Текст книги "В дебрях урманы"

Глава шестая. Последние дни охоты. Ночной соболь

Перевалило за вторую половину октября. Понимаю, что вот-вот наш срок пребывания в тайге закончится. Все мои мысли в эти дни заняты только охотой. И погода на удивление стоит отменная: утром температура не опускается ниже десяти градусов мороза, а днем стоит почти около нуля. В такую пору, как говорят охотники, сам бог велит тропить соболя.

Вот и сегодня, хоть и задержали домашние работы, а все-таки около одиннадцати вышли на промысел. Могли бы выйти и раньше, но по совету Константина решили починить крышу.

Дело в том, что около трубы тает снег и сильно подтекает. Решили наложить прямо на трубу единственный в зимовье алюминиевый лист размером пятьдесят на семьдесят сантиметров. Прорубили в нем охотничьим ножом дыру по размерам круглой асбестовой трубы и насадили лист прямо на трубу. Прижали чурками, а швы залепили мокрой глиной.

Ведем собак на поводках подальше от зимовья, чтобы не давать облаивать белку. Доходим до профиля. Неподалеку замечаю на снегу следы глухаря. Решаем с Сашулькой пройтись вдоль следов. Крадучись прошли с сыном метров пятьдесят, как вдруг под моими ногами звонко хрустнул сучок. И тут же сзади громко захлопали крылья: вздымая снежную пыль, взлетала черная большая птица с красным пятнышком на голове.

Огромное любопытство побеждает расчет. Секунду-вторую любуюсь огромной птицей. За это время глухарь скрывается в чаще. Я вожу стволами вслед улетающему глухарю и понимаю, что стрелять уже поздно.

– Ну, что же ты, папа, не стрелял?

Слышу добрый смех Константина.

– Что, зачаровал глухарь? – спрашивает он весело.

– Любопытство победило, – признаюсь.

Медленно продвигаемся вдоль по профилю. Обычно он проходит по наиболее возвышенным местам, где вырубаются деревья и ставятся геодезические знаки. Здесь идти легче: нет завалов, и дичи встречается больше.

До слуха долетает еле слышный лай собак. Останавливаемся, прислушиваемся и изо всех сил спешим на лай.

Почти рядом с профилем видим могучий кедр, сильно наклоненный стволом к югу. В его густой кроне ничего не видно. Но Дора и Валет, задрав морды, лают неустанно. Обстреливаем малокалиберными патронами наиболее подозрительные узелки.

Ничего не видим. Обходим кедр со всех сторон и натыкаемся на лежку соболя. Рядом на снегу перья какой-то птахи. Сомнений нет: соболь где-то здесь. Собаки обнаружили его, и он прячется.

Константин подходит к стволу и изо всех сил ударяет по нему палкой. Раздается глухой звук. Все ясно: здесь дупло.

Прорубаем топориком дырку, поджигаем бикфордов шнур небольшой дымовой шашки и бросаем в дупло. Дым повалил из трех маленьких отверстий на стволе, как из маленьких вулканов. Двух отверстий мы так и не заметили. Где же появится соболь? Затаив дыхание, мы замерли, приготовившись к выстрелу.

Замечаю соболя на середине ствола. Тщательно прицеливаюсь и стреляю. Соболь падает на снег.

Константин бросается к нему и рогулькой поднимает. Но Валет успевает подбежать, прыгает вслед и хватает соболя за заднюю лапку. Константин с руганью отгоняет пса и с удовольствием прячет добычу в рюкзак.

Идем дальше. Первая добыча греет душу радостью. Около двух часов бредем безо всякой надежды наткнуться хотя бы на белку. К удивлению обнаруживаем, что Доры рядом нет. Валет, который не расставался со своей подружкой, сиротливо шныряет около нас. Остальные собаки без энтузиазма обнюхивают ближайшие кедры. Предполагаем, что Дора гонит соболя по следу и ушла от нас так далеко, что даже не слышно лая.

