Текст книги "В дебрях урманы"

Глава третья. Самостоятельная охота. Встреча с медведем

Каждый раз замечаю за собой, что просыпаюсь в той же позе, какую занимал с ночи: на спине, руки поверх спального мешка, шапочка натянута на голову по самые брови. Во всем теле ощущаю легкость необычайную, каждый мускул словно напоен какой-то силой и требует нагрузки. Голова чистая и свежая. Мне даже кажется, что слышу, как падают снежинки за окном. Ночевки в просторном зимовье из светлых кедровых бревен приносят мне истинное наслаждение.

И мой сын встает здесь без нытья и уговоров. Прошлые кошмары покинули его, отчего моя душа радовалась необычайно.

Должно быть, опытные охотники, знающие толк в строительстве, заложили это прекрасное зимовье.

Легкое приятное возбуждение от предстоящей самостоятельной охоты заполнило душу, словно собирались мы на праздник.

Вижу, что и у Константина приподнятое настроение.

Завтракаем, проверяем рюкзаки, уложенные с вечера. Очень важно не забыть что-нибудь существенное, например, топорик, спички, бересту, патроны, нож, фонарик, компас.

Выходим на улицу и расходимся в разные стороны. Константин с Дорой, Валетом и Бонькой – на запад, а мы с Искрой и Цезарем – на север.

Идет густой мокрый снег. Сыро и неприятно. Верхушки деревьев слегка покачиваются от ветра. Тайга неспокойно шумит. Собак ведем на поводке километра два: боюсь отпускать раньше, так как Цезарю взбредет в голову догонять Константина. Но вижу, что желания уйти от нас у этого костистого пса нет: наше общество ему по душе.

Мы с Сашулькой разговариваем с Цезарем о предстоящей охоте, и, чтобы задобрить псину, каждый из нас дал ему по сухарику. Кажется, этим поступком мы завоевали его полное доверие.

Отойдя километра два от зимовья, отпустили собак, и они, почувствовав свободу, устремились вглубь тайги. Через несколько минут мы услышали дружный лай. Бежим во весь дух: а вдруг соболя загнали! На высокой сосне видим белку, которая от наглости собак выронила шишку и теперь издавала недовольные звуки, глядя на них черными бусинками.

Сын берет собак на поводок и отходит с ними метров на десять от ствола. Перевожу дух, тщательно прицеливаюсь и спускаю курок. Вижу, как после сухого негромкого выстрела белка комом падает в снег. Удачный выстрел!

Конечно, Цезарь и Искра получают вознаграждение в виде маленького сухарика.

Идем дальше. Через полчаса собаки обнаруживают вторую белку, и она вскоре оказывается в моем рюкзаке.

До полудня шесть белок и содержимое рюкзака уже довольно сильно оттягивали плечи, и я подумывал развести костер и перекусить с сыном. Особой надежды, что собаки могут обнаружить соболя, у меня не было. В такую промозглую погоду соболь сидит в каком-нибудь дупле и пожирает запасы.

«Погода сегодня не соболья, – вспомнил я слова Кости, – не любит он мочить мех».

Увидев несколько поваленных деревьев, я направился к ним, чтобы сбросить рюкзаки на стволы. Разводим костер, перекусываем и после непродолжительного отдыха отправляемся назад. Добыть шесть белок до обеда – тоже неплохо. И обратный путь мог принести удачу.

Цезарь с Искрой бегают кругами. При подходе к поваленным стволам кедрача насторожились, шерсть на загривках у них поднялась дыбом, они начали злобно рычать, медленно продвигаясь вперед.

«Неужели почуяли запах соболя?» – подумал я. Тогда я еще не знал, что на каждую дичь собаки реагируют по-разному. И чтобы понять их, нужна немалая практика. А ее у меня как раз и не было. Мысль о том, что вот-вот из невидимого дупла может выскочить соболь, заставила меня насторожиться. Я взял ружье наизготовку и стал медленно красться вслед за собаками.

– Папа, там опасность! – услышал я сзади тревожный шепот сына.

– Тише, сынок, – обернулся я к нему, – там соболь и, может, не один!

– Папа, там не соболь, там что-то другое! – опять загадочно зашептал сын.

– Погоди, не мешай! – махнул я ему рукой.

