Текст книги "Шпион вышел вон"

Ах милый мне не с кем поделиться, разве что ты. Я пришла домой, я шла еле сдерживая рыдания потому что все, казалось, уже знали, что случилось и что я разоблачена а ты убит. И вот – как бывает в дурных снах, – когда я уже совсем было почти добралась до дома, и когда решила, что у меня есть еще ночь, ночь сомнений, тревог, страха и боли, все закончилось и все Свершилось. Из тени подъезда мне навстречу выдвинулся маленький человек с внешностью гомосексуалиста, – такого, которому смелости даже на то, чтобы гомосексуалистом стать не хватило. Молдавский разведчик поняла я. Так и случилось. Он представился главой секретной службы – я узнала его по фотографиям в интернете, помнишь, те, на которых он с тремя проститутками делает вид что ему весело и интересно, – и взял меня под локоть. Он сказал, что мы разоблачены. Он сказал, что все кончено, и что у меня есть выбор. Или уйти самой и в таком случае имущество моей семьи не будет конфисковано и информация о моем предательстве не будет разоблачена, или… не хочу даже вспоминать все то чем он пригрозил мне в случае отказа.

Ах милый! Женщина слаба. Я предложила ему чтобы он сначала он дал мне в рот а потом взял меня в зад, но он лишь посмеялся. Тогда я спросила его, что же мне делать. А он сказал что на моем месте выбрал бы первое. Ведь в таком случае я уйду не опозоренной и для СМИ будет представлена версия согласно которой у меня были сильные головные боли и депрессия, сказал он. репутация самой выдающейся румынской журналистки Молдовы не должна пострадать сказал он. Мое представительство родины бросает тень на весь телеканал на всю страну на всех нормальных европейски ориентированных людей, сказал он мне. Чего я хочу, сказал он мне. Сохранить свое доброе имя и уйти легендой, как основательница первого честного политического ток-шоу, ставшего препоной на пути идеологической экспансии тупорылой рашки на пути страны в европейский союз, лучшая ведущая телеканала «Публика. ком» или… попасть в анналы – хихи, – истории как прошмандовка, предавшая интересы своей нации своего народа своих бабушки и дедушки ради уебков из враждебной нам службы фсб.

Ох не злись милый я просто-напросто цитирую его слова. Много еще чего он говорил. Я была как в тумане, окурки в подъезде на полу – мы беседовали на первом этаже у перил, – устроили кавардак у меня в глазах… они танцевали хору… ох прости все забываю что ты русский, это танец такой молдавский, что-то вроде хоровода… окурки дымились, как моя неспокойная совесть. И хоть я до сих пор уверена что влюбленная женщина имеет право поступать так как велит ей сердце, ну, пизда, я все же в некотором замешательстве, и, возможно, этот главный контрразведчик-педераст меня убедил. Милый, не совершила ли я представительства своей родины? Не помню точно его речи. Помню смутно что-то про клещи, каленое железо, гвозди в жопе и кандалы на ноги. Ах, в любом случае это не имеет никакого значения, главное лишь, что я люблю тебя, люблю люблю люблюбллюблюблюбл блюлюлюлюб лююбляюлбяюлбя, сто мильёнов раз любимый. И я решила сделать так как он мне посоветовал.

А еще он сказал что у меня есть время до утра и что дом окружен автоматчиками и что это большая честь для меня и что именно так Гитлер и Сталин расправились с выдающимся немецким генералом Гудерианом который хотел предать их и выдать в руки американско-британско-французского правосудия во время войны большевиков и фашистов с одной стороны с объединенной европой с другой. И знаешь милый когда он сказал про этого гудериана у меня в мозгу словно молния сверкнула. Как-как спросила я. Ебана в рот что на хуй блядь не ясно спросил он, но я уже привыкла к суровому немногословному языку разведчиков так что ничуть не обиделась а еще раз переспросила его. Как-как – переспросила я. Каком раком ответил но и я снова не обиделась а попросила лишь повторить имя выдающегося немецкого героя сопротивления который хотел противопоставить ордам большевистской русни и очумелым русским фашистам Гитлера наши европейские ценности наши европейские идеалы. Гудериан сказал он. И тут я все поняла. В мозгу у меня возникла горящая красным надпись. Вроде текел мене перес из книги про буртатино ну, или если предпочесть более продвинутые аллюзии, крекс-пекс-фекс со стены навуходоносора, этого сирийского тирана, про которого ты мне рассказывал в промежутках между нашей страстью и нашей любовь. Я поняла что он лжет, этот ебанный контрразведчик. ОН МЕНЯ ОБМАНЫВАЕТ. Потому что Гудерианов ведь это твоя настоящая фамилия и значит никакого героя никакого немецкого никакого сопротивления по фамилии Гудериан не существует.

