Текст книги "Московские легенды. По заветной дороге российской истории"

Статья Гоголя написана в 1833 году, после первой его поездки в Москву летом – осенью 1832 года. В эту поездку он часто посещал Михаила Александровича Максимовича, своего земляка, профессора ботаники Московского университета, фольклориста, писателя, собирателя украинских песен и любителя украинской старины. Максимович занимал также должность заведующего университетским Ботаническим садом на 1-й Мещанской улице и жил в служебной квартире при нем.

Путь Гоголя к Максимовичу пролегал по Сретенке, с середины которой возникала впереди, в перспективе, перегораживающая улицу в конце Сухарева башня. Она достаточно долго маячила впереди, и глаз привыкал к ее виду. Но когда седок выезжал с улицы на площадь, то испытывал настоящее потрясение от вдруг представшей перед ним громады башни, так как прежде он видел лишь ее среднюю часть, а теперь она вставала перед ним целиком… Мимо башни ехали экипажи, гремели по булыжной мостовой кареты… И как по сравнению с ней казались малы фигурки всадников и пешеходов….

Такой и осталась в памяти Гоголя Сухарева башня.

В июле 2003 года, в преддверии памятной даты – 70-летия сноса Сухаревой башни, исполнившейся в 2004 году, состоялось очередное заседание Комиссии «Старая Москва», посвященное Сухаревой башне. Основной темой на нем, естественно, стала проблема ее восстановления.

Николай Владимирович Оболенский, автор проекта восстановления Сухаревой башни, о котором было сказано выше, академик архитектуры Российской и Международной академий архитектуры, заслуженный архитектор России, профессор, напомнил о созданном под его руководством проекте и подчеркнул, что в настоящее время проект нисколько не устарел, потому что градостроительная ситуация района не изменилась, и разрешить проблему площади можно лишь при условии восстановления главного организующего ее элемента – Сухаревой башни.

Эмоционально и ярко выступил Олег Игоревич Журин, под чьим руководством были восстановлены Казанский собор на Красной площади и Воскресенские ворота с Иверской часовней. Он сказал, что, заканчивая в 1995 году работы на Воскресенских воротах, он надеялся, что следующей его работой будет восстановление Сухаревой башни, и добавил, что к тому времени для этой новой работы он уже «сделал кое-какие чертежи».

Обложку пригласительного билета на это заседание нарисовал О.И. Журин. На своем рисунке он изобразил на фоне унылого ряда многоэтажных современных плоских домов фантастически узорную, уподобляя слово Н.В. Гоголя, «толпу» снесенных московских архитектурных шедевров. В этой толпе различимы Красные ворота, церковь Успения на Покровке и Николы Стрелецкого на Волхонке, Сухарева башня и другие памятники старины, которые, опять же по слову Гоголя, придавали «игру» городскому пейзажу.

Среди объявленных в билете выступлений значилось выступление главного архитектора Москвы Александра Викторовича Кузьмина: «Личное мнение». Он не смог прийти на заседание, так как уехал в командировку, но свое мнение высказал прежде, согласившись принять участие в заседании: за восстановление Сухаревой башни, причем на ее старом фундаменте.

Неожиданным и приятным подарком стало выступление директора Музея истории Мещанского района Ольги Эдуардовны Ивановой-Голицыной. Она рассказала о работе Музея со школьниками и о проведенном Музеем при поддержке районной управы конкурсе среди учащихся на лучшее сочинение по истории района. Среди прочих на конкурс поступило несколько работ о Сухаревой башне. О.Э. Иванова-Голицына продемонстрировала эти работы и сделанный ребятами макет Сухаревой башни.

Заседания, посвященные Сухаревой башне, прошли также в Московском отделении Географического общества и в Музее истории Мещанского района.

К 70-летию сноса Сухаревой башни «Вечерняя Москва» (14 апреля 2004 года) опубликовала интервью с руководителем Центра археологических исследований Москвы Александром Григорьевичем Векслером и ведущим специалистом Главного управления памятников города Москвы, являющегося государственным органом в составе Московской городской администрации, Н.С. Шориным о современном состоянии проблемы восстановления Сухаревой башни.

А.Г. Векслер сообщил, что «…фундамент Сухаревой башни прекрасно сохранился. Кладка выполнена из белого камня и большемерного кирпича. Здесь необходим подземный вариант музеефикации… Считаю, что реконструкцию площади всего этого участка Садового кольца целесообразно вести во взаимосвязи с воссозданием Сухаревой башни».

