Текст книги "Два ледокола. Другая история Второй мировой"

«… Главное, я обозначил то, что стремление наше в Европу, даже со всеми увлечениями и крайностями его, было не только законно и разумно в основании своем, но и народно, совпадало вполне с стремлениями самого духа народного, а в конце концов, бесспорно, имеет и высшую цель.

В краткой, слишком краткой речи моей я, конечно, не мог развить мою мысль во всей полноте, но, по крайней мере, то, что высказано, кажется, ясно. И не надо, не надо возмущаться сказанным мною, «что нищая земля наша, может быть, в конце концов скажет новое слово миру».

Смешно тоже и уверять, что, прежде чем сказать новое слово миру, «надобно нам самим развиться экономически, научно и гражданственно и тогда только мечтать о «новых словах» таким совершенным (будто бы) организмам, как народы Европы».

Я именно напираю в моей речи, что и не пытаюсь равнять русский народ с народами западными в сферах их экономической славы или научной. Я просто только говорю, что русская душа, что гений народа русского, может быть, наиболее способны из всех народов вместить в себе идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия. Это не экономическая черта и не какая другая, это лишь {нравственная} черта, и может ли кто отрицать и оспорить, что ее нет в народе русском?

Может ли кто сказать, что русский народ есть только косная масса, осужденная лишь служить {экономически} преуспеянию и развитию европейской интеллигенции нашей, возвысившейся над народом нашим, сама же в себе заключает лишь мертвую косность, от которой ничего и не следует ожидать и на которую совсем нечего возлагать никаких надежд?

Увы, так многие утверждают, но я рискнул объявить иное.

Повторяю, я, конечно, не мог доказать «этой фантазии моей», как я сам выразился, обстоятельно и со всею полнотою, но я не мог и не указать на нее. Утверждать же, что нищая и неурядная земля наша не может заключать в себе столь высокие стремления, пока не сделается экономически и гражданственно подобною Западу, – есть уже просто нелепость.

Основные нравственные сокровища духа, в основной сущности своей по крайней мере, не зависят от экономической силы. Наша нищая неурядная земля, кроме высшего слоя своего, вся сплошь как один человек. Все восемьдесят миллионов ее населения представляют собою такое духовное единение, какого, конечно, в Европе нет нигде и не может быть, а стало быть, уже по сему одному нельзя сказать, что наша земля неурядна, даже в строгом смысле нельзя сказать, что и нищая.

Напротив, в Европе, в этой Европе, где накоплено столько богатств, все гражданское основание всех европейских наций – все подкопано и, может быть, завтра же рухнет бесследно на веки веков, а взамен наступит нечто неслыханно новое, ни на что прежнее не похожее. И все богатства, накопленные Европой, не спасут ее от падения, ибо «в один миг исчезнет и богатство».

Между тем на этот, именно на этот подкопанный и зараженный их гражданский строй, и указывают народу нашему как на идеал, к которому он должен стремиться, и лишь по достижении им этого идеала осмелиться пролепетать свое какое-либо слово Европе.

Мы же утверждаем, что вмещать и носить в себе силу любящего и всеединящего духа можно и при теперешней экономической нищете нашей, да и не при такой еще нищете, как теперь.

Ее можно сохранять и вмещать в себе даже и при такой нищете, какая была после нашествия Батыева или после погрома Смутного времени, когда единственно всеединящим духом народным была спасена Россия.

И наконец, если уж в самом деле так необходимо надо, для того чтоб иметь право любить человечество и носить в себе всеединящую душу, для того чтоб заключать в себе способность не ненавидеть чужие народы за то, что они непохожи на нас; для того чтоб иметь желание не укрепляться от всех в своей национальности, чтоб ей только одной все досталось, а другие национальности считать только за лимон, который можно выжать (а народы такого духа ведь есть в Европе!), – если и в самом деле для достижения всего этого надо, повторяю я, предварительно стать народом богатым и перетащить к себе европейское гражданское устройство, то неужели все-таки мы и тут должны рабски скопировать это европейское устройство?..

Неужели и тут не дадут и не позволят русскому организму развиться национально, своей органической силой, а непременно обезличенно, лакейски подражая Европе? Да куда же девать тогда русский-то организм? Понимают ли эти господа, что такое организм? А еще толкуют о естественных науках!

«Этого народ не позволит», – сказал по одному поводу года два назад один собеседник одному ярому западнику.