Что делать? Время уже позднее, солнце на заходе, до зимовья далеко, лучшей собаки нет с нами. Жалко не только терять соболя. С собакой тоже может случиться какая-нибудь беда: не сможет вылезти из дупла или корней кедра, вывихнет или сломает ногу, зажмет случайно упавшим деревом, напорется на острый сук, нападут волки или медведь… Потерять такую собаку, как Дора, – значит, угробить весь сезон охоты. Поэтому решаем искать Дору. Медленно движемся по кругу, стараясь среди следов собак обнаружить следы соболятницы. Наконец, замечаем одинокие следы лайки и рядом небольшие следы соболя. Быстро устремляемся вдоль них.

Остальные собаки бегут впереди, затаптывают следы, уводят нас в сторону, и в сумерках мы уже едва различаем на снегу нужное направление.

Константин достает из рюкзака электрический фонарик и, подсвечивая им, с трудом разбирает следы Доры.

Останавливаемся и переводим дух. Рубашка намокла от пота. От наших спин валит пар. Нелегко и Сашульке. Ему жарко, но он крепится.

– Давайте послушаем, может, лай услышим? – предлагает Константин.

Мы сняли шапочки и, затаив дыхание, прислушались. Мертвая тишина. Только сердце громко стучит в груди.

– Ничего, – тихо шепчет Константин, – ничего не слышу.

– Слышу! – вдруг встрепенулся Сашулька. – Вон в той стороне! – и он указал рукою на север.

Мы опять прислушались.

– Может, тебе показалось, сынок? – с надеждой в голосе спросил Константин.

– Нет, дядя Костя. Я слышал. Вот опять лает. Слышите?

Мы прислушались, но ничего не смогли услышать.

– Наверное, у тебя слух острее, чем у нас, – наконец, проговорил Константин. – Давайте двинем в ту сторону.

Сколько мы бежали по тайге, натыкаясь на сучья, обходя буреломы, падая и проклиная таежную жизнь, – сказать трудно: на часы никто не смотрел, но, наверное, более часа прошло. Остановились, потому что сердце вырывалось из груди и силы были на исходе.

Прислушались. И к своей большой радости услышали далекий, но уже различимый лай собаки. Помчались прямо на этот лай и попали в такой завал, что едва выкарабкались.

Останавливаемся и прислушиваемся. Лай доносится уже яснее. Приходим в себя. Идем дальше и натыкаемся на болото. Константин обрадовался: он теперь представляет, где мы находимся, и засекает место по компасу.

Пропал Валет. Через некоторое время слышим уже дуэт из голосов Доры и Валета.

– Ну, все, кажется, дошли! – облегченно говорит Константин. – Теперь эти два друга не упустят соболя!

В кромешной тьме подходим к огромному кедру. В свете фонаря его крона кажется необъятной. И окраска совсем другая – не темно-зеленая, а коричневато-черная.

– Почему он такой? – удивленно спрашивает Сашулька.

– Это, сынок, сухой кедр. Ему уж лет триста. Высох, а стоит великан!

Луч света плавно скользит снизу вверх, останавливаясь на загущениях. Вдруг замечаю ниже вершины зеленоватую звездочку. Мелькнула и угасла. Свет почти такой же, как рассыпанные звезды на небе.

– Видел соболя! – кричу я.

– И я тоже! – подтверждает сын.

– Это, наверное, звезды, – неуверенно говорит Константин.

– Какие звезды! У них свет иной.

– Стреляй сам дробовым патроном, иначе промажешь. Я ничего не вижу.

– Направляй луч прямо на вершину, он там.

Заряжаю ружье дробовым патроном и впиваюсь взглядом в густые ветви кедра.

Чтобы тени от веток не скользили и не создавали иллюзию движения, Константин неподвижно стоит на месте.

Вдруг чуть ниже того места, где совсем недавно я видел зеленоватую звездочку, загорелись две светящиеся точки.

– Папа, я вижу! – взволнованно зашептал сын.

– Я сам вижу, сынок. Тихо!

Мушку на конце ствола я не вижу. Различаю только черный конец ствола и темную планку ружья. Прицеливаюсь и стреляю в два зеленоватых огонька. Звук выстрела разрывает тишину, эхом прокатывается по ночной тайге.

Никакого звука падения.

– Вот жаль, – огорчается Константин, – бывает и такое.

Он выключает фонарик и собирается уходить.

