Текст книги "Афанасий Никитин"

Интересный образ просматривается сквозь текст его сочинения. Каким он является нам со страниц своего сочинения, каким представляется? Такой добряк, спокойный, хороший русский дядька. В Твери таких и сейчас много.

Таким образом, «Хождение за три моря» строится как антипаломничество – путешествие в грешную землю, а отсюда и столь подробный отчет о проделанном путешествии, который предназначен в первую очередь не для людей, а для Страшного суда как оправдательный документ. Вот, мол, побывал я в Индии, но старался себя вести как человек православный (начинаешь по-новому понимать фразу из известного фильма – «меня царицей соблазняли, а я тебе верен остался!»). И в качестве доказательства – вот мои путевые записки, «тетрати». Даниэль Волков именно об этом и пишет: «Афанасий в Индии осознает себя христианином, его поведение носит вынужденный характер, и обусловлено именно принадлежностью к православной культуре в ее специфическом русском воплощении».

* * *

Но все же больше всего завораживает в «Хождении за три моря» сам сюжет – как русский купец отправился по торговым делам, потом что-то (все) пошло не так, он оказался на развилке: один вариант – вернуться домой, в Тверь, а там злые кредиторы и просто коллеги, всегда готовые посмеяться над неудачником. И другой расклад – махнуть в Индию, а это ведь страна сказочная, где никто «из наших» (купцов, тверичей, вообще русских) еще не бывал. Как скажет спустя четыре века американский писатель Марк Твен: «Только о двух вещах мы будем жалеть на смертном одре – что мало любили и мало путешествовали».

«Хождение за три моря» в чем-то воплощает национальный русский характер. Вот перед нами русский мужик, пропеченный солнцем, стоит в торговом порту на острове Ормуз (сегодня это территория Ирана), смотрит, как грузится корабль до Маската, «за море Индийское». Это как в русских сказках, помните? «Налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь – головы не сносить». Но русскому интересно, что там направо (кстати, в Ормузе у Никитина был конь, об этом отдельный рассказ), почему там «головы не сносить»? А если получится назад вернуться – это же потом всю жизнь будет о чем рассказывать! Только о двух вещах будем жалеть – что мало любили и мало путешествовали. Эх, была не была!

И Афанасий идет на корабль. Хотя казалось бы – да возвращайся домой, хватит уже, нагулялся. Но нет: «Плыли мы морем до Маската десять дней, а от Маската до Дега четыре дня, а от Дега до Гуджарата, а от Гуджарата до Камбея… От Камбея поплыли к Чаулу, а из Чаула вышли в седьмую неделю после Пасхи, а морем шли шесть недель в таве до Чаула».

«И тут есть Индийская страна», – восхищенно выдыхает Афанасий. И как ему в эту минуту не позавидовать? Сегодня там (примерно там), где он сделал первый шаг в Индию, ему поставлен памятник. О нем тоже отдельно расскажем.

Есть, впрочем, еще одно важное обстоятельство. Для жителя Твери Афанасий Никитин – самый безусловный герой местной истории. Как-то автор этих строк в большом сибирском городе на встрече с читателями попросил аудиторию назвать героя-тверича, человека, который бы однозначно ассоциировался с Тверью. Люди постарше называли Михаила Калинина (в советские годы 55 лет Тверь носила его имя), люди попроще – Михаила Круга, продвинутые – князя Михаила Тверского. Проблема в том, что те, кто называл Калинина, чаще всего не знали, кто такой Михаил Тверской, а любители Михаила Круга, как оказалось, не знали, кто такой Михаил Калинин. Единственной тверской фигурой, однозначно известной всем, оказался тверской купец Афанасий Никитин. Даже любители Круга знали, что это такой купец, в честь которого названо известное пиво.

