Текст книги "Факультет. Курс четвертый"

– И я не думаю, – громко хмыкнул Виктор Викторович. – Вообще-то поразительно! И остается только радоваться, что мало кто обладает такими способностями, как ты. Лично я до сих пор сомневаюсь, что такое возможно. И если бы не услышал собственными ушами, не поверил бы.

– Я тоже не верил. – В голосе Потапа Филипповича звучали победные и даже горделивые нотки. – И мне тоже пришлось потратить некоторое количество дней и месяцев, чтобы смириться с тем, что, – он перешел на свистящий шепот и подмигнул Кириллу, – странная необъяснимая магия существует. И она не поддается изучению. Или поддается?

– Господа генералы! – замминистра, позволив генералам некоторые вольности, снова взял бразды правления в своих руки. – У вас еще будет время поговорить со старшим лейтенантом. Ближе к делу.

Виктор Викторович кивнул и вынул из папки, лежащей перед ним на столе, конверт. Степенно выложил из конверта четырнадцать фотографий и повернулся к Кириллу:

– Знаешь, кто эти люди?

– Нет. – Кирилл посмотрел: все мужчины, все восточной наружности, все в гражданской одежде, всем – лет по сорок-пятьдесят.

– Сформулирую по-другому. Можешь сказать, кто они?

– Подробно?

– Нет, пока только главное.

Кирилл подавил улыбку. «Когда же они поспросят меня рассказать, например, о моей личной жизни? – саркастически подумал он. – Ведь каждый раз – одно и то же. Удиви меня вИдением! Посмотри, а правда ли, что в наши стройные ряды затесался американский шпион? Вот и эти, наверняка, спросят меня о шпионах…»

Все четырнадцать мужчин оказались приближенными сирийского лидера Башара Асада – о чем Кирилл, спустя примерное минуту, и сообщил генералам. Ну, а далее прозвучал сакраментальный вопрос:

– Ты можешь сказать, кто из них связан с западными спецслужбами?

– Я попробую, – приняв максимально серьезный вид, ответил Кирилл. – Но мне нужно изолированное помещение и время. Сколько – не знаю. Постараюсь побыстрее. И еще, – он на секунду замялся, понимая, что младшему офицеру не положено обращаться с такой просьбой к целому Заместителю Министра Обороны, – не мог бы я где-нибудь попить чаю? У меня сегодня был очень напряженный день, а видение требует большой силы и собранности. Чтобы дать результат.

– Чай мы организуем. – Замминистра просто расцвел. Другие тоже улыбались. – Я тебе больше скажу: мы пока с господами генералами прогуляемся, а ты работай прямо здесь. И выйди через несколько минут в приемную – там тебя будет ждать чай. Заберешь сам. Действуй!

Кирилл так и сделал – он надеялся, что чай ему принесли из офицерской столовой (и его не заваривал лично генерал-майор – адъютант Его Превосходительства). Потому что если генерал-майор – это было бы слишком.

«Чай есть, можно и за работу. – Кирилл удобно расположился на диванчике в углу кабинета замминистра. – Эх, сейчас бы снять китель и залезть в халат – чтобы удобнее. Фильм ужасов для военных – старлей в банном халате, по-хозяйски восседающий на любимом пуфике генерала армии…»

Кирилл всматривался в лица на фотографиях и видел мужественных людей. По-настоящему. Привыкших смотреть в глаза опасности и отвечать за свои слова. Первая пятерка не вызвала у Кирилла вообще никаких подозрений – они были преданы своему президенту до гроба. А вот шестой сразу же привлек внимание. И вроде бы – такой же, но с гнильцой внутри. И очень любит деньги – на чём можно сыграть.

Кирилл отложил его портрет и перешел к следующим. Из общей пачки он в итоге (спустя минут сорок) выбрал троих. Остальные – чистые, он мог в этом поклясться.

– Троица, опять троица, – он вспомнил, как несколько лет назад по заданию Щербеня искал шпионов в МИДе. – Всё-таки есть в этом числе некий сакральный смысл – глупо отрицать.

