Текст книги "Приключения порученца, или Тайна завещания Петра Великого"

– Удавлю тебя обезьяна африканская…. И смачно плюнул ему под ноги Абрам резко повернулся и стремительно покинул залу. Спустя пару минут Алексей вышел вслед за ним под неодобрительный, но восхищённый гул гостей. Он нагнал его только в гостинице. Абрам сидел за бюро, обхватив голову руками. Алексей подошёл к нему, погладил по курчавой голове.

– Не переживай, друг. Ну дуэль, подумаешь, большое дело. Одним голландцем больше, одним меньше…

– Да нет, понимаешь Алексей, я вдруг почувствовал в нём родную мне душу, противуположную, скверную, но родную…

– Так ты тоже это почувствовал…

– Что это?

«Да что это! Да братья вы по отцу вашему, прости господи, воистину чудеса твои неисповедимы…

– Как это братья? По какому отцу?!!!

– А кто отец родной твой, ты, небось, догадываешься, а?

– Сплетни всякие при дворе ходили, только не верю я им. Уж слишком подлые людишки мне об них сказывали….

– Так вот слушай, ты, бастард российский. Истинный отец твой, и по крещению и по крови … Государь Российский наш, Пётр Алексеевич Романов. Только это есть великая государственная тайна, впрочем об ней не знает только Ивашка, церковный сумасшедший, в Китай Городе. Так вот, Николос этот, похоже, тоже Петра Алексеевича сынок, за которым мы с Саввой охотились в Африке, да не сыскали. А он вот он, как объявился, на тебя похож, сучёнок, как… только цвету вы разного, да волос другой, да и губы у тебя африканские… А энту тайну пока токмо я и распознал. А Савва и не допёр тогда…. Или допёр, да промолчал? Видишь, как теперь оно аукнулося…

– Когда тогда? Так что же мне делать? От дуэли отказываться?

– Это после Африки с папашей евоным мы с Саввой разговоры вели. Мы искали тогда Михаеля Крафта, а он оказался Николсом… Геккерном. Послушай, допустим, дуэль, и ты его убиваешь, брата своего единокровного. Как ты знаешь, дуэли запрещены во Франции, и тебя ждёт после этого каторга пожизненная на Вест-индских островах. Да ты и не дворянин даже вовсе. Так что галеры тебе обеспечены. Этого ты хочешь?

– А что же делать? Не могу я с братом единокровным драться. Да и не драться нельзя. Ну, посоветуй, чего делать-то? Ведь сейчас он секундантов пришлёт. Алексей Кириллович, ну ты же всё знаешь, всегда выход найдёшь. Ну, давай, не тяни. Уже есть наверняка у тебя решение. Не тяни душу!

– Погоди, не суетись и не паникуй. Кажися есть выход. Не простой, конечно, но где ты в жизни встречал простые выходы. Слушай, ведь ты же и не дворянского звания, не так ли? Значит и на дуэль с дворянином не имеешь права. Подними секундантов на смех, если заявятся, и пинком их под зад. А за твою честь, я как дворянин и твой боевой товарищ, имею полное право выступить и дать этому хлыщу полное удовлетворение. А потом мы враз отправляемся в Посольство и объявляем об нашем отъезде в Россию. Ну а там уж, как Господь распорядится. На то его воля, милость нам, али погибель.

– Эх, Алексей Кириллович, дядя Лёша, сколько тебя помню, сколько себя помню, ты всегда найдешь выход из любой оказии, всегда-то твоя смекалка и хитрость нас выручала и от погибели спасала. Что ты за человек такой, что завсегда викторию одерживаешь, и меня из всех бед выручаешь?

– Да ладно уж. Вон сам какой вымахал. Казак геройский. О твоих подвигах, небось, вся Франция судачит! Я горжусь тобой, Абрам Петров. Чего тебе не хватает по жизни – это хитрости и холодной головы. Уж больно ты горячий и правдивый. Трудно тебе в жизни, злые люди используют тебя, твою доброту и сердечность.