Вдруг полусгнившие стволы словно взорвало изнутри. Они разлетелись в стороны, как спички. Среди кучи взметнувшегося вверх валежника и древесной пыли я увидел темную и большую тушу медведя. Какое-то мгновение глаза его злобно смотрели на собак. Он рычал, оскалив желтые клыки, медленно поводя лобастую голову из стороны в сторону. Потом он резко развернулся, сделал несколько больших прыжков и исчез в глухой тайге.

Я оцепенел от неожиданной встречи с медведем, забыл о ружье, о ноже и сыне. Пришел в себя лишь после того, как почувствовал у ног собак. Они дрожали и прижимались ко мне, шерсть у них поднялась дыбом. Я медленно «разломил» ружье и вытащил патрон. Он оказался заряженным мелкой дробью на соболя…

Если бы медведь попытался напасть на меня, этот заряд для него был бы, что слону горошина. Я повернулся к сыну и увидел его бледное, окаменевшее лицо. Крепко обнял его. Почувствовал, как его худенькое тельце дрожит. Он судорожно сжимал меня, прижимаясь всем телом, но не плакал.

Наконец, он тихо сказал мне с укоризной:

– Папа, я же тебе говорил, что там опасность, а ты не послушался.

– Прости, сынок, не поверил я тебе. Прости, мой дорогой.

– А что ж ты не выстрелил?

– Наверное, так даже лучше.

– Почему?

– Я забыл перезарядить ружье патроном с пулей. А мелкой дробью на соболя только разъярил бы его.

– Что ж ты, папа?..

Ничего не мог я сказать сыну в свое оправдание.

Я перезарядил ружье патроном с пулей, поправил удобнее длинный охотничий нож на поясе, и быстро двинулись с сыном к зимовью.

Несколько раз собаки облаивали белок, но ни на одну лайку мы не пошли. Должно быть, собаки поняли нас – теперь они бежали то впереди, то сзади, уже не обращая внимания на белок.

Глава четвертая. Гибель Искры

Сегодня выдался самый тяжелый день в моей жизни. Чувствую себя виноватым, разбитым и самым немощным человеком на свете…

Все как-то не клеилось с утра. Сынишка отказался идти со мной на охоту. «Пап, мне страшно, можно я останусь сегодня в зимовье?» – попросил он.

Очевидно, встреча с медведем отрицательно повлияла на его психику.

– Давай, Володь, пройдись сегодня один со своей собакой и реши, что с ней делать, – сказал Константин и опустил глаза. – А мы тут с Сашулькой порядок в зимовье наведем.

Я понял, что если сегодня моя собака не отыщет соболя, то судьба ее решена. Кормить такую ораву псов нет смысла, особенно тех, у которых так и не проснулись способности к поиску соболя.

Это была ее последняя проверка. Медленно шел по тайге и вслух молил Бога, чтобы он направил нас на след соболя.

За два часа Искра только раз наткнулась на белку и почти равнодушно принялась лаять на нее. После удачного выстрела у меня затеплилась надежда, что, может быть, звериный инстинкт поможет ей понять, что от нее требуют. Я даже воспрянул духом, когда она обнаружила свежий след соболя. Легонько ткнул ее носом в маленькие ямки на снегу и ласково попросил: «Ищи, Искра, ищи! Это твой последний шанс!»

Собака прошла по следу метров пятьдесят. За это время столько хвалебных слов в адрес Всевышнего промелькнуло в моей голове, столько надежд родилось в душе. Мои ноги летели вслед неторопливо бежавшей собаки. Но вдруг Искра повернула в сторону, несмотря на то что следы отчетливо шли прямо, как по строчке. Подозвал ее, снова подвел к следу и приказал искать. Искра нехотя пробежала метра три-четыре по следу соболя и устремилась в сторону. Я опять подвел ее к следу и так же настойчиво попросил искать. Повторилось то же самое.

Такая «охота» длилась часа полтора, за которые у меня то появлялась надежда на лучшую судьбу собаки, то безнадежно опускались руки.

Вдруг Искра рванулась в сторону и метров через сто, подняв морду, принялась неистово лаять на какого-то зверька. Бешено колотилось сердце, и я уже мысленно благодарил собаку за понятие. Подойдя ближе, увидел белку, которая, пышно расправив хвост, красовалась на сучке, как елочная игрушка.

