Текст книги "Путесумасшествие. По белу свету с Гуглом и без него"

Дождь в Порт-Луи

На Маврикии – сезон дождей. Туристам в «высокий» сезон (рождественские и новогодние каникулы) приходится с этим считаться. Но они в большинстве своём при виде дождя совсем не расстроены и мужественно, а то и охотно подставляют головы, плечи и прочие части тела под скорее ласкающую тропическую влагу.

Я лично дождь не люблю. Он всякий раз меня как-то угнетает, мешает воспринимать окружающий мир без помех, отвлекает от сиюминутных занятий, требует искать «спасения» под зонтом либо иным надёжным укрытием. Поэтому зонт у меня, как правило, всегда с собой, кроме, пожалуй, зимних месяцев, когда в качестве защиты от снегопада он всё-таки едва ли подходит. Кто-то из моих друзей над этим подсмеивается, кто-то дарит чаще компактные, «фирменные» зонты, так что запас их у меня достаточный…

В Порт-Луи мало кто из местных ходит под зонтом в дождливую погоду. То ли им лень таскать его с собой, то ли они все влагоустойчивы, то ли просто уверены в том, что тёплые ливни там скоротечны, и солнце непременно выглянет из-за облаков и быстро просушит людей и землю.

Откуда произошло название Порт-Луи, оказывается, никто не знает. Расхожая версия: город наречён в честь Людовика XV. Однако, когда Маврикий, открытый голландцами в 1598 году (тогда он был ещё необитаем), в 1722 году захватили французы, этот король вообще-то был ребёнком. Другое предположение – Порт-Луи назван так по ассоциации с одноимённым населённым пунктом в Бретани. Но ни одна из этих версий, насколько известно, не подтверждается документально.

После дождя воздух в Порт-Луи, по-моему, ещё больше насыщается не только свежестью благоухающей флоры, но и бьющими в ноздри экзотическими для нас ароматами маврикийской кухни.

Это, конечно, прежде всего, вездесущие «карри» – блюда с картофелем, курицей, говядиной, рыбой или даже лобстером, утопающие в остром, цвета охры, иногда с красноватым оттенком соус е. Таким делает его искусная смесь специй: имбиря, кардамона, кориандра, перца. Не обходятся тут и без риса, который в маврикийском варианте облагорожен по цвету и по вкусу совсем не дешёвым шафраном. Также любимые всеми на Маврикии «яблоки любви», проще говоря, помидоры, и соус на их основе – неотъемлемая часть островной трапезы.

В Порт-Луи на пересечении улиц, как правило, нет пешеходных переходов. Более того, тротуарные углы там огорожены металлическими заборчиками, чтобы не дать пешеходам переходить улицу вне «зебр», отнесённых чуть в сторону от перекрёстков. На пешеходов (исключая иностранных туристов) это, правда, не производит впечатления, и они переходят улицу тогда и там, где хотят. Точно так же, как когда-то было у нас в Москве, но сейчас, к счастью, случается всё реже.

Вообще-то, Порт-Луи похож на многие другие столичные города островных тропических стран. Для них типично хаотическое смешение стилей – в архитектуре зданий, в немногих из которых угадываются колониальные черты, в сферах потребления и немногих развлечений, просто в каждодневном быту.

Видно, что те, кто торгует (неважно, чем) живут более или менее неплохо, зато в постоянном стрессе. Не жалуются те, кто лечит и учит, – их там уважают и ценят, но и, как водится, скучать им не дают. По-настоящему расслаблены лишь те, кто ничего не делает, но как-то выживает: когда «припрёт», отправляется в лес, срывает там дикорастущие съедобные плоды, продаёт, получает деньги и тратит их на беззаботное бытие. Как говорится, у каждого свой жизненный профиль…

Дождь в Порт-Луи – это быстро набирающие силу и объём коварные (для обуви) лужи, бурлящие водные потоки, заодно заботливо смывающие всякого рода мусор, которым заполнены в сухие дни и часы проточные канавы вдоль вкривь и вкось заасфальтированных городских улиц. Почти как у нас.

