Текст книги "Афанасий Никитин"

В компании нескольких индийских купцов он отправился в Бидар, столицу сильнейшего в этой местности исламского государства Бахманидов. По дороге его как человека, с юности привыкшего к густым лесам родной тверской земли, поражало, насколько эти места густо заселены: «Всякий день проходили по три города, а иной день по четыре города». А уж Бидар с его мощной крепостью, значительным населением и обширными базарами и вовсе представился ему отрадным зрелищем – он надеялся, что тут наконец сможет как следует расторговаться.

Афанасий продолжает свой путь, ездит по другим городам султаната: Гулбарга, Райчур, Кулонгири, Аланд, Каллар. Он завязывает знакомства с их жителями разных сословий и профессий, и даже посещает могилы мусульманских святых и индуистские храмы, главным образом, конечно, потому, что там во время праздников устраивались ярмарки, на которые «съезжается торговать вся страна Индийская».

Здесь необходимо сделать небольшое отступление. Средневековая торговля была в большей степени ярмарочной. Постепенно возникали и другие формы предпринимательства, но для тверского купца посещение ярмарок было понятным и привычным занятием. Ярмарки в крупных городах представляли собой крупные биржи, где можно было оптом и в розницу сбыть или приобрести любой товар. Одна ярмарка следовала за другой, перерастая в третью – на Николу, на Спас, на Успение, на Покров в губернских, уездных, штатных и заштатных городах, а также в больших селах и при монастырях. Зимой Сибирская ярмарка в Ирбите, осенью Крестово-Ивановская в Пермской губернии, весной Алексеевская – в Вятской, летом – Караванная в Казанской и много других. Нижегородская ярмарка, прошумев шесть положенных недель в сентябре, как бы переезжала в Москву, где до конца месяца продолжался Макарьевский торг и съезд покупателей, часто называемый «вторым Макарием». Для русских предпринимателей ярмарка была одной из самых понятных, доступных и привлекательных форм хозяйственного общения, развивавшихся в рамках народных традиций и обычаев.

В летописи сохранились упоминания о том, что в Твери во времена Афанасия Никитина также проводились ярмарки – они проходили в августе, и на них съезжалось несчетное количество людей. Следует заметить, что и сегодня каждый год в августе в Твери местные власти проводят «дни фермерской торговли», те же ярмарки, на которых бывает немало народу. Кто бы знал, что у этой традиции такие глубокие корни!

Итак, ярмарка в Бидаре, слово Афанасию: «Есть тут одно место – аланд, где шейх Алаеддин, святой, лежит и ярмарка. Раз в год на ту ярмарку съезжается торговать вся страна Индийская, торгуют тут десять дней; от Бидара двенадцать ковов. Приводят сюда коней – до двадцати тысяч коней – продавать, да всякий товар привозят. В Гундустанской земле эта ярмарка лучшая, всякий товар продают и покупают в дни памяти шейха Алаеддина, а по-нашему на Покров святой Богородицы».

На ярмарке в Бидаре происходит важное событие: Афанасий наконец-то продал своего коня: «Продал я своего жеребца в Бидаре. Издержал на него шестьдесят восемь футунов, кормил его год». Характерная деталь: он сообщает, сколько потратил на прокорм, а о том, какую цену выручил, не упоминает. Видимо, сбыть жеребца пришлось «ниже себестоимости», себе в убыток. Получив с продажи коня некую сумму, Афанасий стал прицениваться к местным товарам. Но и тут его постигла неудача: «В Бидаре на торгу продают коней, камку, шелк и всякий иной товар да рабов черных, а другого товара тут нет. Товар все гундустанский, а из съестного только овощи, а для Русской земли товара нет».

* * *

Зачем ему конь, почему конь? Ведь Афанасий мог приобрести на продажу что-то более компактное, удобное в переноске. Или хотя бы не требующее еды и питья каждый день – вообразите, сколько может съесть конь! Индийские раджи, желая наказать жителей какого-нибудь селения, определяли им на постой боевого слона – и необходимость кормить ежедневно эту прожорливую скотину вчистую разоряла деревню.