Я понял, что белка для моей собаки куда важнее, нежели более ценный для человека зверек. Раздосадованный и разочарованный, без всякого энтузиазма прицелился и выстрелил. Кусочек коры от кедра отлетел чуть выше того места, где находилась головка белки. Она испуганно бросилась по стволу вверх и исчезла в гуще кроны. Потратив на нее с десяток патронов, я, наконец, ранил ее, и она, цепляясь за ветви, стала медленно падать. Когда белка оказалась на снегу, Искра тут же схватила пушистый комок и что есть мочи бросилась прочь.

Если раньше, услышав крики и пару ругательств, Искра все-таки бросала тушку, изрядно попортив ее зубами, то теперь она не обращала на меня ни малейшего внимания. Несмотря на окрики и брань, она убегала от меня, не выпуская добычу.

Бегал я за ней между деревьями, цепляясь ружьем и рюкзаком за ветви, которые больно хлестали меня по лицу, и досада все больше и больше заполняла душу. Я уже понимал, что собаку не исправить. Даже после хорошей трепки она не бросила привычки пожирать добычу. Вижу сквозь ветви, как она приостановилась и, вытянув шею, стала жадно заглатывать белку.

– Стой! Нельзя! – кричал я изо всех сил, стараясь подбежать к ней вплотную. Но, увидев меня, Искра бросилась в чащу. Рыжий хвост белки метался из стороны в сторону, вот-вот готовый исчезнуть в открытой пасти собаки.

Я не выдержал и, почти не целясь, выстрелил чуть выше ее головы, в ствол могучего кедра. Надеялся, что выстрел образумит и остановит собаку.

Видел, как Искра споткнулась. Стремительный бег ее ослабел, она вдруг остановилась, пошатнулась и рухнула на снег.

Когда я подошел ближе, она приподняла голову и доверчиво повела на меня карим глазом. В ее взгляде было столько укора и непонимания происходящего. Я понял, что случилось непоправимое. Присел рядом и прижал ее окровавленную голову к груди. Худое тельце ее дернулось в судорогах и затихло. Все было кончено…

С макушки кедра то ли от белки, то ли от птицы какой, а может, от дуновения ветерка, упал ком снега. Разбившись о ветви, он превратился в поток снежинок. Они падали сверху, осыпая нас холодными искрами, и, тая на открытых глазах собаки, будто слезы, скатывались на снег. Я обнимал безжизненное тельце и плакал.

Только теперь увидел ее страшную худобу: ввалившийся живот, тонкие высохшие лапы и острую мордочку. Ребра вот-вот готовы были проткнуть кожу. Привыкшая к домашним условиям, к регулярному питанию, заботе и ласке, бедняга так и не смогла понять, что от нее хотели люди в таежной глуши. Кто же знал, что ее жизненный путь так грубо прервет сам хозяин.

Исследуя выстрел, увидел след от малокалиберной пули на засохшем суке кедра. Должно быть, пуля, скользнув по нему, изменила траекторию и рикошетом впилась в голову собаки.

Чтобы кости не растащили звери и птицы, я нарубил топором толстых кедровых сучьев и соорудил над собакой надежное укрытие. Затем прикрыл сверху густыми зелеными лапами.

Солнце уже клонилось к закату. Его лучи прорывались сквозь плотную хвою и падали на скорбный холмик тонкими косыми лучами. Нужно было торопиться, чтобы до темноты попасть в зимовье.

Весь путь я думал о собаке. Помню, как долго искал щенка в таежных местах. И однажды купил его, будучи в командировке в Подкаменной Тунгуске. Хозяин расхваливал свою лайку за многие качества: хорошо искала соболя и белку, шла даже на глухаря, травила медведя, не боялась воды и стужи. Многие качества матери должно было, по моему разумению, унаследовать ее потомство. Поэтому и была надежда, что у меня появится настоящая охотничья лайка. Но городские условия притупили в щенке природные качества, да и воспитание было не совсем подходящее. Редко ходил с ней на охоту, не будоражили кровь подрастающей лайки запахи соболя и белки. Возможно, многие годы она служила бы моей семье, если бы не эта роковая для нее охота.

Вспоминаю, как в самолете мои товарищи посмеивались над щенком, который тихонько скулил и жалобно смотрел на нас. Потом, почуяв в моей особе хозяина, забился под полу шубы и проспал почти до самой посадки.

