Текст книги "Два ледокола. Другая история Второй мировой"

Если перевести это в измерение десятинами – то это порядка 43 десятин земли на один двор. Пашни от этой площади – максимум до 30 %.Остальное – луга, лес или неудобные земли.

То есть в среднем на один двор крестьянской семьи, где жили и работали от 6 до 10 человек народу, приходилось 9 десятин пашни (десятина – это около одного гектара) и 34 десятины остальных угодий.

Площадь всей земли под деревней в метрической системе – это квадрат со стороною более 3 километров.

Но по жизни эта геометрия была редкостью. Это что бы, значит, избы в центре квадрата стояли. Вполне вероятно, что в средней российской деревне непременно были поля, удаленные от крестьянских домов как минимум на 3 км.

На эти поля надо ехать, чтобы их вспахать и сеять.

Надо гонять лошадь на это расстояние.

Снопы опять-таки вывозить затем с поля надо. Наконец, без удобрения коровьим навозом можно было и не пахать, и не засевать те поля. Урожай будет мизер.

Они и так, при дистанции в более чем три километра, не унавоживались…

И считались «запольными»…

Тяжело и мужику, и его лошадке это было делать, хучь землица то ой как к себе тянет…

Значит и навоз на это расстояние, хотя бы до трех километров, надо было вывозить.

А что предлагает Петр Аркадьевич, который Столыпин?!

Ферму, хутор, да к тому же СВОЙ!

Ну гляди, честной народ, ведь коли эти 9 десятин да выделить на одну семью, это ж что получается! Стоит твой дом – хутор, а вокруг него площадь под пашню со стороной квадрата в 300 на 300 метров! То бишь от порога твоего дома и сарая с лошадью до крайней точки рабочего участка расстояние теперь будет в десять раз короче!

Работать-то легче станет в 5 раз! Да и потом же Столыпин всем плешь проел, объясняя: земля-то ента именно СВОЯ будет! Ну то есть ВАША – мужицкая, а не общинная.

Ну и чего?.. А то, что я уже сказал выше…

Ээээээ… НЕЕЕЕТ, – сказали мужики… И 85 % наших русских крестьян не согласилось лениться! А ведь им СВОЕ предлагали и работу в 5 раз легче!.

Ну вот точно умом Россию не понять! Поэтому из нее Резун и подался! Опять-таки давайте не будем считать себя умнее простого русского мужика. Это опасная ошибка!

В чем же мужицкая мудрость? А в том, что нам для этого придется напрячь нашу столичную фантазию… Чего, видимо, не сделал господин Столыпин.

Прежде всего прикинем: а какое расстояние будет до нашего ближайшего соседа по хутору? Для этого в расчет придется брать еще и все те 34 десятины прочих угодий, которые полагались на крестьянскую семью. Ведь в их основе луга. А луг – это сено для коров и лошадей. А именно они и дают навоз. А без навоза – я уже говорил – можно первые 9 десятин и не начинать пахать… Без удобрения – без толку!

Тогда уже наш хуторок потянет в квадрат со стороною, считай, под 700 метров!

А это значит, что до соседа уже и летом не докричишься. Особенно если его дом стоит на одной стороне его участка, а Ваш ровно на противоположной. Это уже верные полтора километра между постройками. И без крайней нужды и по хорошей дороге идти к нему не всласть. А зимой? В снег, да в распутицу, что, в общем, 2/3 времени года на русской земле… Это 5 месяцев сугробов по пояс и три месяца чавкающих луж…

Это ж добровольно заточить себя в одиночную камеру в тобою же построенной тюрьме. Архангельские мужики смеялись, что потому Аркадьевич не смог их выселить на хутора, что бабы воспротивились – им там не с кем было бы сплетничать…

Можно возразить – мол, а как же американский фермер?!

Отвечу.

Ему, во-первых, было легче работать в своей американской глубинке.

