разбивает голову второму бомжу. Тот замолкает, мы видим, что половины черепа как не бывало (отец Григорий или играл в хоккей на профессиональном уровне, или ему просто повезло с центром тяжести клюшки – прим. В. Л.).

Правда обезьяна… – говорит бомж.

Там армянин какой-то… в цирке служил… – говорит бомж.

Он сука обезьяну показывает как йети, – говорит он.

Белым выкрасил и показывает, – говорит он.

Ну мы под клеткой прям и зарыли чтоб… – говорит он.

Ясно, – говорит священник.

Качает головой. Говорит:

И вы, пидарасы, хотели – говорит он.

…от святой матери-церкви соткой отделаться? – говорит он.

Коротко ретроспектива.

Коробка для пожертвований с надписью «Коробка для пожертвований». Прорезь. Пустая церковь (все – черно-белое). Два бомжа пытаются протиснуть в коробку для пожертвований пачку долларов. Возня, роняют. Ругаются. Появляется священник, подходит, рассматривает деньги. Говорит что-то ласковым, умиротворяющим тоном – мы не слышим, только предполагаем, гладя на благостное лицо, – уходит. Возвращается с чашей – он не идет, а словно плывет, будто павушка, – и вдруг коротко, очень сильно, оглушает бомжей. Одного, и второго, в доли секунды. Подбирает доллары.

Утаскивает тела в подсобку…

Все та же черно-белая картинка, но уже что-то изменилось. Священник вытаскивает тела из подсобки, – то есть, это уже не ретроспектива, и, по мере того, как к картинке возвращается свет, оттаскивает гигантскую плиту посреди церкви. Крупно – надпись на ней.

«Здесь покоятся жертвователи, семья Чуфля, на день коей в 18 веке был выстроен сей хра…»

Мельком – мумии в мини-склепе. Священник сбрасывает бомжей в склеп, задвигает плиту. Уходит в подсобку, возвращается с тряпкой и ведром. Моет пол. Уходит с ведром. Появляется с автоматом. Задувает все свечи. Дым. Священник уходит. Спина. Иконы. Дверь. Тишина…

После минутной на косяке появляется рука. Потом мы видим фигуру в рясе.

В храм вваливается священник отец Николай.

Покружив, он уходит.

ХХХ

Абсолютная темнота.

Мы слышим музыку из песни выдающегося молдавского певца Дана Балана (который наравне с автором сценария составляет сокровищницу фонда культуры Республики Молдова – прим. Сценариста).

Это хит «Деспре тине кынт» (пою для тебя – рум.), очень печальный, романтический, и красивый.

Мы видим тьму, в которой загорается один огонек, потом другой, третий… Наконец, мы видим, что это ванная комната, в которой совершенно обнаженная Наташа, ведущая телепередачи, зажигает свечи. Много свечей. От ее движений и дыхания язычки пламени колеблются. Мы видим, что ванная полна воды, горячей – поднимается пар, – почти до краев. Наташа зажигает пятидесятую по счету свечу, из-за чего ванная комната становится очень красивой, аутентичной, словно номер для новобрачных в недорогом турецком отеле в сезон («а воск отдирать будете сами» – прим. В. Л. голосом сотрудницы на рецепции).

Наташа наклоняется – прямо так, чтобы ее зад крупным планом был показан в кадре, – и мы почтительно замолкаем. Наташа распрямляется. Она держит в руках охапку красных роз. Бросает их в воду. Выходит из комнаты.

Общий план дома. Мы видим, как в окне появляется обнаженная фигура Наташи. Отдернув занавеску, она смотрит задумчиво в небо. Она как будто прощается с ним. Постояв так минуты три, Наташа задергивает занавеску навсегда. Разворот камеры.

Мы видим, что дом оцеплен автоматчиками, которые прячутся за деревьями и кустами.

Снова квартира Натальи, уже комната.

Девушка, усевшись в кресло и укрыв ноги теплым клетчатым пледом, достает ноут-бук. Раскрывает. Начинает печатать. Мы видим светящиеся буквы на экране, и закадровый текст, который читает голос Натальи. Потом – на заднем плане – возникает лицо Наташи, которая читает написанное ей вслух.

