Текст книги "Чучело-2, или Игра мотыльков"

Костя опять подумал про отца и снова позвонил ему. Ни ответа ни привета. Его взгляд упал на газету, которая почему-то валялась на полу, – видно, мать уронила и не удосужилась поднять. Из газеты выглядывал кончик нераспечатанного конверта. Костя нагнулся, подцепил письмо и, не глядя на конверт, вскрыл и вытащил оттуда… новую повестку в суд. Его как обухом по голове! Подумать только, его снова вызывали! И теперь уже не на разговор, а на судебное разбирательство, которое должно было состояться скоро, вот-вот, всего через неделю.

Страх на мгновение парализовал его, что-то заныло в груди. Он громко крикнул: «У, проклятье!» Если бы он знал, то не приехал бы – и все! Ну, мать, не могла предупредить! А он, дурачок, забыл про это и думать. А его волокут обратно.

Что делать?… Матери дома нет, отца нет! Он заметался, как дикий зверь в клетке, туда-сюда, от стены к окну – не идет ли Лиза; снова метнулся к телефону, набрал Глебова, но тот, конечно, не ответил.

Бросился к Зойке, еле сдерживая себя. Та открыла ему дверь, подмазанная, нарядная, вся в ожидании.

– Ой, ты приехал! – лепетала она. – Ой, как я рада! Загорел. Красавчик! – При этом она сильно смутилась и покраснела.

– Где мать, не знаешь? – торопливо спросил он, не глядя на Зойку.

– Не знаю. Степаныч ее зазывал на телик, но она расфуфырилась и улетела. – Зойка не могла оторвать сияющих глаз от Кости. – Ты сейчас что будешь делать?… Может, пообедаешь с нами… с дороги?

Костя не ответил, бегом обратно и стал звонить бабе Ане, набирая длинный ряд цифр междугородного телефона. Сбиваясь в спешке и снова набирая, сгорая в нетерпении. Наконец, после долгого ожидания, бесконечных помех на линии, чужих голосов, музыки, непонятного грохота и визга, баба Аня сняла трубку, и он услышал ее неровный, немного испуганный голос и, не здороваясь, закричал:

– Представляешь, вхожу, а матери нет, а на полу валяется нераспечатанный конверт с повесткой в суд!

Он был в ярости и даже не заметил вначале, что проговорился, ведь баба Аня ничего не знала про аварию и про суд. Спохватился, прикусил язык, но поздно. «Ну и черт с ним!» – подумал, ожидая вопросов бабы Ани. Но она почему-то никак не прореагировала на Костины слова. Значит, мать ей уже все рассказала!.. Это ему не понравилось.

Что-то здесь изменилось за время его отсутствия. Все-все ополчились против него. Он один, один, а они все вместе.

– Здравствуй, деточка, – ласково сказала баба Аня.

– А-а, привет…

– Ты что же не здороваешься? Забыл?

– Забудешь здесь… Ну, мать дает! Обо мне совсем не думает.

– Что ты, напротив, – ответила баба Аня. – Только о тебе и хлопочет.

– Ты меня не успокаивай – все равно не успокоишь. Надоело. Мать успокаивала: все будет в порядке! Отец успокаивал! А в результате меня вызывают в суд. Да они просто обыкновенные трепачи! Поймали меня на крючок, как маленького. А я уши развесил – папочка, мамочка!.. Ну, они дают!

– Не надо так грубо, деточка, – перебила несмело его баба Аня.

– Грубо? Это я грубо? А они – не грубо? Не учи ты меня – ты же ничего не понимаешь! Кстати, где мать шляется? С отцом?…

Почему-то ему показалось, что он не одолеет мороки суда и обязательно погибнет. Яростный гнев вперемешку с отчаянием ударил ему в голову. Сейчас он ненавидел всех, правых и виноватых. И родителей, которые его так обманули; и девчонок, особенно, конечно, Глазастую, за то, что она подтолкнула его к этой машине; и шофера Судакова с его шуточками; и придурковатую Зойку с ее вечной улыбочкой. Пропадите вы все пропадом! Сбежать бы, сбежать – и никого никогда не видеть! Сбежать!..

Он слушал надтреснутый голос бабы Ани, не вдаваясь в смысл ее слов.

– Костик, ты бы приехал… Мы бы посидели, поговорили. Я бы тебе многое рассказала, и вместе бы все взвесили.