Я опускаю ружье, чувствуя досаду и разочарование. Проходит десять-пятнадцать секунд. Вдруг слышится треск ломаемых сучьев, Константин тут же включает фонарик и направляет луч света на сухой кедр.

Мы видим, как тяжело, ломая тонкие ветви, падает кульком большой соболь. Мы бросаемся к месту падения зверька, ибо не знаем, ранен он или убит. На мгновение нас опережает Валет. Он схватил добычу первым, но я придавил его своим телом, не давая уйти. На мне лежит Константин…

Уже далеко за полночь, еле волоча ноги, мы приползли в большое зимовье. Сашулька так устал, что завалился спать одетым, едва коснувшись нар с пахучим сеном. Я переодел его во все чистое белье и уложил в спальный мешок.

Хоть было поздно, но Константин все-таки снял шкурку соболя, удивляясь его большущим размерам и красоте ворса.

Я приготовил славный ужин. Было уже около двух часов ночи, когда мы в честь нашей красавицы богини охоты Дианы устроили небольшой пир.

Глава седьмая. Погода волков

Константин заворочался на сене, и я проснулся. Голубоватый рассвет робко заглядывает в небольшое оконце. Стены зимовья, срубленные из вековых кедров, светятся густым янтарем. Вылезать из спального мешка не хочется: в зимовье холодно. За ночь тепло выветривается, хотя все щели мы законопатили, потолок утеплили и дверь обили войлоком. Маленькая печурка, сложенная из трех десятков кирпичей, тепло держит слабо, даже если с вечера пышет густым жаром. Знаю, что сейчас эти кирпичи и янтарные бревна холодные, как лед, но ласкают взгляд добротной надежностью.

С сожалением покидаю спальный мешок и опускаю ноги на коврик из шкуры то ли волка, то ли собаки. Жесткие ворсинки приятно щекочут подошвы.

Лампу зажигать не хочется. Свет ее и запах керосина нереально отодвигают время назад. Пока мы оденемся, умоемся, затопим печь и вскипятим воду для чая, станет светло.

Вот только сына будить не хочется: уж больно сладко спит – даже не пошевелился, когда я выползал из спального мешка. Жаль, но бужу его через полчаса. Без хныканья он встает и умывается.

Печурка разгорелась быстро, и вскоре веселая песенка закопченного чайника заполнила наше скромное жилище.

Меню скудного завтрака таково: банка свиной тушенки на троих, сухари с маслом и чай. Берем рюкзаки и выходим на улицу. На небе ни облачка. Тишина и спокойствие вокруг. Легкий мороз холодит щеки и нос.

Константин хмурится и недовольно бурчит что-то под нос.

«Что это с ним?» – думаю я, поглядывая на его сосредоточенное лицо.

Мой товарищ быстро подходит к снежной целине и указательным пальцем пытается проткнуть снег. С легким хрустом тонкая корочка льда рассыпается.

– Вот черт! – ругается он.

– Что случилось? – спрашиваю я, не понимая, в чем дело.

– Охота отпадает, – недовольно говорит Константин, – на снегу чир.

– А что это такое? – спрашивает мой сын.

– Вот смотрите, – Константин опять опускает палец на снежную целину, – на поверхности снега образовалась тонкая корка льда. Если я проколю корку льда пальцем и буду двигать его вперед, то посмотрите, что с ним получится.

С хрустом ломается ледяная корка, под которой сверкает чистый пушистый снег. Проведя ломаную линию длиной около двух метров, Константин выпрямился и сказал:

– Посмотрите, что случилось с моим пальцем.

Внимательно осматриваем с сыном палец охотника и замечаем на нем мельчайшие царапины, из которых медленно начинает сочиться кровь.

– В такую погоду все звери стараются по снегу не ходить, так как он проваливается под их тяжестью, а корка льда режет кожу на ногах животных. Они истекают кровью и становятся легкой добычей более сильного зверя. Такие дни у нас называют «погодой волков».

– Почему? – вырывается у Сашульки.

– У волка широкие лапы. Они выжидают до поры, когда корка льда выдержит их вес, и лишь тогда выходят на охоту на лося, косулю и их детенышей. Находят их по следу и гонят. Лоси и косули легко проламывают острыми копытами корку льда. Но он разрезает кожу на их ногах – животные слабеют от потери крови и становятся легкой добычей серых хищников. Этот чир еще «молодой»: поначалу он выдерживает даже вес собаки, но с потеплением его крепость слабеет, собаки начинают проваливаться в снег и ранить лапы.