Афанасий отправился в свое путешествие из Твери и, возвращаясь, стремился в родную Тверь (скорее всего, так). Автор этой книги давно живет в Твери и решил, что будет правильным, если в книге появятся люди, которые так или иначе связаны с Афанасием Никитиным. Или, точнее, с мифом о нем. Человек, который проводит экскурсии по Твери, обрядившись в костюм тверского купца XV века; путешественник, решивший пройти пешком по маршруту Тверь – Индия по следам Афанасия Никитина; человек, строящий точную копию торгового купеческого судна, именно на таком отправился по Волге Никитин. И еще несколько жителей Твери, которым тоже есть что сказать об этом человеке. Об Афанасии Никитине говорят и сегодня самые разные люди. Пусть их голоса тоже звучат в книге.

Как ни удивительно, но спустя пять с половиной веков после его путешествия Афанасий присутствует в современной тверской жизни – о нем думают, говорят, объявляют в его честь конкурсы сочинений и спортивные соревнования… И это не только примета наших дней, так было и раньше. Например, в 1905 году тверской городской голова Лебедевский, открывая женское коммерческое училище на улице Миллионной, высказал такое пожелание: «Пусть воспитанницам коммерческого училища будет присущ дух торговой предприимчивости и стремление к широким коммерческим знаниям, какими обладал увековечивший свою память Афанасий Никитин».

И потом – это же такой русский, такой понятный сюжет: пошел человек неведомо куда, попал в настоящую сказку, а когда возвращался домой, не дошел до родины и помер в дороге. Жалко его. Но сам он о своем путешествии не жалел.

Глава первая
Афанасий и Хрущев

Краевед и экскурсовод Артем Бандурист в назначенные дни проводит экскурсии по Твери. Экскурсоводов в городе много, в выходные дни автобусы с туристами каждые десять минут паркуются на центральной площади близ памятника Михаилу Тверскому. Однако спутать Бандуриста с другими экскурсоводами невозможно. Он единственный в Твери встречает туристов, облачившись в полный исторический костюм тверского купца XV века – именно в таком когда-то ходил Никитин. У Бандуриста уже есть серьезная популярность, и хотя экскурсоводом он подрабатывает от случая к случаю, однако восторженные отзывы столичных туристов о том, что в Твери вас водит по городу «настоящий Афанасий Никитин», доходят и до него.

Да и к своему внешнему образу он относится чрезвычайно серьезно. Бандурист – человек добросовестный, член нескольких местных краеведческих и реконструкторских сообществ, много лет изучает исторический костюм тверского горожанина позднего Средневековья. Поэтому он максимально, как утверждает сам, похож на самого известного героя тверской истории, автора «Хождения за три моря». Зимой – в длиннополом охабне, меховой шапке, кафтане и подбитых мехом сапогах. Летом – в нарядном кафтане, подпоясанном широким кушаком, с которого свисает кошель, в шапке и сапогах. Артем не просто тщательно относится к аутентичности своего исторического костюма – он выискивает мельчайшие упоминания о том, как одевались жители русских городов 500 лет назад, поэтому последним штрихом перед выходом «в люди» становятся окладистая борода и усы.

Эффект, когда людей, приехавших в Тверь на экскурсию, у автобуса встречает «сам» Афанасий Никитин, переоценить сложно. «Они в полном восторге», – говорит Артем о реакции туристов. По его словам, с каждым годом уровень знаний людей, приезжающих на экскурсии в Тверь, растет. «Недавно я работал с группой северян, приехавших из Архангельской области, – вспоминает он. – Меня спросили о том, что я знаю о купцах, которые привозили свои товары из Весьегонска, самого северного муниципалитета нынешней Тверской области. И оказалось, что эти ребята давно и серьезно изучают торговые пути средневековой Руси, в которых Весьегонск играл важную роль. Приятно, когда гости нашего города демонстрируют такие знания отечественной истории».

