Текст книги "Афанасий Никитин"

 
Известно правое Ученье повсюду, веку испокон,
Имеет высшее значенье любой обряд, любой закон.
Нет ни одной на свете веры, что к заблуждению ведет,
И в каждой – святости примеры прилежно ищущий найдет.
 

Отрицание ислама в стихотворении Руми и необыкновенно широкое его понимание в стихотворении аль-Фарида возможно на острие многозначности арабского слова «ислам», которое, с одной стороны, обозначает религию со своеобразной обрядностью и догматикой (что может выступать неким ограничением), а с другой – в самоопределении, – всепроникающее философское учение, утверждающее абсолютную покорность (ислам на арабском – буквально «мир, спокойствие, покорность») Творцу, Его знакам (знакам-текстам Корану, Торе, Евангелию, Псалтыри), Его посланникам (Аврааму, Моисею, Иисусу, Мухаммаду) и Его вселенскому плану. В контексте самоопределения ислама можно найти поразительное осмысление понятия «мусульманин», не имеющее аналогов ни в одной культуре мира: религиозный мыслитель аль-Маудуди, рассуждая о многозначности понятия «ислам», пишет, что «так как все созданное подчиняется воле Бога, то вся Вселенная следует религии Ислама, потому что Ислам обозначает послушание и подчинение Аллаху, Господу Вселенной. Таким образом, Солнце, Луна, Земля и другие небесные тела являются мусульманами, так же как и воздух, деревья, вода, животные. Все во Вселенной является мусульманином, так как подчиняется Божьему закону. Даже тот, кто не верит в Бога или молится другому Богу, не Аллаху, что касается его существования, является мусульманином».

Вот какие аргументы в поддержку своей версии высказывает П. Алексеев: «Выражающая идею таухида структура “аль-исм аль-а’зам” в “Хожении” и разворачивается на двух уровнях, о чем до сих пор не говорили в научной литературе о “Хождении за три моря”. Первое – это наименование Бога на четырех языках (“Олло, худо, богъ, данъиры”) утверждает наличие четырех путей к одной цели, каждый из которых может быть, в зависимости от контекста, в равной степени истинным, поскольку “а Мухаммедова вера годится. А раст дени худо донот – а правую веру Бог ведает. А правая вера – единого Бога знать и имя его во всяком месте чистом в чистоте призывать”, пишет сам Никитин. Наречие образа действия “чисто” достаточно четко корреспондирует с идей таухида как “чистого монотеизма”.

Второе – это наименование Бога на арабском языке, в соответствии с коранической традицией, манифестирует идею мусульманской философии о девяносто девяти именах Творца, являющего себя бытию атрибутивно для того, чтобы быть познанным. Из девяноста девяти имен Афанасий Никитин, стараясь передать арабское произношение, включил в текст “Хождения” тридцать три, причем сам характер их употребления свидетельствует о том, что он понимает их не просто как божественные качества, известные христианам: у Никитина божественные качества выступают собственно именами с эксплицитной знаковостью, как и в ветхозаветных книгах Библии: “Но Ты, Господи, Боже щедрый и благосердный, долготерпеливый и многомилостивый и истинный…”. Порой использование Никитиным мусульманских имен Бога производит впечатление авторской вставки при составлении “чистовика” из разрозненных записок, как будто Никитин эмоционально комментировал собственный текст».

В итоге, заключает исследователь, нет никакого сомнения в том, что Афанасий Никитин серьезно обдумывал концепцию «божественных имен». Она явно имела для него большое значение, в некотором смысле формировала его картину мира. И таким образом, «Хождение за три моря» можно воспринимать как первое произведение русской литературы, описывающее сугубо мусульманскую миромоделирующую структуру.