Все – под аккомпанемент мелодии «Деспре тине кынт» (вряд ли вы запомнили, так что еще раз, – «пою для тебя» – перевод с румынского В. Л.).

Наташа говорит:

…здравствуй мой любимый мужчина. Смотрю сейчас на твою фотографию, зажгла свечи, купила розы – помнишь маленькие, такие пахучие – ты любил бросать их мне на живот… колючки царапали кожу и ты слизывал капельки крови с моего лобка… ммм я чувствовала все неровности все шершавости твоего языка. Пусть звучит шершаво пусть звучит неровно я так хочу. Ведь тебя нет нет нетнетнетНЕТ со мной и теперь и отныне и присно. Разлучены навек. Я твоя Элоиза а ты мой Абеляр. Старший абеляр особого отдела службы безопасности разведуправления ФСБ. товарищ старший абеляр. А я твоя элоиза, заслуженная элоиза, обладательница хрустального яблока лучшей элоизы независимой Молдовы. Я твоя и я твоя элоиза. Ты мой и ты мой абеляр. Сколько раз мне еще сказать это, прежде чем ты восстанешь из могилы – чтобы обнять меня снова и снова присунуть мне, протиснуть в меня все три шара твоего гигантского болта, в который ты так удачно накачал парафина, когда служил в вдв мой герой. господи я так любила называть твой хуй своей чурчхелой. чурчхела чурчхела чурчхела.

гигантская Длиннющая как змея

чурчхелачурчхелачурчхелачурчхелачурчхелачурчхелачурчхелачурчхелачурчхелачурчхелачур…

Помню как исходили на говно мои русские друзья, когда я произносила при них это слово. В свете событий августа 2008 это и правда звучало несколько вызывающе. О знали бы они, что у меня связь с генералом ФСБ, они бы мне всю жопу вылизали – да и не только. Да я бы не дала. Ведь единственный, кто бы вылизал ее как следует был бы ты, мой мужчина, мое ебанное животное, моя мразь моя страсть. Мон амур. Розы. Я засыпала их лепестками всю ванную и она окрасилась бордовыми оттенками, она стала как ванная, в которой девственница моет свою нетронутую пизду в фильме про красоту по-американски. Ах как жаль, что я не сохранила девственность для тебя, потеряла где-то на глупой пьянке с аборигенами в общежитии института патриса лумумбы для стран снг – ну в смысле в общаге журкака мгу. Но тебе грех жаловаться. я приберегла для тебя свои остальные отверстия. Они расцвели розами лишь к ним прикоснулся твой гигантский и великолепный, твой умо по мра чи те ль ны й ХУЙ. я люблю тебя, господи, я пишу и плачу и мои слезы… ни капают на бумагу влагой прошедших над землей дождей. как ты думаешь планета слышит? Планета видит? Планета поет? мне часто снится что земля живая и мы на ней не больше, чем колонии каких-то странных паразитов – ну, как на теле гигантского кита. Не мешаем Земле, но и не даем ничего. Кит мог бы обойтись без нас, и когда нибудь, проплывая над гейзером горячих фонтанов, бьющих из подземных вулканов какой-нибудь земли Му, какой-нибудь затонувшей Атлантиды – которая все еще живет под водой, – какого-нибудь странного сумасшедшего везувия… кит избавится от нас, и нас сдерет с его поверхности горячий пар, и кожа его заблистает своей девственной чистотой.