Каким восторгом наполнялась наша однокомнатная квартира, когда сын играл с щенком. Они бегали наперегонки, отнимали друг у друга теннисный мяч, прыгали через невысоко натянутую веревку, кувыркались через голову и даже «разговаривали» друг с другом с помощью взглядов и жестов. Спала Искра рядом с кроваткой сына, на небольшом коврике, расстеленном на полу. Если у сына появлялось какое-либо лакомство, Искра терпеливо ожидала от него свою долю. Здесь, среди суровой природы, они были единственными верными друзьями. И вот эту хрупкую связь я оборвал. Ради чего? Разве я не знал условия Константина? Знал. На что же я надеялся? Что у моей лайки вдруг проснется страсть к соболю?

«Но ведь ты даже ни разу не попытался познакомить ее с запахом этого зверька, ни разу не бродил с ней по тайге. Как же она могла понять, что от нее хотят?» – корил я себя.

«Но у нее было достаточно времени здесь, чтобы показать себя», – оправдывалась вторая моя половина.

«Прости меня, сынок, что не уберег твоего друга. Прости, что жизнь так безжалостна и сурова. Возможно, я расскажу тебе обо всем позднее, когда ты станешь взрослым», – говорил я сам себе. В очередной раз холодок сомнения в достоинстве моих планов шевельнулся в сердце. Только теперь мне открылась очередная грань сурового закона тайги.

У входа в зимовье меня встретили Константин и сын. Собаки окружили нас, ласково терлись о ноги, радуясь нашему возвращению. Я встретился с вопросительным взглядом Константина, и по моему выражению лица он все понял, что случилось. И лишь сын торопливо спросил:

– Папа, а где Искра?

Как не хотелось отвечать мне на этот вопрос, ведь сказать сыну я должен был только неправду.

– Она заблудилась, сынок. Погналась за белкой и так увлеклась, что оторвалась от меня слишком далеко.

– А ты звал ее?

– Я долго кричал, несколько раз выстрелил, но она так и не пришла.

– Ничего, может, она возвратится по следу, – успокоил мальчугана Константин. – В тайге часто собаки в азарте забираются в такую глушь, что потом несколько дней блуждают.

– Значит, она заблудилась, – растерянно произнес Сашулька и стал пристально вглядываться в притихшую тайгу. – Может, она уже где-то близко, папа, – обратился он ко мне, – я позову ее.

– Конечно, сынок. Позови, а я пока пойду переоденусь.

– Искра-а-а! – услышали мы через минуту тонкий детский голос. – Искро-очка! Где ты?

Иди домо-ой, мы тебя жде-ем!

Тревожный голос сына тонул в глухомани. Сумерки наполнились детским криком, который разрывал мое сердце на части. Потом к нему присоединились заунывные голоса собак. Они выли протяжно и долго, должно быть, лучше понимая, чем мой сын, причину отсутствия своего собрата.

Глава пятая. На могиле Искры

Второй день вместе с сынишкой живем в большом зимовье. Константин ушел в малое зимовье под веским предлогом: искать ичиги и поохотиться в тех краях. Но мне кажется, что причина его ухода другая. После исчезновения Искры Сашулька очень горевал. Он ходил в зимовье рассеянный, выходил на улицу и тонким голоском звал исчезнувшего друга. Уж и собаки перестали выть, как раньше, а он все надеялся, что вот-вот Искра радостно выскочит из-за деревьев и бросится к нему навстречу.

Мы с Константином не ожидали, что наш жестокий поступок так тягостно отразится на состоянии ребенка, и не знали, что предпринять. Кроме того, времени для размышления и анализа событий у нас почти не осталось: каждый день был подчинен только одной цели – охоте на соболя.

Ночами то и дело лениво лаяли Валет и Цезарь (их оставил нам Константин «для поддержания морального духа»). Наверное, где-то близко бродили лоси, перебираясь с хребта на хребет. Неподалеку от зимовья проходила звериная тропа, откуда ветер приносил запахи, тревожившие собак. В том, что это были лоси, я не сомневался. Следов медведя и волков после выпадения снега я нигде не встречал. Скрылись под белым покрывалом и следы медведя, на которого мы наткнулись в самом начале охоты.