Н.С. Шорин говорил о материалах, в том числе и о фрагментах башни, которые имеются в распоряжении реставраторов и могут быть использованы при ее восстановлении: «Во-первых, сделаны обмерные чертежи, в чем участвовал когда-то П.Д. Барановский. Один оконный наличник вмонтирован в стену Донского монастыря, ряд архитектурных деталей и башенные часы хранятся в музее-заповеднике Коломенское… Так что воссоздать башню реально и на самой серьезной научной основе».

В заключение корреспондент газеты привел мнение Главного управления охраны памятников: «Башня должна быть воссоздана на своем историческом месте. Ссылки на то, что она будет мешать движению транспорта, при современной практике строительства многоуровневых развязок звучат неубедительно».

Для того чтобы Сухарева башня снова встала на московском холме, требуется только одно: конкретное волевое решение московского правительства и лично мэра.

В первую военную зиму, в феврале 1942 года, мне довелось услышать рассказ о Сухаревой башне в старом деревянном доме на Третьей Мещанской за московским чаепитием, по тому времени, естественно, скудным, с жиденькой заваркой, сквозь которую, как говаривали, «Москву видно», с черными сухариками на тарелке и несколькими мелко-мелко наколотыми кусочками сахара, но с большим шумящим самоваром и неторопливой долгой беседой. Хозяйка, пожилая женщина, вспоминала, как сносили Сухареву башню. Что-то она видела сама, что-то слышала от людей. Она рассказывала, как по ночам далеко разносились удары молотов и гром обрушивающихся стен, а днем все вокруг было окутано красной пылью, эта пыль стояла в воздухе, дышать было трудно, форточки держали закрытыми…

Но самое большое впечатление на меня, тогда тринадцатилетнего мальчишку, произвел эпизод, который она рассказывала, понизив голос почти до шепота, отчего ее слова приобретали особую значительность и таинственность.

«Когда стали рушить Сухареву башню, – говорила женщина, – вышел из нее старик с бородой – и смотрит. По башне бьют, а она не поддается. Поняли, что все дело в старике. Говорили, колдун он вроде. Потом подъехала машина НКВД, старика забрали и увезли. Только после этого и смогли башню свалить…»

В этом рассказе нетрудно увидеть нечто общее со старинной московской легендой о Брюсе – защитнике Сухаревой башни, обратившим порох в направленных на нее пушках в песок. Но на этот старинный сюжет лег отпечаток иного времени, когда люди были так убеждены во всемогуществе страшного НКВД, что перед ним оказались бессильными даже чары колдуна.

Много лет спустя архитектор Л.Л. Давид рассказал в своих воспоминаниях о случае, который, видимо, послужил реальным поводом к возникновению легенды о старике-колдуне из сносимой башни.

Когда сносили Сухареву башню, в ней до последнего момента дежурил архитектор-реставратор Дмитрий Петрович Сухов, он должен был указать те архитектурные детали, которые следовало снять и сохранить. Он хотел сохранить и то, и то, поскольку ему, долгие годы преданно занимавшемуся изучением и реставрацией Сухаревой башни, все в ней было дорого. В конце концов производителям работ это надоело и его просто выставили из башни.

И вот старик Сухов стоял возле башни, дожидаясь Л.А. Давида, который должен был приехать за снятыми деталями. Когда Давид появился, Сухов ему сказал: «Уходите, работать запрещено…»

Сейчас кажется странным, что женщина с Мещанской, рассказывая в 1942 году о старике-колдуне, не упомянула имени Брюса. Объясняется это тем, что к тому времени его имя выпало из поля зрения: ученые Брюсом не занимались, легенды о нем подзабылись. Статьи о Брюсе в научно-популярной периодике начали появляться лишь в 1980-е годы, а первая книга о нем вышла только в 2003 году.

Возвращение имени Брюса в народную память шло параллельно с движением за восстановление Сухаревой башни и в значительной степени в связи с ней.

Вновь пробудился интерес и к легендам о Брюсе. В 1993 году была издана составленная историком В.М. Боковой книга «Московские легенды, записанные Евгением Барановым», в которой впервые опубликованы записи легенд о Брюсе, ранее известные по кратким пересказам.