Я все говорю и говорю какие-то глупости а хотела ведь начать с главного. Как ты ебешь. О господи. Как ты ебешь. эта твоя чурчхела – когда она входит в меня всеми своими составами, словно товарный поезд в туннель.. я смотрю и смотрю на это. ты говоришь что любишь любоваться моим лицом в этот момент. Могу себе представить. А я лишь обожаю приподыматься на локтях, чтобы смотреть, как уходит в мой туннель первый вагон – первый пошел, красный огонь у путей загорелся ту-ту-ту-ту!!! – а вот и второй пошел, помедлил немного… и вот и он скрылся, ворвался! – черед третьего… Он стремительно исчезает в тоннеле и вот уже входит закрыт… Лишь два больших грозных яйца, – с вытатуированным на каждом щитом, мечом и фразой «охраняя, защищаем» – болтаются у моей пизды двумя Прометями, двумя Атлантами, двумя строгими церберами и цензорами любви. А моя пизда, она забита, забита мясом до отказа и ты кормишь ее своим хуем, толстым бугристым напарафиненным… той сладкой пресладкой чурчхелой, плюющейся дымом, плюющейся ядом, плюющейся чистым блаженством – что сводит меня с ума. Как жаль, что я никогда больше не смогу почувствовать это в себе. я напишу сейчас еще несколько строчек а потом пойду в ванную и проверю воду. Не хочу тянуть, но мне не нравится лежать в кипятке. Это будет не слишком эстетично – от чересчур горячей воды кровь начнет бить фонтаном, будет некрасиво, не эстетично, я так не люблю – мне бы хотелось уйти достойно чтобы меня последний раз показали в кадре и сказали. Добрый вечер с наташей, именно что добрый, милый, а не – утонувший в крови, или – заблеванный и черный от располосованных вен.

Так что разрез будет аккуратным и воду я, когда пойму что все вот-вот случится, спущу, вернее, вытащу затычку и буду глядеть как кружится красный водоворот моей силы моей жизни моей любви кружиться у моих ног и в эту воронку буду утекать я, вся я, все мое прошлое все мои вздохи все мои всхлипы все мои стоны. Ах, почему я должна уйти, но я влюбилась в тебя как девчонка! я не могла не могла не могла…. вчера возвращаясь домой я брела слепо спотыкаясь по разбитому асфальту и лишь одна мысль сверлила меня – провал провал провал… мне казалось что у каждого дерева где бы я остановилась передохнуть выросли уши десятки ушей, мне казалось что у каждой скамьи руки сотни рук. Мне казалось что я дикий зверь и меня травят травят… любимый, ах как мне было страшно без тебя, о, если бы ты был рядом, если бы взял меня своей уверенной рукой и прижал меня к своей набухшей ширинке! Я бы сразу забыла все свои беды, саму себя забыла, но едва я начинала тешить себя надеждой, что среди сотен враждебных рук будет твоя, и среди сотен враждебных глаз зажгутся твои, карие, глубокие, умные, что среди сотен тысяч сморщенных омерзительных членов которыми казалось тычет в меня враждебный мир, появится твой гигантский ствол, прекрасный, обрезанный