Во время длинных выходных на экскурсию чаще всего приезжают целые семьи, родители с детьми. И детям «Афанасий Никитин» особенно любит задавать вопросы. Поскольку Артем Бандурист считает, что экскурсия должна быть не только развлечением, но и познавательным мероприятием, возможностью узнать больше о прошлом своей страны. К сожалению, нынешние дети, вздыхает он, почти никогда не знают, кто такой Никитин. Тем не менее экскурсии, которые проводит настоящий «тверской купец», неизменно пользуются большим спросом. В том числе и потому, что кто-то, может быть, впервые узнает о том, что был в русской истории такой замечательный человек, купец, путешественник, писатель – Афанасий Никитин.

* * *

В какой-то момент экскурсии Артем во главе с группой выходит на главную тверскую набережную, улицу Степана Разина и предлагает посмотреть на другой берег Волги, где возвышается восьмиметровый памятник Афанасию Никитину. В книге советского искусствоведа Н. Нерсесова о творчестве скульптора Сергея Орлова, создателя этого памятника, изданной всего через год после открытия монумента (памятник был открыт в 1955 году), говорится: «Нельзя не отметить удачное решение фигуры. Никитин изображен в дорожном платье, распахнутом кафтане, с непокрытой головой, идущим свободным и твердым шагом». Памятник к тому же, как сообщает Нерсесов, был задуман, выполнен, отлит в бронзе и доставлен в Калинин в рекордно короткие сроки – всего за три месяца! В левой руке целеустремленно шагающий Афанасий несет какой-то свиток. Что именно он означает – версии есть разные. Одни говорят, будто это охранная грамота тверского князя Михаила Борисовича, которую взял с собой Никитин, другие – что некий деловой документ, намекающий на то, что памятник поставлен человеку, которого до Индии довели коммерческие дела.

Кстати, интересная деталь: памятник Афанасию Никитину – первый (и как бы не единственный) в советские годы монумент, увековечивший бизнесмена, предпринимателя, купца! То есть, как сказали бы сейчас, бизнесмена и капиталиста. В Советском Союзе была запрещена частная собственность, слово «бизнес» считалось ругательным, и Никитин в галерее героев, которые были удостоены памятника в советские годы – явление уникальное. Может быть, поэтому люди, которые оказались причастными к появлению памятника тверскому купцу, тоже по-своему оказались необычными, тоже сильно выбивались из традиционного образа советских граждан…

В Твери, кстати, есть забавная легенда, с этим памятником связанная. Мол, когда советский лидер Никита Хрущев поехал с официальным визитом в Индию, индийцы решили его немножко, как сейчас сказали бы, потроллить. Продемонстрировали ему памятник Афанасию Никитину, и спросили, хитро прищурившись: вот мы чтим память тверского купца, а у вас в СССР есть такой памятник? Есть, ответил Хрущев, и тоже хитро прищурился и подмигнул своему помощнику. Который немедленно передал в Москву указание в кратчайшие сроки установить памятник Афанасию в Калинине. Зная, как скор на расправу был Никита Сергеевич, члены творческих организаций заметались, стали искать в мастерских подходящий памятник. И обнаружили на складе одного завода монументальной скульптуры фигуру сказочного героя Садко, предназначенную для какого-то парка. Садко, как и Никитин, тоже был купцом, только новгородским («Садко – новгородский гость», помните?) и тоже был изображен целеустремленно шагающим (не иначе как в гости к царю морскому), а в руке нес гусли. Гусли отпилили, вместо них приделали свиток, на пояс Садко повесили кошель с деньгами – и он превратился в Афанасия Никитина. Успели в последний момент привезти памятник в Калинин, установили, отчитались, выдохнули. Хрущев возвращается из Индии – а памятник уже стоит!