«Так уничтожить народ!» – ответил западник спокойно и величаво. И был он не кто-нибудь, а один из представителей нашей интеллигенции. Анекдот этот верен…

…Теперь вот заключение…

Рядом с славянофилами, обнимавшими меня и жавшими мне руку, тут же на эстраде, едва лишь я сошел с кафедры, подошли ко мне пожать мою руку и западники, и не какие-нибудь из них, а передовые представители западничества, занимающие в нем первую роль, особенно теперь.

Они жали мне руку с таким же горячим и искренним увлечением, как славянофилы, и называли мою речь гениальною, и несколько раз, напирая на слово это, произнесли, что она гениальна.

Но боюсь, боюсь искренно: не в первых ли «попыхах» увлечения произнесено было это! О, не того боюсь я, что они откажутся от мнения своего, что моя речь гениальна, я ведь и сам знаю, что она не гениальна, и нисколько не был обольщен похвалами, так что от всего сердца прощу им их разочарование в моей гениальности, – но вот что, однако же, может случиться, вот что могут сказать западники, чуть-чуть подумав (Nota bene, я не об тех пишу, которые жали мне руку, я лишь вообще о западниках теперь скажу, на это я напираю): «А, – скажут, может быть, западники (слышите: только «может быть», не более), – а, вы согласились-таки наконец после долгих споров и препираний, что стремление наше в Европу было законно и нормально, вы признали, что на нашей стороне тоже была правда, и склонили ваши знамена. Что ж, мы принимаем ваше признание радушно и спешим заявить вам, что с вашей стороны это даже довольно недурно: обозначает, по крайней мере, в вас некоторый ум, в котором, впрочем, мы вам никогда не отказывали, за исключением разве самых тупейших из наших, за которых мы отвечать не хотим и не можем, – но… тут, видите ли, является опять некоторая новая запятая, и это надобно как можно скорее разъяснить…

Дело в том, что ваше-то положение, ваш-то вывод о том, что мы в увлечениях наших совпадали будто бы с народным духом и таинственно направлялись им, ваше-то это положение – всетаки остается для нас более чем сомнительном, а потому и соглашение между нами опять-таки становится невозможным.

Знайте, что мы направлялись Европой, наукой ее и реформой Петра, но уж отнюдь не духом народа нашего, ибо духа этого мы не встречали и не обоняли на нашем пути, напротив – оставили его назади и поскорее от него убежали.

Мы с самого начала пошли самостоятельно, а вовсе не следуя какому-то будто бы влекущему инстинкту народа русского ко всемирной отзывчивости и к всеединению человечества, – ну, одним словом, ко всему тому, о чем вы теперь столько наговорили.

В народе русском, так как уж пришло время высказаться вполне откровенно, мы по-прежнему видим лишь косную массу, у которой нам нечему учиться, тормозящую, напротив, развитие России к прогрессивному лучшему, и которую всю надо пересоздать и переделать, – если уж невозможно и нельзя органически, то, по крайней мере, механически, то есть попросту заставив ее раз навсегда нас слушаться, во веки веков.

А чтобы достигнуть сего послушания, вот и необходимо усвоить себе гражданское устройство точь-в-точь как в европейских землях, о котором именно теперь пошла речь. Собственно же народ наш нищ и смерд, каким он был всегда, и не может иметь ни лица, ни идеи. Вся история народа нашего есть абсурд, из которого вы до сих пор черт знает что выводили, а смотрели только мы трезво.

Надобно, чтоб такой народ, как наш, – не имел истории, а то, что имел под видом истории, должно быть с отвращением забыто им, все целиком.

Надобно, чтоб имело историю лишь одно наше интеллигентное общество, которому народ должен служить лишь своим трудом и своими силами.

Позвольте, не беспокойтесь и не кричите: не закабалить народ наш мы хотим, говоря о послушании его, о, конечно нет! не выводите, пожалуйста, этого: мы гуманны, мы европейцы, вы слишком знаете это.

Напротив, мы намерены образовать наш народ помаленьку, в порядке, и увенчать наше здание, вознеся народ до себя и переделав его национальность уже в иную, какая там сама наступит после образования его. Образование же его мы оснуем и начнем, с чего сами начали, то есть на отрицании им всего его прошлого и на проклятии, которому он сам должен предать свое прошлое.