Но главное, появились новые народные переделки старых легенд о Брюсе как вечном обитателе и хранителе Сухаревой башни.

Сюжет о чудесном волшебном хранителе какого-либо места или сокровища имеется в фольклоре многих, если не всех, народов мира. Распространен также и такой поворот этого сюжета, когда хранитель вынужден, подчиняясь более сильным, чем его волшебство, силам, уйти. Но обычно, уходя, он грозит противнику, обещая вернуться, и спустя какое-то время, иногда очень долгое, обязательно возвращается.

В 1980-е годы возрождается легенда о том, что Брюс после сноса Сухаревой башни не оставил ее, а остался поблизости.

Еще в 1920-е годы среди жителей окрестностей Сухаревой башни возникло и утвердилось мнение, что дом по 1-й Мещанской улице (теперь проспект Мира, 12) принадлежал Брюсу и был соединен подземным ходом с Сухаревой башней. По документам известно, что Брюсу принадлежал не этот дом, а домовладение № 34. Краеведы пытались, пытаются и сейчас, убедить москвичей, что они ошибаются, но тщетно. Народная молва как прежде, так и теперь считает домом Брюса именно дом № 12.

В 1925 году Комиссия «Старая Москва», обследовав этот дом, нашла в его подвале, а также в подземельях Сухаревой башни замурованные подземные ходы, и это дополнительно способствовало утверждению легенды. А в 1980-е годы появился слух, что из подвала дома Брюса иногда в полночь доносятся таинственные звуки – будто кто-то, тяжело ступая, ходит там, и что это не кто иной, как Брюс, который вернулся в свой дом и пытается по подземному ходу пройти в Сухареву башню…

Легенду же о старике, которую мне довелось услышать в 1942 году, теперь рассказывают по-новому. В ней, как и в прежней, говорится, что выходил из ломаемой башни старик, только сейчас его называют по имени – это был Брюс. И если, по старой версии, его увозят в НКВД, то теперь рассказывают, что в 1934 году с развалин Сухаревой башни он погрозил пальцем большим начальникам: «Мол, это вам так не пройдет…» В одной из московских газет в 2004 году в статье, посвященной семидесятилетию сноса Сухаревой башни, журналист ссылается на новый вариант легенды.

А если уж пошла в народе молва о возвращении графа Якова Вилимовича Брюса в места прежнего его жительства и пребывания, то это неспроста, значит, что-то будет… Не исключено, что даже и «по чародейству»…

В сентябре 2005 года на очередном Общественном архитектурном совете, руководимом мэром Москвы Ю.М. Лужковым, вновь встал вопрос о Сухаревской площади. И опять, естественно, зашла речь о Сухаревой башне, причем о ней – в первую очередь. Об этом заседании был напечатан отчет в газете «Московская правда».

Удивительное дело: кажется, все понимают высочайшую художественную и историческую ценность Сухаревой башни, все признают возможность и научную обоснованность ее воссоздания, но когда дело доходит до принятия решения начать практические работы, то у авторитетного высокого собрания как будто помрачается разум, и появляются странные и нелепые, отвлекающие от сути вопроса предложения.

Например, на этом Совете было предложено вырыть на Сухаревской площади котлован и построить подземный паркинг на 400 машино-мест. И присутствующие серьезно обсуждали, даже одобряли этот проект, не отдавая себе отчета в том, что они меняют мировой шедевр на гараж. Это ли не помрачение разума?

Отчет «Московской правды» об этом заседании напоминает эпизод из романа Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита» – сеанс массового гипноза, устроенный Коровьевым в варьете, на котором он «втер очки» зрителям, заставив их поверить в то, что этикетки с нарзанных бутылок – денежные купюры.

Очень напоминает этот эпизод даже сама постановка вопроса, заставляющая выбирать: Сухарева башня или гараж. Не инфернальные ли силы вмешались в проблему Сухаревой башни, не они ли противостоят ясному человеческому разуму?

Верится, что в конце концов Сухарева башня, несомненно, будет восстановлена. Но неужели она прежде этого должна будет пройти через унижение котлованом?!

Впрочем, в современной истории Москвы такое уже было, когда величественную российскую святыню – храм Христа Спасителя – променяли на бассейн. Что было потом, всем известно.