– Они что, часто встречаются? У них что, роман? – спросил он с издевкой. – Любовь втихомолку за моей спиной? Ну, меня просто никто не принимает во внимание. Не исключено, что они сейчас сидят у отца с выключенным телефоном.

Эта мысль так его поразила, что он, не слушая бабу Аню, бросил трубку и вылетел из квартиры. Около дверей дежурила Зойка, она открыла рот, чтобы что-то сказать, но он метеором промчался мимо.

«Как они посмели без меня?! – думал Костя, стремительно передвигаясь по улице. – Любовь разыгрывают. А какая может быть, к черту, любовь, когда он пропадает. Хорошо бы их застать врасплох, в постели! Вот было бы отменно!» Он откроет квартиру и крадучись войдет в комнату. Как ему хотелось их унизить. Он входит, а они в постели. Он им покажет, они у него попляшут на огоньке!

Но в квартире Глебова было пусто, тихо и чисто, как всегда. Костя, неожиданно для себя, вдруг обрадовался: хорошо, что их здесь нет, а то бы началась катавасия. Он любил комнату отца: она его успокаивала. И кровать, накрытая простым темно-зеленым одеялом, застланным без единой складки. И громоздкий древний дубовый стол, заваленный журналами и газетами. И шахматный столик с несколькими фигурами. Костя почувствовал усталость. Он прилег на кровать, сбросив кеды, закрыл глаза и тут же уснул, уткнувшись в подушку отца. Видно, спал крепко, потому что не расслышал, как Глебов открыл дверь, как громко хлопнул ею, и проснулся только от яркого света.

Перед ним стоял счастливый и довольный Глебов, то есть Костя понимал, что перед ним Глебов, но он бы его не узнал, если бы встретил случайно, – так тот изменился за месяц его отсутствия. Это был совсем иной человек – радостный и веселый. Он наклонился к Косте, потрепал по щеке, неумело и робко ткнулся в него, вроде поцеловал, и сказал:

– Должен тебе признаться, ты приехал удивительно вовремя! – Круто повернулся на каблуках и зашагал по комнате, что-то напевая себе под нос.

Костя лежал неподвижно, он невольно улыбнулся, глядя на Глебова, и почувствовал, что рад его видеть, что соскучился. Но тут же вспомнил, помрачнел, встал, протянул ему повестку:

– Скажи, что это значит?

Глебов взял повестку и, не читая, стал размахивать ею, говоря:

– Ты спросил: «Что это значит?» Умный и правильный вопрос…

Он задумался. Перед его глазами промелькнула вся его жизнь. Ему хотелось обо всем рассказать Косте, чтобы тот знал о нем все, но это была длинная история, а сейчас он волновался, ждал звонка Лизы и не мог сосредоточиться. Он только что сделал ей предложение: решил, что им надо пожениться. Он видел: в первую минуту Лиза обрадовалась, а потом почему-то испугалась, страх пробежал по ее лицу, и она убежала. Правда, он успел крикнуть, что будет ждать звонка, и ему показалось, что она согласно кивнула, но не оглянулась.

– Коротко тебе скажу, Костя, так: за время твоего отсутствия, пока ты покорял своим недюжинным талантом просторы нашей области, пока ты пел свои бесподобные песни, я совершил ряд открытий. – Глебов замолчал, посмотрел на Костю и громко рассмеялся.

Может быть, стены его квартиры еще никогда не слышали столь громкого смеха своего хозяина.

– Я рассказал Лизе во всех подробностях дело Воронкова, который был осужден неверно, и я два года боролся за его освобождение, хотя он был неприятным человеком. А в чем дело? Воронков работал директором мебельной фабрики, а на ней орудовала мафия. Воронков пил, гулял и все подписывал. И вот его посадили, и все хищения повесили на него, а настоящие жулики остались на свободе. Мне говорили: «Ну и что? Твой Воронков тоже не много стоит». – «А как же закон? – спрашивал я их. – По закону Воронков может быть осужден только за халатность». Закон превыше всего! – произнес Глебов, не замечая Костиной мрачности. – Государство, которое позволяет нарушать закон, совершает аморальный поступок! Ты скажешь: ничтожного человека не надо спасать, пусть погибает. А я тебе отвечу – нет, нет и нет. Каждый должен иметь свой шанс на спасение. Я сказал это Лизе, как вот сейчас тебе говорю, и прочел по ее лицу, что ей понравилось, как я себя вел в деле Воронкова, и, признаюсь тебе, мне было это приятно. Потом мы сидели на берегу и бросали в Волгу камешки – кто дальше. Я победил Лизу, и в результате мы поссорились. Теперь я жду ее звонка, чтобы начать новую жизнь!