Чуть мы выучим человека из народа грамоте, тотчас же и заставим его нюхнуть Европы, тотчас же начнем обольщать его Европой, ну хотя бы утонченностью быта, приличий, костюма, напитков, танцев, – словом, заставим его устыдиться своего прежнего лаптя и кваса, устыдиться своих древних песен, и хотя из них есть несколько прекрасных и музыкальных, но мы все-таки заставим его петь рифмованный водевиль, сколь бы вы там ни сердились на это.

Одним словом, для доброй цели мы многочисленнейшими и всякими средствами подействуем прежде всего на слабые струны характера, как и с нами было, и тогда народ – наш. Он застыдится своего прежнего и проклянет его. Кто проклянет свое прежнее, тот уже наш, – вот наша формула! Мы ее всецело приложим, когда примемся возносить народ до себя. Если же народ окажется неспособным к образованию, то – «устранить народ». Ибо тогда выставится уже ясно, что народ наш есть только недостойная варварская масса, которую надо заставить лишь слушаться.

Ибо что же тут делать: в интеллигенции и в Европе лишь правда, а потому хоть у вас и восемьдесят миллионов народу (чем вы, кажется, хвастаетесь), но все эти миллионы должны прежде всего послужить этой европейской правде, так как другой нет и не может быть. Количеством же миллионов нас не испугаете.

Вот всегдашний наш вывод, только теперь уж во всей наготе, и мы остаемся при нем. Не можем же мы, приняв ваш вывод, толковать вместе с вами, например, о таких странных вещах, как le Рravoslaviе и какое-то будто бы особое значение его.

Надеемся, что вы от нас хотя этого-то не потребуете, особенно теперь, когда последнее слово Европы и европейской науки в общем выводе есть атеизм, просвещенный и гуманный, а мы не можем же не идти за Европой.

А потому ту половину произнесенной речи, в которой вы высказываете нам похвалы, мы, пожалуй, согласимся принять с известными ограничениями, так и быть, сделаем вам эту любезность. Ну а ту половину, которая относится к вам и ко всем этим вашим «началам» – уж извините, мы не можем принять…»

Вот какой может быть грустный вывод.

Повторяю: я не только не осмелюсь вложить этот вывод в уста тех западников, которые жали мне руку, но и в уста многих, очень многих просвещеннейших из них, русских деятелей и вполне русских людей, несмотря на их теории, почтенных и уважаемых русских граждан… (между тем) … назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное.

Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите.

О, все это славянофильство и западничество наше есть одно только великое у нас недоразумение, хотя исторически и необходимое.

Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей…»[77]77
  Федор Михайлович Достоевский. Пушкинская речь. Полное собрание сочинений, т. 26. Л.: Наука, 1984, сс.129–149; httр://textshare.da.ru


[Закрыть]

Этой пространной цитатой из Федора Михайловича я, надеюсь, несколько иначе высветил не только сомнения Владимира Богдановича в исторической силе и перспективности русского народа, но и смог поколебать не менее строгие сомнения в этом безусловного мощнейшего логика XX века – Александра Александровича Зиновьева.

Лично я преклоняюсь перед его независимым собственным интеллектуальным генезисом от такой его работы, как «Зияющие высоты» к такому его труду, как «Запад». Мне действительно нечего добавить вот к этому позднему зиновьевскому, высказанному им буквально накануне кончины:

«…Советская система существовала недолго, ей бы еще жить и жить. Она вступила в состояние кризиса не потому, что по натуре такая. Социальная система вообще не способна к самоуничтожению. Я продолжаю утверждать, что социальная система, которая сложилась в СССР, была самой совершенной – самой простой, стандартизированной, более эффективной, чем западная. И в теории, и на практике! В послесталинские годы произошел не застой, а колоссальный скачок, прорыв вперед…» [78]78
  См. интервью газете «Завтра» 17.05.2006 // httр://www.zavtra.ru/cgi/veil/data/ zavtra/06/652/41.html


[Закрыть]

Однако при этом его выстроенный не за одно десятилетие внутренний методологический аппарат продолжал сопротивляться в Зиновьеве до конца:

«…Когда коммунизм был в силе, Запад дрожал перед ним. Но допустим на минуту, что Запад потерпел бы поражение, а коммунизм одержал блестящую победу. Что бы произошло? Кошмар, не приведи бог! Была колоссальная угроза человечеству. Необходимо признать, что Советский Союз имел шанс захватить инициативу на много лет, если не десятков лет. Сохранение биполярности было необходимо как залог выживания русского народа. Трагедия состояла в том, что на такой биполярности остановиться было невозможно.