Обратимся к трудам историка Максима Моисеева, одного из экспертов по истории русского средневекового коневодства. Кони на Руси разделялись на милостных, поводных и сумных. Милостные – это для элиты, для князей и бояр, сумные – тягловая сила для перевозки грузов, поводные кони считались самыми неповоротливыми, их использовали только в обозах.

На Руси (в том числе и в Твери) коневодство стало развиваться только в XVI веке, то есть уже после Афанасия Никитина. До этого все лошади были привозными и ценились невероятно высоко. В «Русской правде», принятой еще при Ярославе Мудром, за убийство коня виновному требовалось уплатить в казну 12 гривен и еще гривну пострадавшему (для сравнения: убийство свободного крестьянина «оценивалось» в три гривны). После Куликовской битвы, где впервые были использованы кони «московской породы», на Руси особенной известностью пользовались две породы скакунов – русская улучшенная и татарская. Русские породы создавались с использованием западных лошадей, которыми торговали новгородские купцы. Это были клепперы из Ливонии и жмудки из Литвы. Описание клепперов встречается во многих немецких хрониках того времени. Эти лошади хоть и были невысокими, зато отличались невероятной выносливостью, обладали правильным экстерьером, идеально подходящим для всадников в тяжелых латах.

В годы правления Ивана III на Руси вновь появились кони «фари», которых завозили с низовьев Волги. Этих статных благородных восточных красавцев теперь звали красивым словом «аргамаки», причем так называли все восточные породы, вне зависимости от того, персидскими они были или какими-либо иными. Тогда же был создан первый русский конный завод – в селе Хорошеве под Москвой. В это же время отличных коней стала поставлять на Русь Ногайская Орда, первые торговые контакты с которой относятся к середине XV века, то есть Афанасий Никитин вполне мог видеть «ногайских» лошадей. Тем более что в Тверь, как и в Москву, пригоняли целые караваны лошадей на продажу. Конные ярмарки устраивали, как правило, возле церквей, а «продажные» табуны на всем протяжении маршрута, ввиду их особой ценности, охраняли княжеские воины. Даже такая должность была – «базарский воевода», человек, который следил за сохранностью привозного конного поголовья.

Все случаи похищения или причинения вреда драгоценным коням немедленно принимались к расследованию. В 1534 году в Москве князь Иван Кашин-Оболенский предупредил ногайских купцов, чтобы они не покидали пределов Москвы, но те не послушались и разъехались по всему городу вместе со своим «товаром». Кончилось все плохо: на них совершали нападения, угоняли лошадей. Все это вызвало дипломатические разбирательства. Московские власти с трудом сдерживали раздражение: ведь если бы ногаи не допустили самоуправства, ничего бы и не произошло. В конечном итоге русские провели розыск и смогли частично возместить убытки. Ногайскому послу выдали 65 рублей за угнанных коней и вернули 10 коней «лицом».

Афанасий Никитин застал только самое начало «ногайского периода» в конной торговле, когда аргамаки ценились очень высоко. Он наверняка бывал в Москве, толкался на конном базаре близ Симонова монастыря, любовался красивыми скакунами. Насколько мы понимаем в маркетинге, товар показывали лицом, и лихие ногайские джигиты устраивали настоящие представления для публики, чтобы произвести впечатление на потенциальных покупателей. Афанасий Никитина видел эти представления и только вздыхал, что ему такого коня ни в жисть не купить. И когда оказался на базаре в Ормузе, конечно, сразу поверил, что в Индии за хорошего коня можно взять очень даже неплохие деньги.

К сожалению, его покупка была, как сказали бы современные маркетологи, «эмоциональной». Увидел, приценился, купил. Если бы Афанасий немного расспросил знающих людей, сравнил бы цены на разных конных базарах, провел бы, как сказали бы сейчас, маркетологическое исследование рынка, он бы ни за что не стал ввязываться в подобное предприятие. Что косвенным образом свидетельствует о том, что купец он был, в общем, не очень успешный.