Все это, конечно, чушь, городская легенда. Единственное, что в ней соответствует действительности – что Хрущев действительно побывал с официальным визитом в Индии в том же году, когда в Калинине открыли памятник тверскому купцу. Однако памятник открылся в мае 1955 года, а официальный визит Хрущева в Индию состоялся почти полгода спустя – в ноябре. То есть памятник заказывали, ваяли, везли и устанавливали без какого бы то ни было аврала, в плановом порядке. Скорее всего, его открытие приурочили к визиту в СССР индийского лидера Джавахарлала Неру и его дочери Индиры Ганди, который состоялся в июне того же 1955 года. Открытие памятника Афанасию Никитину состоялось 31 мая – на левом берегу Волги, между двумя мостами (один из которых еще строился) была установлена бронзовая статуя высотой 4,06 метра, на гранитном (тоже четырехметровом) пьедестале. Чуть позже там же, на гранитном основании, укрепили ростр корабля (ладьи), отлитый из чугуна.

Репортаж об открытии памятника Афанасию Никитину в Калинине в 1955 году до сих пор можно найти в YouTube. Телевизоров в частном пользовании в то время у советских людей было немного, и этот репортаж крутили перед сеансами в кинотеатрах, в журнале «Новости дня». В трехминутном ролике еще можно разглядеть старые дома позади памятника – к нашему времени их давно снесли. А сам памятник Никитину сегодня является одной из главных городских достопримечательностей. Как горделиво сообщает местный туристический путеводитель, «здесь всегда много народу, к памятнику постоянно приходят жители Твери и приезжают гости города», и это правда: парковка рядом с памятником практически никогда не пустует. Сюда приезжают фотографироваться новобрачные (особый шик – запечатлеться вдвоем на самом носу ладьи). Сюда привозят гостей города. Сюда везут туристов. Сюда просто приходят люди, гуляющие вдоль берега Волги. Памятник действительно красивый, чего там. Мы тоже несколько раз побывали возле него, послушали, что говорят экскурсоводы, рассказывая о знаменитом тверском купце. Господи, что они порой говорят – а бронзовый Афанасий слушает и молчит!

31 мая 1955 года на открытии памятника присутствовал иностранный гость – полномочный посол Индии в СССР господин Менон, который заслуживает нескольких слов в нашем повествовании. И не только потому, что это был первый «индийский гость», приехавший в Калинин-Тверь по случаю открытия первого в мире памятника Афанасию Никитину. Господин Кумар Падма Шиваншанкара Менон (1898–1982) до сих пор считается в Индии одним из наиболее уважаемых государственных деятелей. Он родился в Керале, в семье юриста, происходил из княжеского рода. Учился в Мадрасе, в христианском колледже, а высшее образование получил в Оксфорде. Дипломатическую карьеру начал еще в начале 1920-х – служил в дипломатических миссиях Британской империи. В 1945 году Менон возглавил делегацию Британской Индии на конференции в Сан-Франциско, на которой была учреждена Организация Объединенных Наций (ООН). Послом в СССР его назначили в 1952 году, и эту должность он занимал девять лет, одновременно являясь аккредитованным индийским послом в Венгрии и Польше.

Кстати, его дипломатическая карьера в Москве складывалась не очень гладко. Едва Менон прибыл в Москву, он, как он сам писал в воспоминаниях, «вынужден был посетить МИД и выразить протест в связи с оскорбительным отношением советской прессы к признанному национальному лидеру, отцу нации Махатме Ганди». В ответ он услышал ссылки на то, что индийская печать также позволяет себе оскорбительные замечания в адрес Ленина и Сталина. Однако Менон не счел возможным согласиться с такого рода аргументацией и сказал, что в Советском Союзе пресса прямо отражает мнение руководства страны, в то время как индийская пресса свободна и не зависит от позиции властей. Кстати, Менон оказался последним иностранцем, видевшим Сталина живым – это произошло 13 февраля 1953 года. Его участие в открытии памятника Никитину в Калинине оказалось первым официальным мероприятием, в котором участвовал индийский посол за пределами Москвы.