– Да уж нет, хитрость ваша, как французская зараза, как приобретешь её, так и навсегда с нею останешься, и всё хорошее в человеке и вытечет, как из дырявого кувшина. И останется одна только хитрость, а ежели она и не по нутру, не по природе твоей, то и её не останется. Одна грязь да болезнь грязная совести.

– Наверное, ты прав, Абрам Петров, Но хитрость и изворотливость человеку даны, как необходимость, как инструмент защиты жизни. Вот мой батя говаривал– Срать захочешь – порты скинешь….

– Это отговорки людей слабых, потерявших совесть и принцип жизни. Таких жизнь в первую очередь, в миг и ломает…

– Всё, хватит, не хочу боле с тобой дискуссию вести, а то я чувствую – поссоримся, да подерёмся… Надо думать, как нам дуэли этой дурацкой избежать. Видать нет у нас другого пути, как возвращаться на Родину…

Поздно вечером заявились к ним в номер секунданты Геккерена, с вызовом и уточнением деталей, места, времени и оружия. Алексей объяснил, что драться будет он, а не Абрам, так, как у Абрама нету дворянского звания, а посему он и не обязан принимать вызов. А вот он, Алексей Синельник, имеет полное право дать любое удовлетворение, хоть на шпагах, хоть на пистолетах, хоть на кулаках по правилам французского или аглицкого боксу.

Договорились о шпагах и о встрече завтра в полночь на Орлеанском кладбище у Северных ворот. Секунданты Николоса – капитан Дарю и обер-лейтенант Арманьак, обещали уладить вопрос с дворянством Абрама. Мол, для Николоса это не служит препятствием, что бы получит удовлетворение. Господин барон – человек современный и без сословных предрассудков. Поэтому он хочет видеть своим противником господина Петрова, но может дать удовлетворение и ему, господину Синельнику. На том и порешили.

Следующей ночью, ровно в полночь Алексей и Абрам были у Северных ворот кладбища. Буквально через минуту подъехала кавалькада из пятерых всадников, Николоса, двоих секундантов и двоих слуг. Всадники в чёрных плащах, в полной тишине слезли с коней, привязали их к ограде и направились к нашим героям. Абрам двинулся к ним навстречу, в намерении объяснится с Николосом и, может, избежать дуэли. Но Алексей, видя его намерение, перехватил его под локоть и отвёл в сторону. В это время их противники молча, обнажили шпаги и без всякого предупреждения и этикета набросились на Алексея и Абрама. Алексей первым понял, что случилось. Он резким движением отбросил Абрама в сторону.

– Прикрой тыл, жопу закрой!

Абрам слега помедлил от растерянности, он был потрясён таким коварством и бесчестием, но школа жизни, которую он получил от Алёхи, научила его мгновенной реакции и принятию единственно верных решений в самых критических и безнадёжных ситуациях.

Первым скрестили шпаги Дарю и Алексей. Алексей ушёл от удара (при свете факелов у входа в кладбище шпаги тускло блестели, поэтому удары оказались не столь неожиданными), продолжил движение капитана и подсечкой вывел его из равновесия. Успел только чуть задеть его левую руку. А там далее Дарю уже наткнулся на шпагу Абрама. Он моча упал лицом в землю и затих. Абрам повернулся к Алексею спиной, и они по морскому абордажному приёму – спина к спине у грота – приготовились отбивать следующую атаку.

– Двигайся к свету, ко входу! прорычал Алексей. И они, как двухголовый скорпион начали продвигаться, ко входу, где было больше света. Следующий выпад сделал Николос, одновременно со слугой, тем, который был пониже. Лицо у того было закрыто платком, но повадки и движения выдавали в нём опытного бойца. Николос бесстрашно ринулся на Абрама. Абрам встретил его ударом в грудь, но почувствовал, что шпага уткнулась во что-то твёрдое.

– Панцирь, он надел панцирь! Это же не на дуэлю он шёл, а на подлое убийство!