Значит он пытаются меня обмануть, поняла я, и подняла гордо голову, хоть слезы и текли по моему лицу ручьем. Я сказала ему чтобы он убирался и что они найдут мой хладный труп в ванной. А он сказал что это строки пушкина и что это был такой великий поэт, но я ему уже конечно не поверила кто знает что это за хуй такой пушкин и не фамилия ли это одного из его знакомых, которую он приплел чтобы меня морально – орально, хи-хи, – подавить. Ах сладкий, капли текут по моему лицу и это не твоя малафья. Доммаж, как говорят французы, доммаж. Я так любила размазывать ее по себе, глядя, как ты, широко расставив ноги, сидишь на диване и курить толстенную сигару, спорить с которой по толщине мог бы лишь твой огромный хуй. Ах, диван ах кожа… диван выделанный кожей… хуй обтянутый кожей – мне иногда кажется, что природа спрятала наши мышцы под кожу, чтобы сделать тело соблазнительным, чтобы увеличить привлекательность притягательность всяческую манительность того мгновения, когда из-под кожи покажется – розовые мышцы, еще до того, как наплывет кровь, – покажется головка, блестящая, с капелькой мммм БЛЯДЬ ДА еще раз да!!!! – знаешь, ты сделал меня озабоченной и я нисколько этого не стыжусь. Мне кажется что человеческое тело это хуй, а кожа… это кожа. И что когда мы освобождаемся от кожи, то просто показываем свою эрегированную сущность, господи, это действительно озарение, эта охуенная мысль меня заводит, знаешь, мне уже не терпится надрезать эту кожу у себя на запястье, чтобы увидеть, как из-под нее показываюсь я-хуй.

Хотя конечно хуй это ты а я твоя дыра, твоя покорная раба, твоя анти-материя, твоя всасывающая воронка, ах почему ты ушел от меня так рано так быстро, по-английски, немножечко горько, немножечко соли. Прости сладкий я путаюсь и мысли у меня путаются, я так не хочу не видеть тебя, а буду я жить или нет – не так важно, хотя, конечно, минуты мои сочтены. Пойду проверю воду. Надо же, все еще +38, горячевато, все чугунная совковая ванная – они бляди долго нагреваются зато долго и стынут. Ну и что же, ну и что же, ну и пусть нас зовут вельможи, как поется в какой-то дебильной песенке, мотив которой засел у меня в мозгу похлеще занозы в руке столяра, и которая – ебанные маршрутные такси с их ебанными радиоточками, срущими нам в головы, – не идет у меня из головы вот уже второй день. Кстати, водитель маршрутки, в которой я ехала, тоже смотрел на меня по меньшей мере Странно. Я поняла в чем дело, только когда подошла к подъезду и узнала что приговорена. Наверняка это был соглядатай, сотрудник спецслужб, и вообще, как я поняла, они тут повсюду.