– Вы что, решили пожениться? – догадался Костя.

– Да. Точнее, пока решила одна сторона. – Глебов говорил как бы шутя, но был бледен и беспрерывно ходил по комнате. – А вторая должна об этом сообщить по телефону.

– Что ж, поздравляю. Лично я – за. – Костя улыбнулся.

– Спасибо. Честно скажу: я рассчитывал на твою поддержку. – Глебов уселся на стул у телефона. – Буду сидеть и ждать.

– Ну какая ерунда! – Костя рассмеялся. – Зачем тебе мучиться? Ты что, боишься? Тогда давай я позвоню. – Он схватил трубку, чтобы звонить. – Я уверен: она согласна. Уж поверь, я свою мамашку знаю.

– Нет, Костя, так нельзя. – Глебов взял у Кости трубку и повесил на рычаг. – Нельзя человека хватать за горло. Лиза позвонит когда захочет. А я буду терпеть и ждать. Так надо.

– Ну ты странный! Зачем терпеть, когда можно не терпеть? Это же глупо.

Он подумал про себя: «Сколько он страдал из-за этого проклятого суда, сразу забыл обо всем, об отце и матери». Испуганно спросил:

– Так что мне делать с этой повесткой? Да прочитай ее, наконец, и скажи – это ошибка?

– Теперь никаких ошибок не будет, – твердо ответил Глебов, думая о своем. – Когда твоя мать семнадцать лет назад полюбила другого человека, то я не стал за нее бороться… Уехал. Теперь время показало: был не прав. Надо было поговорить с нею, попросить ее вернуться. Если бы она не согласилась, подождать, потерпеть год, два, десять лет, мне надо было всегда быть рядом с нею. Тогда я и про тебя узнал бы давным-давно… Я лежал в комнате, болел, она вошла с тобою на руках, а я махнул рукой – уходи, и все! Я даже не позволил ей рассказать о тебе… – Он снял трубку, приложил к уху и срывающимся от волнения голосом сказал: – Работает. Что же она не звонит?

– Ты что, издеваешься надо мной? – грубо взорвался Костя. – Я тебе про Фому, а ты мне про Ерему!

– Ты о чем? – вздрогнул Глебов и посмотрел на него с удивлением.

– У тебя в руке повестка… в суд. – Костя видел, что Глебов его не понимает. – Ты ее держишь в правой руке. Это я тебе ее дал только что. Прочти и объясни: почему меня вызывают в суд?

Глебов поднял повестку к глазам:

– Все нормально… Обыкновенная повестка. Дело идет своим чередом. Наступила пора, тебя и вызвали.

– А почему не к тебе?

– Ты не в курсе, Костя… Это не полагается по закону. Не могу же я вести процесс, в котором главный свидетель – мой сын! – Глебов опять громко рассмеялся.

– Но об этом никто не знает! У меня ведь другая фамилия. Я – Зотиков. Ты – Глебов.

– Об этом знаю я, – улыбаясь, ответил Глебов.

– Ты мой папочка всего три месяца! – огрызнулся Костя. – Это счастливое известие еще не потрясло основ нашего города.

– Ну, как сказать! – весело возразил Глебов. – Я не делал из этого тайны… Рассказал всем, кому мог. С большим удовольствием. В подробностях. Многие даже удивились, что я стал таким разговорчивым…

– А зачем? – со злостью перебил его Костя. – Зачем ты всем все рассказал?