Первого «испытуемого» Кирилл назвал «Синдбад-мореход». Второго – «Кукушка». Третьего – «Горец». Почему именно так, он и сам не мог сказать – просто имена понравились.

– Так. Синдбад-мореход. Как уже отмечено, любит деньги. И все об этом знают. Но не знают, что он лютой завистью завидует Башару Асаду (и всегда завидовал) и надеется – точнее, надеялся – после его ухода занять место президента. И это надежда подпитывалась – кем? Ага! Нашими любимыми американцами. А через кого? Через саудовцев, само собой. И кстати, подпитывается и сейчас – и помощь значительно возросла за последние несколько месяцев. В чем причина?

Причина на поверку оказалось элементарной – и шокирующей одновременно. Кирилл явственно и очень четко увидел – Башара Асада хотят убить. На ближайшем государственном празднике. Буквально через несколько недель.

– Это заговор! – попытался пошутить он. Но тут же остановился. Какие могут быть шутки? Видение нарисовало ему картину, что произойдет, если президента Сирии убьют. Ничего хорошего. Его нужно охранять, как зеницу ока. И не допустить покушения.

Кирилл быстро записал всё, что увидел. Сотрудничают ли эти трое с зарубежными спецслужбами? Безусловно. Участвуют ли они в заговоре? Безусловно. Каждый отвечает за свой участок. «Синдбад-мореход» – за финансирование. «Кукушка» – за подготовку боевиков. «Горец» – за материальную часть.

– В принципе, всё понятно, только какой праздник? – у Кирилла не было ощущения завершенности, и поэтому он вышел к адъютанту-генералу и попросил узнать о ближайшем государственном празднике Сирии. Им оказался «День Мучеников», который отмечается 6 мая, и по традиции президент Сирии в это день возлагает цветы к Могиле Неизвестного Солдата в Дамаске.

– Вот там его и попытаются убить! – Кирилл счастливо улыбался. – И я даже вижу, каким образом. Заговорщикам кажется, что они всё продумали:

– во-первых, минимум четыре снайпера с винтовками и гранатометами,

– во-вторых, минимум три смертника с поясами шахидов,

– в-третьих, шахид-мобили, начиненные взрывчаткой,

– в-четвертых, заминированные подходы к Могиле и сама Могила,

– в-пятых, беспилотники с бомбами или же с ударным ракетным вооружением на борту,

– в-шестых, контактный яд.

– в седьмых, попытка отравления на торжественном приеме – только уже не контактным ядом, а по-старинке – через еду,

– в-восьмых, эти трое готовы сами застрелить Асада – если вдруг покушение не удастся…

 
«В заповедных и дремучих,
Страшных Муромских лесах
Всяка нечисть бродит тучей
И в проезжих сеет страх:
 
 
Воет воем, что твои упокойники,
Если есть там соловьи – то разбойники.
 
 
Страшно, аж жуть!
 
 
В заколдованных болотах
Там кикиморы живут, –
Защекочут до икоты
И на дно уволокут.
 
 
Будь ты пеший, будь ты конный –
Заграбастают,
А уж лешие – так по лесу и шастают!»
 

Продекламировав напоследок Владимира Высоцкого, Кирилл поднялся и расправил форму:

– Что ж. Пора докладывать генералам…

Глава пятая. На даче

Час за часом, день за днем – и наступили долгожданные и долгие майские праздники: четыре дня выходных, потом два рабочих, потом снова два выходных, два рабочих, выходной, два рабочих, и снова два выходных. Воспользовавшись случаем (или может, ей стало скучно), Маша зазвала Кирилла на дачу.

Дача, впрочем, своему названию не соответствовала. Не дача, а полноценный огромный особняк, от вида которого у Кирилла глаза полезли на лоб. И как положено – с кучей охраны, кучей второстепенных строений: каждое – от ста до двухсот квадратных метров. Короче: сказочный дом олигарха.

– Круто, – после проведенной Машей экскурсии (она длилась часа полтора), резюмировал Кирилл. – Так круто, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Так круто, что даже завидно.