Сладкий, это пиздец, меня накрыло. Да это же что-то всемирного заговора, о отором ты мне столько говорил и в который я совершенно не верила. Кстати, я тут написала вчера стихотворение, еще думая, что мы увидимся с тобой, это было за два часа до того, как я узнала что ты все – кончился, изошел, что нет тебя, как римской империи больше. И я пою тебя как вергилий, как овидий – правда ли что его сослали в молдавию и он здесь сочинил элегии про метафоры, о том как надо пахать землю раскидывать навоз… теплый пропахший коровьими потрохами навоз… ох сладкий вся эта сельскохозяйственная эстетика сводит меня с ума – она говорит мне, что я твое поле, а ты мой плуг, я твоя корова а ты мой бык я твоя соска, а ты мой телок.. блядь да-да-да. Но время идет и свечи гаснут и вода вот-вот остынет, иль э л ёр д аллер о мерт – как говорят французы – настал час идти в смерть, – да, как и все выпускники румынских лицеев я учила французский язык… язык любви, любовного тела, язык помидоров и томатов – знаешь ли ты что значит помидор? по ми д ор – малыш это томат, это фрукт любви, это яблоко страсти, вот почему я любила высасывать из них сок бесстыже развалившись враскоряку у тебя на глазах, вот почему мне так хотелось помидорчиков с солью, а когда они кончались я присасывалась к твоим помидорчикам, к твоим мужественным яйцам шалтая болтая всей русской ментальности, всей загадочной русской души – вы, русские, такие жестокие и такие по меньшей мере Странные, – и болталась у тебя в паху, подвешенная, словно иранская распутница, которую казнили за еблю в кустах, повесили за шею на строительном кране и вздернули на потеху толпе, ты был моя толпа а я была твоя казненная девка я был твоя потеха я твоя пизда да-да-да пизда-да-да пиз-да пи з д а аааа… так послушай песню своей пизды, прощальную песню своей сладкой дырки мон амур. жё т эм (люблю тебя)

когда на улицы черные спускается тьма

я подымаю очи и вижу свет звезд – они светят в меня

в тебя из меня на меня про меня про нас всех,

и говорят что что свет далекой звезды манит меня.

эта звезда не звезда эта звезда не пизда эта звезда не по имени Солнце

и эта звезда говорит человеческим го-ло-сом

глухим как будто одновременно глотает с от-со-сом

как я, когда стою на коленях перед тобой словно в ногах у Мадонны

одетой в балахон русской поп-певицы по прозвищу примадонна

эта звезда говорит: – и ты знаешь что так было всегда и ты знаешь что ты будешь любим,

и ебешь по законам другим и ебешь совсем молодым… и ты знаешь, что я в рот не беру,

и ты знаешь что беру кой-куда, и ты знаешь что я все блядь твоя

и что я – твоя блядь звезда…

звезда – по имени небо!..

и я ждала тебя сто тыщ лет

и я ждала тебя милльон сигарет

и я ждала чтобы сделать минет

и вот я наконец дождалась

и мне светит в лицо твой хуй

и он светит мне блядь звездой

и он светит мне молодой

твоим хуем и моею пиздой

по имени Коля…

и еще я чего хочу тебе сказать

и еще чего хочу я рассказать

я хочу тебе сказать что люблю

и я очень тебя боготворю

я что это как будто любовь

и что это совсем не морковь

и что это серьезно вполне

и что нам с тобой хорошо…

я хочу тебе еще рассказать,

что я чувствую когда тебя рядом нет

что я словно малыш без конфет

что я будто без лет и без бед

и согрета теплом твоих

огромных яичек

тра-та-та-та-тата-тата-та-та-та

тра-та-та-та-тата-тата-та-та-та

ну вот и все малыш пора прощаться. ночь спустилась на ершалаим как написал великий писатель булгаков в книге про мастера и маргариту которую я читала сто сорок три раза в хорошем румынском переводе… устрицы захлопнули свои створки рыбки заснули в пруду глазки потухли в аду спи мой амур баю бай сладко в гробу засыпай. я ни о чем не желаю это была страсть это была любовь за этот год я прожила больше чем кто-то за сто лет и надеюсь тебе понравилось мое стихотворение просто за ошибки русский же не мой родной язык надеюсь тебе понравилось быть со мной и если есть другой мир то ты уже ждешь меня там я знаю покачивая своим огромным… температура воды +36, это температура тела сладкий она идеальная и я иду к тебе иду к тебе иду я люблю тебя ялюблюблюблюблююбюблююлбюбюбюбюб…… твоя джульета. она же наташка. или просто твой безумный экзистенциальный ебливый сумасшедший фонтанирующий чувствами малышок-наташок…

…Отъезд камеры. Мы видим ноут-бук на кресле, плед на полу… Закрытая дверь в ванную. Из-под нее вытекает кровь. Слабое дыхание…

Мы слышим всплеск.

Тишина.

ХХХ

Мы видим Кишинев в черно-белых тонах.