Я доказывал, что Советский Союз не может стать гегемоном. Для того чтобы стать мировым гегемоном, нужен целый ряд условий. Например, в стране должен существовать народ, достаточно большой, который ощущал бы себя народом господ. Русский народ на такую роль не годился и до сих пор не годится. Это была одна из причин краха. Те группы населения, которые могли бы составить такое ядро, были незначительны. Запад превосходил нас как по количеству людей, так и по качеству человеческого материала.

Если бы на нашем месте были немцы и их было бы 150 миллионов, они бы своего не упустили. У нас же всегда была психология заниженности…»[79]79
  Там же.


[Закрыть]

Видите, Владимир Богданович…, как, в сущности, Вы похожи на Александра Александровича…, хотя такие работы, как «Философские проблемы многозначной логики», «Логика науки» или «Логическая физика» Вашему перу и не принадлежат…

Вот и приходится призывать мне в помощь ум и совесть Федора Достоевского.

В чем я принципиально согласен с Зиновьевым, так это с безупречной его тезой о том, что: «…Эффективность западнистского хозяйства обуславливают три закона: рациональная организация дела; жестокая трудовая дисциплина; максимальное использование средств производства и рабочей силы. Западное общество является недемократичным, тоталитарным в самой своей основе – на уровне ячеек производства. И именно поэтому оно демократично в надстройке, идеологии…»[80]80
  Там же.


[Закрыть]

Вот Вам, Владимир Богданович, и вся сущностная форма воспетой Вами демократии на примере той страны, на которую Вы променяли СССР.

На такую же приманку в свое время купился и Воислав Шешель – лидер Сербской Радикальной Партии, которого уже седьмой год подряд гнобят в Гааге в рамках шоу Международного трибунала по бывшей Югославии. Эти международные правдоискатели, ревнители прав человека и столпы гуманизма, не выпустили Шешеля даже на одни сутки для прощания в телом его матери, умершей в 2007 году…

Шешель все 80-е и большую часть 90-х годов прошлого века был непримиримым борцом с коммунизмом. Так сказать, он посвятил всего себя борьбе с тоталитаризмом его надстройки. Но, как он теперь понимает, он был принципиально слеп в отношении его человеческого базиса. Он был дважды, а фактически даже трижды осужден в бывшей СФРЮ в 1984 и 1990 годах как непримиримый борец с общественным строем этого государства.

Теперь же, с 2003 года, он почему-то сидит в Гааге после добровольной сдачи себя международному правосудию. Причем за это время ни одно из официально предъявленных Шешелю обвинений этим судом не доказано. Сам процесс был начат только с 2007 года… и тут же заглох из-за полного отсутствия доказательств.

Против Воислава теперь выдвинуто обвинение в неуважении к суду ровно за 18 рабочих часов до официального истечения полномочий Трибунала в праве продолжать судилище. Зато, по словам самого Шешеля, его в Гааге судят только за то, что он является сегодня принципиальным противником и критиком глобального капитализма…, за то, что он плюет в глаза этому проамериканскому шапито, надеющемуся заточить в тюрьме его бессмертную душу…

Шешель прекрасно знает героя Льва Толстого – Пьера Безухова – и его смех над европейской бандой, которую привел Наполеон в Россию в надежде проделать нечто подобное с душой Пьера.

Хотя и любому теперь в Европе…, да и не только в Европе понятно…, что автору книги, написанной в тюремной камере, с названием «Военный преступник Хавьер Солана» – век воли не видать…

Да за одну только вот эту фразу о своем народе Сербии его будут судить с особым пристрастием и вне временных ограничений:

«… Мы – небольшой народ, и мы близки к России. По происхождению мы – русские, потому что мы – восточные славяне и не стыдимся этого. Мы – союзники русских, мы – русские Балкан».

Но лично я боюсь, что прозрение Воислава о звериной сущности основ современного капитализма может оказаться запоздалым…, и он просто повторит судебную судьбу в этом трибунале Слободана Милошевича.