* * *

Живя в Индии и наблюдая окружающую жизнь, автор «Хождения» поневоле собирал ценнейший материал для своей книги. От его взгляда не укрылось, что знать этого государства – сплошь пришлые люди, мусульмане и в большинстве своем – иранского происхождения («хорасанцы»). А индусы, которых Афанасий называет «гундустанцами», – подвластное, покоренное «хорасанцами» население. «Гундустанцы все пешие и ходят перед хорасанцами, которые на конях; а остальные все пешие, ходят быстро, все наги да босы». Это вполне соответствует исторической правде: пришедшие из Ирана мусульмане захватили Декан (Центральную Индию) в XII веке. После распада созданного ими Делийского султаната власть здесь захватил полководец Зафар-хан, основавший в 1347 году султанат Бахманидов.

Почти два столетия Бахманиды играли первостепенную роль в истории Декана. Почти одновременно там образовалось индуистское государство Виджайянагар, разделившее регион с Бахманидами – границей между ними стала река Кришна. Вся история султаната полна войн с Видджайянагаром и другими соседними княжествами, индусскими и мусульманскими. Внутри султаната, в его правящей верхушке также шла борьба между старыми феодальными семьями, пришедшими из Дели, и «афаки» – более поздними выходцами из Ирана и Средней Азии.

В 1424 году девятый Бахманид, Ахмад-шах I, перенес столицу из душной и жаркой Гулбарги в Бидар, где климат был гораздо лучше. Недаром в Декане ходила поговорка: «Старик в Бидаре сильней юноши из любого другого района Декана, и бидарский кролик отважней собаки из любого другого района Индии». Когда Афанасий Никитин прибыл в Бидар, город был столицей Бахманидов уже около полувека. На престоле сидел тогда молодой Мухаммад-шах III Лашкари, но фактически страной правил его великий везир (мелик ат-туджар) Махмуд Гаван, принадлежавший к числу «афаки» – новой знати. Именно благодаря ему величие государства достигло зенита, что отражалось в пышных придворных церемониях. Никитин описывает одну из них: «На байрам бесерменский совершил султан торжественный выезд: с ним двадцать везиров великих выехало да триста слонов, наряженных в булатные доспехи, с башенками, да и башенки окованы. В башенках по шесть человек в доспехах с пушками и пищалями, а на больших слонах по двенадцать человек. И на каждом слоне по два знамени больших, а к бивням привязаны большие мечи весом по кентарю, а на шее – огромные железные гири. А между ушей сидит человек в доспехах с большим железным крюком – им слона направляет. Да тысяча коней верховых в золотой сбруе, да сто верблюдов с барабанами, да трубачей триста, да плясунов триста, да триста наложниц».

Русский гость стал свидетелем и одной из войн султаната с Виджайянагаром – конечно, сам не видел военного похода, но наверняка много слышал о нем на базаре: «Мелик-ат-туджар пошел завоевывать Виджаянагар (Чюнедар) – великое княжество индийское. А у князя виджаянагарского триста слонов да сто тысяч рати, а коней у него – пятьдесят тысяч». Поход этот, по сведениям ученых, случился в 1472 году и не привел к решающей победе мусульман, хотя в него отправились, если верить Афанасию, чуть ли не миллион человек. Конечно, верить ему не надо – известно, каковы базарные слухи, – но воинов явно было много. Что заставило тверского купца не без восхищения воскликнуть: «Такова сила султана индийского, бесерменского!»

Уже после отъезда Никитина сила Бахманидов пошатнулась – как раз после того, как султан, поверив наветам придворных, велел казнить своего везира. После смерти Мухаммад-шаха его преемники попали под влияние новых везиров из рода Баридов, султанат неуклонно слабел, а в 1527 году его последний правитель бежал из Бидара из страха перед могущественным завоевателем – основателем империи Великих Моголов Бабуром. На территории государства Бахманидов образовалось пять султанатов, по очереди поглощенных Моголами. Однако до этого, в 1565 году, они успели нанести смертельный удар непокорному Виджайянагару. Однако заветная цель завоевателей так и не была достигнута – индуисты Декана в большинстве своем не обратились в ислам, сохранив верность своей древней религии.