Сразу после дождя появляются откуда ни возьмись бродячие собаки – ливень кончился, жара спала, наступает время их неспешной активности, преимущественно в городских скверах.

После 17.00 жизнь в Порт-Луи замирает. И дождь здесь ни при чём. Просто маврикийцы по своей натуре – не тусовщики, а записные домоседы. Здесь как-то не принято выбираться вечерами за пределы своей квартиры или домика. А туристов в Порт-Луи в общем-то не так много: прилетели, переночевали и дальше в путь-дорогу по морям, по волнам либо к одному из комфортных пляжных берегов с первоклассными отелями.

Когда-то давно в Бонне я впервые услышал от немцев выражение «у нас тут вечером тротуары поднимаются вверх и захлопываются», что означает полный штиль на улицах былой западногерманской столицы по окончании рабочего дня.

Так и в Порт-Луи. Разница лишь в том, что тротуары здесь есть далеко не везде.

И вот я возвращаюсь в свой отель после прогулки по городу совсем ещё не поздним вечером. Дождь кончился. На улицах никого. Магазины и рестораны закрыты, кроме нескольких фуд-кортов в современном комплексе Le Coudan Waterfront неподалёку от порта.

Редкие машины, кажется, тоже, скорее, готовы раствориться в темноте ночи, чем обрадованно носиться по пустынным улицам. Освещения в городе, вроде бы, вполне достаточно, но всё равно под ноги смотреть приходится. Иначе легко оступиться, угодить ногой при переходе улицы в проточные каналы на границе дорожного полотна и тротуара, если, конечно, таковой имеется.

На ипподроме прямо напротив моего отеля, который взял себе то же название, что и конноспортивная арена («Champ de Mars»), вместо скакунов круговые пробежки совершают местные любители сбросить пару лишних килограммов. Не уверен, правда, что у них это получается без проблем, – маврикийская кухня хотя и не слишком калорийная, но всё же не любит микроскопических порций, как в супердорогих ресторанах Европы и Америки. Здесь всё-таки Африка…

Каждую субботу ипподром (кстати, один из старейших в мире) собирает до 30 тыс. зрителей. Скачки – одно из тех развлечений в Порт-Луи, которые захватывают здесь многих, как говорится, от мала до велика. Да и в целом широко погулять здесь любят: официально на Маврикии существует 21 праздничный, то есть нерабочий день, не считая, понятно, суббот и воскресений. Во многом это объясняется наличием большого числа религиозных общин на острове, где мирно, в гармонии друг с другом, уживаются и индуизм, и христианство, и буддизм, и ислам.

Веротерпимость – характерная черта маврикийского общества. Каждый свободно исповедует здесь свою религию, но никому её не навязывает и не склонён «распространяться» на эту тему за пределами семейного круга.

Говорят, что даже на дверях у местных брадобреев, почти повсеместно в мире играющих роль своего рода «биржи новостей», нередко можно встретить табличку: «Здесь не говорят о религии и политике».

На мой взгляд, мудрое решение!

В Дагестане есть всё: море, горы и всё остальное

Эти слова замечательного дагестанского, а воистину всесоюзного, как тогда говорили, поэта и писателя Расула Гамзатова я нередко вспоминаю и сегодня. Пусть Дагестан – не заграница, но воспоминания о нём для меня не менее дороги, чем впечатления от дальних странствий, с которыми вы только что познакомились.

Расул Гамзатович Гамзатов, с которым я встречался (подаренные им книги бережно храню), любил, как, пожалуй, никто другой свой родной горный край и посвятил ему немало проникновенных строк.

 
Дагестан, всё, что люди мне дали,
Я по чести с тобой разделю,
Я свои ордена и медали
На вершины твои приколю,
Посвящу тебе звонкие гимны
И слова, превращённые в стих,
Только бурку лесов подари мне
И папаху вершин снеговых!
 

(Р. Гамзатов. «Мой Дагестан».