– А почему он называется «чир»? – опять не вытерпел сын.

– Когда тонкая корочка льда ломается, то слышен звук, похожий на слово «чир», – вот охотники и назвали его так метко.

– Значит, будем спать, – разочарованно говорит Сашулька.

Константин рассмеялся.

– Нет, сынок, в тайге много других дел найдется.

– И чем мы займемся?

– Пилить и колоть дрова, чтоб забот было меньше, когда выпадет большой снег.

До обеда рубили дрова. Звонкие поленья Сашулька носил под навес. А потом нарубленные поленья принялись носить втроем. Вскоре две стены зимовья почти до крыши скрылись за поленницей.

После обеда попробовали крепость корочки льда. Она оказалась такой тонкой, что ломалась при легком прикосновении. Решили отправиться на охоту. Мы с сыном пошли на восток, а Константин на запад.

Наш короткий бросок в тайгу принес семь первосортных шкурок белки.

Вечером завели разговор о дороге домой.

– Вам пока везет, – заговорил Константин, – снег еще не очень глубокий, может, так и продержится до вашего ухода.

– А в каких числах начинаются обильные снегопады? – спросил я.

– Где-то во второй половине октября.

– Значит, нам уже пора собираться в обратный путь?

– Еще несколько дней и – пора выбираться из тайги. Не дай бог снегу навалит, тогда до очередного зимовья вам за день не дойти – придется ночевать на снегу. А с ребенком это большой риск.

– А вы нам дадите собаку, дядя Костя? – спросил сынишка.

– Дору с Бонькой оставлю себе. Пусть соболя ищут. Валет пойдет на белку, а вот Цезаря возьмете с собой. Пес он здоровый, сильный, защитит в беде, да и веселее с ним шагать по безлюдью.

– А вы еще долго будете здесь? – опять спросил сынишка.

– После ноябрьских праздников тоже отчалю домой.

– К тому времени снегу же навалит много? – удивился я.

– Да, много. Но он уплотнится, и ноги не будут тонуть в снегу. Мы это время подмечаем и, не сговариваясь, выходим из тайги. Если замедлить с выходом на неделю, потом снегу наваливает по пояс. Возвращаться очень опасно и трудно.

– Продуктов хватит до того времени?

– Еще останутся на сезон. Главное, чтоб медведь не подпортил по весне.

– А почему по весне? – не удержался сын.

– Весной он просыпается от спячки, голодный, злой, худющий. Рыщет в поисках пищи, чтоб вес нагнать. В это время он самый опасный зверь в тайге. Бывает даже, что и на лесозаготовителей нападает.

Глава восьмая. Прощай, урмана!

С начала третьей декады октября Константин все чаще посматривает на небо. Его беспокоит ясная, с небольшим морозом погода, хотя все вокруг: и снег, и зеленые лапы кедров, на которых лежит рыхлое покрывало, и даже воздух – пронизаны светом и благодатью. Но предчувствие скорой перемены в природе угнетает и опытного охотника, и меня. Поэтому не удивила короткая фраза Константина:

– Все, мужики, завтра прощайтесь с тайгой и настраивайтесь на обратную дорогу.

Сашулька радостно произнес:

– Мамка обрадуется! Я ей такое расскажу, что она заплачет от радости!

– Да, сынок, заплачет – это точно: и от радости, и еще кое от чего, – погладил небритую щеку Константин. – Папе она взбучку задаст, а тебя, конечно, целовать и обнимать будет.

– Она и папу целовать будет, – уверенно сказал сынишка, – он же ей баргузинских соболей подарит! Она себе такую красивую шапку сделает! – радостно говорил сын, должно быть, предвкушая долгожданную встречу с мамой.

– Дядя Костя, сколько вы дадите нам соболей? – с детской непосредственностью вдруг спросил Сашулька.

Константин заулыбался, опять поглаживая небритую щеку. Серые глаза его лукаво поблескивали.