* * *

Для того чтобы понять мировоззрение, постепенно складывавшееся у Афанасия Никитина в «Индийской стране», необходимо постоянно учитывать обстоятельство, на которое не сразу обращаешь внимание: Никитин был в Индии «гарипом», неполноправным чужеземцем, одним из тех, кого даже не пускали внутрь бидарского дворца-крепости. И это – совсем не обычная позиция для русского писателя, не только в древней, но и в послепетровской Руси. Люди древней Руси хорошо знали социальное неравенство и несправедливость, знали ужасы неприятельского нашествия – особенно с XIII века. Однако в своей стране они жили среди своих. Русь не была включена в состав Золотой Орды, подобно Средней Азии; ее северо-восточная часть находилась в вассальной зависимости от ханов, платила дань, подвергалась карательным экспедициям ордынцев, но русские на Руси всегда находились в огромном большинстве – «гарипами» они не были. Важное уточнение: после нашествия на Тверь «Федорчуковой рати», карательного набега монголов, ничего подобного больше не случалось. Выросло три поколения, которые не подвергались военному, коллективному насилию со стороны «бесерменов». И к одному из этих поколений принадлежал и Афанасий Никитин. Поэтому и в литературе древней Руси тема изгойства, «чужака» почти не встречается.

Афанасий не только был иноземцем, «гарипом» – он, кроме того, в течение долгого времени не был уверен, что ему удастся вырваться из этого состояния и вернуться на Русь: «Горе мне окаянному, яко от пути истиннаго заблудихся и пути не знаю уже, камо пойду… Господи!.. Не отврати лица от рабища твоего, яко в скорби есмь…» Но жить все-таки приходилось в стране, где правили преимущественно «бесермене». И Никитин вынужден был поступать, как поступает обычно чужестранец в иноземном окружении – он старался приспособиться, мимикрировать, «закосить под местного». Например, называл себя «бесерменским» именем «ходжа Юсуф Хоросани» – для местных это звучало более привычным, чем если бы он всюду представлялся как «Афанасий Никитин сын тверитин». То, что он приписывал себе нейтральное «хорасанское» происхождение (Хорасан – область в Иране) тоже говорит о его предусмотрительности и, так сказать, социальной гибкости. Скорее всего, и внешне он старался не выделяться. На многих иллюстрациях Афанасий изображен в чалме – это тоже, можем предположить, такой способ маскировки: если у него были светлые волосы, то он наверняка привлекал внимание одним своим видом. А так – в чалме, загорелый до черноты, да еще называет себя Юсуфом – вполне сливается с базарной или уличной толпой.

Сдвиги происходили не только во внешнем поведении «гарипа», но и в его психологии. Окружающая среда наверняка оказывала какое-то влияние на Никитина. Бахманидский мусульманский султан был могущественен, он вел – по крайней мере, в то время, когда Никитин жил в Индии – успешные войны с соседями. Чем объяснялись такие успехи? Современникам они казались грандиозными и неотвратимыми – человек средних веков неизбежно думал в таких случаях о благоволении божьем. Неслучайно рассуждения Никитина о «правой вере» следовали за фразой, вырвавшейся у него после рассказа о военных успехах султана: «Такова сила султанова индейского бесерменскаго. Мамет дени иариа (Мухаммедова вера им годится)». Написав это, Никитин явно задумался: следует ли христианину так хвалить мусульманского султана и его веру? Но вычеркивать не стал.

Решение этой проблемы, предложенное Никитиным, имело отнюдь не только практически-деловой, но и серьезный философский смысл: недаром оно получило отражение в заключительной части его «Хождения», написанной позже основной части – уже тогда, когда Афанасий решился отправиться на Русь. Но вопрос о «правой вере» все еще продолжал занимать его мысли. Уже в средние века в Средиземноморье появился популярный «бродячий сюжет», использованный Джованни Боккаччо в «Декамероне». Султан Саладин, египетский султан и полководец XII века, отвоевавший Иерусалим у крестоносцев, спросил жившего под его властью еврея Мелхиседека, какую веру тот почитает истинной – иудейскую, мусульманскую или христианскую? Мелхиседек был человек мудрый и понял, что Саладин поставил ему ловушку: если он не отречется от своей веры, то будет обвинен в хуле на ислам. Он ответил султану притчей о добром отце, который, не желая обидеть ни одного из трех любимых сыновей, оставил им в наследство не один перстень, дающий права на первенство в семье, а три одинаковых перстня: «То же самое, государь мой, да будет мне позволено сказать и о трех законах, которые бог-отец дал трем народам… Каждый народ почитает себя наследником, обладателем и исполнителем истинного закона, открывающего перед ним путь правый, но кто из них им владеет – этот вопрос, подобно вопросу о трех перстнях, остается открытым».