Пер. Вл. Солоухина)

Моё первое настоящее знакомство с Дагестаном, хотя я с юных лет неоднократно бывал там раньше (вывозить летом детей на море считалось непреложной задачей всех советских мам), состоялось ещё в студенческие годы.

Зашёл я как-то в Махачкале в редакцию республиканской газеты на русском языке «Дагестанская правда», которая по-прежнему издаётся и сегодня. Зашёл, чтобы просто передать привет от одного из коллег из центральной «Правды» (тогда – важнейшей и наиболее тиражной – 10 млн экземпляров – газеты СССР, где печатались, в частности, мои рассказы). А вышел я оттуда спустя час или два с удостоверением специального корреспондента «органа Дагестанского обкома КПСС, Верховного Совета и Совета Министров ДАССР».

Редактор газеты Николай Васильевич Комиссаров, узнав, что я – москвич, к тому же, студент факультета международной журналистики МГИМО, конечно же, не упустил возможность «заарканить» меня на службу в «Дагестанской правде».

– Ты же всё равно в отпуске, на каникулах, – рассуждал, поблёскивая стёклами очков, добрейшей души человек и отличный профессионал, редактор. – Делать тебе, надо полагать, нечего, а на пляже долго загорать вредно. Я же предлагаю тебе работу по твоему профилю. Хотя бы траты на проезд сюда из Москвы оправдаешь…

Последний аргумент мне, понятно, крыть было нечем.

Моё первое редакционное задание – подготовить подробный отчёт о празднике аварской песни и поэзии в высокогорном селении Игали, которое, как утверждается, насчитывает более 1300 лет.

Просто добраться туда было уже само по себе приключением.

Сначала я летел на старом «кукурузнике», потом ехал в кабине не менее древнего грузовика, затем перебирался по канату, натянутому на деревьях через неглубокую, но довольно бурную реку. Дальше трясся по узким тропинкам, сидя верхом на ишаке, прошёл пешком немалый путь в гору, пока не достиг, наконец, дома начальника местной милиции, где, по предварительной договорённости, предстояло остановиться.

Там, на широком высокогорном плато, собрались более 15 тысяч гостей и участников праздника. Среди них певцы и танцоры, композиторы и музыканты, поэты и писатели – гордость республики.

Так я познакомился с Расулом Гамзатовым, незабываемым Яном Френкелем, заодно и с дагестанским руководством, которое, конечно же, не могло пропустить столь масштабное событие. Мой подробный отчёт о нём позднее был опубликован не только в «Дагестанской правде», но и общесоюзной «Советской культуре», чем я, как студент, понятно, очень гордился.

В качестве специального корреспондента «Дагестанской правды» я исколесил почти всю республику, прославлял печатным словом местных передовиков труда, клеймил позором тех, кто саботировал тогдашнюю (конечно же, безуспешную, как во все времена) антиалкогольную кампанию, рассказывал читателям о народных промыслах, брал интервью и старался сделать с моим «столичным опытом» газету живее и интереснее.

Видимо, что-то у меня всё-таки получалось, так как редактор иногда помещал даже сразу два моих материала в один номер и отдавал мне затем, по его словам, 60, а то и больше процентов совокупного ежедневного гонорарного фонда.

Дорогу из Москвы в Махачкалу и обратно я, таким образом, ясное дело, оправдал…

Поездки в горные селения Дагестана по заданиям редакции были, пожалуй, наиболее яркими по своей профессиональной отдаче, да и по сумме впечатлений в целом.

Там, где дома, по сути, нанизаны друг на друга как ёлочные игрушки, где крыша одного дома – чаще всего поверхность двора для другого, чувствуешь себя в ином мире. Воздух на высоте пары тысяч метров прозрачный и чистый. Зелень вперемешку со скалистой породой, может быть, не столь сочная, как на «грешной земле». Но всё как-то удачно гармонирует между собой в этом пространстве без времени, в этой дали без предельных значений…

Кубачи – одно из таких мест, обязательных к посещению в Дагестане. В селе, известном с V века, ещё в Средневековье громко заявили о себе оружейники и серебряных дел мастера, работавшие также по камню и дереву, потомки которых и по сей день продолжают эту традицию не менее искусно.