– Скорее всего, от радости, – ответил Глебов, восторженно глядя на Костю. – Раньше я жил только работой. Проснусь ночью, ни в одном глазу, лежу… Думаю, думаю… о тех, кого судят. Раскидываю, почему у них так сложилась судьба? Кто в этом виноват? Это, конечно, не главное для суда – кто виноват? Главное – само преступление. А у меня всегда – кто же виноват? Когда для себя решишь это, по-другому судишь. Иных жалеешь, сердце кровью обливается. Других казнишь… И тогда, между прочим, совсем плохо на душе. Думаешь, а ведь родился он нормальным ребенком… – Он замолчал, лицо скривилось в страдальческой гримасе. – Понимаешь, – проговорил он скороговоркой, боясь, что Костя его остановит, потому что тот уже встал и нервно заходил по комнате, – раньше во мне не было радости. И я считал, что так и должно быть. Не предполагал, что смогу когда-нибудь радоваться. Жил знаешь как? Чем труднее, тем праведнее. А теперь… – Глаза его засверкали, лицо помолодело. – Сегодня проснулся от собственного смеха… Представляешь? По какому поводу, не знаю, но что-то там во сне случилось замечательное, и мой собственный хохот меня разбудил. Да я только за то, что нас свела эта история с автомобилем, готов расцеловать Судакова и отпустить его на все четыре стороны!

– Ну и отпустил бы! – обрадовался Костя. – Отпустил бы… и делу конец!

– Да нет, так нельзя.

– А ты возьми дело себе обратно – отпусти Судакова, и все! Ведь он не виноват. А? Прошу тебя!

– Но я же не смогу быть в этом деле объективным, – все еще улыбаясь, любуясь Костей, ответил Глебов.

– А я и не хочу, чтобы ты был объективным. Мог бы что-нибудь в жизни сделать и для меня.

– В этом ты прав… Я виноват… перед тобой и перед Лизой. Но теперь все будет по-другому! Поверь мне! Мы будем рядом, и я всегда буду тебя защищать. – Глебов взглянул на Костю, хотел его обнять, притянуть к себе: он показался ему несчастным и обиженным, но внезапное тревожное волнение поразило его.

Они стояли друг против друга, но не мирно стояли, а как перед схваткой. У Кости зло блеснули глаза и руки сжались в кулаки. В этот момент Глебов понял, что предчувствие беды в нем возникло не случайно и его подстерегало несчастье, притаилось и уже занесло над ним свой остро отточенный нож. Он склонился к шахматной доске и переставил неуверенной рукой фигуру коня. Он эту шахматную задачу решал уже третий день. У него теперь совсем не было свободного времени: то он встречал Лизу, то провожал, то они вместе гуляли, то шли в кино. Перед ним мелькнуло ее лицо, оно было грустным. Вообще он заметил, как в Лизе, через ее бесшабашное веселье и легкое мысленное бездумье, вдруг высвечивался лик задумчивости, и тогда она делалась очень похожей на бабу Аню.

– Вижу, как ты меня защищаешь! – закричал Костя. – Ну что ты прячешься за эти проклятые шахматы? – Он рывком, не помня себя, сбросил фигуры на пол.

Шахматы рассыпались. Глебов склонился и стал собирать их. У него всегда было так, он знал за собой эту дурацкую привычку: во время важного разговора он начинал заниматься самым неподходящим делом. Он поднимал фигуры с пола и ставил их на прежние места.

– Надо все же решить эту задачу, – неуверенно сказал Глебов, показывая на шахматы.

– «Поверь мне! Мы будем рядом…» – передразнивал его Костя. – Ты что же, не мог договориться, чтобы меня вообще не трогали? Мне эта история все жилы вытянула!

Глебов поднял на Костю глаза, полные отчаяния.

– Ничего нельзя сделать. Надо потерпеть. – Он покачал головой. – Ты же главный свидетель.

– Лгуны! Обманули! – кричал Костя, не контролируя себя. – Зачем вы меня обнадежили?

– Кто? – не понял Глебов.

– Ты и мать. Она сказала, что ты все уладишь.

– Я этого не обещал.

– Но это же само собой разумелось! Ты что, дурачок? Она верила, что ты все устроишь, и я верил!

– Не хотел тебе говорить раньше, – признался Глебов. – Дело осложнилось… Новый судья… Ильина ездила в больницу к старику Бочарову. У него тяжелый инфаркт. Возила к нему Судакова. Так вот, Бочаров настаивал на том, что за рулем машины был сам Судаков.

– Судаков! Вот дает старикашка! – Костя притворно рассмеялся. – А вы и уши развесили! Не мог же Судаков сам угнать машину!

– Угнать не мог, – ответил Глебов. – А вот когда сбил человека, то от страха сбежал. Потом придумал, что у него угнали машину, чтобы снять с себя вину.