– Завидно? – Маша удивленно посмотрела на Кирилла. – Всего-лишь завидно? Ты только на это способен? Обычно у тех, кто впервые видит подобную роскошь, скулы сводит от желания ею обладать. Или обладать чем-либо подобным.

– Согласен. Но я – другой случай. Я же постоянно борюсь со своими человеческими слабостями – в число которых, без сомнения, входит зависть. И думал, что ее я победил. Потому что за последние года полтора никому не завидовал. Вообще. А оказалось, что победа – лишь фикция. И да, у меня скулы сводит от зависти, глядя на такую красоту!

– Ну ладно, – Маша весело рассмеялась. – Твое признание в любви засчитано. Железный человек сдался – пал под напором страстей. А потому что не пасть невозможно. У тебя у самого-то дача есть? Вроде, мы раньше эту тему не затрагивали. Большая?

– Есть. Крохотная – по сравнению с вашим дворцом. Так – дом кирпичный, двести пятьдесят метров. До сегодняшнего дня я считал, что это вполне – большего и не нужно. Но оказывается, я был неправ.

– А где? В смысле, по какой трассе?

– По Новорижскому шоссе.

– Значит, недалеко от нас. Покажешь как-нибудь?

– Обязательно…

* * *

Во дворце они провели полных четыре дня, и после зимних каникул это были самые спокойные и радостные дни для Кирилла. Его никто не беспокоил – и даже Щербень куда-то подевался. Наверное, отправился на отдых в теплые края – как большая перелетная птица. Кирилла не беспокоили ни из ФСБ, ни из Министерства Обороны. Отдых и спокойствие!

Кирилл с Машей подолгу разговаривали. О магии и о прочих вещах – но большую часть времени именно о магии. Разговоры начинались примерное так:

– А вот скажи мне, – Маша приближала свое лицо к лицу Кирилла и переходила на, как она, наверное, воображала, мистический шепот. – Скажи мне…

И Кирилл говорил, рассказывал – настроившись на Пространство. И так, чтобы девушка смогла понять и воспринять. Популярным языком – а не тем, что написаны многочисленные книги «по магии и просветлению».

– В магии нет ничего сложного, – снова и снова повторял он. – Она проста. Но нелегка. Бери и делай, и всё приложится. А что делать, я тебе уже много раз говорил.

– Медитацию и пересмотр?

– Ну да. Именно их. А еще сновидение, если получится. Хотя считается, что сновидят в основном мужчины, но женщины тоже могут. Зато у женщин лучше получается сталкинг – они легче и разнообразнее. А легкость и разнообразие для сталкинга – самое оно.

– Сталкинг – это быть не тем человеком, каким кажешься?

– Нет. Сталкинг – это быть самим собой. Только во множественном числе. Всё дело в сдвиге точки сборки с фиксированных позиций и закреплении на какое-то время в новой позиции. Сдвиг точки сборки (если он небольщой) формирует новый характер, новую внутреннюю человеческую сущность. Если же сдвиг большой, то ты выходишь за пределы знакомого пространства и погружаешься в мир непознанного. Непознанного, но доступного. Потому что есть еще недоступные миры – как бы мы ни старались их достигнуть.

– А как лучше всего сдвигать точку сборки?

– Только намерением. И постоянными занятиями. Именно занятия формируют намерение, которое Дон Хуан в книгах Кастанеды называл несгибаемым. Дон Хуан, кстати, частенько демонстрировал ему преображение, вызванное сдвигом точки сборки. Преображение, от которого у Кастанеды глаза на лоб лезли. Впрочем, сам Дон Хуан всегда утверждал, что ему очень далеко до его учителя нагваля Хулиана. Ты помнишь, как это описано у Кастанеды?

– Честно говоря, не очень. Почитай вслух! Мне нравится, когда ты читаешь вслух. Это так романтично…

…«И дон Хуан начал свой рассказ о нагвале Хулиане. Он сказал, что тот много лет провел в ожидании ученика-нагваля. На дона Хуана он наткнулся, когда однажды возвращался домой после короткого визита к знакомым, жившим в соседней деревне.