Афанасий Никитин «Декамерон», конечно, не читал, но притчу эту наверняка слышал. И уж точно споры о том, какая вера «истинная», велись среди «гарипов», живших под мусульманской властью. Почву для этого давало само мусульманство – третья монотеистическая религия, возникшая после иудаизма и христианства и воспринявшая значительную часть учений двух предшествующих. В Коране отдавалось должное и Ветхому, и Новому Завету, признавался авторитет иудейских пророков и Иисуса, сына Марии, и говорилось, что «Мессия Иса, сын Мариам» – «слово» Аллаха и «дух его», что Аллах подкрепил его «духом святым». Поэтому и мусульманская молитва со словами «Иса рух оало» (Иисус дух божий), которой заканчивается «Хождение за три моря», не казалась Никитину недопустимой для христианина.

Русский «гарип» приходил, таким образом, к своеобразному синкретическому монотеизму, признавая критерием «правой веры» только единобожие и моральную чистоту. Но решение это не могло быть принято ни одной из двух «вер», между которыми приходилось выбирать Никитину. Он остался православным христианином, хотя оставил в своих записках глубокомысленные и интересные богословские размышления, которые до сих пор волнуют исследователей.

И еще очень интересное замечание оставил упоминаемый выше историк Дмитрий Челышев. Итог «Хождения» мог быть совершенно иным, если бы оказавшись в Индии, Афанасий Никитин двинулся бы не на восток, в «земли бесерменские», а на юг Индийского субконтинента. Во многих регионах Малабарского побережья, располагающихся к югу от того места, где он впервые ступил на индийскую землю, к концу XV века значительно усилилось присутствие сирийской православной церкви, основанной в Индии в первые века нашей эры апостолом Фомой. По свидетельству некоторых источников, к началу XVI века на юго-западном побережье Индии проживало свыше 30 тысяч православных семей – цифра по тем временам весьма значительная. Никитин чувствовал бы себя здесь гораздо комфортнее, и результат его отважного предприятия мог бы быть весомее. И не чуствовал бы он себя изгоем, чужаком, «гарипом», и, может, нашел бы себе спутников на обратную дорогу – и вернулся бы домой живым и загорелым.

Но у истории, как известно, нет сослагательного наклонения. И другого варианта «Хождения за три моря» не существует.

* * *

Поскольку эта глава посвящена «Хождению» как литературному произведению, нельзя хотя бы вкратце не назвать другие произведения русской литературы, посвященные путешествиям.

На самом деле поражает, насколько таких произведений много. Впечатление такое, будто все русское образованное сословие только тем и занималось, что куда-то ехало, перемещалось, у писателей не было иных забот, кроме как запечатлевать свои дорожные впечатления – или описывать пути-дороги своих персонажей. От культовой «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева до малоизвестной «Турдейской Манон Леско» Всеволода Петрова, от «Двух капитанов» Каверина до «Одноэтажной Америки» Ильфа и Петрова.

Поэтому сделаем проще – выберем из этого пространного списка те произведения, которые либо написаны уроженцами Тверской земли, каковым был Афанасий Никитин, либо описывают путешествия по тверским просторам, которые (путешествия или деловые поездки) сам Никитин наверняка совершал. Например, уроженец Ржева Владимир Обручев написал один из самых удивительных романов о путешествиях и приключениях – «Землю Санникова». А родившийся в Торопце Макар Ратманов опубликовал свой «Дневник» – дневник первого кругосветного путешествия, совершенного русскими мореплавателями Крузенштерном и Лисянским. Николай Карамзин, выдающаяся роль которого в открытии «Хождения за три моря» описана выше, остался в истории отечественной литературы «Записками русского путешественника», а Александр Радищев – «Путешествием из Петербурга в Москву» – первой книгой русского автора, на страницы которой попали Вышний Волочек, Тверь, Завидово, Городня и другие населенные пункты Тверской губернии. Может, мы возьмем на себя слишком много, но и Радищев, и Обручев (и даже Веничка Ерофеев) – все они в каком-то смысле литературные наследники Афанасия Никитина, купца тверского.