* * *

Упоминавшийся нами советский ученый Вячеслав Крашенинников в 1959 году совершил поездку по местам, где когда-то побывал Афанасий Никитин, пытаясь найти там следы путешественника. Конечно, побывал он и в Бидаре, где ему, как уже говорилось, рассказали фантастическую историю о женитьбе купца на индианке. Еще говорили, что русский гость «часто встречался с местным святым пиром Бабой. Они толковали о жизни, о религиях. Раньше, должно быть, здешние люди больше знали о нем, да вот беда – от прежнего Бидара ничего не осталось».

Действительно, время и войны почти полностью разрушили прежнюю столицу Бахманидов. Перед взятием города войсками могольского падишаха Аурангзеба его правитель взорвал все его великолепные дворцы, чтобы они не достались завоевателям. Уцелела только соборная мечеть Солах-Кхамб-масджид (Мечеть шестнадцати колонн), расположенная в старинной Бидарской крепости. Зато погиб известный на всю Индию Тахт-Махал (Тронный дворец), который наверняка видел Никитин. Главным украшением этого дворца, где короновались Бахманиды, были изящные, богато декорированные арки иранского типа. Стройные колонны легко держали высокий карниз, украшенный разноцветными глазированными плитками. Из зала, где стоял когда-то Бирюзовый трон султанов, открывался великолепный вид на дворцовый парк, полный редких деревьев и цветов.

В. Крашенинников пишет: «С великим сожалением глядели мы на груды развалин, лежащие на месте Тахт Махала, на открытый всем ветрам и дождям Тронный зал. Мы побродили меж стен дворца, крышей которому служит само небо. Из предметов домашнего обихода в Тахт Махале чудом уцелел лишь черный каменный столик, служивший подставкой для сосудов с водой. Щебень, в который превратились все остальные взорванные дворцы, был увезен на строительство аэродрома… Территория крепости ныне совершенно запущена. В центре ее видна глубокая впадина со следами весьма обширной системы канализации и водосборных устройств. По краям впадины стоят развалины зданий. Все кругом заросло бурьяном, деревьями и кустарником и представляет весьма печальное зрелище». Наверняка за прошедшие годы в Бидаре многое изменилось, но, конечно, утраченные памятники, представшие когда-то глазам гостя из Твери, уже не восстановить.

С тех времен сохранилось еще медресе, построенное в том самом 1472 году, когда Афанасий Никитин находился в Бидаре. Его явно строили архитекторы, бывавшие в Самарканде, так как здание во многом похоже на медресе знаменитого султана Улугбека, внука Тимура. Как учебное заведение оно не имело равных во всей тогдашней Индии. Его громадный фасад был покрыт синими и зелеными глазированными плитками, ярко сверкавшими на солнце. Минареты тоже были украшены плитками, расположенными в виде зигзагообразных линий. Медресе располагала обширной библиотекой с массой ценных книг и манускриптов. Однако все это погибло после могольского завоевания, когда военачальники Аурангзеба устроили в медресе пороховой склад. По чьей-то оплошности он взорвался, и весь фасад великолепного здания вместе с минаретом обрушились на землю.

Строителем медресе был уже упомянутый великий везир Махмуд Гаван – не только жестокий завоеватель, но и щедрый меценат, покровитель наук и искусства. Не исключено, что Никитин лично встречался с ним – мелик ат-туджар был любознательным человеком, и прибывший в Бидар белокожий чужеземец наверняка заинтересовал его не меньше, чем индийских женщин. Могилу Махмуда, расположенную в окрестностях города, тоже повидал В. Крашенинников: «Могила… оказалась сравнительно скромной. Это была обнесенная железными перилами размерами десять на пятнадцать метров каменная платформа, на которой стоит несколько высоких надгробий. Окрестные крестьяне хинду превратили могилу в свое святилище. Ниша в изголовье надгробия густо закопчена светильниками, замаслена. Кругом лежат остатки приношений душе усопшего. Традиция длится уже полтысячи лет».