Идя по дороге, он как раз размышлял об ученике-нагвале. Вдруг раздался громкий выстрел, и нагваль Хулиан увидел, как люди разбегаются во все стороны. Вместе со всеми он забежал в придорожные кусты и вышел оттуда только тогда, когда увидел группу людей, собравшихся на дороге вокруг раненого человека, который лежал на земле.

Раненым, разумеется, оказался дон Хуан, в которого выстрелил управляющий-тиран. Нагваль Хулиан мгновенно увидел, что дон Хуан – тот особый человек, чей кокон разделен на четыре части, а не на две, и понял, что ранен тот очень тяжело. Нельзя было терять ни минуты: желание нагваля Хулиана исполнилось, и он должен был действовать, пока никто не сообразил, что происходит. Он схватился за голову и запричитал:

– О-о-о! Они убили моего сына!

Обычно он путешествовал вместе с одной из женщин-видящих из своей команды, крепко сбитой индеанкой. На людях она, как правило, играла роль его злой и вредной жены. Нагваль Хулиан подал ей знак, и она тоже принялась с подвыванием рыдать о бедном их сыне, в беспамятстве истекавшем кровью. Нагваль Хулиан попросил собравшихся зевак не вызывать полицию, а вместо этого помочь ему перенести сына домой, в городок, который находился на некотором расстоянии от того места. Он пообещал четырем сильным парням, что заплатит им, если они отнесут туда его сына.

Парни принесли дона Хуана в дом нагваля Хулиана. Нагваль расплатился с ними очень щедро. Те были настолько тронуты горем этих людей, плакавших всю дорогу до дома, что даже отказались принять деньги. Однако нагваль Хулиан настоял на своем, сказав, что, если они возьмут деньги, это принесет удачу его сыну.

В течение нескольких дней дон Хуан не знал, что и думать об этих добрых людях, которые взяли его в свой дом. Нагваль Хулиан разыгрывал перед ним почти выжившего из ума старика. Старик не был индейцем, но был женат на молодой раздражительной толстой индеанке, которая физически была настолько же сильна, насколько по характеру – сварлива. Дон Хуан подумал, что она, очевидно, – целитель, судя по тому, как умело она пользовала его рану, а также по огромному количеству лекарственных растений, сложенных в комнате, где он лежал.

Старик во всем подчинялся женщине. Она заставляла его ежедневно обрабатывать дона Хуана. Они постелили дону Хуану на толстой циновке, и старику приходилось туго каждый раз, когда он вынужден был опускаться на колени возле раненого. Дон Хуан с трудом сдерживал смех, наблюдая за тем, как немощный старец прикладывает все усилия, на какие способен, для того, чтобы согнуть ноги в коленях. Промывая рану, старик все время что-то бормотал, глядя прямо перед собой совершенно отсутствующим взглядом, руки его при этом дрожали, а все тело тряслось от макушки до пят.

Опустившись на колени, он уже не мог подняться самостоятельно. Хриплыми воплями он звал жену, едва сдерживая гнев. Та входила в комнату, и начиналась жуткая свара. Зачастую женщина уходила, так и оставив старика стоять на коленях, и ему приходилось подниматься самостоятельно.

Дон Хуан заверил меня, что никогда и ни к кому он не чувствовал такого сострадания, как к бедному старику. Много раз он пытался подняться и помочь тому, но едва мог шевелиться сам. Однажды старик потратил почти полчаса на то, чтобы доползти до двери и там, цепляясь за нее, с трудом встать. При этом он не переставая кричал и ругался.

Он объяснил дону Хуану, что причинами его слабого здоровья являются преклонный возраст, плохо сросшиеся переломы и ревматизм. Подняв к небу глаза, старик признался дону Хуану, что чувствует себя самым несчастным человеком на земле: пришел к целительнице за помощью, а закончил тем, что женился на ней и превратился в раба.