После выхода в отставку Менон несколько лет возглавлял Общество советско-индийской дружбы и в конце жизни, в 1979 году, успел стать лауреатом международной Ленинской премии «За укрепление дружбы между народами». Остается добавить, что лауреат Ленинской премии еще и состоял почетным членом Королевского географического общества по изучению Азии в Лондоне и написал интересную автобиографию «Многие миры», которая еще в советские годы была переведена на русский… Достойный, в общем, человек представлял Индию на открытии памятника Афанасию Никитину в 1955 году. Впрочем, и авторы памятника – тоже не менее достойные люди. Расскажем и о них.

Скульптор Сергей Михайлович Орлов покинул наш мир более полувека назад, однако на форумах коллекционеров («Твой фарфор», «Форум любителей искусства и старины» и др.) любой артефакт, связанный с этим человеком, до сих пор вызывает серьезный ажиотаж. Например, за уже упомянутую монографию Н. Нерсесова, небольшую брошюру объемом в 27 страниц запрашивают 2900 рублей! В разделе «Советский фарфор» на форумах коллекционеров работы Орлова вообще считаются бесценными, к тому же их осталось очень немного.

Да-да, мы не ошиблись: автор памятника Афанасию Никитину в первую очередь известен как «малоформист», художник, создававший шедевры так называемого художественного фарфора, маленькие фигурки, а не гигантские монументы. Судьба Орлова – и творческая, и человеческая – была непростой. Начнем с того, что в детстве он едва не умер от голода в родном Петербурге в годы послереволюционной разрухи. Спасаясь от голодной смерти, семья Орловых переехала в Вологду. Спустя два года скончался от воспаления легких отец, и забота о детях легла на плечи матери. Еще в школе на уроках рисования проявились способности Сергея к лепке, а потом, обучаясь в ФЗУ на паровозного слесаря, он параллельно посещал занятия в вечерних мастерских Вологодского художественного техникума, а потом – в частной художественной студии Юлии Ферапонтовны Лузан. Она была талантливым педагогом, последователем народно-фольклорной линии «Мира искусства» и ученицей самого И. Я. Билибина. Орлов хорошо усвоил ее уроки, научился делать фигурки «в русском стиле», что нашло выражение в его тяге к украшению скульптурных композиций стилизованным орнаментом в билибинском духе. В скобках заметим, что среди работ самого Билибина после смерти художника нашли наброски, эскизы картины, где он собирался изобразить Афанасия Никитина. Вряд ли Орлов об этом знал, но интересное получилось совпадение: Билибин собирался изобразить тверского купца, а ученик его ученицы воплотил этот замысел в металле, создав памятник! Таких удивительных совпадений в истории Никитина будет еще немало.

В 15 лет Орлов создал свою первую скульптуру, представляющую собой вылепленную из глины и раскрашенную гуашью фигурку старика, стоящего на постаменте. «Фигурка раскрыла основы дарования будущего скульптора: страсть к полихромии, к гротеску, народному юмору, а также богатое воображение и природную фантазию», – отмечается в его биографическом очерке на сайте «Русский фарфор». 1929 год был переломным в жизни и всей страны, и художника. Орлов покидает Вологду, отправляется вслед за Ю. Лузан и ее дочерью в Москву, пытается найти работу в сфере искусства. Попытки поступить во ВХУТЕИН оказываются безуспешными, что впоследствии даст повод недоброжелателям писать, что «художник не получил систематического художественного образования». По счастливой случайности он попадает на работу в московский Музей керамики (находившийся тогда напротив Пушкинского музея), в керамическую лабораторию, где продолжил профессиональную работу.