Общий план панорамы. Время от времени над районами города вздымаются столбы дыма. Так как о полном развале промышленности этого государства известно даже тем, кто не в курсе существования Молдавии, мы можем предположить, что это взрывы. Мы слышим звуки разрывов. Мы видим тонкие черные ленточки, которые тянутся вдоль разбитых дороги магистралей. Так как сейчас город бомбят, он выглядит очень достойно – разруху можно списать на боевые действия. Разворот камеры.

Мы видим ошалевшее лицо отца Николая, стоящего у церкви на холме над Кишиневом.

Блики солнца на куполах. Фигура священника, в руке он держит автомат. Другую подносит к уху. Говорит ошарашенно в мобильный (крупный план) :

Зойка, тут такое… – говорит он.

Сиди дома и жди меня, – говорит он.

С чемодана глаз не своди, – говорит он.

Без него я покойник, – говорит он.

А без меня покойница ты, – говорит он.

Держись Зоя, – говорит он с глупым самомнением мужчины, жена которого уже подготовила все детали бракоразводного контракта и выбрала для себя и своего нового молодого друга шикарные апартаменты.

Мы слышим успокаивающий голос в трубке. Священник кивает, глядя перед собой, и опускает руку. Следуют несколько крупных планов города, находящегося под бомбежкой. Мы видим людей, бредущих с вещами по улицам. У них совершенно ошарашенные, Дикие лица.

Начало 21 века, – написано на лицах.

Примерно такое же выражение лиц было у беженцев второй мировой войны («это же 20 век, мать вашу, середина даже!» – прим. В. Л. плаксивым тоном беженца). Мы видим детей на руках у матерей. Мы видим машины, которые пытаются разъехаться на слишком тесных улицах. Дорожное движение Кишинева, и так отвратительное, абсолютно стагнировало. Многие водители бросают автомобили, выходят из них и уходят. Вдалеке гремят взрывы, время от времени сильная воздушная волна вздымает одежду людей, пыль, кружит мусор…

Ошарашенное лицо отца Николая, идущего по улице.

Мы видим дерущихся у магазина с разбитой витриной людей. Группа мародеров что-то вытаскивает из магазина. Мы видим среди них человека в полицейской форме. Вид города с высоты птичьего полета. Колонны уползают в направлении лесопосадок за границами Кишинева. Крупно – лица. Женщины, дети. Здания парламента, президентского дворца. Там тоже неразбериха. Особенно растерянными выглядят мужчины в костюмах. Крупные золотые перстни на пальцах, барсетки. На лицах многих из них написано:

Мы конечно хотели быть в центре мировой геополитики, – написано на их лицах.

Но блядь не таким же образом, – написано на них.

Снова улицы. Мы видим странного мужчину. Он хорошо выглядит, и вполне прилично одет, но у него безумные глаза. Невысокий, плотный, с серьгой в левом ухе, обритый налысо. Он разговаривает сам с собой, смеется. Время от времени подбегает к колоннам и кричит:

Ну что блядь?! – кричит он.

Оказались блядь в центре мировой политики? – кричит он.

Понравилось блядь?! – кричит он.

Почувствовали себя блядь пупом на хуй? – кричит он.

Мужчина грязно матерится, время от времени начинает плакать, потом смеется, бросается от одного здания к другому, в руке у него мешок, вроде армейского, только из джинсовой ткани. Мужчина вытаскивает из него книгу, лихорадочно листает, бормочет:

А я… – бормочет он.

Я же блядь… предупреждал, – бормочет он.

Я блядь предупреждал на хуй, уебки, – бормочет он.

Апокалипсис гряде… – бормочет он.

Мельком обложка книги. Мы успеваем различить часть названия и фамилии автора. «… абор уходит, Владимир Лорченко…». Снова крупно – руки мужчины в гари и крови. Они дрожат, он листает страницы, одну надрывает случайно. Вскакивает на перевернутую мусорную урну, кричит:

Говорил же я говорилжеяГОВОРИЛжея! – кричит он.

Внезапно экран становится черным. Клубы дыма, грохот, картинка дрожит. Дым рассеивается, пыль оседает, мы видим покореженные автомобили, кровь, части тел, слышны истошные женские крики… Воронка – прямо на месте тумбы, с которой выступал городской сумасшедший. Суматоха, крики, носилки, все импровизированное, видно полное отсутствие организации, никакой власти – люди в форме показаны очень редко, и всегда за неблаговидным занятием. Мародерство, избиения, воровство…

В общем, силовые ведомства РМ, – МВД, прокуратура, и другие, – продолжают работать в обычном круглосуточном режиме (прим. сценариста голосом генерального прокурора РМ на ежегодной отчетной пресс-конференции).