Ну, оно понятно, когда среднегодовая температура на твоем ранчо +15 градусов по Цельсию. А вот среднегодовая температура на просторах России – только МИНУС 5,5 градусов! Как выяснили замеры, есть только одна страна с худшим для сельского хозяйства климатом – Монголия!

Наверное, поэтому и мы, и монголы были со своей конницей в Берлине! А вот немцы – в Москве и в Улан-Баторе – нет… (…ну шучу я опять…)

Несравненно и в связи с этим лучше американские пути сообщения.

Осталось у фермера в Айове свободное время, а оно оставалось, сел он вечерком на своего мустанга и маханул за десять километров в местный салун пивка попить да и от жены отдохнуть…

А его благоверная, соответственно, при быстро появившейся на просторах Айовы стиральной машине тоже могла сесть в свою прогулочную коляску и мотануть к соседке-подруге…

В России это совершенно не принято.

И не потому, что мы не любим отдохнуть от жен и выпить пива.

Просто летом, когда дороги в целом приемлемы, надо вкалывать в поле с утра и до ночи. Ну а зимой, когда вроде время есть, по сугробам, в метель да мороз в минус пятнадцать – поехать на санях за десять километров пиво попить!

Я Вас умоляю…

Ну а наши сельские женщины долго еще не увидят стиральной машины и микроволновой печи…

В деревне же, где дома стояли друг от друга метрах в 20, хозяйка всегда находила время забежать зимой на часок к соседке посудачить и излить душу, послушать местные и не очень местные сплетни, одновременно не выпуская из поля зрения свой дом и двор, и чем занимается ее мужик, ее дети, и не разбрелся ли скот…

На столыпинском хуторе такое невозможно.

Ну, опять скажете: а вот шведы, финны, у которых климат тоже с морозом.

Живут же на хуторах!

Что я могу ответить – только шуткой Андрея Паршева «…ну вот пить, как шведы, мы научились, а вот молчать, как финны, – нет!…»

А если серьезно, то климат густонаселенных частей Швеции и Финляндии несравненно мягче зимой, чем, скажем, в русском Орле.

Среднегодовая температура всей Финляндии все же ПЛЮС 1,5 градуса Цельсия, что дает возможность в соседке Швеции разводить виноград. Да и урожаи там зерновых не хуже, чем в Англии – 80 центнеров с одного гектара… Гольфстрим, понимаешь, однако… Посему, климат сих широт вполне сравним с эстонским. А вот в Эстонии хуторов тьма!

Есть у русских мужиков и чисто экономический антистолыпинский довод.

Как Вы уже понимаете, самые тяжелые по напряженности сельскохозяйственные работы приходились на весну и вторую половину лета. Зимой работы было очень мало, и многие крестьяне занимались отхожими промыслами, добавляя к копейкам, заработанным на земле, копейки, заработанные извозом или на фабриках. Работы зимой было мало, но она все же в хозяйстве всегда есть. И если на столыпинском хуторе жил только один мужчина, ему кинуть хозяйство и уйти на зимний промысел непросто.

Другое дело – если это в деревенской общине. Там всегда оставались мужики, которые могли завести дрова, сено не только себе, но и соседям. То есть в деревне, теряя на производительности труда на переездах летом к своим участкам, выигрывали на добавочных доходах от промыслов, и в целом для крестьянской России было выгоднее, чтобы ее население работало круглый год.

Были и другие проблемы: как посылать детей в школу за 5–6 километров в пургу и распутицу; кто окажет помощь, случись со здоровьем несчастье?

Но главное в другом. Для крестьянина земля сама по себе как товар ценности не представляла. Подлинная ценность, подлинный товар – это урожай. А земля – один из инструментов для его достижения. Доход крестьянина, его материальная заинтересованность – в урожае, а чья земля – личная али государева – не важно.