Проще говоря – звериная суть тоталитарной экономической базы Запада предельно проста. Все эти красивые внешние вензеля наследственной монархии в обрамлении парламентаризма, свободы слова, гуманизма прав и плюрализма вероисповеданий суть прикрытие только того, что жестко сковано наручниками красиво упакованного тоталитарного принципа производственной жизни, тиражированного по всему миру в виде банальной формулы:

Трудовой заработок не для расширения возможного свободного времени человека, а возможное свободное время человека подчинено и брошено на обретение трудового заработка с прогрессирующим к его величине массе прибыли, изымаемого от этого человека…

Примите…

Выходит, что весь пафос интеллектуального противостояния титанов мысли состоит именно в том, как воспринимать русский народ для этой вечной для Капитала формулы – как «…народ господ…» в рамках этой формулы или же как «всечеловека» в едином братстве народов Земли, эту формулу опрокидывающую… И опрокидывающую не силой оружия и грязным русским валенком, а именно примером возможного труда, неотягощенного от века русской истории в необходимости это оружие всегда иметь и копить, в бесполезной гонке – соревновании чисто природно-жестких издержек производства на русской земле в сравнении с мягкими условиями всего остального мира.

Посему лично для меня теперь понятен этот истеричный пафос «главного приватизатора» России последних двух десятилетий:

«…Вы знаете, я перечитывал Достоевского в последние три месяца… И я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку. Он, безусловно, гений, но его представление о русских как об избранном, святом народе, его культ страдания и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывают у меня желание разорвать его на куски…»[81]81
  См. сайт «Википедии» об этом чудном члене международного консультативного совета банка J.Р. Morgan Chase & C^o, трудолюбивом управляющем от РФ в Международном банке реконструкции и развития и желанном участнике заседания Бильдербергского клуба в Тернбэри (Шотландия) – ru.wikiрedia.org/wiki/Чубайс


[Закрыть]

Ну… ну…, понимаю Вас, Анатолий Борисович! Ибо место избранного народа в истории давно уже занято. Однако же согласитесь! С Достоевским…, это Вы явно погорячились!

Все же Вам точно не к лицу представлять себя на одном из самых популярных и востребованных сайтов не только в РФ, но и во всем мире (ибо «Википедию» ежемесячно посещают треть всех пользователей мировой Паутины, а именно 340 миллионов человек) в качестве аналогии весьма известного во всем мире другого человека, который любил поминать пистолет при одном упоминании слова «культура»…

Вот ровно так и у Вас, похоже, с гением имени Достоевского…

Господин Чубайс! Вы же лицо современной России! Так сказать, коренной в птице-тройке ее младореформаторов: Гайдар – Чубайс – Греф.

Весь Бильдербергский клуб с надеждой на Вас смотрит…, а Вы «…в куски…» все его столь тщательно выстроенное реноме! Даже чопорная британская The Financial Times 13 ноября 2004 года любовалась на эти Ваши откровения, разместив материал Аркадия Островского на своих страницах.

А вместе с нею и весь британский народ – нация джентльменов…, все это читал… И я не побоюсь этого слова, на Ваше прорвавшееся нутро гуманиста любовался аж весь читающий мир! Ибо The Financial Times – это не сайт о Вас в «Википедии». The Financial Times читают поголовно все, даже не знающие английских буковок индийские дети, надеющиеся стать миллионерами из бомбейских трущоб и отцами олигархов, беря пример с Ваших доблестных идей!

Право… Анатолий Борисович… – нехорошо…

Кому и удавалось на мой взгляд взобраться на вершины критики писателя Достоевского, так это, пожалуй, уму Константина Николаевича Леонтьева – его современнику и коллеге по перу. Причем он сделал эту критику на предельном уровне анализа основных догм и постулатов Христианства.

Увы… Анатолий Борисович… Мировоззрение Вашего ума не относится к разряду подобных. Впрочем, чтобы Вас утешить, могу сказать лишь то, что в истории своей жизни после критики пушкинской речи Достоевского сам Леонтьев пробыл в ранге русского писателя, публициста, литературного критика и врача по профессии недолго – всего шесть лет, после чего в 1887 году добровольно избрал монашеский постриг и удалился в Оптину пустынь…

Это лучшее, что могли бы сделать и Вы, господин Чубайс!

4

Так вот…

Это бессилие русских времен поздних Романовых, кое и засвидетельствовал Федор Михайлович, поминая величие Александра Сергеевича Пушкина 8 июня 1880 года в московском присутствии Общества любителей российской словесности, спустя каких-нибудь 50–60 лет растаяло бы как дым. Для этого в нашем арсенале была бы теперь советская экономическая мощь промышленного и сельскохозяйственного производства, не подорванная войной, система социальных гарантий, выстроенная и лучшая в мире структура образования и здравоохранения.