Весной 2006 года на Сухаревской площади начали рыть котлован для подземного перехода, и спроектировали его строители не в десятке-другом метров справа или слева от места, занимаемого прежде Сухаревой башней, а прямо через него, хотя они знали об этом, потому что историки предупредили их, что там находится ее сохранившийся фундамент. Так что это был осознанный акт.

Главный археолог Москвы Александр Григорьевич Векслер в интервью корреспонденту «Московской правды» сказал:

«Меня пытались убедить, что при разрушении башни все было разобрано и в земле ничего не осталось. Я понимаю, что строителям важно было экономично и рационально пройти со Сретенки на проспект Мира. Но я не согласовывал этот проект. На его обсуждении было сказано: «Откройте – и тогда будем решать».

Когда же археологи вскрыли основание Сухаревой башни, то были удивлены сохранностью кладки, на нижнем уровне не пострадал ни один камень, а в подвале даже пол не был разобран. «Наши находки превзошли все ожидания», – сказал Векслер.

Теперь эти фундаменты получили статус археологического памятника, охраняемого государством от бульдозеров строителей. Ну что ж, это еще шаг к восстановлению Сухаревой башни.

В 2009 году на конференции «Кадашевские чтения» главный археолог Москвы А.Г. Зекслер, выступая с сообщением об исследовании современного состояния фундаментов Сухаревой башни, в результате которого обнаружилось, что они находятся в хорошей сохранности, закончил свой доклад практической рекомендацией: «Хочется надеяться, что когда-нибудь на этом месте вновь встанет один из символов Москвы – Сухарева башня».

Это высказывание осторожнейшего Векслера в его устах означает, что для успешного восстановления выдающегося памятника архитектуры и истории существуют все необходимые предпосылки и возможности.

Действительно это так, потому что единственным препятствием является несчастное качество умственных способностей руководителем города, на которое указывает уважаемый французский академик Шарль Риле. Лужков очень ратовал за превращение Москвы в туристический центр, но почему-то не мог понять, что главной притягательной силой Москвы как исторического города служат исторические памятники, и одним из привлекательнейших среди них является Сухарева башня, которую в мировом масштабе можно сравнить лишь с парижской Эйфелевой башней.

Легенда о старике, мешавшем разрушению Сухаревой башни, повторяет классический сюжет, известный в фольклоре разных народов мира. Обычно он имеет продолжение и благополучное завершение: чудесный хранитель в конце концов возвращает себе утраченное и наказывает похитителей. Поэтому есть надежда, что дальнейшая история Сухаревой башни после ее сноса, развиваясь по этому сюжету, и завершится ее классическим справедливым концом.

Мещанская слобода

1-я Мещанская улица около Сухаревой башни. Фотография 1900-х гг.

Фотографии – Сретенка у Сухаревой башни и 1-я Мещанская улица у Сухаревой башни – сделаны в начале XX века. Глядя на них, трудно поверить, что на них изображен один и тот же городской перекресток в одно и то же время. Сретенка с ее тесно вставшими вплотную один к другому высокими домами, увешанными рекламами и вывесками с первого этажа до крыши, с бросающимся в глаза новым модным – декадентским – орнаментом-«ударом бича» на некоторых из них, с тротуарами, полными пешеходов, с полотняными «маркизами» над магазинными витринами, с бегущим посредине улицы электрическим трамваем – типичная столичная улица начала XX века с характерными для нее теснотой, суетой и блеском.

А 1-я Мещанская – всего за сотню метров от Сретенки – тихая, широкая, пустынная, с палисадниками, за которыми почти не видно домов, – настоящая провинция.

Может быть, старые фотографии и не производили бы такого сильного впечатления, если бы не тот факт, что сейчас, сто лет спустя, вопреки поступательному ходу прогресса, в который мы все так язычески верим, Сретенка и Мещанская поменялись местами. Теперь Мещанская, переименованная в проспект Мира, демонстрирует свою столичность, а Сретенка, лишенная былого многолюдья и уличной жизни, приобрела глубоко провинциальный облик.

Это можно назвать причудами исторической судьбы, но с другой стороны, можно поискать в той же истории и логическую предпосылку такого поворота.

В настоящем случае он просматривается в историческом прошлом проспекта Мира.

При своем возникновении в середине XVII века нынешний проспект, а тогда Большая Мещанская улица прокладывалась как главная улица новой московской слободы, получившей соответствующее название Новая Мещанская слобода.