Книга «По Декану», откуда взятый эти цитаты, издана в далеком 1963 году. Было бы хорошо, если бы кто-то из наших соотечественников снова совершил поездку «по местам Афанасия Никитина» – в Бидар, Гулбаргу, Райчур, Аланд, знаменитую своими алмазами Голконду. Вряд ли им расскажут там что-то новое о жизни путешественника (хотя в Индии все может быть), зато они могут еще раз увидеть места, где бывал тверской купец – возможно, это поможет понять те его слова и поступки, что до сих пор остаются непонятыми…

* * *

О жизни мусульман Афанасий пишет мало и скупо, хотя и хорошо разбирается в их вере и обычаях. А вот с индусами, которых прежде в сердцах честил «злодеями», путешественник неожиданно сошелся поближе: «И жил я здесь (в Бидаре. – В. Т.) до Великого поста и со многими индусами познакомился. Открыл им веру свою, сказал, что не бесерменин я, а христианин, и имя мое Афанасий, а бесерменское имя – ходжа Юсуф Хорасани. И индусы не стали от меня ничего скрывать, ни о еде своей, ни о торговле, ни о молитвах, ни об иных вещах, и жен своих не стали в доме скрывать». Вот одно из важнейших сведений «Хождения»: чтобы избежать притеснений, Никитину пришлось придумать себе новое имя и наверняка выдавать себя за мусульманина. В самом этом имени просматривается целая легенда: слово «хорасани» в ту эпоху было идентично «персу», следовательно, наш купец и говорил на фарси, и иранскую бытовую культуру за годы жизни в Иране успел изучить достаточно хорошо, чтобы выдавать себя за «хорасани» даже в обществе других «хорасани».

Как и все средневековые путешественники, он с любопытством изучал и описывал непривычные индийские обычаи: «Индусы же не едят никакого мяса, ни говядины, ни баранины, ни курятины, ни рыбы, ни свинины, хотя свиней у них очень много. Едят же днем два раза, а ночью не едят, и ни вина, ни сыты не пьют. А с бесерменами не пьют, не едят. А еда у них плохая. И друг с другом не пьют, не едят, даже с женой. А едят они рис, да кхичри с маслом, да травы разные едят, да варят их с маслом да с молоком, а едят все правой рукой, а левою не берут ничего. Ножа и ложки не знают». И снова пикатные детали с явной примесью личного опыта: «В Индии же гулящих женщин много, и потому они дешевые: если имеешь с ней тесную связь, дай два жителя; хочешь свои деньги на ветер пустить – дай шесть жителей. Так в сих, местах заведено. А рабыни-наложницы дешевы: 4 фуны – хороша, 5 фун – хороша и черна; черная-пречерная, амчук маленькая, хороша». Про «жителей» мы уже говорили, а о значении тюркского слова «амчук», не переведенного ни в одном издании «Хождения», вполне можно догадаться.

Вместе с индусами-паломниками Афанасий совершил путешествие в знаменитый и поныне храм Малликарджуна на горе Шрисайлам (232 километра от современного Хайдарабада), где тоже действовала «ярмарка», которая «пять дней длится». Храм (автор «Хождения» называет его персидским словом «бутхана») запомнился ему своей величиной и богатейшей резьбой по камню. «Велика бутхана, с пол-Твери, каменная, да вырезаны в камне деяния бута. Двенадцать венцов вырезано вкруг бутханы – как бут чудеса совершал, как являлся в разных образах: первый – в образе человека, второй – человек, но с хоботом слоновым, третий – человек, а лик обезьяний, четвертый – наполовину человек, наполовину лютый зверь, являлся все с хвостом. А вырезан на камне, а хвост с сажень, через него переброшен…» Бога, которому поклонялись в храме, русский гость называет «бутом» – это слово, тоже персидское, произведено от имени Будды, но на самом деле в храме поклонялись Вишну и его жене Парвати, из-за чего он и назван в «Хождении» Парватом.