Старший научный сотрудник музея керамики А. В. Морозов, брат знаменитого Саввы Морозова, разглядел художественную одаренность Орлова. Он и директор музея С. З. Моргачев дали скульптору возможность работать в фондах музея, богатейшей библиотеке, открыли ему мир мелкой пластики, шедевры фарфора Мейсена, Гарднера, Императорского фарфорового завода, керамику Строгановского училища. Знакомство со старой и современной фарфоровой скульптурой (в том числе с фигурками ленинградских художников В. Кузнецова и Н. Данько), общение с выпускниками керфака (керамического факультета) ВХУТЕМАСа, работавшими в лаборатории, способствовали быстрому творческому росту Орлова как скульптора. Хотя жилось молодому художнику трудно: днем он работал в фондах музея, а вечером выходил на московские улицы продавать бублики. Жил он с матерью в старом деревянном доме в Черкизове за Преображенской площадью, там же в старом сарае устроил мастерскую.

В 1935 году Орлов попадает на Дмитровский фарфоровый завод (бывший завод Гарднера) в Вербилково, где к тиражированию была принята его модель пепельницы «Обезьянка». Главные темы Орлова – цирк и русская сказка, – проходят сквозь все его творчество. Театральность, цветовая декоративность, острохарактерные персонажи, атмосфера всеобщего смеха и веселья – все это выделяло работы скульптора на общем, надо сказать, высококлассном фоне. На тему цирка были созданы целые серии: «Цирковая шутка с чучелом» (1936) и триптих «Цирк» (1936–1937), состоящий из трех отдельных фигур – танцовщицы и двух клоунов (фигурка одного из клоунов тиражируется на Дмитровском фарфоровом заводе до сих пор).

Интерес к былинному эпосу, русским сказкам и истории также не был случаен в творчестве Орлова, всегда отличавшегося активным использованием метода иносказания. В годы войны Орловым была создана большая многофигурная скульптура «Александр Невский». Орлов представил богатырей, преградивших путь врагу на родную землю. Вот как описывается эта скульптура в каталоге выставки «Советский фарфор» в 1990 году: «В центре Александр Невский, по сторонам – простые русские ратники – крестьянские сыны, олицетворяющие богатырскую силу, достоинство, уверенность и спокойствие. Нарядный, с золотом княжеский плащ и белизна рубах ратных людей придают праздничность и торжественность композиции. Этой сдержанной спокойной и пластичной группе противопоставлена фигура скорчившегося “завоевателя” – немецкого рыцаря, злобного, хищного, заведомо неправого». Следует добавить, что скульптура «Александр Невский» была создана Орловым в очень большом размере, что с технической точки зрения представляло собой явление примечательное в истории художественного фарфора.

«Александр Невский» принес молодому художнику Сталинскую премию II степени в 1946 году. А потом случилась история, которая обеспечила Орлову всесоюзную (если не всемирную) славу, но вместе с тем, надо думать, оставила немало седых волос. В 1946 году Москва готовилась к празднованию 800-летнего юбилея советской столицы. По приказу Сталина был объявлен конкурс на проект лучшего памятника основателю Москвы князю Юрию Долгорукому. Известно было, что у Сталина в русской истории было три «любимых» персонажа-правителя – Петр Первый, Иван Грозный и Юрий Долгорукий. Последнего, видимо, вождь чтил именно за «долгорукость», настойчивость в достижении цели (в смысле власти). Ведь ростово-суздальский князь Юрий Владимирович был всего лишь шестым в очереди на киевский престол, но «дотянулся» до него раньше всех. Именно по распоряжению Сталина Долгорукий и стал «отцом-основателем» Москвы. Хотя каждый школьник знал, что суздальский князь этот город не велел «заложить» (то есть основать), как тот же Дмитров или Юрьев-Польский, а всего-то пригласил в Москву на пир («дал обед силен») князя новгород-северского, написав ему «прииде ко мне, брате, во град Москов». По мнению многих историков, Москва к тому времени существовала уже давно, но раз Сталин велел праздновать 800-летие, кто бы ему тогда возразил?