Как не важно рабочему, на чьем станке он, собственно, точит болты – на его личном, хозяйском или государевом. Вот ежели он получает за болт червонец – это хорошо, это греет в работе, а ежели всего рупь, то толку с того, что станок личный… Головной боли только больше…

Простая русская идея, о которую сломали себе головы и лучшие бойцы Белой гвардии, и государственники типа Петра Столыпина, и специалисты по внешнему подрыву Советской власти – типа Сиднея Рейли, состоит только в том, что лично тебе может принадлежать только то, что ты сам своими руками сделал.

Землю вот ты не делал, она Божья, и сама идея личной ли, частной ли, корпоративной собственности на то, что ты-он-они НЕ ДЕЛАЛИ – для русского крестьянина была крамольной.

Даже эмигрировавший из ленинской России Николай Бердяев в середине 30-х годов писал: «…русскому народу всегда были чужды римские понятия о собственности. Абсолютный характер частной собственности всегда отрицался. Для русского сознания важно не отношение к принципу собственности, а отношение к живому человеку. И это, конечно… более христианское сознание»[49]49
  Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука, 1990, с.50.


[Закрыть].

Это христианское сознание было четко выражено и в самом строении крестьянской общины. Русские крестьяне никогда не жили отдельно друг от друга, а вернее сказать, много сот лет жили вместе, общинами, и именно эти общины они называли «мир».

Русская крестьянская община не имела над собой никаких законов высшей власти, кроме очень узкого их списка:

– необходимости три дня из семи в неделю отработать согласно государеву указу урочное время на дворянина для обеспечения возможности, в свою очередь, дворянину в военной и государственной службе царю-батюшке;

– уплаты общиной государевой подати;

– рекрутской повинности общины для поставки государству защитников Отечества.

Всё!

В остальном народ общины управлял собою сам.

И принципы управления и строительства крестьянского общинного дома могли быть основаны только на одном фундаменте – справедливости.

Община формировалась по принципу семьи, но без конкретного отца во главе. «Отцом» было общее собрание общины – коллективный орган ее управления. Это собрание – не было собранием представителей, каждый член общины автоматически был членом этого собрания, и голос его был настолько весом, что подобное не могло и присниться соседям Владимира Богдановича – сэрам и пэрам древнейшего британского парламента.

Ни один член крестьянской общины не мог быть исключен из нее ни при каких условиях. Родился в общине либо же ты был принят в нее – ВСЁ!… нет силы, способной тебя из нее выдворить. Кроме, конечно, твоей собственной глупости…

Если в обычной семье отец мог отделить от себя сына, отдав ему равную и для всех других долю имущества, то вот в общине ровно наоборот – ее член мог уйти из нее только добровольно, но ничего из коллективного общинного имущества ему не причиталось.

Тем не менее и тот и другой принцип сохраняли справедливость, но только в разных условиях. И в семье, и в общине человек был уверен: какие бы новые веяния ни овладели его отцом или общиной, никакой несправедливости лично с ним не произойдет.

Из принципа семьи вытекал и другой принцип, или особенность, – община весьма пренебрежительно относилась к «священному праву» личной собственности вообще и к личной собственности на землю в особенности.

В семье не может быть у кого-либо какой-то личной собственности на то, благодаря чему вся семья существует. Возможна только общая собственность, и земля должна находиться в распоряжении только тех, кто ее в состоянии обрабатывать.

Наконец, решение на собрании общины могло быть принято только единогласно. Община не утруждала себя подсчетом голосов. Если был хотя бы один несогласный, решение не принималось.

Сие совершенно неприемлемо для всех древних и современных форм парламентаризма. На таком принципе ни один парламент мира не сможет работать и не примет ни одного решения.

Вот ведь какая засада, Владимир Богданович!

Особенно если вспомнить, например, современный парламент РФ, где его члены не то что о единогласии не могут помышлять. Они даже на работу свою могут месяцами не ходить, перепоручив право своего голоса некой тетеньке или дяденьке, дежурно шмыгающих между пустых депутатских мест… и засовывающих электронные карточки для голосования чохом за всех «прогульщиков»…

И это видит вся страна….