И еще отметим одно важное обстоятельство, о котором не знают даже многие тверские краеведы. Земля, на которой родился и вырос Афанасий Никитин, впоследствии прославлены многочисленными путешественниками. Но самое интересное, что два русских путеводителя – сухопутный и речной, волжский – также родились в Тверской губернии.

В 1800 году император Павел I назначил тверским губернатором Виллима Мертенса, которого в России все звали Василием Федоровичем. Прослужил он на губернаторском посту недолго – чуть более двух лет. В следующем году Павел пал жертвой заговорщиков, а сменивший его на престоле Александр I провел большую чистку среди губернаторов, заменив многих из них, кого он подозревал в нелояльности себе. Одним из таких пострадавших оказался и Василий Федорович, который, впрочем, не пропал, а уехал губернатором в Олонецкую губернию, где прослужил 17 лет.

Мертенс происходил из немецких дворян, службу начинал в гарнизонном батальоне еще при Екатерине, и как человек военный, первым делом обратил внимание на состояние тверских дорог. Спустя несколько месяцев после назначения Мертенса на пост тверского губернатора в России была учреждена Экспедиция об устроении дорог – первая государственная структура, следившая за состоянием дорожной сети. Ввиду обширности дорожных работ в государстве, Экспедиция ограничила свою деятельность строительством и завершением строительства основных дорог – Большой Московской, дороги от Санкт-Петербурга через Ригу, Нарву и Литовскую губернию до границы, от Смоленска через Витебск до границы, и «государевой дороги» от Санкт-Петербурга до Москвы, главной транспортной магистрали того времени. Соответственно, все губернаторы, у кого по подведомственной территории пролегали «главные» дороги, содействовали их строительству. Это и организация топографических работ на местности, и отправка требуемых справочных сведений в Экспедицию о состоянии дорог.

Это привело к неожиданным последствиям. Вице-губернатором в Твери служил некто Иван Фомич Глушков, местный уроженец, которому Мертенс как раз поручил «дорожную тему». Глушков объездил – и не по одному разу – все дороги между Москвой и Петербургом, а в 1802 году за свой счет издал книгу, имевшую довольно длинное (по моде той эпохи) название – «Ручной дорожник для употребления на пути между императорскими всероссийскими столицами, дающий о городах, по оному лежащих, известия историческия, географическия и политическия с описанием обывательских обрядов, одежд, наречий и видов лучших мест». Иными словами, это был первый в истории России путеводитель. Причем его и сегодня читать интересно. Вот, скажем, что Глушков написал о своем (и Афанасия Никитина) родном городе: «Тверь – один из прекраснейших Российских городов, расположен на месте весьма прелестном. Представьте себе ровную большую возвышенность, окруженную вдали тенистыми рощами, устланную зеленными лугами, обогащенную плодоносными жатвами, по коей течет кроткая Волга».

Среди наиболее интересных строений города «Ручной дорожник» отмечает «пространный Императорский Дворец с садом и церковью во имя Св. Екатерины, Соборную церковь всю из белого камня, наилучшей архитектуры колокольню, Семинарию для 700 духовных детей, губернаторский, комендантский и несколько частных хороших домов». А вот каким перед авторами этого путеводителя предстал центр города: «Выходя из крепости каменным через ров мостом, открывается прекраснейшая перспектива, называемая Миллионная, состоящая из домов в одинаковую высоту. Она, начинаясь двуетажным великим гостиным двором и торговой площадью, простирается через другие три до конца города, где пересекает ее обширный больничный дом». А вот что автор «Ручного дорожника» пишет о тверских женщинах: «Женщины здешние без исключения во всех частях плотны». И далее: «Здесь женщины страстно привязаны к обработке льна и холстов…» Ну и – «женщины почти поют свои слова».