– Думаю, мамка твоя не обидится. Вы хорошо помогали мне. Удачно проходила охота. Спасибо вам. Думаю, три соболя на шапку хватит, а еще три – на продажу, чтоб затраты покрыть. Итого шесть соболей. Достаточно, сынок? – улыбнулся он Саше.

– Достаточно, достаточно! – обрадовался тот.

– А тебе и папе дам на шапку бунт беличьих шкурок.

– А сколько это – бунт?

– Бунт – это сто шкурок. Согласны?

Такой щедрости от Константина я не ожидал. В глубине души зародилась надежда, что щедрые подарки, может быть, сгладят мою «вину» перед женой.

День опять выдался ясный и солнечный. Лишь высоко в небе плыли перистые облака – предвестники плохой погоды. На охоту мы не настраивались, просто решили пройтись с ружьем по знакомым местам. На лай собак не сворачивать, разве что они загонят соболя или белку поблизости от нас.

На пушистом снегу под кедрами то тут, то там виднелись пустые кедровые шишки – значит, белка лакомилась орешками. А вот и размашистые следы соболя. Торопился куда-то.

Ноги сами повели к месту гибели Искры. Остановились у большой кучи кедровых веток. На них уже лежал толстый слой снега. Стоял и думал о собаке с глубокой горечью. Останутся навечно ее косточки в глухой тайге. Ну, кто же знал, что последние дни своей жизни она проведет вдали от родных мест. Прощай, моя верная рябчатница – любимица сына. Лишь изредка у твоей могилы будут проходить промысловики со своими собаками, а в остальные дни и долгие месяцы ты будешь слушать шум тайги, рев медведей и осторожные шорохи белок и соболей…

Долго шли молча, каждый занятый своими мыслями. Солнечные лучи пробивались сквозь густую крону кедров и падали на чистый снег яркими полосами. Длинные тени от качающихся деревьев, двигающихся людей и собак создавали иллюзию, что где-то рядом бежит с нами потерянная Искра.

Вдруг, совсем неподалеку, раздался лай собак. Сворачиваем и видим на березе метрах в тридцати соболя. Он покачивается на ветке так низко над землей, что просто диву даешься, как его не достанут собаки.

– Ваш, Володя, прощальный соболь! Стреляй! – говорит Константин.

Он отводит в сторону и привязывает к дереву Валета, Цезаря и Боньку, оставляя под березой лишь знаменитую Дору.

До соболя метров пятнадцать-двадцать. С такого расстояния промазать невозможно. Раздается сухой выстрел, и соболь кульком падает на снег. Дора тут же хватает его и «проходит» зубами по пышному зверьку. Затем опускает его на снег и придавливает мощными лапами. Преданно смотрит на меня умными глазами.

– Молодец, Дора, – говорю я, – заслужила, умница, – достаю из кармана кусочек сахара и подношу к окровавленной морде.

Удачное начало дня подняло настроение.

Вот и черничная поляна, где мы когда-то с жадностью лакомились вкусными ягодами. Она покрыта ровным, пока еще нетолстым слоем снега, сквозь который то тут, то там виднеются черные бусинки замерзших ягод. Сколько неподдельной радости мы испытали здесь, утоляя жажду и витаминный голод! Разгребаем снег, срываем несколько мерзлых ягод. Холодными кислыми леденцами они перекатываются во рту.

Пошли дальше. Минут через десять Валет и Цезарь загнали на вершину кедра белку. Взяли ее с первого выстрела. Не прошли и сотни шагов, как в наших рюкзаках оказалась еще одна белка.

Болото, на дне которого лежал самолет с таинственным грузом и погибшим экипажем, прошли стороной. Пройдя еще с полчаса, решили сделать привал. Достали фляги с чаем, разложили на рюкзаке сухари, банку свиной тушенки и обмыли наши последние трофеи в тайге. Поблагодарили ее за благосклонность к нам и медленно пошли к большому зимовью.

День выдался очень теплым. Снег подтаивал на ветках, падали тяжелые прозрачные капли. Мох местами выглядывал из-под снега зелеными шапками. Изредка с широких лап кедровника срывались глыбы талого снега и, падая, увлекали за собой целую лавину. Ветки, освобожденные от снега, весело покачивались.