Ведь оборонные затраты, достигавшие аж 33 % в 1940 году в общей сумме бюджетных расходов СССР, теперь – к концу 1943 года – можно было смело направить на развитие советских гражданских отраслей экономики. Это увеличило бы разом финансирование нашего промышленного производства минимум в 2,2 раза, а инвестиции в сельскохозяйственное производство смогли бы увеличиться аж более чем в 5 раз![82]82
  См. Мировые войны XX века. Книга 3. Вторая Мировая война. М.: Наука, 2005, с. 314., а также Госархив РФ. Ф. 8418. Оп. 23. Д. 1252. Л.1–5.


[Закрыть]

Вот это точно говорило бы мощнее и убедительнее всей сталинской танковой армады, так от души воспетой В.Б. Резуном. Причем первыми бы признали советские экономические принципы… и добровольно – те, кто сейчас выкапывает из земли останки советских солдат и таскает их из угла в угол, – страны Балтии и Польша.

Ибо с самых нищих начинается процесс трезвления и становления…

Отдельно стоит вопрос отношений с Японией. Ей же не объяснить в 1943 году, что то, что ей показали под Семипалатинском, в 1945 году упало бы на ее мирные города. Даже, возможно, и на ее духовный центр – Киото. Японцы бы просто в это не поверили. Посему – вопрос японо-китайских отношений на востоке стал бы центральным. При этом о намерениях США даже бы и не вспомнили. Просто потому, что любой американский президент, будучи в здравом уме, не сунул бы носа в Юго-Восточную Азию при полнокровных сухопутных армиях Китая и Японии. А вот их отношения – точно пришлось бы регулировать. Но не методом взаимного слива азиатской крови.

Обе страны, по сути, глубоко далеки по своей философии от принципов западной системы организации труда. Их мировоззрение абсолютно гуманно к обычному человеку. Даже сейчас – в XXI веке – никакие роботы и Интернет не делают Японию страной, где человеку грозит безработица как системный признак общества.

Остаются США… Вот их судьба интереснее…

Собственно говоря, судьба Америки всегда начиналась с денег. За ними плыли через Атлантику все флибустьеры Европы XXVIII и XIX веков… А если денег нет – то можно смело ставить жирный крест на всех усилиях США в их претензиях на мировую гегемонию. Так вот – 40 % мировой торговли военными товарами за время всей Второй мировой войны для США бы обломались. Ну не задалось бы им к 1945 году выйти перед мировым сообществом беременными огромной суммой денег.

Следовательно, не получилось бы заявить решениями конференции в Бреттон-Вудсе (США, 1944 год) наряду с фунтом стерлингов в качестве международной платежной и резервной валюты использование доллара США. Просто американцы не обладали бы к 1945 году 75 % мировых запасов золота. Следовательно, и 80 % мировых безналичных расчетов не будут потом номинированы в долларах США. Уже только этим фактом можно грести солидную банковскую ренту по обслуживанию всемирных корсчетов. А именно за эту ниточку вытягивается вся послевоенная экономическая веревочка, свитая для нас американцами с такой любовью.

Меня очень тронула фраза, высказанная коллегой Герберта Уэллса по фабианской партии – Бертраном Расселом – после его возвращения из России в 1920 году и беседы там с Лениным. В отличие от Уэллса Рассел более не возвращался в Россию и со Сталиным не беседовал. Наверное, вот почему:

«Я приехал в Россию коммунистом, но общение с теми, у кого нет сомнений, тысячекратно усилило мои собственные сомнения – не в самом коммунизме, но в разумности столь безрассудной приверженности символу веры, что ради него люди готовы множить без конца невзгоды, страдания, нищету… Тот, кто, подобно мне, считает свободный интеллект главным двигателем человеческого прогресса, не может не противостоять большевизму столь же фундаментально, как и римско-католической церкви».

Браво! Как мощно и эмоционально сказано! Явно выразительнее, чем «любовь» Владимира Богдановича к коммунизму. Просто этот талантливый математик еще не был знаком с настоящими произведениями свободного интеллекта и его приверженности только одному символу веры – доллару США. Но этот пробел был полностью восполнен следующим поколением жителей планеты Земля. Идея Уэллса и Рассела о справедливом мировом правительстве была воплощена в жизнь именно по англосаксонской модели закулисного его варианта.