«План Императорского Столичного города Москвы, сочиненного под смотрением Архитектора Ивана Мичурина в 1739 году»

Эта слобода планировалась как отдельный район, причем на свободной, незастроенной территории. При ее планировке вместо обычного для русского городского градостроительства радиально-кольцевого принципа, по которому строилась и развивалась средневековая Москва, был применен прямолинейно-геометрический, который через полвека ляжет в основание планировки Петербурга.

Так как Мещанская слобода размещалась вдоль Троицкой дороги, то ее главная улица пролегла по дороге – не менее широкому и прямому, чем Невский, естественному проспекту. В тогдашней классификации городских проездов Москвы не было термина «проспект», поэтому улица была названа улицей. Будь это в петровские времена, может быть, и появился бы тогда первый в Москве проспект – Мещанский.

Мещанская слобода сразу заняла в структуре города особое место. Ее организации и устройству уделял большое внимание царь Алексей Михайлович: возможно, в ней он видел направление, в котором должна развиваться система городского управления.

Общеизвестно, что главной чертой Москвы является ее своеобразие, «особый отпечаток» на всем московском. Мещанская слобода не стала исключением, она не только своеобразна, но поистине уникальна.

Кроме того, она – единственная из московских слобод, дата основания которой зафиксирована документально и о жизнедеятельности которой сохранился большой архив с актами купли-продажи, Переписными книгами, с судебными делами, жалобами и заявлениями слобожан, поэтому историкам о ней известно гораздо больше, нежели о какой-либо другой московской слободе.

Итак, начнем с причины и повода возникновения в Москве Мещанской слободы.

В 1654 году Россия начала военные действия против Польши за освобождение захваченных той в ходе польской интервенции начала XVII века русских земель – Смоленщины со Смоленском, Белоруссии, Украины. Война с переменным успехом шла двенадцать лет.

Как обычно бывает, в районах военных бедствий появились беженцы. Царь Алексей Михайлович распорядился открыть беспрепятственный пропуск в Россию тем, кто желает выехать, «на его, великого государя, имя». Кроме добровольных переселенцев, в Россию отправляли пленных, которыми считались не только военные, но и жители населенных пунктов, взятых штурмом.

Планировка Мещанской слободы. Деталь Мичуринского плана Москвы 1739 г.

Война закончилась в 1667 году заключением Андрусовского мира, по которому Польша возвращала оккупированные ею земли и признавала воссоединение Украины с Россией. По этому договору шляхтичи, польские городские обыватели – «торговые и ремесленные люди» получили разрешение вернуться домой. Однако некоторое число переселенцев и полонянников по разным причинам остались в России: иные обзавелись русской семьей, иные католики перешли в православие, а кому-то было не на что и некуда ехать.

В польско-литовских областях город называли по-польски – мястом, а горожан – месчанами; в России, в соответствии с законами русского произношения, они стали мещанами, и это название прочно вошло в русский язык.

Для места поселения остающихся в России мещан в начале 1671 года царским указом была определена создаваемая в Москве новая слобода. При образовании ей дали название Новая Мещанская, или Новомещанская, и под этим названием она значится в официальных документах. Но в живой речи москвичей с самого создания слободы ее стали называть просто Мещанской, и в конце концов за ней утвердилось не официальное, а народное название.

Для слободы была отведена земля за Сретенскими воротами Земляного города по Троицкой дороге. Там находились выгоны и поля дворцовой Напрудной слободы и загородные дворы – огородная земля нескольких московских бояр. Боярские владения были невелики, судя по полученным ими из казны суммам возмещения: так, например, боярин Собакин получил 100 рублей, князь Мышецкий – 30.

На север территория Мещанской слободы доходила до села Напрудного (нынешней площади перед Рижским вокзалом; как раз там находился один из прудов, давших название селу). Справа она граничила с Переяславской ямской слободой (нынешние Переяславские улицы), занимая сравнительно неширокую полосу по правую сторону Троицкой дороги. Зато по левую сторону дороги слободская территория распространялась до реки Неглинки, и в этом направлении слобода могла расширяться.

Благодаря такой конфигурации отведенного участка определился градостроительный план слободы: вдоль Троицкой дороги протянулась главная улица слободы, остальные были проложены параллельно ей – на расстоянии отводимых дворов. Эта планировка района в основном сохранилась до настоящего времени.