Трудно сказать, какой переворот случился в душе Афанасия за время паломничества, но по возвращении в Бидар его охватила печаль: «Тут я, окаянный Афанасий, рабище Бога вышнего, творца неба и земли, призадумался о вере христианской, и о Христовом крещении, о постах, святыми отцами устроенных, о заповедях апостольских и устремился мыслию на Русь пойти». Он мучительно размышляет о том, как вернуться на Русь: обратно через Ормуз или пойти на юг, через Каликут (Кожикоде), затем на Цейлон, где «на горе высокой лежит праотец Адам». Оттуда можно было добраться через пристани Бенгальского залива в Пегу (Бирму), а после – вообще в Китай, где «делают фарфор и продают его на вес, дешево». Эти раздумья, отразившиеся на страницах «Хождения», вели его прочь от родины, навстречу новым приключениям, но в итоге Никитин решил плыть домой. Свою роль играл и возраст: он понимал, что сил для новых странствий уже нет, и нужно спешить домой, чтобы не умереть на чужбине, без христианского погребения.

С верностью вере предков был связан и выбор пути домой. Удобнее всего было идти через Аравийский полуостров, присоединившись к какому-нибудь купеческому каравану. Однако этот путь проходил мимо Мекки, посещение которой неверным было запрещено. Незадолго до описываемых событий венецианец Никколо Конти, решивший пересечь Аравийский полуостров, был вынужден принять ислам. Именно поэтому Афанасий возвращался другим путем и с ужасом писал о том, что судно, на котором он плыл, заблудилось и чуть было не пристало к побережью Аравии.

Встретив на чужбине пятую Пасху, Никитин наконец перешел от размышлений к делу. Через Гулбаргу и крупный порт Дабхол на Аравийском море он отправился обратно на север. Плыть ему вновь пришлось на индийском паруснике, и вновь видел он на пути много неведомого дотоле. Через месяц плавания появились «горы Эфиопские» – гористый берег полуострова Африканский Рог (на стыке современных Эфиопии и Сомали), где «много роздали рису, да перцу, да хлеба эфиопам. И они судна не пограбили». Оттуда шли уже знакомым путем до Маската, затем до Ормуза. Оттуда Афанасий поспешил уже по суше – через Иран до Тебриза. Там снова путь преградила война: местный правитель Узун Хасан из рода Ак-Коюнлу сражался с турками. Посетив мимоходом ставку этого князя, наш герой сумел в итоге через город Эрзинджан добраться до Трабзона (Трапезунда), где напоследок власти «много зла причинили: добро мое все велели принести к себе в крепость, на гору, да обыскали все. И что было мелочи хорошей – все выграбили. А искали грамоты, потому что шел я из ставки Узун Хасан-бека». Видимо, Никитина под горячую руку приняли за тебризского шпиона.

Но все же он вновь сел на корабль и «божией милостью дошел до третьего моря – Черного». Дважды из-за штормов и сильного ветра корабль возвращался в Трабзон, а затем из-за непогоды был вынужден зайти в Балаклаву. Оттуда через Гурзуф Афанасий наконец добрался до Кафы. Здесь записки завершаются: «Милостию Божией прошел я три моря. Остальное Бог знает, Бог Покровитель ведает».

* * *

Мария Виташевская пишет: «В XV веке в Твери между купцами уже существовало различие. Одни, крупные богачи, имели десятки приказчиков и сидельцев; другие торговали на занятые деньги, вкладывая в торговлю всю свою сметку да предприимчивость. Удалось дело – живет такой купец неплохо; сорвалось – лучше домой не возвращайся: за долг все отнимет заимодавец, а сам незадачливый торговец насидится в “пагубе”, долговой тюрьме».