ве ли ко ле п ный…

о, едва я начинала тешить себя всем этим, как провалившаяся на экзамене старшеклассница, что дрочит, чтобы развеяться… как я вспоминала, что тебя нет…. тебя нет, тебя нет, нет тебя, я бя нет енет ебя ета бя ент… пустота. Черная дыра, в которую затянуло пространство, затянуло время, затянуло нашу с тобой любовь. Ты никогда не говорил мне как опасна и трудна твоя служба в ФСБ. Только пел. Помнишь, ты сажал меня себе на колени и пел – «наша служба и опасна и трудна и как будто бы наверное не видна но взгляните пидарасы на свой мир, и поймите это мы его храним». А дальше был припев, но его я уже не помню. Потому что мои уши к тому времени были сжаты твоими прекрасными мускулистыми ногами, твоими полными волосатыми ляжками ты сжимал их, а я сосала, ты баловался и то сжимал ноги то разжимал так что я то слышала какие-то звуки то не слышала. Так что из припева я помню только «… а.. ся в ро… на пиз… потом… не наро…». Но я уверена что это прекрасная песня милый. Да что там, ты бы мог мне телефонную книгу прочитать, любую, даже города калараш, – и для меня бы все равно это звучало музыкой, божественной муызкой музыкой мозукый мокызай музы зы зы дзы дзынь. Это звонок сбежал кофе я пойду налью себе чашечку милый ты же не против…. спасибо вот и я.. ароматный кофе пахнет, как твое тело – сильное тело сильного мужчины, оно пахло мускусом, варванью, морем. Оно пахло корабельными канатами и ты и сам был гигантским кораблем. Дик китобой вот кто ты был и твой дик был гигантским гарпуном с которым ты выходил на промысел в самые грозные воды самых ужасных атлантик моей бушующей пизды. А я, я… я была твоя моби пуси. Моби гигантский дик и моби мокрая пуси. Ты шел на запах. Я уходила – о не всерьез – лишь только подразнить тебя пробудить в тебе охотника но этого можно было и не делать ты сам весь охотник – красивый мужественный коренастый, в своем кителе генерала – абеляра фсб, ебеляра фсб, хи-хи, – ты стоял на палубе своей шхуны, широко расставив ноги и болтая, словно медными корабельными колоколами, своими шикарными мудями. Если бы я не знала, что их место там, у тебя в штанах, между твоих ног и под твои гигантским хуем – о, они украшали его словно корабельные статуи нос судна, – я бы одолжила их у тебя я бы их отрезала чтобы повесить себе в уши как самые изысканные серьги, миллионы женщин завидовали бы мне. Я облизывала их я брала их в рот по одному, я бережно несла их словно крокодилиха своих не вылупившихся еще крокодилят. И ты, омываемый морями баренца, овеваемый ветрами всей планеты ты ты ты мой капитан мой моби дик ты глядел на пены вод оставленных тушей твоей нерасторопной усатенькой – мммм как они тебе нравились мои усики а-ля чепрага – возлюбленной, твоей китихи, ты командовал – бром баксель на стеньгу, рома бочку на мостик, сушить весла поднять парус отдать блядь швартовы приготовить оружие к бою и твои блестящий вытянутый толстенный хуй смотрел на меня гарпуном сквозь прицел пушки китобоя.

И я сладко замирала хотя знала что вот-вот и гарпун доберется до меня и нанижет как шашлычок и я буду биться вздымая гигантские волны вокруг себя, но ты, укутанный в старый рыбацкий свитер писателя хэмингуэя кумира моей не закончившейся еще юности – будешь лишь посмеиваться да крепко держаться на ногах в то время как твой хуй как гарпун будет нырять со мной на глубине сотен километров выскакивать из воды, вертеть меня как сраную курицу на гриле!!! о блядь ддда, я кончила, это невероятно Я КОНЧИЛА ХОТЯ ТЫ МЕРТВЫЙ, милый ты творишь чудеса даже когда ты труп и когда тебя нет со мной. Неважно что случилось с твоим сильным красивым телом, мне все равно что они сделают и с моим это всего лишь горстка праха ведь главное то в тебе и в твоем хуе и во мне и в моей пизде – это пол, это страсть, это секс, это запах, это мысли. Я так распалена, что вздрочну прямо сейчас еще разок милый, а ю рили донт вонт ту си ит? Я нажму пальчиком левой руки клавишу «д», а правой вздрочну, ладушки, мой сладкий герой.

…. ддддддддддддддддддддддддддддддддддддДДДААААААБЛЯДЬ….

Ну вот, снова кончила. а потом все. Ну вот, прошлась в ванную взглянула на свечи воду и лепестки роз и взгрустнула. Всплакнулось. Было бы у меня больше времени я бы обязательно написала какие-нибудь записки у изголовья. Но изголовье пусто что толку утирать рукавом халата напрасные слезы. Тебя нет со мной мой герой. Слава яйцам что ты был абеляр наоборот, что никто так и не сумел отрезать твой хуй при твоей жизни. Ах если бы я знала кто они кто те ублюдки что забрали тебя у меня я бы наслала на них порчу я бы наслала на них ветер я бы прокляла их матерей я бы нашла молот ведьм и прочла все заклинания за которые женщин вздымали на дыбу. Но час близок и волки воют под моими окнами и я вижу вооруженную охрану вокруг дома.