Снова – городской рельеф в черно-белых тонах. Город выглядит бесцветным и потому красивым. Время от времени кадры бомбежки перебиваются хроникой 2 мировой войны, центральная улица Кишинева осыпается бомбами, советские и немецкие самолеты. Люди времен 40-хх, женщины в платках, оборванные дети, бомбы, воронки, раскрытые рты, слезы, неподвижное тело женщины, рядом возятся двое малышей, колонны беженцев уходят, люди отворачиваются, и стараются не смотреть, пока кто-то совестливый, не берет детей на руки, отчего те начинают биться в истерике… Котелки, ноги, автоматы, винтовки, красные звезды, свастики…

Современный Кишинев. Мы видим, что, по существу, мало что изменилось.

Пораженное лицо отца Николая.

Он бредет, спотыкаясь. Звук айфона. Священник прикладывает руку с девайсом к уху, говорит:

Слушаю, товарищ старший патриарх, – говорит он.

Здорово, Коля, – говорит голос.

(мы слышим весь разговор, так как отец Николай случайно включает громкую связь, но на него никто не обращает внимания, разве что парочка мародеров-полицейских завистливо провожает взглядом крутой айфон… но в другой руке у батюшки, напоминаем, автомат «Калашникова», пусть не такой престижный, но вполне надежный и проверенный временем дивайс, который в трудные моменты бывает не менее полезен чем «айпод» или «айфон», особенно, если вы позаботились о патронах заранее – прим. Сценариста голосом торговца оружием В. Бута, который КОНЕЧНО ЖЕ ни в чем не виноват).

Значит так, – говорит мужчина на том конце провода голосом ведущего передачи «Слово пастыря».

Чемодан на хуй где? – говорит он.

Все в порядке, товарищ старший патриарх, – говорит отец Николай.

Ебаный в рот, я спросил за порядок? – говорит товарищ старший патрирарх.

ЧЕМОДАН, – говорит он.

Добыт, – говорит отец Николай.

Облегченный вздох собеседника.

Он с тобой? – говорит голос.

Так точно, – не задерживаясь, врет отец Николай.

Значит так, быстро к посольству пробиваешься, – говорит голос.

И эвакуируешься, – говорит он.

Я за тобой группу пришлю, – говорит он.

Не захвата, хе-хе, – говорит он.

Так точно, – говорит отец Николай.

Сколько времени уйдет? – говорит собеседник.

Три часа, – говорит отец Николай.

Блядь, ни минутой на хуй позже, – говорит товарищ Патриарх.

Я с тебя кожу с живого сдеру, – говорит он.

Зубами… своими… – говорит он.

И чтоб не заглядывал мне туда… – говорит он.

Тогда еще хуже будет, – говорит он.

Куда уж хуже, – говорит отец Николай.

Так точно, буду, через три часа у российского посольства, – говорит отец Николай,

Ты что с дуба ебнулся?! – говорит собеседник.

У английского посольства, – говорит он.

Так точно, – говорит отец Николай.

Товарищ патриарх, я чего спросить хотел, – говорит отец Николай.

А что происходит? – говорит он.

Так, ерунда, – говорит собеседник.

Третья Мировая Война, – говорит он.

Допрыгались молдавашки… обезьяны ебучие! – говорит он с ненавистью.

Все хотели попасть в перекрестный прицел блядь мировой политики, – говорит он.

Вот и попали, – говорит он.

Амеры с русней сраной блядь сцепились, – говорит голос.

Обама ебанулся, с чего-то решил что русские его наебать хотят, – говорит он.

Опять ракету замутить супер-пупер, будто бы уран здесь спрятали, – говорит он.

А русские ебанько решили, что пендосы кольцо сжимают, ПРО, – говорит он.

И вот-вот ебнут по Сибири этой сраной ракетами, – говорит он.

А французы вообще с хуев каких-то сюда Саркози отправили, – говорит он.

Ну вот дебил и пропал, – говорит он.