В Абраме проснулся зверь, который дремал в нём от его африканских предков и безумного отца-повелителя полумира. С рёвом льва он бросился на Николоса, рукой схватил его шпагу, отвёл в сторону и воткнул свою в горло противнику. Кровь хлынула из горла Николоса, он захрипел и упал на колени. Трое врагов отступили от Алексея. Он кинулся на них, пытаясь достать шпагой того слугу, который показался ему опытным бойцом. Но тот как бы растворился в воздухе, исчез из поля зрения Алексея, и, вдруг опять появился, но уже ссади него, платок упал с лица и Алексей увидел знакомое лицо – лицо сэра Гриффита, кулачного бойца, которого он не смог одолеть шесть лет назад. Арманьяк, видя окровавленного Николоса, поспешно ретировался, Гриффит опять исчез, второй слуга, что повыше, склонился над окровавленным Николосом, пытаясь ему помочь. Алексей увлёк сопротивляющегося и всхлипывающего Абрама к лошадям.

– Пошли, пошли, быстрее, ноги уносим!

– Как же так? Ведь брат он мне, кровный, как это я его?… Зачем он так подло, панцирь надел? Он что, убить меня задумал? Почему-у-у?

– Думаю, что потому и хотел, что узнал, что ты брат ему, Всё, всё погнали, погнали… нам быстро на постоялый двор за бумагами, а то боюсь, не поспеем…?

Они вскочили на лошадей и во весь опор полетели на постоялый двор. Им потребовалось несколько минут, что бы собрать необходимые вещи, деньги и документы, и подгоняемые Алексеем, они выбежали на улицу, вскочили на лошадей и рванули во весь опор к северным воротам. Когда они поворачивали за угол, они краем глаза увидели отряд стражей, направляющийся к гостинице.

В полной тишине и темноте они мчались по гулким ночным улицам Парижа, уже начало светать, когда они выехали в северное предместье и помчались далее по Компьенской дороге, потом повернули на запад в направлении Реймса. Там они рассчитывали отсидеться и встретить Великое Посольство князя Долгорукого, к которому намеревались присоединиться на основании Государева Предписания.

Через неделю посольство огромным обозом проследовало Реймс. Наши герои присоединились к посольству уже по пересечение границы, в Лотарингии. Долгорукий, глава посольства, имел тайное предписание от Петра, доставить Абрама Петрова и Алексея Синельника в Россию, а вот в каком качестве, пленников или почётных гостей, Пётр не сказывал. Князь повелел разоружить обоих, негласно наблюдать, но и в то ж время назначил Абрама хранителем всех художественных и исторических ценностей, а Алексея приставил наблюдать за порядком в конном охранении.

Вот таким образом наши герои оказались в Гатчине, на пути в Новую Столицу нового Великого государства – Империи Российской.

В пять часов пополудни караван достиг Гатчины, временного постоялого двора, Посольского поля. На краю поля был выстроен огромный деревянный караван, служащий трактиром пребывающим и отъезжающим посольствам. Весь посольский караван расположился в поле, солдаты и слуги должны были отобедать в своих каретах и телегах, а офицеров и гостей посольства принимали в деревянном трактире. Там уже были накрыты деревянные столы, дымилась варёная козлятина и говядина в котлах. На столах уже стояли бутыли с самодельным хлебным вином, в трактире было тепло и уютно после той бури, которую пришлось пережить путникам. Народ всё заполнял и заполнял помещение, раздавался смех, облегчение после тяжелейшей дороги. Люди садились за столы, начиналась трапеза, между столами ходил поп с кадилом, гнусавым голосом читал псалмы. Народ отдыхал – Наконец-то дома!!!

Алексея обуревало странное чувство по возвращении на Родину. У него осталось в памяти, когда они с Абрамом покидали Россию, что всё строится, растёт, люди энергичные, деловые, строятся дороги, форты, города и поселения. И всё это управляется сильной энергичной и властной рукой, подчинено единому плану, задуманному и осуществляемому Великим Строителем – Государём Российским – Петром Алексеевичем. Ныне же, Алексей вдруг увидел, что вся эта суета – просто пьяная вакханалия. Вся страна пила. От самой границы, от Риги, и до самой Гатчины им не встретился ни один – НИ ОДИН – трезвый человек. Все были пьяны, и солдаты, и офицеры, и крестьяне, и мещане, и купцы, и монахи, и попы и прихожане. И вся эта строительская деятельность была не более чем пьяной истерией, вся страна строилась по пьянке! Новый мост через Даугаву, которым они любовались отправляясь в Европу, уже обрушился, и уже строился новый, совершенно пьяными, слабо соображающими, людишками под управлением таких же пьяных приказчиков и инженеров. Что они могли построить в таком состоянии, сам чёрт не разберёт. Корабли и галеры стояли в устье Двины полузатонувшие, разворованные, и рядом строились уже новые, кривые и пьяные, такие же, как и их строители.