Кубачинский женский наряд и сегодня содержит до 7 кг украшений. Примерявшие их девушки-манекенщицы «со стороны», как говорят, падали в обморок под их тяжестью.

Народные промыслы и ювелирное искусство в советские годы неплохо «кормили» мастеров и их многодетные семьи. Названный мне ими тогда уровень зарплаты заставил меня присвистнуть от удивления. Не знаю, правда, как им живётся теперь, при нашем специфическом российском капитализме, который, думаю, успел добраться и до высоких дагестанских гор.

Однако доподлинно известно, что кубачинские девушки и женщины, как и их соплеменницы в других дагестанских горных аулах, по-прежнему каждый день ходят к источнику воды с большими кувшинами – мучалами – на плече.

Как-то будучи очень давно в гостях у аварцев – старых друзей нашей семьи – сплошь абсолютно «цивилизованных», обучавшихся в Москве женщин родом из Гуниба, я, увидев, что они собрались за водой, естественным для нас, молодых людей – негорцев, образом вызвался сделать за них эту «неженскую» работу.

Гуниб – это ещё одно весьма примечательное, проникнутое историей селение высоко в горах Дагестана, хотя и не столь древнее, как Кубачи. Когда-то в природной крепости Гуниба укрывался противостоявший русским войскам предводитель кавказских горцев Шамиль, пленённый, тем не менее, превосходящей силой в августе 1859 года.

Одолел «великого имама» товарищ М. Ю. Лермонтова по юнкерской школе, князь, позднее генерал-фельдмаршал Александр Иванович Барятинский. Об этом и сейчас напоминает гунибцам и их гостям беседка на краю села с камнем, на котором восседал русский князь, с пристрастием разглядывая именитого пленника.

Шамиль на него, кстати, за поражение нисколько не обиделся и вёл с А. И. Барятинским, как свидетельствуют хроники, дружескую переписку вплоть до самой своей кончины. Потом уже, после смерти имама по дороге в Мекку, к князю уже обращались за помощью по разным делам шамилевы жёны…

Так вот, пошёл я с пустым кувшином подмышкой за водой к источнику в верхней части селения. Справился с задачей не без труда: понятно, что привычки таскать на плече наполненный мучал у меня не было.

На следующий день, за завтраком наша подруга Аида мягким, но достаточно настойчивым тоном попросила меня больше за водой не ходить. Оказалось, что соседи, наблюдавшие за мной днём раньше (в дагестанских горных селениях ничего друг от друга скрыть невозможно), укоризненно попеняли ей за мои «добрые услуги»:

– Как же так – гость, да ещё мужчина ходит за водой!..

Ясно, что больше ни Аида, ни я не рисковали нарушить древние обычаи гор, даже если они не очень стыкуются с нашими городскими «джентльменскими» привычками.

В относительно недальних поездках по республике мне без лишних слов предоставляли редакционный «уазик» с водителем, чем я, не скрою, активно пользовался, в том числе и тогда, когда мне удавалось «затащить» в Дагестан моих друзей и коллег, чтобы показать им местные красоты.

И как же было обойтись без поездки в Дербент – единственный сохранившийся античный город на территории России, укрывший под сенью семисотлетних платанов древние мечети и медресе, храмы и синагоги, средневековые бани и караван-сараи, ханские дворцы и мавзолеи.

«Уазик» в этом случае был незаменим. Расстояние между Махачкалой и Дербентом по автостраде – 131 км. Его можно легко покрыть за полтора часа. Если, конечно, нигде не останавливаться по дороге. Что, прямо сказать, далеко не всегда получалось, памятуя о легендарном кавказском гостеприимстве и щедрой на дружеское общение дагестанской душе.