Читал бы носатый лягушатник книги, знал бы, – говорит голос.

…что еще великий восточноевропейский философ Чоран, – говорит он.

Предостерегал, что Молдавия мол типа пизды и черной дыры, – говорит он.

В общем, напряг был страшный, а тут бац, самолет Медведева сбили, – говорит голос.

И пошло-поехало, – говорит голос.

Как всегда, полетели ракеты, – говорит голос.

А тут как с собаками, одна пошла на еблю, другие понимаешь, подхватили, – говорит голос.

Разрядиться-то всем давно пора, все блядь унижены, – говорит голос.

Армяне под шумок решили турок отъебенить, – говорит голос.

За геноцид, заодно курортов урвать, – говорит голос.

Поляки на чехов, австралийцы на овцеебов новозеландских, – говорит он.

Мексикосы в штыковую за Техас пошли, – говорит он.

Тут и немцы проснулись, тем же блядь как всегда больше всех надо, – говорит голос.

Ебут всех подряд, чтобы, значит, навести мировой порядок, – говорит голос.

Одни румыны, как всегда, в жопу умные, – говорит голос.

Ждут, когда определится победитель, чтобы, значит, тоже выиграть, – говорит голос.

Идет Третья Мировая и как всегда в начале смутных времен, – говорит голос.

Можно круто подняться, Коля, – говорит голос.

Привези мне чемодан и мы тебя не забудем, – говорит голос.

Речь товарища старшего патриарха сопровождается картинками беженцев, покидающих Кишинев, разрывами ракет в районах города… Телевизионные картинки с буквами CNN, BBC, ОРТ, И. ТД. Сваленная Эйфелева башня, пылающий Монмартр… Разрывы снарядом на статуе Свободы… Тауэр и башня Биг-Бен – почему-то в неприкосновенности… разрушенный мост через Влтаву в Праге… Разрушенная Великая Китайская Стена… Реки, вышедшие из берегов… Тонущий Лос-Анджелес… Взлетевший на воздух Кремль… Отъезд камеры. Это все наблюдает на своем айфоне отец Николай, пробиваясь к зданию кишиневского цирка среди потока автомобилей и беженцев. Дым. Отец Николай кашляет. Говорит:

Кремль… – говорит он растерянно.

Суки блядь, как же так товарищ патриа… – говорит он.

Да, пендосам и русне больше всех досталось! – говорит собеседник.

Товарищ патриарх, а почему вы их русне… ы разве не…? – говорит отец Николай.

Нет, сынок, мы византийцы, мы не русские, – говорит собеседник.

Они нам заместо среды обитания нужны были… – говорит он.

Так что третий Рим с нашей стороны был оммаж, – говорит он.

Конт дё фе, сказка, си ву компрене сё кё жё вё ву дир, – говорит он, гнусавя, как граф Лев Толстой («чудесные предания, если вы понимаете, что я хочу сказать» – прим. сценариста голосом подстрочного переводчика французских пассажей Л. Толстого в романе «Война и мир».)

Москва-то Москва, да впереди еще Петушки, – говорит он.

Москва была транзит, – говорит он.

Так сказать, не конечный пункт маршрута, – говорит он.

А вот Петушки, которые мы всем блядь устроим, – говорит он.

Запетушим на хуй пидаров, – говорит он.

Пиздец котятам, – говорит он.

Папа, сука, с муллой будут пятки мне чесать, – говорит он.

Прямо посреди иерусалимского храма, – говорит он.

Как интеллигенты ебанные, когда я по 78-й мотал, – говорит он.

Вот такой блядь код да винчи сынок, – говорит он.

Главное ЧЕМОДАН, сынок, – говорит он.

Отец Николай, шатаясь, переступает через трупы, толкает кого-то, пробивается к цирку. Пустырь, дым. Кто-то падает, сраженный осколком, фонтан крови орошает лицо отца Николая. Он становится на четвереньки и его долго и страшно – потому что нечем, – рвет. Он тупо глядит на пол, утирает рот и каждый раз, когда замечает свою слюну на рукаве, снова начинает блевать.

Айфон снова говорит:

Да и хуй с ней с Третьей мировой, сынок, – говорит голос.

Дело-то сынок не в войне, – говорит он.

Политика шмалитика, заговор правительств-хуительств, – говорит он.