И даже Вы, тов. Резун, – из далекого Бристоля…

Вот это и есть логичное вырождение парламентской системы, но по-русски.

Ну что бензин-то по Москве-то жечь и туфли топтать, кады один ляд, чтобы протащить фракционное решение – лично мое мнение для этого не нужно. Меня в парламент ввели не умом блистать, а фракционную работу усиливать. Как и на что – не моя забота. На то есть лидер фракции. Пущай у него башка болит. А мне зафиксируйте мои привилегии народного избранника.

Вот на ентом и договоримся…

Владимир Богданович!

Согласитесь, что у новых русских все гораздо честнее и опрятнее, чем у Ваших британских коллег-парламентариев… Даже в таком гнилом вопросе, как парламентская демократия…

А вот сотни тысяч русских общин на протяжении многих сотен лет управлялись принципом именно единогласия.

Русский мужик, русский человек в своей коренной сути – истинный демократ, он всегда понимал, что общественный интерес выше личного, причем не просто понимал, но и руководствовался этим.

И на мирских сходках крестьяне думали именно об интересах общины, а не о своих собственных; следовательно, разногласий не могло ни у кого быть априори.

В парламентах же всех стран идет борьба личных интересов, даже если это интересы якобы групп, фракций или партий. Этих интересов, конечно же, много, и они практически всегда взаимопротивоположны. Так что единогласие там недостижимо в принципе. Посему свой голос в этой системе выгоднее просто продавать.

Как впрочем и все остальное…

Если, конечно, речь не идет о депутатской неприкосновенности…

А для крестьянина община – это дом, в котором живет он и будут жить его дети.

Разорение общины – разорение его лично.

Крестьянин персонально отвечал своей судьбой за свое решение, за свой голос.

Крестьянские сходки, особенно по запутанным вопросам, могли длиться много вечеров кряду и порой принимали весьма грубую форму…

Вот современный украинский парламент знает…

На них не стеснялись и не обязаны были стесняться обсуждать все мелочи, все аспекты решаемого вопроса, даже если они затрагивали деликатные стороны чьей либо жизни, о которых в обычное время спорящие не рискнут спросить.

Общинная проблема выворачивалась наизнанку, рассматривалась абсолютно со всех сторон – до тех пор, пока каждый член общины не начинал понимать, что обсуждаемое решение должно быть принято, пусть оно лично его и не устраивает, но для всей общины в целом это решение единственно возможное.

И решение принималось только тогда, когда затихал, соглашаясь, последний спорящий… В сравнении с традиционной крестьянской сходкой нонешние парламентские бдения выглядят крайне примитивно.

Депутаты собираются обсуждать тяжелейшие вопросы государственной жизни, но начинают с того, что договариваются о регламенте и, самое главное, – когда закончить свое собрание.

Бывало ли, что в общине какой-либо из ее членов на сходке упорствовал?.. И упорствовал, именно закусив удила своего личного интереса?..

Да, могло…

Устав от споров, две или три сотни человек могли уступить одному и принять решение, выгодное только этому человеку.

Но община – не институт благородных девиц (вот кто служил в Советской армии – тот знает не только силу сержантского состава, но и мощь авторитета своего родного взвода). В нее входили занятые тяжелой работой люди, лично преданные общине и достаточно решительные своим характером… Человеку, пошедшему против правды мира, никто и ничего не прощал. Он обязательно за свою дерзость, наглость или глупость, а иногда и за все вместе расплачивался. И часто был вынужден из общины уходить. С ним начинали случаться всякие неприятные вещи – тонула в болоте корова, сгорало сено, внезапно ломались колеса у подводы – и так далее, пока человек не начинал понимать смысл народной мудрости: «Против мира не попрешь».

Юрий Игнатьевич Мухин мне эту истину еще пару десяток лет назад очень хорошо пояснил в своих работах. Кулаки-мироеды, все эти потуги столыпинских новаций насчет отселения, тоже очень хорошо понимали … Так как клоп без тела не жилец, то и они в гробу видели столыпинские хутора на выселках.