Как-то мы поехали в очередной раз, когда уже прошли студенческие годы и я полностью окунулся в профессию дипломата, с моим старшим товарищем и коллегой Валерой в Дербент. По старой дружбе Николай Васильевич Комиссаров выделил нам редакционный «уазик» с двумя нулями в государственном номерном знаке. Почему это важно отметить, скажу позже.

Выехали мы из Махачкалы рано утром, чтобы успеть посмотреть в Дербенте как можно больше. Примерно через час дороги редакционный водитель Джамалутдин вдруг притормозил у неприметной придорожной хижины. Во всяком случае именно так мы восприняли поначалу это скромного вида глинобитное строение.

– Пора позавтракать, – безапелляционным тоном заявил Джамалутдин и повёл нас в дом, оказавшийся довольно уютным ресторанчиком.

В небольшом внутреннем дворике расположились три или четыре столика, окружённые густой, сочной растительностью. Виноградные гроздья чуть ли не опускались нам на голову. Утренняя прохлада с лёгким ветерком, шуршащим между листьев, придавала дополнительный шарм нашей дорожной паузе.

– Нам что-нибудь лёгкое… – робко промолвили мы при появлении хозяина заведения, которого наш водитель явно хорошо знал. Хотя говорить о «лёгком» перекусе на Кавказе едва ли реалистично.

– Конечно, конечно, – охотно откликнулся ресторатор и начал тут же метать на стол «лёгкую», в его понимании, закуску – свежие помидоры, огурцы, зелень. Отдельно подали ломти грубого, но вкусного, несмотря на свой «серый» цвет, свежеиспечённого хлеба. Потом, откуда ни возьмись, появился шашлык из баранины. Затем – коньяк (в 8.30 утра!), понятно, дербентский.

Наше сопротивление такому раннему, обильному, да ещё с предлагаемым возлиянием «завтраку» было довольно быстро сломлено обезоруживающей любезной настойчивостью хозяина ресторанчика. Водитель просто кивал головой в подкрепление его аргументов, с видимым удовольствием закусывал и пил, как положено, лишь минеральную воду.

Закончив трапезу, мы двинулись дальше в путь. Нам предстояло нанести визит вежливости первому секретарю Дербентского горкома КПСС, который был в те, советские времена, по существу, высшей властью в городе. Беседа шла, в основном, вокруг вопросов текущей жизни Дербента (всё-таки мы как бы представляли в тот момент одно из уважаемых центральных или, как бы сейчас сказали, федеральных, ведомств), достижениях экономического и социального плана. Короче говоря, с обеих сторон была отработана обязательная программа.

В конце беседы хозяин встречи попросил помощницу пригласить в свой кабинет директора городского треста столовых и ресторанов.

– Надо бы дать возможность нашим гостям пообедать. Организуйте, пожалуйста, – обратился к тому в мягкой, но не допускающей какого-либо недопонимания форме первый секретарь.

Директор расплылся в приветливой и доброжелательной улыбке, сигнализировавшей всем присутствующим его полную готовность выполнить пожелание хозяина города и доставить удовольствие гостям.

Говорю это без всякой иронии – мы же на Северном Кавказе, где для гостей готовы расстараться и без начальственных распоряжений.

Обед в отдельном кабинете одного из лучших городских ресторанов был, конечно же, вкуснейший и обильный. Коньяк «Нарын-кала» (названный по имени старинной дербентской цитадели), на мой взгляд, один из лучших в мире, здесь, понятно, служил не только для украшения стола.

Затем директор ресторанного треста передал нас, так сказать, с рук на руки начальнику милиции города – разумеется, не за наши прегрешения за столом, а на цели дальнейшего сопровождения и ублажения всеми возможными способами.

Когда Валера проявил настойчивое пожелание искупаться в море, «чтобы освежиться», для этого тут же всё было организовано. Мы оказались в компании с милицейским начальником на пустынном песчаном берегу Каспия. В некотором отдалении от пляжной кромки ржавой громадой высилась полузатопленная, носом вниз рыбацкая шхуна. Главное, что море в этом месте было, по уверениям начальника милиции, неглубокое, так что за «послеобеденное» купание нашего товарища можно было не опасаться. Это позволило нам с главным городским правоохранителем неспешно вести беседу, стоя на берегу моря и не забывая продолжать дегустировать первоклассный дагестанский коньяк.