– Это они прощаются с нами, – заметил Саша.

– Смотри-ка, а ведь точно подметил! – удивился Константин. – Дети видят природу совсем другими глазами, чем мы, взрослые.

Вечером, пока Константин разделывался с пушниной, мы с сыном варили собакам вермишель с тушками белок. Остудив целое ведро варева в ручье, разлил его по банкам из-под сельди и раздал собакам. Мой взгляд невольно остановился на пустой банке, слегка припорошенной снегом. В ней я давал пищу своей Искре. И опять тоска сжала сердце. Не ожидал, что потеря собаки станет такой душевной болью.

Лайки улеглись под навес, свернулись калачиком и с благодарностью поглядывали на меня.

На прощальный ужин мы позволили себе пригубить по сто граммов армянского коньяка. Закуску выложили на стол всю, что была у нас: икру из баклажанов, зачерствелый сыр, говяжью и свиную тушенку, баночку кильки в томатном соусе, которую Константин «не уважал», а мне здорово нравилась, вермишель, галеты с топленым маслом.

Сашулька поужинал. Его клонило в сон, он залез в спальный мешок, и уже через несколько минут послышалось его ровное дыхание.

Константин обсудил со мной план выхода из тайги. Завтра утром, после завтрака, отправимся с охотой в малое зимовье. Там хранились мой фотоаппарат, пленки, ружье шестнадцатого калибра, чистое белье и кое-какая наша с сыном мелочь.

Константин обещает нам на дорожку устроить баньку. Я даже не представляю, как в таком крохотном помещении, где еле умещаются две лежанки и плита, можно еще и «баниться». В малом зимовье мы приготовим в дорогу свои рюкзаки и рано утром следующего дня отправимся в путь.

Ракетницу с патронами, бинокль, взрывпакеты, термометр оставляю Константину до конца сезона. После возвращения домой он пообещал все эти вещи возвратить нам «в целости и сохранности».

Утром следующего дня решаем идти раздельно. Мы с сыном «прощупаем» восточный участок, а Константин «пройдется» по западной территории участка. Идти напрямую без охоты нет смысла. Не будет напрасно потерян день – наверняка, встретится белка, а может, и соболь.

– Заодно посмотрите внимательно, нет ли медвежьих следов, – напутствовал Константин.

По дороге взял шесть белок. Это уже большая удача. На соболя мой Цезарь не реагировал, хотя следов его на снегу было полным-полно. Если бы рвение этой псины хоть наполовину снизошло на ценного зверька, совсем было бы хорошо.

Следов медвежьих не встретили, и тревога в душе улеглась. Значит, мишка залег в спячку основательно, и не надо будет чувствовать за спиной злой глаз шатуна. Видел свежие следы сохатого и двух оленей. На каменистых россыпях с редким кедровником обнаружил следы глухаря.

В малое зимовье мы пришли первыми около четырех часов дня. Сразу же развели костер и стали варить собакам ужин. Часа через два появился Константин. Его добыча внушала уважение: большой баргузинский соболь с ярким оранжевым пятном на груди и восемь белок.

После ужина, не торопясь, стали собирать рюкзаки.

– Это ваши хвосты, Володя, – сказал Константин, протягивая мне целлофановый пакет, – там шесть хороших соболей. Как договорились. А беличьи шкурки – вот они на стене. Один бунт возьмите себе.

– А у вас останется бунт? – спросил Сашулька.

– У меня половина бунта есть. А за пару недель я еще кое-что добуду. До плана осталось всего-то двадцать белок.

На шесть дней пути уложили в рюкзаки (мой и Сашулькин) шесть банок свиной тушенки, две банки сгущенки, шесть брикетов горохового супа, три кило вермишели (в основном для Цезаря), сухари, чай, сахар и маленькую баночку топленого масла. По пути в надежных местах у каждого очередного зимовья мы прятали небольшие пакеты НЗ. Так что продуктов должно было хватить.

Засунули фотоаппарат в шерстяной носок (жалко, что две пленки давно уже кончились), свитер и пару пропотевшего нижнего белья. В консервную банку уложили коробок спичек и горсть бересты. Спальный мешок теперь свободно умещался в большом рюкзаке.