А потом появился еще один путеводитель – по Волге. Общество пассажирского судоходства «Самолет», которое уже упоминалось в нашей книге, задумало привлекать любителей речных прогулок необычным, как сейчас сказали бы, кейсом: каждому пассажиру (правда, только в первом, самом дорогом классе) вручали на память бесплатный экземпляр красочно изданной книги под названием «Волга от Твери до Астрахани». Это была главная «фишка» общества – собственный авторский путеводитель, первое подобное издание в России. Автора для путеводителя искали долго. Почему-то директор «Самолета» Глазенап решил отказаться от услуг профессиональных писателей и в итоге обратился к художнику Николаю Боголюбову, который жил в Воронеже. Боголюбову предложили бесплатно совершить путешествие по Волге для составления путеводителя. Он согласился и летом 1861 года вместе с братом Алексеем отправился в путешествие[5]5
  Интересно, что братья Боголюбовы – внуки Александра Радищева, сыновья его дочери Феклы Александровны Радищевой и ветерана Отечественной войны 1812 года полковника Петра Гавриловича Боголюбова.


[Закрыть].

Главы путеводителя «Волга от Твери до Астрахани» начинали писаться в исходной точке путешествия, в Твери, в конторе общества «Самолет». Сюда же, в Тверь, Боголюбов отправлял написанные главы из разных точек своего путешествия. В конторе их читали, вносили необходимые правки, уточняли статистические и научные сведения. Сообщалось, что над путеводителем работал целый штат сотрудников пароходства, но дело того стоило – в «Самолете» хотели, чтобы их путеводитель получился совершенно безупречным по содержанию. Младший брат Николая Боголюбова Алексей тоже не сидел сложа руки – для первого издания он изготовил поразительной красоты гравюры и политипажи с видами волжских городов.

«Волга от Твери до Астрахани» отличается исключительной дотошностью в описании городов, повседневной жизни людей в городках и деревнях, через которые проследует путешественник вниз по великой реке. Не одна страница отведена в нем подробному перечислению цен на ярмарках и в магазинах – составлен он, явно, не для простых фланеров, а для Штольцев, людей дела. Практическая составляющая, выражающаяся в таких прейскурантах на товары и услуги, останется и в последующих путеводителях.

Более того – этот путеводитель можно было использовать как справочник, поскольку в нем давалась подробнейшая физико-географическая характеристика бассейна Волги – протяженность реки, средняя глубина и ширина, особенности русла на разных участках. Говорилось о типах грузового и пассажирского речного транспорта, который курсировал по Волге в 1860-х гг. Вот, например, что писали в путеводителе о Твери, вернее, тверском судоходстве: «Река Тверца, как уже сказано, впадает в Волгу. Среднее число судов, заходящих в Тверцу, ежегодно доходит до 1900, с грузами общей стоимостью 8 миллионов рублей серебром. Разгружаются в Твери для отправления клади Николаевской железной дорогой; для местного употребления ежегодно разгружается до 800 кораблей с грузами на сумму в 3 миллиона рублей».

К сожалению, о том, чем Николай Боголюбов занимался после того, как завершил работу над первым волжским путеводителем, сведения сохранились обрывочные. Например, в биографии художника-передвижника Ивана Крамского упоминается, что Боголюбов очень нежно относился к Крамскому, и когда его молодой товарищ оставался без копейки денег, предоставлял ему бесплатно кров, а также давал самое важное, без чего не может живописец – мастерскую, холст и краски. За это Крамской написал портрет Николая Боголюбова – это единственное оставшееся нам его изображение. А написанный им первый путеводитель по Волге полвека оставался главным источником информации о Волге для путешествующих.

Примечательно и то, что ни в одном из путеводителей по Волге («самолетовские», авторства Боголюбова, выходили на протяжении 25 лет, до 1886 года) не упоминается Афанасий Никитин. В то время, в конце XIX века, он все еще оставался известным узкому кругу исследователей средневековой и древнерусской культуры. «Героем путеводителей» он станет уже гораздо позже. И самое время поговорить, как сегодня сочетаются Афанасий как реальное историческое лицо (писатель, путешественник, христианин, купец) и Афанасий как бренд.