Сын каждую ночь спал безмятежно и крепко, хотя события последних дней, встреча с медведем, гибель Искры наложили отпечаток на его душевное равновесие. Он по-прежнему ожидал своего друга с утра до вечера.

Мне было жаль, что та спокойная уверенность, которая овладела нами после стольких дней, была поколеблена. Я помню, как тревожно было нам в тайге в первые дни, какие только немыслимые фантазии не рождались в наших воспаленных головах. Но мы чувствовали рядом с собой верного друга, и оттого было спокойно на душе.

И все-таки, несмотря на все выпавшие на нашу долю испытания, мы чувствовали себя гораздо увереннее. Поэтому и был я так спокоен, и не возникало чувство тревоги, когда сквозь сон слышал лай собак. Знал, что беды обойдут нас стороной.

Позавтракали свиной тушенкой, выпили чай с галетами и маслом и умчались в тайгу. Следов соболя, и старых, и новых, было полно на снегу, но Валета и Цезаря больше интересовали белки. И они старались вовсю. Уже к полудню в моем рюкзаке лежало пять первоклассных белок.

После небольшой передышки, когда мы на огромном, поваленном бурей кедре пили теплый чай из фляжки и закусывали галетами, вдруг я понял, что нахожусь неподалеку от того места, где похоронил Искру. Неужто ноги сами привели меня сюда? Но зачем? Наверное, помимо воли какие-то глубинные чувства толкали меня сюда, чтобы снять хотя бы частицу груза с души за гибель собаки.

– Сынок, тут неподалеку я похоронил нашу собаку. Хочешь посмотреть?

Сын удивленно посмотрел на меня широко открытыми глазами. После небольшой паузы он только молча кивнул.

Примерно через час мы стояли у большой кучи кедровых веток, под которыми спала мертвым сном наша Искра. Прошедший не так давно снег припорошил хвою, прикрыл старые следы от моих сапог.

Сашулька медленно обошел холмик из веток и спросил:

– У нее была большая рана?

– Она напоролась на острый сук, – соврал я, – и мне пришлось здесь похоронить ее.

– Что же ты не сказал мне сразу?

– Не хотел тебя расстраивать.

Сын долго молчал, стоя у могилы друга, опустив руки на кедровые ветви. Из его чистых детских глаз катились слезы. Он всхлипнул, обнял ручонками хвойный холмик и горько зарыдал.

Мне было жалко смотреть на сына, одетого в маленькую солдатскую шинель, с небольшим рюкзачком на спине и грязной шапочкой на голове. Если бы видела эту картину моя жена, она никогда не простила бы мне того, что я совершал над сыном. Не слишком ли рано я заставил его пережить то, что должно было быть прочувствовано им потом? Но ведь именно этого добивался я в своем плане воспитания. Закалить его сердце и душу трудностями и испытаниями. Не лучше ли ему сейчас понять, что значит для человека потеря близкого существа?

Сын перестал плакать, отломил небольшую веточку с печального холмика и сунул в карман. Затем повернулся ко мне и сказал:

– Пошли, папа.

Интерес к охоте пропал. Мы молча шли в зимовье. За нами лениво тащились собаки, не делая даже попыток облаять белку. По дороге опять встречались со старыми и свежими следами соболя. Чтобы отвлечь сына от мрачных мыслей, решил завести с ним разговор о пищухах и соболях.

– Вон видишь, сынок, след соболя идет к поваленному кедру. Ты догадываешься, почему туда направился соболь?

– Нет, папа.

– Соболь – хитрый зверек. У поваленного кедра наверняка уже истлела сердцевина и образовалось дупло. Вот в это дупло пищуха любит таскать сено. Заготавливает себе корм на зиму.

– Это о ней рассказывал нам дядя Костя.

– Да. Так вот, соболь ни в коем случае не пропустит такое место. Он залазит в дупло и что там ищет, как ты думаешь?

– Конечно, пищуху, – улыбнулся сын.

– Правильно. Так вот, охотники-промысловики подметили эту страсть соболя к дуплам и на входе и выходе из него ставят капканы. И знаешь, что идет на приманку?

– Сухари, хлеб, масло, сыр, – перебирал Сашулька названия продуктов.

– Нет, ни за что не догадаешься. Оказывается, соболь – большой сладкоежка: он любит мед со мхом.