– Я спросил старика, почему он не уходит от нее, – продолжал дон Хуан. – Глаза старика расширились от ужаса. Шикнув на меня, чтобы я замолчал, он поперхнулся собственной слюной, а затем, буквально окаменев, грохнулся во весь рост рядом с моей постелью, пытаясь заставить меня закрыть рот. С диким выражением глаз он не останавливаясь твердил: «Ты сам не знаешь, что говоришь, ты сам не знаешь что говоришь. Никто не в силах отсюда убежать!»…

…В следующий раз мне удалось поговорить с доном Хуаном только через два дня. Было раннее утро, мы прогуливались с ним по главной площади Оахаки. Дети шли в школу, люди направлялись в церковь, кое-кто сидел на скамейках, а водители такси ожидали туристов возле городского отеля.

– Само собой разумеется, самым сложным делом на пути воина является сдвиг точки сборки, – сказал дон Хуан. – Когда она начала перемещаться, заканчивается собственно поиск воина. С этого момента характер пути изменяется, он становится поиском видящего.

Он еще раз повторил, что сдвиг точки сборки – главная и единственная задача пути воина. Древние видящие этого абсолютно не понимали. Они считали, что смещение точки сборки – своего рода стрелка, определявшая их положение на шкале достоинства. Им никогда даже в голову не приходило, что все воспринимаемое ими определяется именно этим смещением.

– Метод сталкеров, – продолжал дон Хуан, – когда его применяет такой мастер, как нагваль Хулиан, позволяет достичь просто потрясающих сдвигов точки сборки. Изменения, при этом возникающие, весьма устойчивы. Видишь ли, когда наставник-сталкер становится надеждой ученика и его опорой, он добивается полной готовности к сотрудничеству и полной вовлеченности своего подопечного в действие. Полная готовность к сотрудничеству и полная вовлеченность в действие – важнейшие результаты применения метода сталкеров, и нагваль Хулиан был непревзойденным мастером по части их достижения.

Дон Хуан сказал, что нет никакой возможности описать то удивление и замешательство, которое он испытывал, все больше и больше узнавая богатство и сложность личности нагваля Хулиана и его жизни. Имея дело с запуганным, хилым и вроде бы совершенно беспомощным стариком, дон Хуан чувствовал себя довольно уверенно. Но однажды, вскоре после того, как они заключили свой договор с чудовищным человеком, его уверенность была рассеяна в прах: нагваль Хулиан в очередной раз жестко продемонстрировал ему свое мастерство сталкера.

К тому времени дон Хуан был уже вполне здоров, но нагваль Хулиан по-прежнему спал с ним в одной комнате и продолжал за ним ухаживать. Как-то, проснувшись утром, нагваль Хулиан объявил, что их тюремщик на пару дней уехал, а это значит, что можно на время перестать притворяться стариком. Он признался дону Хуану, что делал это все время для того, чтобы одурачить чудовище.

Не давая дону Хуану опомниться, он с невероятной ловкостью вскочил со своей циновки, наклонился, засунул голову в ведро с водой и некоторое время ее там подержал. Когда он выпрямился, волосы его были черны как смоль, седина вся смылась, и перед доном Хуаном предстал человек лет тридцати пяти-сорока. Он играл мускулами, глубоко дышал и потягивался всем телом, словно очень долго просидел в тесной клетке.

– Когда я увидел нагваля Хулиана в образе молодого человека, я решил, что передо мною – сам дьявол, – продолжал дон Хуан. – Я закрыл глаза, решив, что конец мой близок. Нагваль Хулиан хохотал до слез.

Затем нагваль Хулиан привел дона Хуана в чувство, заставив его несколько раз сдвинуться из правой стороны осознания в левую и обратно.

– Два дня молодой человек буквально носился по дому, – продолжал дон Хуан. – Он рассказывал мне истории из своей жизни и шутил, заставляя меня то и дело кататься по полу от хохота. Но еще более поразительные изменения произошли с его женой. Она сделалась стройной и по-настоящему красивой. Мне казалось, что это – совершенно другая женщина. Я с восторгом говорил о том, насколько неузнаваемо она изменилась и какой красавицей выглядит теперь. Молодой человек сказал, что, когда их тюремщик уезжает, она действительно становится совсем другой женщиной.