Причина проста. Эти живоглоты всегда строились только в центре села. Только в тесноте обычных крестьянских домов, настолько тесно с ними, чтобы пламя от подпущенного петуха справедливости обязательно должно было бы переброситься на соседние избы. Понимали, что только в этом случае их не подожгут.

Еще одно правило, общее для всех крестьянских общин, – справедливость в распределении для обработки средства своего существования – земли. Конкретные способы размежевания земельных угодий у каждой общины были разные, как многочислен учет самых разных условий и качества самих участков.

Цель же по-прежнему при этом была одна – справедливость условий труда рядового члена общины.

Единой для всех общин была коллективная ответственность по внешним обязательствам – уплаты налогов, поставки рекрутов в армию.

Если, к примеру, в общине было 200 человек, обязанных платить царскую подать, то ни один из них непосредственно свои положенные 12 целковых за год в налоговое ведомство не носил.

Все 2400 рублей община платила одной суммой, а сколько с кого взять, решала самостоятельно.

Так же и с набором рекрутов.

Если, к примеру, полагалось выставить в армию одного человека из сотни, то военное ведомство не искало этих людей по деревням и селам. Община сама определяла, кому идти служить, причем очень часто стремилась купить рекрута на стороне, то есть найти пригодного к службе не семейного мужчину, который бы за огромные деньги по тем временам, собранные миром, согласился пойти в солдаты.

Если такого сыскать не удавалось, мир решал, из какой семьи взять служивого.

И тогда платили ему.

Решение общины, приговор мира обжалованию не подлежал. Выбранного могли доставить к призывному пункту без его согласия и связанным. Община обеспечивала каждому своему члену право на труд безо всяких оговорок. Хотел человек работать – ему предоставляли для этого равные со всеми условия. Община являлась и органом социального обеспечения. Обычно немощные старики доживали свой век у детей, а сироты-малолетки воспитывались и взрослели у близких родственников.

Но случалось, когда и старики оставались одни, и дети. Чаще всего они в таком случае «шли по миру».

Это означало, что они жили в каждой семье общины по очереди определенное время, скажем неделю, а одевались за общинные деньги. В такой заботе была подчас изрядная доля прагматизма: до отмены рекрутских наборов особую ценность для общины представляли мальчики-сироты, за их здоровьем, здоровьем будущих солдат, особенно следили.

Способы вспомоществования могли быть разные. Скажем, община снабжала стариков хлебом и кормами, собранными с миру, или же они жили за счет того, что члены общины регулярно носили им уже готовую к употреблению пищу. И это не было подаянием.

Община попросту обязана была содержать своих немощных членов и того, кто нуждался в помощи, не заставляя унижаться, выпрашивая ее. Община собирала больше денег, чем требовало от нее государство. Дополнительные средства шли на те цели, достичь которых сегодня пытается государство путем увеличения своих налогов.

Община создавала резервы хлеба, община строила школы и нанимала учителей, а если была достаточно сильна, то и врачей или фельдшеров.

Фактически ее член платил налог больший, нежели предусмотренный правительством, но размер взимаемого сверх подати устанавливал сам крестьянин на общинном сходе и тратил излишки тоже сам.

За то, что могло сделать только правительство, деньги платились царю. Но на то, что могла сделать сама община, деньги собирались ею самостоятельно и в руки бюрократии не попадали.

Вот если и понимать смысл столыпинской ломки крестьянской общины, то, вероятнее всего, он мог быть только в этом. То есть довершить дело экономического подчинения 85 % населения России бюрократическому центральному аппарату. Так тогда опять-таки Петра Аркадьевича Столыпина Иосиф Виссарионович Сталин полностью переигрывает… И с умом.

Во всяком случае, сталинские колхозы по своей внутренней социально-экономической сути были куда ближе к общинному характеру русского мужика, чем обособленный столыпинский хутор.