– А что такое мох? – спросил сын.

– Мох растет в виде тонких волокон на земле, деревьях, камнях. Он мягкий, из него птицы и звери устраивают гнезда и лежки. А еще мох применяется строителями для заделки щелей в деревянном доме. Помнишь, как ногам было мягко, когда мы шли сюда по низинам? Мох любит влагу и поэтому чаще всего растет во влажных местах.

– А что еще любит соболь?

– Охотники стреляют рябчиков или маленьких птичек и хорошенько обжаривают тушки. Если такие деликатесы учует соболь, он сам лезет в капкан.

– А почему дядя Костя не ставит капканы?

– Их нужно проверять как можно чаще и надо обходить большую территорию. Пешком проделать это здесь невозможно: слишком много буреломов и очень густая тайга. Ни на лыжах не пройти, ни на технике. Вот и приходится здешним охотникам тропить соболя специально обученными лайками.

– А почему у дяди Кости Валет и Цезарь не ищут соболя?

– Потому что их этому не учили в молодости.

– А что, они уже старые?

– Нет, не старые, но они не хотят обучаться этому. Им не нравится запах соболя.

Неожиданно натыкаемся на черничную поляну. Впечатление такое, будто снег рябой: серыми точками под тонким слоем снега просвечиваются черные ягоды. Не сговариваясь сбрасываем с себя все лишнее, разгребаем снег руками и ногами, срываем замерзшие ягоды и кидаем их в рот. Катаю языком твердые капли до тех пор, пока они не подтаивают. Сдавливаю их зубами и чувствую, как приятная кислота растекается во рту.

– А у бараков черника была вкуснее, – говорит сын.

– Это было до заморозков. Подмерзшие ягоды теряют остроту вкуса, но витамины сохраняются.

– Похожи на леденцы.

– Если их засахарить, то они еще вкуснее будут.

– Давай и дяде Косте наберем? – предлагает Сашулька.

– Только недолго, солнце уже низковато. Придем как-нибудь в другой раз.

Наши собаки тоже принялись за лакомство: поняли, что витаминная добавка им не помешает. Правда, «леденцы» им не совсем по душе: они и головами крутят, и громко чавкают, хрустя ледяными черными шариками.

Сын смотрит на них, и я впервые за эти несколько дней вижу на его лице улыбку. Резкая перемена в его настроении греет мое сердце, и холодок неловкости тает в душе.

В зимовье нас встречает Константин. Сашулька радостно протянул ему кружку с черникой.

– Это вам, дядя Костя. Мы с папой такую поляну нашли!

– Спасибо, сынок, – Константин искренне рад вниманию сына. – Но ты меня прости, не мог найти ичиги. Все перерыл: и в зимовье, и на улице – нигде нет.

– Может, их кто-то украл?

– Такого не может быть. Это мой напарник так надежно запрятал их, что постороннему человеку не найти.

– А вы разве с ним не встретились?

– Он ушел к соседу, а я не хотел ожидать его, дорого время. Как поохотились? – перевел он разговор на другую тему.

– Добыли шесть белок, – развязываю рюкзак и достаю оттуда пушистые хвосты.

– Эти белки будут твоими, попробуй сам снимать с них шкурки, – предложил Константин.

Хотя усталость валит с ног, а снимать шкурки надо. Не торопясь, принимаюсь за дело. Как ни старался, но у одной белки оторвалась головка, у второй – хвост, а у третьей разрезал спинку.

– Ничего, ничего, – успокоил Константин, – белку ошкуривать – дело не очень тонкое: тут, главное, опыт нужен. Чуть нажал на нож – шкурку разрезал, потянул не так – глядишь, то хвост оторвал, то головку. Привыкай. Наука эта еще не раз пригодится тебе, раз к охоте пристрастился.

С горем пополам заканчиваю свой тяжкий труд и развешиваю шкурки на правилках на одной из стен зимовья.

Константин не сидел без дела. Они с Сашулькой накрыли стол, разложили немудреные закуски. Сын быстро съел свою порцию тушенки, выпил чай и отправился спать. А мы с Константином еще долго сидели за столом и разговаривали о житье-бытье здешних охотников. И опять наш ужин скрасила разумная доза армянского коньяка.