В обратный путь мы отправились ближе к вечеру. Проезжали мимо раскинувшихся вдоль дороги виноградных плантаций. Наш водитель вдруг резко затормозил, увидев знакомого охранника виноградного богатства. Убелённый сединами, но совсем ещё не старый мужчина сидел на земле перед вырытой в каменистой почве ямкой, где над небольшим костром дымился котелок с бараньей похлёбкой, которую, конечно, нам пришлось попробовать по приглашению «кулинара». По сути, это был самый настоящий хаш – лучшее средство для протрезвления.

Мы, естественно, взбодрились и уже были готовы тронуться дальше в путь, как охранник откуда-то из-за спины стал доставать один за другим ящики, заполненные сочными, «с грядки» виноградными гроздьями. Сопротивляться было бесполезно.

Водитель, хитро улыбаясь, в ответ на наш немой вопрос пояснил, что, поскольку у редакционного «уазика» обкомовские номера (с двумя нулями), местная ГАИ остановить нас на дороге не рискнёт и, соответственно, «контрабандный» груз не увидит.

Подъезжая к Каспийску, когда оставалось лишь 19 км до Махачкалы, Джамалутдин вдруг свернул с трассы, как бы между прочим сообщив, что сам он – из Каспийска, поэтому надо обязательно заехать к нему домой на ужин.

Так мы оказались в небольшой квартирке нашего водителя. Его супруга, коротко поприветствовав гостей, тут же, в мгновение ока накрыла стол и немедленно удалилась, как принято, в свою комнату. Понятно, что и эта трапеза не прошла для нас, гостей, «на сухую».

Вернувшись, наконец, в нашу гостиницу в Махачкале, мы, усталые, но довольные, разошлись по номерам. Мой сон был, как никогда, крепок…

И только спустя много лет я узнал, что Валера, в отличие от меня, решил продолжить тот вечер. Пешим ходом он направился через полгорода к даме – интересной во всех отношениях, интеллигентнейшей Изумруд Шамсутдиновне. С ней, заведующей отделом Дагестанского музея изобразительных искусств, я познакомил Валеру чуть раньше. Как он нашёл её дом после всех наших «дегустаций» в Дербенте и Каспийске, как и когда вернулся в гостиницу, я до сих пор не знаю.

Об этом и других приключениях в богатом красотами и гостеприимными жителями Дагестане я вспоминал пару лет спустя, подходя к крупнейшей тогда в Европе гостинице «Россия» в двух шагах от Кремля (сейчас на её месте, как известно, разбит не менее впечатляющий многофункциональный парк «Зарядье») для дружеской встречи с редактором «Дагестанской правды».

Николай Васильевич встретил меня в дверях гостиничного номера с широкой улыбкой, держа при этом в одной руке бутылку пива, а в другой – аппетитную воблу. Сразу запахло солёным Каспием, в окна гостиницы как бы просочился чистый горный воздух, и только жаркое северокавказское солнце нельзя было «включить» в сером московском вечернем небе…

Хорошо, что сейчас путешествия по родной стране, можно сказать, снова вошли в моду. А ведь раньше у нас просто не было альтернатив – загранпаспорта обычным гражданам выдавались в ограниченном порядке. К тому же, было такое понятие, как «выездная виза», и без неё путь за границу советским людям был закрыт.

Сегодня у нас есть выбор, и каждый должен сам для себя решить, готовясь отправиться в путь, где ему будет наиболее интересно и комфортно.

Как писал Расул Гамзатов:

 
Земля прекрасна, и широк мой путь.
И я мечтаю, как о высшем счастье,
Чтоб был и я, земля, хоть чем-нибудь
К великой красоте твоей причастен!
 

(«В горах моё сердце».

Пер. Е. Николаевской и И. Снеговой)

Так пусть эта мечта, если она у вас тоже есть, обязательно исполнится!