Это все первый уровень доступа для всех лохов, – говорит он.

Низшая блядь масонская ложа, – говорит он.

А мы, ведущие представители трех мировых религий, – говорит он.

Мы – следующий круг, для Более посвященных, – говорит он.

А пидарасы все эти…. – говорит голос с отвращением.

Болтуны ебучие… – говорит он.

…саркози-шмакази путины-муютины обамы-шмабамы… – говорит он.

Это все сынок Круги На Воде, – говорит он.

А вот мы… – говорит он.

Мы уже не крепость, но цитадель, – говорит он.

Не скорлупа, но яйцо, не белок, но желток, – говорит он.

Так сказать, не белый, но красный пояс по карате, – говорит он.

И их руками мы и боремся и кажется… – говорит голос.

Мы всех упиздячили, малыш, с чемоданчиком, – говорит голос.

Завтра выступаем, так что уже можно и просветить тебя, – говорит он.

Раз уж стараешься… – говорит он.

Стараешься? – говорит он.

Рад стараться!!! – говорит отец Николай.

Ну, конец связи, малыш, – говорит голос.

Спустя два с половиной часа ждем тебя у посольства, – говорит голос.

Ты кстати где шаришься? – говорит голос.

У цирка я, пробиваюсь… – говорит отец Николай.

Хорошо, – удовлетворенно говорит голос.

Отец Николай отключает связь, глядит внимательно на айфон… бходит кругом цирк, моргает, экран то и дело застилает дым. Видит клетку, в которой сидит шимпанзе. Рядом сидит грустный старик в гимнастерке, перед ним костер, котелок.

Все бегут Вардик, – говорит обезьяне старик.

А мы сидим, – говорит он.

Все умрут, – говорит он.

А я останусь, – говорит он.

Обезьяна, оскалив зубы, трясет клетку. Старик не обращает на нее ни малейшего внимания, говорит:

Сиди сиди примат ебанный, – говорит он.

Вся моя жизнь сломал, – говорит он.

Курица украл, – говорит он.

Хуила волосатая, – говорит он.

Оскал обезьяны. Взвизг осколка. Старик, не обращая внимания, наклоняется над котелком, смотрит. Крупно – пара картофелин на дне. На кипящую воду падает тень. Старик поднимает голову, и видит перед собой отца Григория с автоматом. Смотрит на священника, моргая.

Клетка, – говорит отец Григорий.

Старик-армянин смотрит, не понимая.

Проще застрелить, чем объяснить, – говорит отец Григорий.

Вай ара, что я тебе такой сде… – говорит старик.

Падает лицом в бурлящий котелок, на лопатках расползается красное пятно. Сучит ногами несколько секунд, потом затихает. Обезьяна смотрит внимательно на священника. Они оба в черном, но отец Григорий, безусловно, более продвинулся по лестнице эволюции. Поэтому молчание нарушает первым именно он.

Вот так, горилла, – говорит он.

Сдвигает клетку, опрокинув ее набок – шимпанзе негодующе верещит, стучит по решетке – и разбрасывает ветки на месте небольшой ямки. Торжествующе поднимает чемодан. Потом, недоуменно глядя в небо, падает, половина головы снесена выстрелом…

Мы видим, что за ним стоит отец Николай.

Общий план цирка. На его фоне фигурка человека, двух трупов, и перевернутой клетки с шимпанзе выглядят такими, какие они есть в самом деле. Ничтожно малыми.

Колонны беженцев, взрывы, дым.

Никто не обращает на происходящее у цирка внимание.

Снова отец Николай. У него в руках автомат и чемодан с деньгами. Уходит было… потом вдруг резко останавливается. Стреляет в замок клетки. Тот падает, сломанный. Отец Николай бросает в шимпанзе айфон, животное радостно, – как хипстер, прождавший ночь на открытии магазина с новыми моделями, – хватает устройство, удовлетворенно ухает.

Спина отца Николая.

Несколько долларовых купюр из чемодана, их кружит ветер, словно метафора быстротечности бытия они порхают над трупами, а потом, унесенные ударной волной взрыва поблизости, поднимаются в небо, как птицы.

Мы жадно провожаем их взглядом (ну и на хер они вам во время конца света, идиоты – прим. В. Л.).