– Константин, меня удивляет, почему ваши власти не могут забрасывать охотников вертолетом. Ведь на переход к участкам уходит почти неделя. Потом несколько дней тратится на переноску продуктов из лабазов в зимовье. В тяжком труде проходит почти полмесяца.

– Мы пытались забрасывать продукты вертолетом не один раз. Обходилось дорого – почти половину шкурок приходилось отдавать летчикам. Овчинка выделки не стоит. Пытались забрасывать продукты вездеходом. Не получилось: первый же вездеход застрял на реке и с каждым годом все глубже засасывается в грунт. Видел, небось, на Купе ту махину? Такую игрушку угрохали зря.

– А вытащить его нельзя?

– Чем вытаскивать-то: и другой вездеход где-нибудь застрянет, а голыми руками вытащить его не под силу.

Действительно, я видел в реке накренившийся набок, в полузатопленном состоянии ржавый вездеход. Должно быть, его пытались вытащить, так как из воды торчали пучки оборванного ржавого троса.

– Хоть бы двигатель с него сняли!

– А как его унести? На горбу – надорвешься, а вертолетом – дорого. Он постоял тут сезон и от сырости покрылся ржавчиной. А кому нужна куча ржавого железа?

– Пришлось расплачиваться за вездеход?

– А как же! Два сезона горбили на него. Разорились. С тех пор зарок дали: с техникой не связываться. Правда, если есть оказия у военных, они нам предлагают помощь, а если нет – таскаем продукты сами.

– Это же адский труд.

– Понимаешь, многие охотники объединяются по приходу в тайгу и начинают искать берлогу медведя, чтобы заготовить мясо. Бывает, попадается и лось. Рыбу ловим, на глухариный ток набрести можно. Рябчик по берегам реки водится, да и запоздалые косяки уток глубокой осенью попадаются на воде.

– Но ведь нужны еще хлеб, соль, сахар, мука, консервы, вермишель и другие продукты.

– Хлеб охотники в тайгу не берут – сушим сухари, а остальное тащим на себе. Теперь ты понимаешь, почему возникает проблема с лишними собаками?

Я мотнул головой.

– Если Цезарь не пойдет на соболя, я дам вам его на обратную дорогу, чтоб веселее было. А на месте Неля передаст его хозяину.

Помолчали немного, думая каждый о своем.

– Ты вот что скажи, как сын перенес отсутствие собаки? – переменил тему разговора Константин.

– Мы пришли сегодня на то место, где я похоронил собаку.

– Как же это? – удивился Константин.

– Сам не знаю: ноги сами принесли.

– Переживал?

– Плакал, когда увидел холмик из кедровых лапок.

– Да, – вздохнул Константин, – большую ношу взвалил ты на себя.

– Теперь-то я понимаю. А раньше все выглядело иначе.

– Может, оно и к лучшему. Не неженкой ему расти надо, а сильным духом мужиком. Посмотришь – таежная школа еще не раз ему пригодится.

– Не ожидал я, что у него с собакой такая дружба.

– Упустил, значит, момент. Можно было бы оставить ее дома.

– Да и ты меня пойми, ведь хотелось иметь настоящую лайку. А воспитывать было некогда: служба забирает все время.

– Ладно, не горюй: как только у Доры появятся щенки – напишу тебе. Приедешь и заберешь. От нее все потомство расхватывают местные охотники, знают: соболятница она знатная, на всю округу известная.

– Вот обрадуется сын. Завтра я ему об этом расскажу.

– Да, успокой его, может, горевать меньше будет.

Меня все время подмывало рассказать ему, какая, возможно, груда золота, какое богатство лежит на дне болота в чреве погибшего самолета. Он мог навсегда забыть о трудных днях в своей жизни, обеспечить семью и потомков на долгие годы. Но какое-то чувство опасности останавливало меня от откровенности. Даже хороших друзей золото делало врагами. А на трезвый ум и рассудительность моего товарища, узнай он о существовании неожиданного клада, я не рассчитывал.

Обладая таким богатством, он наверняка нажил бы завистников, которые могли испортить его жизнь. О худшей судьбе моего друга не хотелось и думать. Золото не всегда приносит людям счастье. И мог бы он, став миллионером, изменить весь уклад своей жизни? Разве мог он отказаться от охоты, от любимых собак, от того, что стало привычным ритмом его жизни?