Поскольку портретных изображений Юрия Долгорукого не сохранилось, по распоряжению Сталина в 1946 году в Киев была снаряжена экспедиция во главе с археологом и антропологом М. М. Герасимовым с целью разыскать останки князя, которого, как гласит самая распространенная версия, отравили на пиру у некоего боярина Петра и похоронили в предместье Киева, в Вышгороде, без особого почета. По идее вождя, во время юбилейных торжеств должно было состояться торжественное перезахоронение праха князя. Однако экспедиция оказалась неудачной; при изучении существующего и поныне «официального» места захоронения князя выяснилось, что оно ложное. Тем не менее там было велено установить массивное черное надгробие-кенотаф с надписью «Основателю Москвы». 800-летие Москвы осенью 1947 года по решению советского руководства планировалось отметить с особым размахом. Это был первый послевоенный большой юбилей, который рассматривался также как «генеральная репетиция» к торжествам по случаю 30-летия Октябрьской революции.

В сентябре 1946 года состоялся конкурс на лучший проект памятника. Победителем был объявлен проект С. М. Орлова. Сталин лично выбрал среди прочих претендентов кандидатуру Орлова, о котором высоко отозвался на кремлевском приеме американский посол Аверелл Гарриман. У Гарримана был повод похвалить советского художника. Есть известная история, как в 1944 году в Манеже проходила выставка народных промыслов, и глава внешнеполитического ведомства СССР Вячеслав Молотов пригласил посмотреть экспозицию господина Гарримана. К тому времени отношения с недавними союзниками по антигитлеровской коалиции уже портились, но еще оставались взаимно уважительными, и, когда посол, изучая экспонаты, стал восхищаться композицией «Сказка», Молотов широким жестом подарил ему это произведение советского скульптора, сняв его прямо с витрины. Автором композиции был тот самый Сергей Орлов. Когда он узнал, как Молотов распорядился его работой, то возмутился – я, мол, уже обещал подарить «Сказку» дмитровскому Дому пионеров! Сначала Орлов перессорился с устроителями выставки, а потом написал жалобу на имя самого Сталина. Вождь жалобу прочел и без внимания не оставил: пожурил Молотова, которому американские дипломаты дороже советских пионеров, а Орлову лично предложил заняться проектом памятника Юрию Долгорукому. Так это или нет, неизвестно, но эту байку до сих пор любят московские экскурсоводы.

Впрочем, Москва нескоро увидела монумент своему отцу-основателю. У Орлова постоянно возникали разногласия с его соавторами А. Антроповым и Н. Штаммом. Скульптора, прежде работавшего в малых формах и обладавшего неуживчивым характером, было трудно убедить в том, что художественные приемы, допустимые в мелкой пластике, не всегда подходят для монументального искусства. Споры были не только между соавторами: Орлов конфликтовал и с властями. Люди, хорошо его знавшие, рассказывали впоследствии, что скульптор был категорически против текста посвящения на памятнике: «Основателю Москвы от Советского правительства». Что это за бред? – возмущался Орлов. Где древнерусский князь и где Советское правительство? Как ни странно, ему удалось отстоять свою точку зрения: на монументе нет никаких упоминаний о правительстве.

Понятно, что всадник на Тверской наверняка имеет мало общего со своим историческим прототипом. Но смотрится величественно, мощно – этакий собирательный образ былинного русского богатыря. Одна из легенд гласит, что в момент открытия, когда упало брезентовое покрывало, кто-то из толпы крикнул: «Ну до чего похож!». По другой версии, крикнули диаметрально противоположное: «Не похож!». Как бы то ни было, в этом эпизоде проявился стилистический диссонанс: памятник-символ полулегендарной личности был решен подробно, портретно, со множеством деталей. Претензия на историческую достоверность, усиленная патетическим жестом бронзового князя, который простирает длань, будто бы беря под свою защиту все русские земли, тоже стала поводом для шуток.