Дон Хуан засмеялся и сказал, что слова его дьявольского бенефактора были истинной правдой. Поскольку женщина и в самом деле была совсем другой видящей из команды нагваля…

…Дон Хуан сказал, что нагваль Хулиан был магом и волшебником, способным управлять волей с виртуозностью, непостижимой с точки зрения обычного человека. В его драмах принимали участие волшебные персонажи, вызванные к жизни силой намерения. Таким персонажем было, например, неорганическое существо, способное принимать гротескную человеческую форму.

– Сила нагваля Хулиана была настолько безупречна, – продолжал дон Хуан, – что он мог заставить чью угодно точку сборки сдвинуться и настроить эманации, необходимые для восприятия любых задуманных нагвалем Хулианом элементов картины мира. Благодаря этому он мог, например, выглядеть слишком молодым и слишком старым для своего возраста, в зависимости от того, какие цели преследовал. И все, кто знал нагваля Хулиана, могли сказать о его возрасте лишь одно: неопределенный. В течение тридцати двух лет нашего с ним знакомства он то выглядел совсем молодым, как ты сейчас, то становился стариком, настолько немощным, что едва мог ходить.

Дон Хуан сказал, что под воздействием бенефактора его точка сборки начала смещаться – очень незаметно, однако основательно. Однажды, например, дон Хуан ни с того, ни с сего вдруг осознал, в нем присутствует страх. И страх этот, с одной стороны, не имеет для него никакого смысла, а с другой стороны – является самым главным, что у него есть.

– Я боялся, что, из-за своей глупости я не смогу достичь свободы и повторю жизненный путь своего отца, – объяснил дон Хуан. – Нет, не думай, в жизни моего отца не было ничего особенно плохого. Он жил и умер не лучше и не хуже, чем живет и умирает большинство людей. Важно другое: моя точка сборки сдвинулась, и в один прекрасный день я вдруг понял, что жизнь моего отца и его смерть ничего ровным счетом не дали. Ни ему, ни кому бы то ни было другому.

– Бенефактор говорил мне, что жизнь моих родителей нужна была только для того, чтобы родился я. Так же, как жизнь их родителей нужна была для того, чтобы родились они.

Воин относится к жизни иначе. За счет сдвига точки сборки он отдает себе отчет в том, какой невероятно огромной ценой оплачена его жизнь. Этот сдвиг рождает в осознании воина почтение и трепет, которого никогда не испытывали его родители ни перед жизнью вообще, ни перед собственной жизнью в частности.

Нагваль Хулиан не только добивался фантастических успехов в смещении точек сборки своих учеников, но также получал от этого неслыханное удовольствие. И, конечно, работая со мной, он развлекался постоянно. Позже, когда через несколько лет на горизонте начали появляться другие видящие моей будущей команды, я и сам каждый раз предвкушал занятные ситуации, которые он для каждого из них придумывал.

– Когда нагваль Хулиан покинул мир, восторг ушел вместе с ним, чтобы никогда не вернуться. Иногда нас развлекает Хенаро и даже временами приводит в восторг, но это – не то. Никто не может занять место нагваля Хулиана. Его драмы всегда превосходили все, что может встретиться в жизни. Уверяю тебя, мы все даже понятия не имели, что такое истинное наслаждение до тех пор, пока не увидели, что делает он сам, когда некоторые из его драм выходят ему боком…

… – Нагваль Хулиан был последним из сталкеров старого времени, – продолжал дон Хуан. – Он был сталкером не по необходимости, а по призванию.

Дон Хуан объяснил, что новые видящие увидели: человеческие существа делятся на две группы. Одну составляют те, кому есть дело до других, вторую – те, кому нет дела ни до кого. Разумеется, речь идет о крайних проявлениях, между которыми имеется бесконечное множество промежуточных состояний. Нагваль Хулиан принадлежал к категории тех, кому другие безразличны. Себя же дон Хуан отнес к противоположной категории.