Костя вздрогнул. «Если они покатят бочку на Судакова, – соображал он, – то чем это угрожает ему? Да ничем, пожалуй, только будет тяжко присутствовать при всей этой ахинее. Надо будет изгаляться, выкручиваться, сочинять всякую белиберду про несуществующего угонщика, чтобы спасти Судакова». Он посмотрел на Глебова, и впервые в нем возникла неприязнь к этому человеку. Скривил губы в гневе и обиде и издевательски процедил:

– А я не пойду в суд! Не пойду! И все! Осточертело! – Он с большим удовольствием и сладострастием заметил, что Глебову не понравились его слова.

«Что, получил? – со злорадством подумал он. – Выкручивайтесь как хотите».

– Это невозможно, – заметил Глебов.

Он легко мог загнать Костю в угол, сказав, что его привезут в суд с помощью милиции, но ему не хотелось его пугать, и он замолчал, наблюдая за Костей, точно ощущая, что этот разговор еще не окончен. Глебов понял, что в этой истории что-то нечисто: слишком он волнуется, слишком он боится суда; но и сам этого же боялся. Глебов не торопил события, ждал, сидя в кресле и размышляя о том, что его счастье оказалось быстротечным. Потом он подумал о Лизе, она вспыхнула в нем как пламя, но он даже и не вспомнил, что только что с таким нетерпением ждал ее звонка.

– Не понимаю, – выкрикнул Костя, – почему я должен волноваться из-за какого-то шофера? В гробу я его видел в белых тапочках! Пусть сам выкручивается!

– Ему будет нелегко, – ответил Глебов. – Ни один человек не сможет показать в его пользу. В лучшем случае Судакову придется отдать кругленькую сумму за разбитую машину.

Теперь Глебов говорил в пространство, не глядя на Костю.

– А ты не бойся, – едко заметил Костя. – Отстегнет. Он же левак. Теперь на автобусе ездит, так тоже левачит. Сам видел, он сбрасывал мешочников возле базара. Заколачивает будь здоров!

– Не говори того, чего не знаешь. – Глебов поймал себя на том, что рассердился на Костю. – Нехорошо это.

– Я не знаю? Может быть, ты еще скажешь, что есть шоферы, которые не колымят? Ну ты допотопный наивняк!

– Почему столько шума? Дело-то простое… Судаков нуждается в твоей помощи, а ты что-то придумываешь, чтобы ему в этом отказать. Странно, ей-богу, странно. Неужели у тебя нет простой потребности помочь человеку в беде?

– А я не работаю в бюро добрых услуг! – Костя рассмеялся: ему понравилась собственная острота.

По мере того как Костя выкрикивал свои слова, Глебов все больше и больше мрачнел.

– Все только для себя, милого и любимого… – с горечью произнес он.

– А как надо? – усмехнулся Костя. – Для других?… Старая песня. Тоска и вранье.

– Только для других – тоже не надо.

– Ну хоть за это спасибо! – Костя, паясничая, размахивал руками, корчил рожи, кланялся Глебову. – Не совсем вранье, а только наполовину.

– Попробуй меня понять, – серьезно заметил Глебов. – Жить надо со всеми и для всех, включая самого себя.

– И ты… так живешь? – недоверчиво спросил Костя.

– Да, – твердо ответил Глебов. – Не всегда выходит, но я стараюсь.

Костя внимательно посмотрел на Глебова. Его слова были необычными, раньше ему никто так не говорил: «Жить надо со всеми и для всех, включая самого себя». «И похоже, он не врет, как прочие, – подумал Костя, – похоже, что он на самом деле так живет. Уникум!»

– Если так… Если ты так живешь, то помоги мне!

В этот момент Костя готов был признаться Глебову, но испугался, отступил в угол, забился, стараясь занять поменьше места. Ему вообще захотелось исчезнуть. Он почувствовал острую неуверенность, нестойкость собственного существования.

«Вот бы умереть! – подумал он. – И ничего не надо и не страшно».

– Ну, что же ты замолчал? – спросил Глебов. – Продолжай. – Он увидел, как Костя обмяк, соскользнул по стене на пол, словно его не держали ноги. В одно мгновение он обо всем догадался. «Беда… – подумал он. – Беда». Хотя по инерции спросил: – Что же все-таки случилось, Костя?