Однако еще до открытия памятника «основателю Москвы» Советская площадь была у москвичей на устах, заслужив репутацию «несчастливого места» для монументальной скульптуры. Дело в том, что именно здесь в 1912–1918 годах стоял многофигурный монумент Михаилу Дмитриевичу Скобелеву, герою Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, знаменитому «Белому генералу». В соответствии с ленинским планом монументальной пропаганды он был уничтожен как памятник «слуге царизма», а на его месте осенью 1918 года появился 26-метровый трехгранный обелиск в честь советской конституции. В июне 1919 года он был дополнен статуей Свободы работы Николая Андреева, для которой позировала племянница Станиславского Вера Алексеева (по другой версии прототипом стала актриса МХАТа Евгения Хованская, славившаяся своей красотой). Памятник был построен из некачественных материалов и через 20 лет пришел в негодность, 22 апреля 1941 года его снесли под предлогом расчистки площади.

В большинстве календарей и справочников, посвященных юбилею Москвы, пишется, что в день юбилея 21 сентября 1947 года открыли и памятник Юрию Долгорукому. Однако в действительности сам монумент москвичи и гости города увидели только после смерти Сталина, 6 июня 1954 года. Известно, что после его открытия в Моссовет косяком пошли письма от старых большевиков, которых возмущала конная статуя «представителя эксплуататорской княжеской аристократии», да еще на Советской площади! Даже иностранные коммунисты просили убрать памятник русскому князю из центра Москвы. Тем более что памятник Долгорукому оказался первым в советское время памятником герою русской истории, никак не связанным с коммунистической идеологией. Хрущеву тоже не нравилось, что посреди Москвы стоит «какой-то князь». В 1962 году вышло постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР «О воссоздании к 7 ноября 1964 года монумента Свободы на Советской площади». Памятник Юрию Долгорукому планировали перенести в сквер у Новодевичьего монастыря. Однако в октябре 1964 года Никита Сергеевич лишился всех постов. Новой правительственной верхушке было в те дни не до памятника, а впоследствии советское руководство предпочитало не вспоминать о хрущевской инициативе.

Возможно, на это повлиял и конфликтный характер самого скульптора Сергея Орлова, который всячески защищал свое детище. С этим связано и то, что Орлов впоследствии так и не сделал карьеру в советской монументальной скульптуре, хотя имел для этого все основания. После Юрия Долгорукого он поставил всего два памятника, оба – героям из древнерусского, скажем так, исторического каталога: монумент Афанасию Никитину в Калинине и бюст Александра Невского в Переславль-Залесском. В последние годы жизни Сергей Орлов вернулся к малой декоративной скульптуре. Видимо, страсти и интриги, связанные с установкой «больших фигур», оказались для него слишком травматичными. В 1971 году Сергей Орлов скончался в возрасте 60 лет.

Архитектором памятника Афанасию Никитину стал Григорий Захаров, тоже сталинский лауреат (премию получил за оформление станции метро «Курская-Кольцевая), впоследствии ректор Московского высшего художественно-промышленного училища. В годы войны именно Захаров руководил строительством «имитаций Кремля» в излучине Москвы-реки, которые предназначались для введения в заблуждение пилотов люфтваффе, чтобы они не разбомбили настоящий Кремль. Всего Захаров принимал участие в проектировании и установке нескольких десятков памятников в разных городах СССР, среди которых самые известные – памятники Дзержинскому на Лубянке, Чехову в Таганроге, Ленину в Волгограде, Самарканде, Нукусе и многие другие, в том числе и памятник Афанасию Никитину. В отличие от своего соавтора Сергея Орлова, Григорий Захаров ни с кем не скандалил, с властями не ссорился, поэтому информации о нем удалось найти немного. Как и о втором скульпторе, который был помощником Орлова при разработке памятника Афанасию Никитину – в разных источниках даже фамилия его пишется по-разному, то Завалов, то Завилов.