Второе, что поражало – абсолютное пьяное гульбище – фейерверки, гуляния, танцы, шутовство. Пока они доехали до Гатчины им встретилось, по меньшей мере, семь больших пожаров, сделанных фейерверками, и это в ноябре, когда холод и дождь со снегом обрушились на Эстляндию.

И ещё поражало воровство! Оно носило столь массовый характер, что Алексей и Абрам только головами качали. Воровали все. Друг у друга, из казны, у крестьян и мещан. На каждом полустанке с них требовали взятку, не останавливал даже грозный окрик князя Долгорукого. Но недалеко от Ревеля, Алексей случайно увидел, как князь делит взятку со станционным смотрителем.

Страна утопала в водке, шутовстве, воровстве и крови. Казни и кровопролития были по всем городкам и станциям. Казнили крестьян, солдат, офицеров, инженеров иностранных, разбойных людишек. Страна была грязной, пьяной и кровавой, как разбойная, раздолбанная солдатская шлюха, потерявшая всяческий человеческий облик.

Абрам и Алексей сели возле стены в тёмном, неосвещённом углу трапезной, и принялись уплетать варёную говядину, кислую, квашеную капусту, подогрев предварительно себя изрядной дозой мутноватой водки. Алексей задымил своей турецкой трубочкой и лениво оглядел огромную залу. Народишко, утомившись дальнею дорогою, обрушившейся на них бурей, постепенно обогревался, отходил от утомления и тягот пути. Раздавался мерный шум сотен голосов, всё усиливающийся по мере продолжения застолья и выпиваемой водки. Уже разносили новые порции говядины и бутыли водки, крики становились всё громче и невнятней.

Оставаться боле в прокуренном и провонявшем сарае было невмоготу, и Алексей с Абрамом, переглянувшись, разом поднялись, желая покинуть этот сарай, как вдруг входная дверь сарая с грохотом и шумом распахнулась, и в трапезную с гиками и воем ворвалась толпа скоморохов, переодетых попами, дьяками, князьями… Это был Всешутейный Собор, возглавляемый Князь Папой Петром Бутурлиным, восседавшем на резном стульчике италианской работы в огромном тазу, наполненном водкой. Эта толпа представляла весь Государев Двор, великие князья, бароны и бывшие бояре, родичи и приближённые Императора. Сам Государь, переодетый в морского бомбардира, в мятой зелёной треуголке, со своей неизменной голландской трубкою в зубах рука об руку с Государыней своей Екатериной следовали не в первых рядах, а немного поодаль, хохоча и наблюдая со стороны за этим государственным шутовским ритуалом, которое теперь в правление Петра Алексеевича стало нормой светской жизни при дворе.

Абраму и Алексею и ранее приходилось принимать участие в таких мероприятиях, но за годы пребывания в Европе, участвуя в различных светских мероприятиях при дворах, французском и гишпанском, они уже отвыкли от этой пьяной дикости и веселья без веселья, а токмо по принуждению, дабы не быть повешенным или четвертованным. Государь, распахнув свои огромные объятия, бросивши свою супругу посреди залы, порывисто двинулся в сторону Абрама и Алексея. Абрам сделал шаг навстречу, что бы обнять своего кровного и названного отца, но Пётр, отстранив его в сторону движением руки двинулся далее прямо по проходу навстречу князю Долгорукому. Они обнялись, Пётр страстно поцеловал князя прямо в губы, отчего у Абрама от брезгливости и отвращения пресеклось дыхание. Пётр повернулся в залу и властно рукой призвал посетителей к тишине. Все, находящиеся в трапезной и обозники и Всешутейный Собор мигом стихли, воцарилась мёртвая тишина, прерываемая только завыванием ветра снаружи.