– Но разве не ты рассказывал мне о великодушии нагваля Хулиана, о том, что он готов был снять с себя последнюю рубашку и отдать ее тебе? – спросил я.

– А он и был готов, – ответил дон Хуан. – Более того, он был не только великодушен, но и бесконечно очарователен и обаятелен. Он всегда глубоко и искренне интересовался делами всех, кто его окружал. Его всегда отличали доброта и открытость, все, что имел, он был готов в любой момент отдать всякому, кто в этом нуждался или просто ему нравился. И его любили все, кто имел с ним дело, поскольку, будучи мастером сталкинга, он умел дать людям почувствовать его действительное к ним отношение: что он не даст и ломаного гроша ни за одного из них.

Я промолчал, но дон Хуан знал, что я ощущаю недоверие и даже некоторое раздражение по поводу того, что он рассказал. Он усмехнулся и покачал головой:

– Таков сталкинг. Видишь, рассказ о нагвале Хулиане еще даже не начался, а ты уже раздражен. Я попытался объяснить свои ощущения.

Он расхохотался.

– Нагвалю Хулиану было наплевать на всех без исключения, – продолжил он. – И именно поэтому он мог оказывать людям реальную помощь. И он ее оказывал, он отдавал им последнее, что у него было. Потому, что ему было на них наплевать.

– Уж не хочешь ли ты сказать, дон Хуан, что своим ближним помогают только те, кому на них в высшей степени начхать?

– Так говорят сталкеры, – ответил он с лучезарной улыбкой. – Нагваль Хулиан, например, был фантастической силы целителем. Он помог многим тысячам своих ближних, но никогда не говорил, что делает это. Все считали целителем одну из женщин-видящих его команды. А если бы его ближние не были ему безразличны, он потребовал бы признания. Те, кому есть дело до других, заботятся и о себе, и требуют признания везде, где можно.

Дон Хуан сказал, что, принадлежа к. категории тех, кому ближние не безразличны, сам он никогда никому не помогал. Он чувствовал неловкость от великодушия. Он даже представить себе не мог, что его могут любить так, как любили нагваля Хулиана. И уж наверняка ему показалось бы глупостью отдать кому-нибудь последнюю рубашку.

– Меня настолько сильно беспокоит судьба моих ближних, – продолжал дон Хуан, – что я и пальцем не пошевелю ни ради одного из них. Я просто не буду знать, что делать. И меня всегда будет грызть мысль, что своими подарками я навязываю им свою волю…

Когда Кириллу и Маше надоедала магия (бывает и такое), они переключались на обыденные темы – кто, где, когда. Сплетни и слухи, которых было у Маши в запасе, кажется, лет на триста вперед, мало интересовали Кирилла, и он старался переводить разговор на обсуждение чего-нибудь интересного – с его точки зрения. Маша не возражала, позволяя кавалеру самому определять, о чем они станут болтать. Но одними разговорами, конечно, не обходилось. Постельные сцены тоже присутствовали – к обоюдной радости. А в последний день Маша вывезла Кирилла на рыбалку (он и не знал, что она – заядлый рыболов).

Они приехали на охраняемый огромный пруд, кишащий рыбой. Пруд был взят в аренду местными «крутыми» лет двадцать пять назад, и они постарались, чтобы и рыбалка, и развлечения были что надо. Для таких же «крутых», способных заплатить деньги, естественно.

У Маши во дворце хранился целый арсенал удочек, спиннингов и прочей оснастки для рыбалки – грузила, крючки, лески, мормышки, блесны, подкормка и т. д. Она со знанием дела выбрала для себя и для Кирилла по удочке и по подсачку – на пруду предполагалось ловить карпа, белого амура и толстолобика, а этих рыб (если они крупные) без подсачка не вытянешь.

– Ты меня поражаешь! – констатировал Кирилл, глядя, как Маша ловко управляется со снастями. – Никогда бы не подумал, что у такой девушки, как ты, страсть – рыбалка. И ведь страсть профессиональная, судя по твоим движениям. Боюсь, на твоем фоне я буду выглядеть, как последний лузер. И даже не боюсь, а уверен в этом.