В маленький рюкзачок сына мы уложили все самое необходимое.

А потом была «баня». Мы нагрели два ведра воды, поставили у плиты таз; раздевшись догола, я встал в этот таз, и Константин поливал меня со всех сторон теплой водой из плоского котелка. Поворачиваясь, обжег себе локоть о железную трубу.

Таким же манером помылся и Константин. Потом вместе искупали сына. После баньки надели свежее белье, специально приготовленное на выход из тайги, и я почувствовал, как тело приятно посвежело.

Легли спать, как обычно. Залез в спальный мешок, слегка потревожив сына, рядом положил свитер (думал, что минут через пять надену его), надвинул по самые брови шапочку и… заснул. Проснулся в том же положении: руки поверх спального мешка, рядом свитер. Удивляюсь крепкому сну в тайге. Должно быть, свежий воздух, насыщенный хвоей, и тишина благотворно влияют на ночной отдых.

Вижу, что и Константин проснулся. Лежим просто так, наслаждаясь покоем, свежестью и ощущением силы в каждой мышце тела. О чем думает мой товарищ? Наверное, переживает вместе со мной, ведь это последняя совместная ночевка в зимовье. Завтра он уже будет один. И еще две-три недели его одинокое существование будут скрашивать Дора, Валет и Бонька.

Плотно позавтракали, собрались и около восьми утра отправились домой.

Небо покрыли плотные облака. Пошел мелкий снег. Качнулись от ветра верхушки кедров, и по тайге пронесся тревожный гул. Все, хорошая погода кончилась.

Константин решил проводить нас до тригонометрической вышки, где находился его лабаз, и взять кое-какие оставшиеся продукты.

Проходим без проблем по «Сашулькиному мосту» через Купу. Играет в заберегах быстрое течение реки, шумит вода по обмелевшему руслу.

«Прощайте, кристально чистые воды маленькой речушки среди бескрайних просторов тайги. Утоляйте жажду охотников, зверей и птиц прозрачной и вкусной водой и будьте богаты хариусом! – мысленно говорю я. – И помни о нас, Купа».

Медленно поднимаемся по километровому тягуну. Когда-то здесь прошли геодезисты, расчистили от деревьев прямую просеку, которая соединяет две вершинки, разделенные километровыми тягунами, между которыми весело журчит Купа. С одной стороны вершинки стоит тригонометрическая вышка, а с другой – береза-ветеран. Хрустит под резиновыми сапогами замерзшая трава, вырываются изо рта облачка пара, тают на наших спинах редкие снежинки. Оглядываюсь, но из-за снега и дымки уже не вижу на противоположной стороне белую красавицу.

У тригонометрической вышки присели на бревна.

– Дядя Костя, – заговорил сын, – вы напишете нам письмо, как придете домой?

– Обязательно, сынок, напишу. Буду скучать без вас, – ласково обнял он сына и погладил по голове. Глаза охотника повлажнели, а задубелые пальцы задрожали от волнения. – Дай вам бог дойти до дома целехонькими и здоровыми, – тихо добавил он. – Прощайте, мои дорогие.

Мы обнялись с Константином, сказали друг другу на прощание какие-то банальные слова и разошлись.

Оглядываясь, долго еще видели коренастую фигуру одинокого охотника, который все махал нам рукой, пока пелена снега и дымка не скрыли его из виду.

Цезарь послушно шел на поводке, понурив голову, не проявляя ни малейшей охоты искать белку…

Обратный путь прошел без проблем, если не считать, что после первой же ночевки сбежал от нас Цезарь. Остальные пять дней мы шли с сыном без собаки. Каждый раз, выходя рано утром из очередного зимовья, мы к вечеру достигали следующего. Нас радушно принимали охотники, расспрашивали, как дела идут у соседей, как я решился взять сына в тайгу, думаю ли я что-то написать о них в газете или журнале.

И только раз, после обильного снегопада, я сбился с пути.

Вечерело. Снег прекратился. На небе появились первые звезды. Мои зарубки на деревьях я больше не встречал. То ли их залепило снегом, то ли я заблудился. Понимая, что ночью идти бессмысленно, решили заночевать прямо на снегу.