Всё это к тому, что будь Афанасий Никитин оборотистым, хватким, успешным купцом, моментально просчитывающим выгоду, понимавшим, где и сколько он может заработать, он, скорее всего, вел бы себя совсем иначе. Не стал бы все деньги вкладывать в покупку коня. Не отправился бы в Индию в одиночку, не заручившись поддержкой или партнерством других купцов.

Тем более мы сейчас понимаем, что человек, который вырос в торговой Твери и сам был купцом, должен был прекрасно понимать, как устроен рынок. И насколько далеко простираются торговые пути даже из маленьких русских городов. Вот что пишет о средневековом рынке Руси исследователь Михаил Велишевич: «Широта этих торговых оборотов, – т. е. широта в пространственном смысле: по суммам тогдашний рынок был, конечно, в сотни раз уже даже теперешнего, послевоенного – нас, сбитых с толку нашей железнодорожной сетью и созданной ею новой экономической географией, способна привести прямо в остолбенение. Кто бы подумал, что Дмитров (Московской губ.) и Вязьма могли быть центрами международного обмена? А между тем послушайте иностранных путешественников, которые писали что Дмитров, через который протекает река Яхрома, впадающая в Сестру, а Сестра в Дубну, впадающую в Волгу, благодаря такому удобному расположению рек торговал товарами, которые привозили с Каспийского моря! А под городом Вязьмой река того же имени впадала в Днепр, откуда груженые суда поднимались до самого города. Таким путем шли в Литву товары из Москвы и с ярмарки в Холопьем городке (на устье Мологи)».

Ирина Федоркова из Московского гуманитарного университета в научной статье «Образ русского купца» пишет: «В обыденном сознании современных россиян существует стереотипный образ купца – “толстосума и толстопуза”, скупого и неповоротливого, жадного до личной наживы, человека неинтеллигентного и необразованного, для которого высокие идеалы служения Отечеству, стремление к познанию и личная отвага – явления абсолютно чуждые. Вместе с тем вся история становления отечественного купечества свидетельствует об ином: купцы являлись одной из самых активных групп русского общества, способствовавших не только экономическому развитию страны, но и выполняющих ряд неспецифических для данного сословия функций: они выступали в роли дипломатов и разведчиков, паломников и благотворителей, проводников и фельдъегерей, писателей и просветителей, землепроходцев-исследователей».

Профессиональная деятельность купцов была сопряжена с риском и преодолением большого числа трудностей: помимо дорожных сложностей, связанных с длительностью пути в разных погодно-климатических условиях (степь, пустыни, болота, горные дороги), существовала большая вероятность попасть в опасную ситуацию: ограбление, плен, продажа в рабство. Тем не менее в высших слоях общества сохранилось отношение к купцам как к «худородным», сохранившееся вплоть до конца царской России. Связано это в том числе и с тем, что стать купцами могли активные представители всех слоев населения, в том числе выходцы из простонародья; критерием отбора являлись личные способности, а не происхождение.

Как раз в XV веке, то есть при Афанасии Никитине, появился новый тип государственного правителя – «князь-хозяин», который делал ставку не только на расширение своих владений и ведение войн с соседями, но и обустройство собственных владений. «Князья-хозяева», к которым вполне можно причислить и тверского князя Бориса Александровича, при котором жил Никитин, немало внимания уделяли строительству городов, развитию ремесел и торговли. Они делали ставку на купцов, оценив их смекалку, предприимчивость, деловую расчетливость и готовность к риску; купцы становились главными партнерами и помощниками действующей власти! Важной являлась информационная функция купцов: их рассказы служили источниками для летописцев. Так, Л. Е. Морозова считает, что автор Лаврентьевской летописи именно от купцов узнал об обстоятельствах крещения князя Владимира в Херсонесе. Купцы участвовали в формировании общественного мнения по разным вопросам. В своих поучениях Владимир Мономах говорил детям о том, что купцы могут «прославить человека по всем землям или добрым, или злым».