И не говорите господа, что Вы там, в Парижах, Лондонах и Стамбулах, мужицкого русского характера и строя его общинной жизни не знали.

Знали… Да толку-то что!

Потерянные родовые усадьбы и миллионы гектар обрабатываемых за Вас простыми мужиками родимой земли – как жаба Вас душили.

Душили и Вашу мозговую деятельность вместе с этим.

Итог общеизвестен…

А поэтому – тот, кто понимал этот крестьянский строй и отношение к земле – тот и был моральным лидером огромной массы населения крестьянской России.

Так что, уважаемый Владимир Богданович, уж не взыщите с товарища Сталина.

Так вот задалось… К слову сказать…, теперь можно сколько угодно коллегам А. Минкина по «МК» изгаляться над «ручным режимом» управления такой страной, как Россия… Толку-то… Снявши голову крестьянской общине – по волосам не плачут…

Ибо почитай с середины XIX века картина-то у нас в стране одна и та же…, что описал своим бойким пером Михаил Ростовский аж к исходу первой десятилетки XXI века:

«….Теоретически Россия – страна с рыночной экономикой.

Теоретически у нас теперь все определяет не какой-нибудь Госплан, как во времена треклятого СССР, а акционеры, советы директоров и частная инициатива.

Теоретически в России существует разделение властей – и премьер у нас не всесилен.

Но, вслушиваясь в разговор Путина с народом, сложно было в очередной раз не прийти к наибанальнейшему выводу: между теорией и практикой лежит дистанция огромного размера.

ВВП успел пообщаться с трудягами из самых разных городов и весей нашей страны: Пикалево, Магнитогорск, Тольятти, Набережные Челны, Комсомольск-на-Амуре, Оренбургская область. Но всюду ВВП в разных вариациях, по сути, говорили одно и то же: спасибо вам, Владимир Владимирович, за конкретную помощь, которую вы оказали нашему предприятию. Но не может ли так случиться, что в следующем году вы о нас забудете?

Можно, конечно, поизгаляться над неизменностью народного менталитета с его верой в доброго царя и брежневским стилем вопросов. …

Но это редкий случай, когда смех с полным основанием можно назвать глупым. За всем этим скрывается фундаментальная проблема. Несмотря на все внешние изменения, в структуре нашей власти и структуре нашей экономики все по-прежнему управляется в ручном режиме. Всем по-прежнему рулят из одного единого центра.

Отвечая на вопрос о самой серьезной проблеме страны, Путин сказал о чрезмерных надеждах, которые граждане возлагают на государство. С полным на то основанием ВВП дал понять: на государство, конечно, надейся, но и сам об обустройстве собственной жизни думать не забывай. Но как такое возможно, если вертикаль власти, как и в прежние времена, контролирует все и вся?

Не будем притворяться наивными. Мы не имеем дело с каким-либо новым феноменом. Прошедший кризисный год всего лишь обнажил суть явления, от которого мы так и не смогли избавиться. А прямая линия премьера с народом всего лишь выступила в роли зеркала, в котором отразилась избавленная от фигового листка реальность. Но от этого проблема не стала менее острой или опасной.

Поэтому наши поздравления, Владимир Владимирович!

Не сочтите за лесть, но вы зорко смотрите в корень главных российских бед.

Осталась сущая мелочь: понять, как этот корень можно подрубить…»[50]50
  См. в Сети на сайте МК httр://www.mk.ru/ от 04.12.09, название статьи «Не дождетесь…», хотя, строго говоря, на данный момент сайт фрондирующего «Московского комсомольца» полностью обрушен, видимо политически-озабоченными хакерами, запустившими вирус-сигнал почему-то аж из Южной Кореи…


[Закрыть]

Так что мой совет Михаилу Ростовскому – не ерничать, а внимательно всмотреться в историю государства Российского…, и убедиться в том, что сей действительно далеко не «новый феномен» взращен не Путиным, не «треклятым СССР», не коммунистами времен людоеда Сталина или большевиками времен швейцарского разлива от товарища Ленина…, а банально теми самыми милыми сердцу Резуна-Суворова Романовыми, которые это финально оформили усердием столь героического и фундаментально-памятного русскому уму творчеством Петра Столыпина.