Камера опускается, мы видим, что отец Николай уже растворился в толпе. Мы видим людей издалека… Потом мы видим, что среди них снует шимпанзе. Обезьяна оживлена, ухает, показывает айфон. Беженцы обходят животное, не обращая на него внимания. Айфон тренькает. Шимпанзе говорит:

У-у, – говорит он.

Коля, так что? – раздраженно говорит голос собеседника отца Николая.

У-у, – говорит шимпанзе.

Еб твою мать ты чего так блядь язык в жопу сунул? – говорит голос.

У-у, – говорит шимпанзе.

Нажимает что-то случайно, тренькает фотоаппарат в айфоне, мы видим снимок, который отправляется по айфону товарищу старшему патриарху.

Это яйца шимпанзе.

… – страшно молчит собеседник отца Николая.

Может ты не в курсе, – говорит голос.

Но в тренде бритьё, Коля, – говорит, наконец, он.

Коля, еще час, – говорит голос сухо.

Время на айфоне. 16.00

Снова картинка. Солнце заходит над Кишиневом, но светло, как в разгар дня – город уже горит, почти весь. Беженцев почти нет, улицы пустые, только мародеры, трупы, все стекла разбиты, кучи мусора, дерьма…

В общем, Кишинев выглядит почти как всегда.

Мы видим обезьяну на центральной улице. Она сидит за столиков террасы МакДональдса. У нее на голове красная кепка, она одета в куртку с надписью. «Версаче» на румынском языке, и вся увешана золотыми цепочками, снятыми, по всей видимости, с убитых. В общем, шимпанзе выглядит как обычный посетитель кишиневского «МакДональдс».

Панорама террасы.

Пустые столы, опрокинутые пепельницы, мертвая уборщица, раскинув руки, лежит на полу, в углу чья-то нога, стулья… Рекламные проспекты… Снова обезьяна. Шимпанзе, почесав подмышку, оглядывается. Пробует айфон на вкус. Задирает голову, мы видим его морду сверху.

Белки, ноздри, крупно – зубы, глаза.

Мы видим в них отражение наконечника управляемой ракеты.

Темнота.

Потом справа возникает узкая полоска света. Она становится шире и мы видим, что это дверь открывается в квартиру. На нас бросается Зоя, разворот камеры, мы видим что девушка на шее у отца Николая. Снимает с него рясу, помогает добраться до дивана. Говорит:

Слава Богу Любимый, – говорит она.

Бросает чемодан с деньгами на чемодан, который священник оставил раньше.

Тихо ты, – морщась, говорит отец Николай.

Там артефакт какой-то, – говорит он.

Может Грааль какой… может код блядь да винчи, – говорит он.

А то и книга священная, – говорит он.

Но, может, тоже бабло, – говорит он.

Отдохну, замки сломаем, – говорит он.

Сутки тут отлежимся… город один хуй пустой… – говорит он.

Потом вниз по Днестру пойдем, в плавни, – говорит он.

Пока я там блядь шатался по заданию товарища старшего патриарха, – говорит он.

Третья мировая началась, – говорит он.

Новый каменный век настает, молодая, – говорит он.

Тем и спасемся, молодая, – говорит он.

Сейчас нас хуй найдут, – говорит он.

Не до на.., – говорит он, засыпая.

Окна-то зашто…, – говорит он, засыпая.

Да Любимый, – говорит Зоя.

Гладит отца Николая по голове. Зашторивает окна. Мы ничего не видим, слышим только храм отца Николая, который дико устал и моментально отключился.

Хрр-р-р-р-р, – храпит он.

Хр-р-р-р-р-рр-, – храпит он.

Потом храп смолкает.

Страшная тишина.

ХХХ

Мы видим кастрюлю, над ней поднимается дымок.

На кухне квартиры хлопочет шпионка Зоя. Она одета в ситцевый халатик, На столе – ноут-бук, розовый «Сони-Вайо». Заставка на экране, три котика, белых, пушистых. Розовый шарик над ними. Надпись на шарике.

«Какая разница, бывает ли женская дружба, мужская дружба или дружба между мужчиной и женщиной? Бывает так, что без человека никак. И неважно какого вы оба пола или роста. Близость душ, вот что бывает. Остальное не имеет значения»