Но вдруг на деревьях я увидел зарубки. Они сильно походили на мои зарубки, которые я делал в виде буквы «Т». Обрадовавшись, я ускорил шаг. Сашулька, который еле брел за мной, вдруг встрепенулся.

– Папа, там опасность!

– Это тебе рог подсказывает?

– Да. Там большая опасность!

– Но вот же мои зарубки, сынок. Пошли, здесь где-то близко зимовье.

Сын остановился.

– Я не пойду. Туда идти нельзя.

– Ну, ладно, постой, а я посмотрю.

Уже метров через тридцать я попал в такой завал, что чувство опасности стал ощущать всем телом. Сколько я ни искал зарубок на деревьях, их больше не было видно. Приподнял голову и прямо перед собой увидел большую скалу, заросшую кустарником. Посреди скалы виднелось отверстие. Выше отверстия, к моему изумлению, шла по камню широкая заснеженная полоса. Скорее интуиция, чем логическое рассуждение, подсказала мне, что где-то там в пещере залег медведь. И эта заиндевелая полоса на камне образовалась от его дыхания.

Я осторожно стал пятиться назад, держа ружье наизготовку. Наконец, я поравнялся с сыном, и мы торопливо стали уходить от опасного места.

Отойдя с километр, мы решили остановиться, так как начинало темнеть.

Между двумя большими кедрами я разгреб снег до мха и разжег большой костер. Когда дрова перегорели, сгреб уголья в сторону, на горячую землю настелил веток пихты, а сверху разложил спальный мешок. Потом сделал полог из кедровых веток и, когда он стал достаточно плотен, принялся за заготовку дров.

Мороз крепчал. Из-за верхушек кедров на восточной стороне поднялась полная желтая луна. Нам предстояла длинная морозная ночь. Чтобы не замерзнуть, нужно было заготовить порядочно дров. Благо что сухих стволов вокруг было много, и вскоре недалеко от нашего ложа возвысился искусственный «лесоповал».

За себя я не боялся. Переживал за сына. Главное, чтобы он не простыл. Снизу, от прогретой земли, шло тепло; с одной стороны неторопливо горел костер, и только сбоку и со стороны полога тянул холод. Но спальный мешок хорошо «держал» тепло.

Больше всего я боялся нападения волков. Их следы я видел днем, когда проходили горелый лес. Несколько раз они пересекали следы двух оленей, маленького и большого. Очевидно, мать с детенышем пытались уйти от преследования волков, и с горечью я понял, что судьбы их обречены в эту морозную ночь. Чтобы волки случайно не застали меня врасплох, держал ружье наготове.

В моей памяти навсегда осталась та длинная стылая ночь, наполненная призрачным светом полной луны. От костра летели к звездам тысячи искр, потрескивали сухие стволы кедра и березы, и слышалось ровное дыхание сына. Через час-полтора я забывался коротким сном и просыпался от того, что лицо мерзло от холода. Осторожно вылезал из спального мешка, подкладывал новую пищу для костра и опять заползал в спальный мешок к сыну.

Много передумал в эту ночь: и взвешивал свой рисковый поступок; и жалел Константина, судьба которого лишила сына; вспоминал таинственное болото, на дне которого, может быть, хранились несметные сокровища; грустил о погибшей собаке; размышлял об охоте и охотниках и о многом другом.

Что несет вас в эту глухомань, мужики? Жажда наживы? Много ли вы заработаете за сезон, если из добытой пушнины большую половину придется отдать в зверопромхоз? Почему вы бежите от уюта, жены, детей в таежные дебри? Что заставляет вас мерзнуть, гнуть хребет при переноске грузов, недоедать, полумертвыми валяться на влажном мху, набираясь сил для очередной ходки?

Что гонит вас за сотни верст от дома? Может быть, надежда вылезти из нужды, добыв с десяток лишних соболей? Может быть, услышать выстрел из ружья в бескрайних просторах тайги и насладиться ощущением силы и покоя? Может быть, хлебнув однажды чистого таежного воздуха, вы уже навсегда становитесь пленниками зеленого океана? Чем околдовывает вас Природа? Может быть, обрекая себя на одиночество, с оружием в руках вы хоть на время ощущаете себя Человеком среди дикой Природы?