– А то, – ответил Костя, – эту машину угнал я.

Глебов уже давно понял: в этой истории что-то нечисто, но сам себе в этом не признавался. Обманывал себя, растворяясь в счастье. А на что он надеялся? У него не было на это ответа. В голове крутились Костины слова, но он отталкивал их, не зная, что с этим делать, и как вести себя дальше, и что сказать Лизе. Только тут он вспомнил про Лизу и про то, что он ждал от нее звонка, который должен был перевернуть его жизнь. Теперь ему показалось, что это было все не с ним. Так иногда мгновенное несчастье растягивает время, и то, что было рядом, оказывается в недосягаемом отдалении. Глебов понял, что между ним и Лизой пролегла пропасть.

– Ты что молчишь? – не выдержал Костя.

Ему неприятно было, что Глебов молчал и что он робел от этого, и страх легким ознобом бежал по спине. Он уже забыл о том, что собирался умереть, и теперь мечтал только об одном: чтобы Глебов его спас. «Самое трудное, – думал он, – осталось позади. А теперь Глебов должен его спасти! В конце концов, он же его отец! Всегда, во все времена отцы спасали своих детей!» Он стал прежним, презрительно улыбнулся и сказал, ехидно выталкивая из себя слова:

– Ну, скажи свое слово… Пригвозди! – И высокомерно уставился на Глебова.

Тот медленно проговорил, преодолевая спазм в горле:

– Так… это… все-таки… был ты!

– Ну и что? Подумаешь… Угнал машину. – Костя продолжал себя взбадривать. – Не я первый, не я последний… – Он махнул рукой. – Да вам все равно нас не понять… Вы все рабы. Этого нельзя, того нельзя… Подыхай и надейся – вот что вы предлагаете.

– Ты чуть не убил человека, – сказал Глебов.

– «Чуть» не считается!

– Украл машину и разбил ее.

– Ну ты даешь!.. Я же не вор! Ты-то понимаешь, что это просто несчастный случай? Сделай так, чтобы не было виноватых.

– Так не бывает, Костя.

– Не бывает?… Вчера по телику передавали: по стране за день угнали двести сорок машин… И никого не поймали. Ну а я буду в этом списке двести сорок первым… Только и всего.

Костя увидел выражение лица Глебова, прочел на нем приговор и замер.

Перед Глебовым промелькнула Лиза, будто прошла мимо, лицо близко-близко, обдала его своим дыханием, свежим и сладким.

«Что теперь с нею будет? – думал Глебов. – А с Костей?… Как он мог на это пойти? Но и то не важно, как мог, важно, что смог! Что же делать, как спасти его?…»

Глебов подошел к Косте, обнял, усадил на кровать. Так они сидели долго и молчали. Костя не видел лица Глебова, не видел, как у него на глаза набегали слезы.

– Ты что же, и сейчас не собираешься мне помочь? – спросил Костя, едва владея своим голосом.

– Я пойду с тобою… в суд. Вместе пойдем… и я все сам расскажу. А потом начнем за тебя бороться…

– Нет! Нет! Нет! – Костя рывком сбросил с плеча руку Глебова, вскочил как ужаленный, закричал тонким, срывающимся голосом, губы и глаза у него побелели. – Не пойду! Не хочу! Лучше сдохну, чем туда! Ты предатель! Пре-да-тель!

– Зачем ты так? – с беспредельной скорбью спросил Глебов.

– Предатель! – кричал в истерике Костя. – Отец – предатель! Вот мать обрадуется! Одарил ты ее накануне свадьбы! Подарок – высший класс! Заложил собственного сына.

Глебов схватил Костю за плечи и сильно тряхнул. Он хотел привести его в чувство, хотел остановить поток его слов:

– Костя, успокойся и пойми! Что сделал – не воротишь. Но теперь тебе надо жить храбро.

– Ах, я еще, по-твоему, и трус! Спасибо за откровенность! – Костя был в исступлении. Нет, он не даст себя в обиду, он не будет ползать перед ним на коленях, умоляя спасти. Он лучше откажется от отца – жил без него и дальше проживет, но не унизится. – Я ничего не боюсь! – кричал Костя. – Только не хочу за так пропадать!.. Я угонял машины уже три раза. Слышишь – три раза! И дальше буду угонять, пока не куплю своей… Мне нравится лететь вперед, обгоняя таких, как ты!