И тут появляется интересный феномен. Купцы-просветители привозили на Русь сведения о разных странах и народах. С XII века у русских путешественников сложилась традиция составлять путевые заметки – «хождения». Тексты «хождений» включались в состав летописных сводов и использовались как самостоятельные произведения. Они многократно переписывались и были популярны среди всех слоев населения: от князей до посадских людей. Путевые заметки с одной стороны выступали в роли путеводителей и имели практическую значимость для соотечественников, отправлявшихся за границу; с другой стороны – носили общепросветительский характер. С XIV века появляется новый тип путешественников, нацеленных помимо паломничества на реализацию практических задач государственно-политического и торгового характера.

«Каждое купеческое “Хождение” имеет свои особенности, связанные с целями предпринятых путешествий, а также личностными чертами и интересами самих купцов, – пишет Ирина Федоркова. – Например, путевые заметки Василия Познякова (XVI в.) являются ценным источником по изучению истории Египта и Иерусалима XVI века. Записки Федота Котова дополнительно выступают в роли самоучителя (он приводит турецкий, персидский, грузинский счет до 100, а также армянскую азбуку). Записки Афанасия Никитина (XV в.) – землепроходца, первого русского человека, добравшегося до Индии, дают целостное представление о разных сторонах жизни Индии: от бытовых до политических. Хождение московского купца Трифона Коробейникова пользовалось широкой популярностью, помещалось в хронографах, между житиями святых и поучениями Иоанна Златоуста и насчитывало свыше двухсот списков и около полусотни печатных изданий, причем в виде лубочной книжки с ориентацией на малограмотные слои населения записки издавались в начале XX века. В 1868 г. даже рассматривался вопрос об использовании книги Трифона Коробейникова в учебных программах сельских народных школ!»

Анализируя поведение средневековых купцов на основе многочисленных «хождений», И. Федоркова выделяет среди этой социальной группы купцов профессиональных и непрофессиональных. Непрофессиональные «купцы» распродавали сразу все, что имели, «льстясь на дороговизну, а сами остаются ни с чем, уповая на скорый выезд», но не имея возможности сразу уехать, вынуждены впоследствии покупать необходимые им товары за двойную цену. В «Описании земли Камчатки» Степана Крашенинникова назван и другой вариант непрофессионального подхода к делу: новоявленные купцы, получив барыш и «вдавшись роскоши», поселялись на новых землях и впоследствии разорялись, так как «мягкая рухлядь чем более лежит, тем более оцветает, а следовательно теряет свою доброту и цену». Имеется в виду, что звериные шкурки, если их не продать сразу, быстро приходят в негодность из-за условий хранения. Кстати, Афанасий упоминает в «Хождении за три моря», что он вез в Дербент именно «мягкую рухлядь», те самые шкурки.

В свою очередь, профессиональные купцы действовали иначе: они основывали фактории, вовремя вывозили товары на материк, платили в казну 10 % пошлины и попутно занимались исследованием новых земель, отправляя сведения об этом в столицу. Они были нацелены не только на получение личной прибыли, но и на государственную пользу. Например, в 1766 году императрица Екатерина II велела вернуть купцу Андриану Толстых 1/10 прибыли, т. е. не взяла в казну процент за добытый товар в награду за большой вклад купца в дело исследования новых земель. Кроме того, Толстых установил добрые и деловые отношения с камчатскими аборигенами, «завоевал благорасположение всех островитян, собрав при том значительный груз» (возникает аналогия с Афанасием и индусами). Кроме того, он не раз помогал своим коллегам по бизнесу – например, в 1761 году принял на борт потерпевших кораблекрушение морехода Башмакова с командой. На обратной дороге его собственное судно потерпело крушение, но Толстых спас людей, груз и, кроме того, доставил в столицу описание шести новооткрытых островов. Купец не останавливался на достигнутом, ставя перед собой новые исследовательские задачи. Он искал Дегамову землю, которую пытался найти Беринг, но судно его разбилось о скалу, из 63 человек команды, выжили только трое, сам купец Андриан Толстых погиб.