Для поселения в Мещанской слободе были собраны по Москве и другим городам ремесленники и торговцы из переселенцев и бывших пленных, кроме того, к ней могли приписаться «бездворные» русские ремесленники. Все это были, как сказано в отчете чиновника, занимавшегося слободой, люди «разоренные, полоненные, сборные и маломочные». В отчете о первых поселенцах староста писал, что он «собрал в тягло русских и польских людей и литовских мещан 87 человек и дворами те мещане поселились».

Земля слободы считалась государевой, ее отдавали мещанам бесплатно, но без права продажи на сторону. Мещанин мог передать двор только мещанину, таким образом она оставалась в пользовании мещанского общества.

Размер отводимых участков был невелик по современной мерке, 2–4 сотки, поскольку они не предназначались для огородного хозяйства, а лишь для мастерской и жилья. Как правило, избы ремесленников были самые примитивные: «горница с сеньми», во дворе – погреб, сарай, навесы. Но были и большие хозяйства: дом в две-три горницы, дубовые погреба, оконницы стеклянные, печи изразцовые. Продажные акты на надворные постройки показывают большую разницу цен: от 4 рублей до 115. В основном стоимость двора составляла 50–69 рублей, ценимый в эту сумму двор состоял из избы черной, клети и сеней с верхом.

В дальнейшем было произведено деление мещан по имущественному признаку на «лучших», «средних» и «молодших». В «молодшие» входило до 80 процентов слобожан.

Мещанская слобода находилась в более привилегированном положении по сравнению с другими тяглыми слободами. Она была приписана к одному из главных приказов – Посольскому, и все жалобы слобожан разбирались в нем, минуя обычные городские суды, известные своим взяточничеством, волокитой и неправосудием.

Надзирал за слободой представитель Посольского приказа – дворянин. Слобожане особенно ценили одну сторону его деятельности: он защищал их от поборов и притязаний чиновников других ведомств.

Управлял слободой избираемый на общем сходе сроком на один год староста. Как правило, староста, находившийся под контролем схода, соблюдал интересы слободы, и лишь изредка попадались воры, запускавшие руку в слободскую казну. О последних помнили долго, поминали их имя с проклятиями и не допускали впредь ни до какой общественной должности.

Мещанское самоуправление помогало слобожанам-ремесленникам встать на ноги и жить если не богато (богатели не ремесленники, а лишь торговцы), то вполне сносно.

Мещанская слобода выделялась среди других московских слобод и была единственной в своем роде еще и потому, что в нее зачислялись только люди с ремеслом, причем высокого уровня мастерства. Это было важно экономически, так как слобода платила определенный налог государству, а распределялся он в зависимости от дохода ремесленника. Попасть в слободу было непросто: требовалось поручительство двух слобожан и к вступающему предъявлялись определенные нравственные требования. Вот, например, поручительство Терентия Никифорова и Петра Микитина, которые «поручились… по иноземце татарские породы на Алексее Романове в том, что жить ему, Алексею, за нашею порукою в Новомещанской слободе, тягло платить и службы служить с мешаны в ровенстве. И живучи ему, Алексею, в Новомещанской слободе, дурном никаким не промышлять, вином и табаком не торговать, зернью и карты не играть, с воровскими людьми не знатца…»

За нарушение условий с поручителей следовала пеня – «что великий государь укажут», а самого нарушителя изгоняли из слободы и, если свершилось уголовное преступление, отдавали под суд.

Москва со своего основания получила известность как город ремесленников. В ней сосредотачивались многие виды ремесел, и изделия «московской работы» славились своим качеством. Ремесленные слободы, в которых ремесленники были объединены по признаку одного вида ремесла, составляли одну из основ градообразующего и административного устройства Москвы. До настоящего времени в названиях улиц сохранились указания на места расположения слобод: гончаров, кузнецов, кожевенников, производителей кваса – кислошников, серебряников и других. Но профессиональные названия слобод, по которым мы главным образом и имеем представление о видах московских ремесел, не отражают действительной картины – она гораздо богаче.

Мещанская слобода в этом отношении занимает особое место. Ее название имеет общее значение, указывая лишь на то, что в слободе живут горожане, а не крестьяне. Профессиональные занятия ее обитателей указывались в специальных Писцовых книгах. Поскольку Мещанская слобода была сборной, в ней оказались представители чуть ли не всех разновидностей ремесленного производства, существовавших в Москве.