– Вот мы сейчас и посмотрим, – Маша громко рассмеялась. – Устроим соревнование: кто больше поймает. А тот, кто проиграет, тот исполняет желание другого. Договорились?..

Конечно, Кирилл проиграл. Вчистую. На каждую его пойманную рыбешку (но рыбешку увесистую) Маша тащила две или три. Причем так залихватски и так по-мужски, что у Кирилла не было слов. Ну, а потом, собственно, наступил час расплаты – т. е. время исполнять желание.

– Я хочу, – Маша с улыбкой обозревала общий улов (килограммов двадцать, никак не меньше), – чтобы ты мне кое-что рассказал. Об одном человеке. Я знаю, ты можешь. Это и есть мое желание.

«И ты, Брут… – с печалью констатировал про себя Кирилл и вытер невидимые миру слезы. – И ты, Брут, туда же! Ну, здесь хотя бы не придется смотреть на подлых американских шпионов…»

На шпионов действительно смотреть не пришлось. А вот на Машину подружку по имени Сюзанна – по полной программе. Но для начала Маша рассказала, в чем заключается проблема.

– У меня есть подружка – ты ее не знаешь. Отличная девчонка. Сюзи. Из Лондона. Мы с ней дружим с детства. Она – из семьи тамошних аристократов, довольно обеспеченной. Не сказать, что очень богатой, но деньги есть. И самое главное (а это для них реально самое главное), у нее – шикарная родословная. Генеалогическое дерево произрастает корнями чуть-ли не от короля Артура – или даже еще раньше. И всё подтверждено документами, папирусами, фамильными портретами. В роду были даже герцоги. Ты знаешь, кто такой герцог?

– Знаю. Родственник монарха.

– Именно. Типа нашего Великого Князя при царе. Ну, не Великого Князя (поскольку это родной брат, а Великая княгиня соответственно – родная сестра), а так – кузен или кузина. Или муж тети. Но все равно круто.

– Точно, круто. Но насколько я знаю, у таких семей с деньгами всё в порядке. И замки, и поместья, и всё остальное. И они, если признаться (несмотря на все вопли о демократии), как правили Англией тысячу лет назад, так и сейчас правят. Ничего не изменилось.

– Ты говоришь верно. Но в семье Сюзи в свое время случился прокол – ее прадед вложил все семейные деньги (или почти все) в американский бизнес и прогорел на Великой Депрессии. Семья осталась без куска хлеба, многое распродали. С тех пор жизнь, впрочем, более-менее восстановилась, но до черной икры ложками вприкуску к трюфелям еще далеко. И вот сейчас они – по старой доброй традиции – решили выдать Сюзи замуж за богача. Чтобы состряпать старый добрый династический брак: богач – деньги, семья – имя.

– Нормально, мне кажется, – пожал плечами Кирилл. – Думаю, они собаку съели в таких делах, привычные.

– Нормально, – согласно кивнула Маша. – Для них это вполне нормально, но Сюзи жених очень не нравится. У нее есть подозрения, что он – мошенник, и его состояние – липовое.

– С чего это она взяла?

– Говорит, что чувствует. И она бы с удовольствием наняла детективов, чтобы проверить, кто такой ее будущий муж на самом деле, но у нее нет денег. А родители не дают – кажется, от перспектив снова купаться в золоте у них крышу снесло. Они и слышать не хотят ни о каких подозрениях, списывают всё на Сюзи. Типа: «Девочка, пора повзрослеть! Мы понимаем, что ты хочешь большой и чистой любви, но здесь – дела государственные. И свои представления о том, за кого выходить, а за кого – нет, оставь при себе. Пойдешь, как миленькая…» А она чувствует и боится, как бы не вышло полного конфуза. За последний месяц мы с ней только об этом и говорим, и я пообещала помочь, чем смогу. Мы можем нанять детективов через себя и оплатить их услуги. Но нам нужно точно знать, есть ли во всем этом смысл. Вдруг Сюзи ошибается, и ее родители правы? Не хотелось бы тратить время и деньги впустую. Поможешь?