– Други мои! Детушки мои! Ныне празднуем мы великие события, коия свершились в Державе нашей. Восторг и радость переполняет наши души и сердца. Ныне определил я Императрицею Державы нашей, соправительнецию своей, Государыню, Матушку вашу, драгоценную супругу мою Екатерину. Виват! Урааааа!

– Ура-а-а-а-а-а-а!!!! Раздалось громогласное «Ура-а-а-а!!!!! в огромной трапезной. Этот крик не прекращался несколько минут, всё громче и громче, доводя до исступления и гостей и Всешутейный Собор. Пётр смотрел на всё это празднество с восторгом десятилетнего младенца, увидевшего первый раз в небе шутиху. Наконец Пётр простёр десницу и продолжил далее.

– А ещё, детушки, празднуем мы сёни долгожданное возвращение из краёв далёких и заморских нашего Великого Посольства. Результат оного превзошёл все наши ожидания. Мы с Франциею стали самыми союзными по всей Европе, положение Державы нашей укрепилось, как никогда ранее, враг наш лютый – Свейское Королевство ныне сокрушен десницею Российскою, все моря нам теперича подвластны, и силу нашу знают во всём мире! Ур-р-ра-а-а!!!!

И опять громогласное «Ур-ра-а-а-а! грянуло по всему холодному, задымленному сараю. Князь Папа – Пётр Бутурлин привстал со своего стульчика в тазу и истошно заорал «Ура-а-а!!! Виват Императору Всея Руси Петру Великому!!!! Он поскользнулся и упал лицом прямо в водку. В таверне грянул оглушительный хохот, он пытался подняться, но пьяное тулово уже и не слушалось его, он захлёбывался в парах спирта, лицо стало иссиня красным. Наконец кто-то догадался и вытащил его из таза и посадил на скамью. Когда хохот утих Пётр произнёс.

– Прошу всех на воздух будем созерцать новые фейерверки, кои нам господин Лантини сочинил. Посмотрим на его мастерство…

Слова эти имели двойной смысл, их можно было понять и так, что ежели представление понравиться Императору, то быть господину Лантини обласканным, а коли нет, то тут уж извини, брат италианец, – изволь следовать на плаху.

Пётр так же стремительно, как и ворвался в трапезную, ринулся к выходу. За ним потянулись и все присутствующие. Народу было очень много, открыли ещё две двери и толпа стала покидать помещение чуть быстрее. Абрам и Алексей были близко от двери, поэтому вышли на воздух в числе первых. Народ продолжал ещё плотной толпою вываливать из дверей, а Пётр в нетерпении уже схватил Роберто Лантини за отворот мундира и заорал пьяно тому в ухо.

– Давай чмо болотное, макаронник хренов, начинай свою представлению! И под общий хохот.

– Давай, чёрт патлатый, быстрее, а то Роберто в Робертину переделаю!

Лантини побежал отдавать какие-то распоряжения, а Всешутейный Собор уже в полном составе вывалил из трапезной, вышла и Государыня Императрица. Красномордая, пьяная. Под огромным носом пробиваются уже чёрные усики. Ноги короткие – поперёк себя шире. Она держала под ручку своего нового канцлера – графа Монса, молодого светлокудрого хлыща, лощеного и чистенького, брата небезызвестной Анны Монс, первой любовницы молодого Петра. Новоявленная Императрица пьяно хохотала, повизгивая от нахлынувших на неё чувств, и повисала на руке у Монса. А Пётр уже был у орудий, желая лично принять участие в запуске фейерверка.

– Мнихерц, ваше Шутейское преподобие, обратился Александр Данилович Меньшиков к Петру. – Могёт быть повременим малость? Уж больно ветер силён, прямо буря какая-то неистовая….

– Я те повременю чёртов сын. Куда временить-то? Ты что ж, не рад празднованию нашему? Пущай народу радостей будет от наших викторий. Зажигай! Это он уже бомбардиру, который стоял подле орудия. Народ ещё большой массой продолжал вываливать из сарая, вынесли бесчувственного Бутурлина. Всё это сопровождалось каким-то пьяным истерическим хохотом, дамы вытирали глаза платочками, мужчины, кавалеры и обозники хохотали, стараясь друг друга перехохотать, поскольку хорошо знали, что недостаточное весельство, недостаточное усердие в смехе может быть истолковано Государём, как злокозненность противу государственных устоев и измена, и может привести к печальным последствиям и для карьеры при дворе, так и к потере головы.