Костя выскочил из комнаты, но тут же вернулся. Ему показалось, что он еще не все высказал Глебову.

– Мне не нужны твои подарки! – Он сорвал с себя куртку, которую ему подарил Глебов, и швырнул под ноги на пол. – Меня тошнит от них!

В безумии метнулся к выходу, хлопнул дверью так, что задрожали оконные стекла в квартире, и убежал, оставив позади себя поверженного Глебова.

Тот постоял, совсем не зная, что делать, потом сел на стул, закрыв лицо руками. Затем встал, погасил свет и пропал в поглотившей его тьме.

15

Костя вылетел на улицу, сразу оглянулся: не преследует ли его Глебов? Нет, никого не было. Костя глубоко вздохнул, наполнив легкие до отказа горьковатым воздухом, и бросился через улицу под самым носом у трамвая. Вожатый оглушительно зазвонил ему, ослепляя круглыми фарами. И Костя подумал: «Вот бы попасть под трамвай! Тогда бы „он“ поплакал – убийца собственного сына!» Спрятался в сквере, глядя на освещенные окна глебовской квартиры.

Но вот свет в окнах погас. Костю затрясло от волнения. Кажется, Глебов одумался и решил его догнать… Часы на речном вокзале пробили девять раз, они гулко бухали в Костиной голове. Потом звякнули четверть часа, половину, снова четверть… и разразились десятью медленными ударами.

Глебов так и не вышел. Что он там делал в темноте? Лег спать или просто смотрел телик? Слушал «Новости», глотал информацию?

– Маразм! – пробормотал сквозь зубы Костя.

Ему стало холодно без куртки. Легкий ветерок и сырость от реки проникли за воротник рубашки, прошлись по спине и по рукам. От длительного напряжения у него устали глаза. «Ну и черт с ним! – выругался Костя. – Отец называется! Ну, я ему отомщу, покажу, на что способен, пропадать – так с музыкой! Он меня запомнит, увидит, какой я трус! Сейчас угоню машину и поставлю ему под окна, чтобы убедился!» Эта идея понравилась, показалась остроумной, он рассмеялся. Еще постоял минуты две-три в ожидании, одним махом перескочил железную изгородь сквера и нервной походкой, цепляясь ногой за ногу, будто пьяный, стал удаляться.

Теперь он бежал, не разбирая дороги, вляпался в лужу мазута, обрызгался с ног до головы, налетел на встречного, ничего не видя. Тот оттолкнул его; Костя упал, разбил в кровь ладони об асфальт. Вскочил, побежал дальше.

На площадке около большого нового дома, где стояло несколько припаркованных машин, он застыл, осматриваясь по сторонам. От страха сильно заныло под ложечкой. Он бы с удовольствием отказался от своей затеи, но сейчас для него главное было – победить отца, чего бы это ему ни стоило. Он не позволит никому, особенно отцу, унижать его!

Костя заскользил между машинами, цепко осматривая их двери и окна, пока наконец не увидел одну с открытой форточкой. Изогнулся, просунул тонкую руку, дотянулся до ручки двери, дверной замок щелкнул, в ту же секунду внутри машины зажегся тусклый свет и раздался пронзительный вой охранной сигнализации. Он обжег Костю, полоснул по сердцу. Вместо того чтобы бежать, застыл на месте преступления, прижавшись к вибрирующей машине. Он не мог пошевелиться: отчаяние парализовало его. Наконец Костя заставил себя встать. И тут же раздался крик: «Вон он! Дер-жи-и!» Костя, как бешеный зверь, не глядя по сторонам, рванул в пустое пространство ближайшей улицы, слыша позади тяжелый топот ног, и бежал вперед, пока не исчезли звуки погони и его не перестал преследовать сигнал сирены. Заскочил в первый попавшийся подъезд и, прижавшись разгоряченной спиной к холодной стене, отдышался. Когда он окончательно пришел в себя, то почувствовал, что злоба на весь мир захватила его целиком. Он сейчас ненавидел всех, потому что был один, среди темноты, холода и враждебного мира.

Наконец Костя начал успокаиваться, к нему вернулось хладнокровие. Он вышел на улицу, оглянулся – никого. Постоял, подумал, где бы ему найти машину, вспомнил: это было неподалеку. Через полчаса он уже подогнал «жигули» к подъезду Глебова.