Записи, относящиеся к 1680-м годам, кроме того, показывают, что ремесленный процесс в это время уже имел довольно развитую специализацию. В них, в этих записях, наряду с общим названием «портной», «гончар», для отдельных слобожан указывается конкретный, специализированный вид работы, которую они исполняли, и про этом давалось развернутое описание того, чем человек промышляет или что делает.

Больше всего в слободе было мастеров, занимавшихся изготовлением одежды и обуви: портные, сапожники, «чулки польские делает», «пухи женские делает» (то есть пуховые платки), крашенинники, полстенники (производство войлока), «сережное каменье делает», «делает околы шапочные на немецкую руку», «штаны кожаные делает», шапочник, «делает башмаки немецкие», рукавичник, «делает рукавицы персчатые» (перчаточник), «манатенные сукна чернит» (мантии для духовных лиц), «шелки красит», колодочник, подошевник, лапотник, «тафейки сафьяновые делает».

Профессии пищевиков: хлебники, пряничники, «подсевает хлеб», «делает сахары ряженые», пирожник, квасник, мельник, блинник, саечник, «витушки литовские пекут», повар, сахарник, медовщик, яблочник, луковник, крупеник, солодовник, конопляник.

Изготовители предметов обихода: гончары, свечники, мыльники, обручники, «суды деревянные пишет» (расписывает посуду), зеркальник, «белила немецкие делает», каретник, каретный обойщик, «делает в Житный ряд насыпки» (мерки для муки и крупы), щепетильники (производители и торговцы мелочами для женского рукоделия: иголками, булавками, пуговицами, застежками, лентами и т. п.).

Работники, имеющие дело с металлом: серебряники, кузнецы, золотых дел мастера, котельники, оловяничники, «ножи приправляет», «медные кресты да пестни делает», медники, ножовщик, часовщик, «замки починивает».

Меховщики и кожевники: скорняки, «бобры делает», «куницы подчернивает», соболыцики, овчинники, подпружник, шлейник, «рымарь» (шорник), седельник, плетник, «делает снаряды уздяные и саадашные».

Оружейники: сабельники, пищальники, «пищальные станки делает».

Строители: печники, плотники, оконичники, столяр, насосник, резчик, ценинные мастера (производство изразцов), колодезник, «пруды делает», «погребцы делает».

Лица так называемых свободных профессий: живописцы, учитель, переплетчики, «листы печатает» (лубочные листы), «кормится письмом», лекари, органист, иконописец, иконник (делает доски для икон).

Василий Корень. Ева и Адам. Гравюра ХVII в.

Мастер, который «листы печатает», это крупнейший московский гравер XVII века Василий Корень, автор серии иллюстраций к Библии и отдельных листов, имевших большое распространение в XVII и XVIII веках.

Иконописцы, живущие в Мещанской слободе, имели высокую квалификацию и выполняли заказы для крупнейших монастырей и храмов Москвы. В архиве Донского монастыря сохранилась расписка одного из них:

«(1694) ноября в 28 день. Новомещанской слободы Тимофей Кириллов, дал я Тимофей сию росписку Донския Богородицы архимандриту Антонию, в том, что написать мне Тимофею образ Иоанна Богослова да круг его жития 13 мест, да образ св. апостол Петра да Андрея Первозванного, да образ Иоанна Предтечи в житиях, а рядил я Тимофей от тех вышеписанных образов денег 40 рублев да запасу 2 четверти муки аржаной, да четверть солоду, да осмину круп грешневых, да овсяных и просяной по осмине, да вина 5 ведер, да два осетра рыбы; а написать мне те образы самым добрым мастерством и ризы прописывать золотом твореным красным…»

Небольшое число слобожан зарабатывали на пропитание вне слободы: подьячий, толмач, капитан, «кормится у Москворецких ворот на государевой воскобойне работою», «тряпицы собирает на бумажное дело», четверо нищих. Профессия нищего была довольно прибыльной, так как для получения подаяния их допускали к царскому двору и царское семейство удовлетворяло свою потребность к милосердию. Среди нищих существовала жестокая конкуренция. Один из слободских нищих (это известно из документов) занимался ростовщичеством.