Ну а результат этого столыпинского шедевра – остов крестьянской общины России благополучно дорушила Первая мировая война.

Однако искренний порыв Петра Аркадиевича в стиле бессмертной будущей присказки Виктора Черномырдина был столь шедеврален…, что даже сын автора текста Гимна СССР без колебания в душе бросился венчать лаврами этого государственного деятеля, оказавшимся по сути своей крайним в оформлении такого глобального русского бедствия, как повальный бюрократизм, апатия русского народа к каким-либо формам самоуправления и, как следствие, – взяточничество на местах и в столицах…

Все же и вправду наш Никита Сергеевич великий оратор – под стать его тезке Хрущеву.

Впрочем, если бы Никита Сергеевич Михалков спросил бы лично у меня:

– А, собственно, кто же достоин носить «Имя Россия»? – то я бы не задумываясь ответил:

– Федор Михайлович Достоевский.

И первое место…, и второе место…, и третье место… – все его. Хотя вообще смешно говорить о рейтинге мест. Если есть имя у России – то оно и первое… и окончательное.

Аргумент мой один, и он из письма Федора Михайловича к Н.Д. Фонвизиной: «Я скажу Вам про себя, что я дитя века, дитя неверия и сомнения… Если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».

Вот в этом, в моем понимании, – вся Россия.

Все ее ИМЯ!

Что же до понимания роли именно русского человека в этом мире на всей планете Земля, то позвольте мне привести бессмертные слова Федора Михайловича чуть ниже… О них речь еще впереди, но вот именно ИМЯ РОССИЯ они характеризуют исчерпывающе! В этом Вы убедитесь, когда мне неизбежно придется поднять в этой книге вопрос о том, а, собственно, на каком основании я веду разговор о мировом предназначении «чумазого» русского народа как его нравственного устроителя…

И кстати…, Достоевский Федор Михайлович в бытность свою по военной линии, начиная рядовым в седьмом линейном сибирском батальоне, дослужился до прапорщика. И было это в русской крепости Семипалатинск.

Так-то,… Владимир Богданович.

Чудны твои дела, Господи!

Ладненько…

Продолжу раскрывать обещанное…

3

Теперь уж, к слову, пожалуй, самый драматичный аспект политико-экономического выбора Сталина. Тут прям квинтэссенция нашего Ледокола, которая лично для Чаянова закончилась расстрелом.

«Непонятно только, почему антинаучные теории «советских» экономистов типа Чаяновых должны иметь свободное хождение в нашей печати», – так удивленно и разражено заявил Сталин в 1929 году.

Как в теории поднять товарность сельского хозяйства, было всем понятно – через производительность труда. Как поднять производительность труда, тоже в учебниках было написано – необходимо механизировать сельский труд. СССР был к этому готов. Там, где умеют делать танки, особого ума не надо, для того чтобы делать трактора.

Забегая вперед, скажу, что как раз к упомянутому мною выше 1937 году, то есть к концу Второй пятилетки, в сельском хозяйстве уже работало 345 тыс. тракторов и 129 тыс. комбайнов, сделанных в основном на отечественных заводах. Для того чтобы обеспечить их надлежащее обслуживание, были созданы машинно-тракторные станции (МТС) – государственные предприятия, сосредотачивающие сельскохозяйственную технику и заключающие договоры с колхозами на производство тех или иных работ. То есть отстроить машины и массово – мы технически могли очень быстро.

Сложнее другое и главное. Кому их дать? О том, чтобы трактор получил столыпинский хуторянин, и речи не могло быть – у него не хватило бы денег его купить, средств его обслуживать. А экономически трактор не окупил бы себя на крошечных для него столыпинских наделах.