Пётр сам выхватил запальный факел у бомбардира и поднёс его к орудию. Раздался выстрел и через несколько мгновений в небе появился огненный шар, небольшой сначала, потом начал с оглушительным шипением расширяться и вдруг с грохотом разорвался на миллионы искр. Эти искры начали образовывать различные фигуры, и остолбеневшие зрители увидели в небе всадника на коне со свейским флагом в руке. Раздался ещё один выстрел и уже новый шар красного цвета разорвался рядом с первым, и Красный всадник появился рядом с первым. Этот имел облик Российского Императора, и при следующем взрыве он вонзил копьё в первого. Первый стал оседать, и под ликующий вопль толпы, стал рассыпаться и с взрывами, образуя сложные сине жёлтые фигуры, падать на землю. Народ ликовал, а Пётр стоял, раскинув руки, улыбаясь во всю харю, дёргая усищами и хохоча от восторга.

Осыпающиеся искры догорали в воздухе и падали на землю, порывы ветра разносили их по всей долине. Обозные лошади испуганно шарахались. К разрывам фейерверка, ликующим воплям толпы и неистовым порывам ветра присоединилось ржание тысяч лошадей, готовых от страха сорваться с места. Одна из горящих шутих обрушилась на соломенную кровлю караван-сарая. Раздуваемая неистовым ветром, кровля занялась, сначала еле-еле с белым дымком, а потом вспыхнула, как порох. А из трапезной ещё выходил народ. Внутри ещё оставалось несколько десятков человек, пьяных и не успевших толком поесть обозников. А кровля уже полыхала вовсю. Толпа на поле на мгновение стихла в ужасе от происходившего. На лице Петра застыла гримаса, не то продолжение пьяного хохота, не то страшного гнева на природу и на силы небесные, не подвластные ему – Императору Всея Руси. Первым очнулся Меньшиков.

– Пожарная Команда! Пригнать сюда Пожарную Команду! Мигом! Сукины дети, где Команда?!

– Ваше сиятельство! Команда в Гатчине, в 3 верстах! отвечал главный церемониймейстер – майор Селиванов.

– Ну так скачи, зови, туши – паскуда, мать твою ети, где хош воду бери, туши, людишек спасай!

– Есть вода в Озере Белом…

– Ну, так распорядись, чёртов сын, давай быстрее, на дыбу, колесую, порубаю!!!!

Пётр застыл, не имея возможности пошевелиться, пока к нему не подскочил граф Толстой, схватил его за лацкан сюртука и увлёк в сторону привязанных и взбесившихся лошадей. Екатерина и её свита уже бежали в сторону коновязи. Она, косолапо передвигая своими короткими и толстыми, как тумбы ногами, пьяно спотыкалась, оглядывалась, ища глазами своего венценосного супруга. А Пётр, забыв обо всём от страха, уже садился в свою карету. Кони рванули с места в карьер, и уже было пролетели сотню метров. Потом вдруг остановились, из кареты выскочил Пётр, на миг очнувшись от страха, побежал к своей супруге, схватил её за атласный, кружевной воротник бального платья, и поволок к карете, как свинью на заклание. Через несколько мгновений царский кортеж скрылся из виду за ближайшей рощей.

Абрам и Алексей смотрели на разгорающейся пожар в оцепенении, озаряемые всполохами разгорающегося пламени и взрыва шутих, которые продолжали сыпаться на сарай и толпу подле него. Когда прибыла Пожарная Команда с водой, тушить уже было нечего. От сарая остались одни дымящиеся головешки. В этот вечер под дымящимися развалинами трапезной заживо сгорело полтораста людей. Сгорело также и несколько обозных карет, куда попали падающие шутихи от фейерверка. Сгорела крытая телега, которая везла, тщательно оберегаемые от дождя и солнца, старинные египетские папирусы, времён, наверное, ещё до потопных….

Но это уже совсем другая история.