Приключение с машинами на время отвлекло его, но, как только он добежал до дома и услышал голос Лизы, силы вновь оставили его.

– Костик! Приехал! – Счастливая Лиза бросилась к нему навстречу. – И сразу умчался! Ты голодный? – Она уже переоделась в его кофточку. Вся сияла. – Смотри! – Покрутилась, обняла его и поцеловала безжизненное лицо, не замечая этого. – Я так тебя ждала!.. Мне надо спросить у тебя разрешения…

Костя оттолкнул ее, вошел в комнату и в изнеможении упал на диван. Его вновь колотил озноб.

– Ты заболел? – Лиза потрогала его лоб. – Ты в лихорадке. – Выбежала из комнаты и вернулась со стаканом воды и с таблеткой. – Выпей аспирин.

Он молча отвернулся к стене, не открывая глаз.

– Что случилось, Костик? Почему ты без куртки?

– Не хочу от него никаких подарков! – Костя стремительно вскочил, будто его подбросили.

– Ты был… у него? – догадалась Лиза, и легкая улыбка радости коснулась ее губ. – Прости, но я не думала, что ты сегодня попадешь к нему. Ты же видишь, я ему еще не ответила. – Она старалась его успокоить, зная, что у него характер собственника. – Без тебя ни-ни… Ждала твоего возвращения, чтобы обсудить, чтобы ты разрешил мне выйти за него замуж. – Она убедила себя в невероятном: что все будет хорошо, что Глебову и Косте вообще ни к чему знать подробности ее вранья; пусть живут как живут, раз счастливы. Ведь Глебову от этого не хуже? И Костику – тоже нет. Лиза приветливо махнула своими кудряшками и улыбнулась. – Знаешь, он так тебя любит!

– Он меня любит?! – Костя мрачно посмотрел на Лизу. – И одновременно он любит все человечество.

– Ну и что? – Лиза была в восторге. – Наконец-то на нашем пути появилась благороднейшая личность. Цени, Костик.

– Знаю: ты с ним заодно! Я никому не нужен! – Он захлебнулся, горло ему сдавил спазм, и он зарыдал. Все напряжение, которое в нем скопилось за этот день, единым махом вырвалось наружу.

– Костик, боже мой, что случилось? – Лиза испугалась по-настоящему.

– Он не хочет меня судить – вот что!.. И передал дело другому… А я другого не выдержу! Он меня расколет!

– Как… передал? – едва произнесла Лиза.

– По закону папаши не имеют права судить сыновей… Поняла?

Лиза кивнула, еще не совсем понимая, что произошло.

– Вот он и передал… А я обозлился и все ему выложил. Думал, теперь-то он мне поможет, ведь ему деваться некуда! – Костя замолчал, припоминая всю сцену у отца.

– Что – выложил? – испуганно переспросила Лиза.

– Про машину.

– А он что?

Костя вдруг перестал захлебываться:

– Представляешь?… Предложил мне взяться за его ручку и топать в суд.

– Зачем? – не поняла Лиза.

– Признаваться… Чтобы другого не привлекали… Судакова. А меня что же, в тюрьму?!

Лиза видела перед собой бледного, перепуганного Костю и чувствовала, как его страх постепенно переползает в нее.

– Он решил, что я боюсь, – продолжал Костя. – А я просто не хочу загреметь из-за глупости. Даже если она моя собственная!

У него губы кривились от злости, он судорожно покусывал верхнюю губу. Волосы упали на лицо, закрыв лоб и глаза.

– Но я ему доказал, что не трус!.. Доказал!

– Как?… – спросила Лиза.

– Тачку угнал! Опять! Ему назло! И поставил под его окнами – пусть любуется.

– Костик!.. Костик… – только и смогла сказать Лиза, пытаясь успокоить сына и не находя для этого никаких слов.

– Можешь ему сообщить об этом! – Костя схватил телефон, сорвал трубку и протянул Лизе. – И еще скажи, что я его ненавижу!

Лиза взяла трубку, положила ее на рычаг. Она была возбуждена, она была так возбуждена, что, казалось, вот-вот потеряет сознание. Если бы разрыдалась, ей стало бы легче, но она понимала, что, несмотря на все, сейчас она – главная сила.