Очевидными оставались три пути.

Первый – быстро восстановить в сельском хозяйстве крупного латифундиста, то бишь помещика, которого вот только недавно большевики пустили «в распыл»… Он бы купил трактора и комбайны на предоставленные странами Антанты займы. Те бы пошли бы на это – и дав деньги даром. Ибо прекрасно понимали, что экономическая целесообразность инвестиций в сельское хозяйство без Гольфстрима и уж тем паче их возвратность да еще и с профитом – сущий нонсенс и профанация… Или, как говаривал в свое время в таких случаях Вениамин Ерофеев, «…все это томление духа, бесполезнеж… и мудянка…» Но вот политические последствия явно могут быть – грандиозны… Зачем нам тогда подвиги Сиднея Рейли и Бориса Савинкова?

Так вот – на англо-французские транши «новыми русскими» были бы приобретены трактора и комбайны, а также сервисная их инфраструктура. Теперь резко укрупнившиеся сельхознаделы обрабатывали бы допустим не 100 человек, а всего 5. Вот 95 высвободившихся можно было забирать промышленному сектору.

Я даже опущу момент того, что мы тогда бы повсеместно услышали в Советской стране – «За что я проливал кровь в Гражданскую?!»… В принципе мы этот вопрос слышим и по сей день – спустя 80 лет… Просто даже если бы у власти были не большевики с их идеологией экспроприации экспроприаторов, а экономисты из фонда Сороса, то перед любым здравомыслящим правительством встали бы, и причем мгновенно, дичайшие экономические проблемы.

Большевики читали книжки. Они кое-что слышали о фразе Томаса Мора «овцы съели людей», хоть он и был в их понимании писателем-утопистом… И ни одно правительство мира не захотело бы в одно мгновение оказаться в эпицентре огромной страны, в которой кучка латифундистов с отечественными тракторами, как Хрущев непризнанных художников, вывалила бы за пределы своих теперь уже огромных земельных наделов эту чудовищную массу русских пауперов…

Ну-ка вспомним, Владимир Богданович, что с местными пауперами делали Ваши нонешние соотечественники совсем недавно – два века назад. Паровой двигатель, прядильная машина Харгривса и суконный станок Картрайта дали отмашку суконной промышленности. И сукном Англия покорила весь мир. Даже под крышей Гольфстрима выращивать хлеб было уже не с руки. Это пусть русские в Сибири корячатся. Мы его у них потом купим. Мы же, достойные сквайры, тихо будем разводить овечек. Без овечек не бывает достойного мирового производства шерстяной ткани… А вот кормить этих овечек можно, только поперев прочь с теперь их уже пастбищ людей. Что вы будете делать с ними, это уже проблема ваша, сэры-пэры, а не моя – достойного сквайра.

Герцогиня Элизабет Сатерленд (1765–1839) – крупная шотландская землевладелица; с 1814 по 1820 г. согнала с земель, традиционно считавшихся принадлежащими одному из шотландских кланов, более 15 000 человек. Это около 3000 семей. Все их деревни были разрушены и сожжены, все поля обращены в пастбища. Британские солдаты были посланы для экзекуции, и дело доходило у них до настоящих битв с местными жителями. Одну старуху сожгли в ее собственной избе, так как она отказалась ее покинуть. Таким путем эта дама присвоила себе 794 000 акров земли, с незапамятных времен принадлежавших клану.

Посему чуть позже К. Марксу только приходилось констатировать и ничего не выдумывать: «Машина сама по себе сокращает рабочее время, между тем как ее капиталистическое применение удлиняет рабочий день; сама по себе она облегчает труд, капиталистическое же ее применение повышает его интенсивность; сама по себе она знаменует победу человека над силами природы, капиталистическое же ее применение порабощает человека силами природы; сама по себе она увеличивает богатство производителя, а при капиталистическом применении превращает его в паупера.