Можем теперь этим все любоваться и пытаться оценить глубину вырытой ямы.

Но все нонешние президенты всех стран мира в 2009 году, как ни всматриваются в надежде увидеть ее дно, – ан нет… никому не видно!

Даже со свежим зрением Бараку Обаме.

Это фантастически красивая модель управления миром, причем модель не напрягающая излишне силовые ведомства США и уж тем паче его трудовое население. И если Вам будут рассказывать, что никакой мировой модели управления англосаксами и не замышлялась – не верьте! Лучшие экономические умы полвека корпели над ней в ее совершенствовании. Фабианцев сменили монпелеренцы. Сам Милтон Фридман с фон Хайеком, примат экономической целесообразности для которых сверкал Монбланом над любыми человеческими правами и свободами, приложили к этому свои головы.

Учитесь, Иосиф Виссарионович, и молчите!

Объясняю специально для тов. Резуна В.Б…

Все, конечно, строилось не сразу, а постепенно… Ох, чувствую я, что мне точно придется засесть вскоре за вторую мою книгу, чтобы обстоятельнее донести до Вас всю природу это постепенности в Истории. Сейчас же удовлетворитесь следующим…

В 1791 и 1816 годах в США были предприняты попытки организации собственно государственных национальных банков. Появились соответственно Первый и Второй банки США со сроком действия на 20 лет. Банки создавались для обслуживания федерального правительства и для контроля над банками других штатов, а также и для обслуживания частной клиентуры.

По своему масштабу это были национальные банки с отделениями по всей стране. По большинству показателей их деятельность была вполне удовлетворительной, она способствовала достижению в банковской системе определенного постоянства и порядка там, где раньше царил хаос.

Если Вы поинтересуетесь судьбой этих двух банков и причинами их расформирования, то, как любит говаривать В. Суворов, – они в специальной литературе по своей убедительности выглядят как пояснения причин провала начала Великой Отечественной войны советского народа летом 1941 года. То есть общими и расплывчатыми…

Скажем в таком стиле: «… однако и размер банков, и то влияние, которым они пользовались в финансовой системе, вызывали противоречивые мнения, и значительная часть общества не питала к ним доверия. Достижение банками высокого авторитета сопровождалось обострением политических противоречий, и они прекратили свое существование…» (Взгляните на содержание типичной курсовой финансовой работы, рекомендуемой студентам. Со списком серьезной литературы и источников в финале[83]83
  httр:// works.tarefer.ru/8/100313/index.html


[Закрыть].)

Чуете… для истории фактически двух Центральных банков США не профессионализм и доверие к ним вкладчиков важны…

А отсутствие политических противоречий…

В 1863 году, в разгар гражданской войны, президентом Авраамом Линкольном проводится принятие Закона о национальных банках. Этим был сделан новый шаг в направлении к созданию государственно подчиненного Центрального банка США. Закон явился вторичной попыткой упорядочить банковскую систему путем унификации выпуска банками банкнот и усиления банковской системы в целом. Закон был принят также с целью облегчения финансирования гражданской войны. На основании закона возник новый класс банков – национальных, работа которых находилась в ведении контролера денежного обращения, входившего в состав аппарата государственного казначейства.

И если Вы думаете, что данная война шла за свободу негров Юга, – Вы глубоко ошибаетесь, Владимир Богданович. В ее основе – желание северной части Штатов включиться в сверхвыгодную торговлю хлопком Юга. Но уже не перепродавая его в Англию, а выкупая его своим собственным ткацким фабрикам на Севере. А так как начинающие северяне не могли дать достойную цену за хлопок, что предлагалось южанам от англичан, то и пришлось маленько пострелять на просторах США.

Для зрительной иллюстрации понятия «маленько» рекомендую просмотр уже зарубежного киношедевра Виктора Флеминга «Унесенные ветром». Там это «маленько» показано масштабно и художественно.

А затем устроить меркантильным южанам эдакую военно-экономическую блокаду… Благо недавний пример Наполеона Бонапарта был перед глазами, и его ох как хотелось довести до ума.

А негры – это так…, хороший повод…, как народы Индии, когда Франклин Рузвельт гнул шею старине Уинстону летом 1941 года близ Ньюфаундленда… Но в любом случае – для организации подобного бизнеса молодому государству США нужны были концентрированные денежные средства.