Текст книги "Афанасий Никитин"

Первое знакомство историка с Екатериной Павловной состоялось в начале декабря 1809 года, когда московская знать пригласила императора Александра I посетить Москву. С собой Александр привез сестру, великую княгиню Екатерину Павловну с мужем. Живший тогда с семьей в Москве (вернее, в подмосковном имении Остафьево) Карамзин тоже был представлен и императору, и его сестре. Александр I на знакомство с Карамзиным никак не отреагировал (есть упоминание, что он счел Карамзина кем-то вроде хранителя Оружейной палаты в Кремле, слова «наш историограф» ему ни о чем не говорили). А вот Екатерине Павловне покровительнице литераторов, женщине умной и образованной, понимавшей значимость работ Карамзина, это знакомство оказалось как нельзя кстати. И она, как писали современники, «осыпала ласками» Николая Михайловича и пригласила его в Тверь.

От таких приглашений, когда тебя зовет в гости сама сестра императора, отказываться было не принято. И уже 15 февраля 1810 года Карамзин с женой отправился в Тверь, где остановился в доме Александра Оболенского. Николай Михайлович сообщает брату Василию Михайловичу в письме от 15 февраля 1810 г.: «…поехал туда, пробыл шесть дней, обедал всегда во дворце и читал по вечерам свою Историю великой княгине и Великому князю Константину Павловичу. Они пленили меня своей милостью».

В «Воспоминаниях» Ф. П. Лубянского, руководителя канцелярий принца в Тверском дворце, упоминается о первых визитах историографа в Тверь: «Приглашали меня на маленькие вечера к Ее Высочеству, когда гости один за другим из Москвы приезжали… Не один раз Николай Михайлович в Твери читал “Историю Российского государства”, тогда еще в рукописи. Боялись даже изъявлением удовольствия прервать чтения, равно искусное и увлекательное… слушали с вниманием».

Известно, что Екатерина Павловна просила Карамзина давать ей уроки русского языка. Поскольку сам Карамзин к тому времени ратовал за реформу русской грамматики, приводя язык своих произведений к обиходному языку своей эпохи и используя в качестве образца французскую грамматику и синтаксис. Карамзин ввел в русский язык множество новых слов – как неологизмов («благотворительность», «влюбленность», «вольнодумство», «достопримечательность», «ответственность», «подозрительность», «промышленность», «утонченность», «первоклассный», «человечный»), так и заимствований («тротуар», «кучер»). Также он одним из первых начал использовать букву Ё. Поэтому великая княгиня, зная об этих его усовершенствованиях литературного языка, была крайне заинтересована в личных занятиях с Николаем Михайловичем.

Вообще же Екатерина Павловна оказалась хлебосольной и гостеприимной хозяйкой, и за три года ее тверской жизни в Путевом дворце перебывали многие известные и замечательные люди тогдашней России. Есть целые исследования, посвященные «гостям Екатерины Павловны». Например, сюда приезжал поэт Василий Жуковский, поэт и будущий декабрист Федор Глинка. Сюда приезжал известный художник-маринист Алексей Боголюбов, подаривший великой княгине несколько своих картин. Орест Кипренский давал Екатерине Павловне уроки живописи, приезжал в Тверь вместе с другом, известным скульптором Иваном Мартосом, которому помогал в работе над знаменитым памятником Минину и Пожарскому.

Но Карамзин был, конечно, главной звездой устраиваемых Екатериной интеллектуальных посиделок. Во время его тверских визитов они буквально не расставались с великой княгиней. В лице Екатерины Павловны, которую Карамзин в письмах к друзьям называл «тверской полубогиней», историк нашел настоящего друга, покровителя и единомышленника. Поэтому он с супругой охотно приезжал в Тверь к своей покровительнице и обсуждал с ней текущие дела, хотя это и мешало его напряженной работе над «Историей государства Российского». Тем не менее Карамзин ни разу не отказался от приглашения приехать в Тверь, где специально к его приезду устраивали чтения новых глав его монументального исторического труда.

С момента приезда в Тверь между Карамзиным и великой княгиней началась переписка, продолжавшаяся до самой ее кончины. А вот личное общение между ними завершилось в феврале 1812 года, когда историк в последний раз был в Твери «на один день и простился с великой княгиней надолго». В конце того же года Георг Ольденбургский, посещая лазарет в Твери, заразился сыпным тифом и умер в 28 лет. От потрясения Екатерина Павловна тяжело заболела и уехала в Петербург, а потом – на воды в Германию. В 1816 году она вторично вышла замуж, став женой своего кузена Вильгельма Вюртембергского; в том же году он взошел на трон, сделав ее королевой, но уже через три года Екатерина Павловна внезапно скончалась.

* * *

В начале марта 1811 года Карамзин получил от великой княгини очередное приглашение в Тверь с сообщением: «Государь выезжает 12-го, значит, он будет в Твери 14-го; приезжайте, милостивый государь…» Об отъезде Карамзина в Тверской дворец поспешил сообщить министру народного просвещения графу А. К. Разумовскому в Петербург попечитель Московского учебного округа П. И. Голенищев-Кутузов, бежецкий помещик, имевший собственный дом в Твери на набережной Волги: «Москва. 12 марта 1811 года, получил известие, что историограф вчера поехал в Тверь, будучи приглашен по эстафете от великой княгини до свидания с государем».

Карамзины прибыли в Тверь из Остафьева «после 17 часов путешествия здоровыми и невредимыми, остановились у дорогих Оболенских», как приписала жена историка Екатерина Андреевна к письму мужа от 12 марта к князю П. А. Вяземскому. Император прибыл в «тихую Тверь» 14 марта, а 17 марта в 8 часов вечера в кабинете великой княгини Карамзин читал ему, Александре Павловне и Георгу Ольденбургскому новые главы «Истории». «Читал ему свою “Историю” долее двух часов. После чего говорил с ним и о чем? О самодержавии! Я не имел счастия быть согласен с некоторыми его мыслями, но искренне удивлялся его разуму и скромному красноречию» (из письма к брату от 19 марта 1811 г.). По политическим убеждениям Карамзин был убежденным монархистом: «Самодержавие есть палладиум (оплот) России. Целостность его необходима для ее счастья». Для современной ему России начала XIX века наиболее подходящим строем он, исходя из ее исторического, культурного и духовного развития, считал просвещенную монархию. Для твердости страны, по его мнению, надо сохранить крепостное право, но необходимы просвещение крестьян и их нравственное воспитание

В годы нашествия Наполеона в Россию и после победоносного окончания Отечественной войны историк продолжал самоотверженно работать над главным трудом своей жизни – «Истории государства Российского». Карамзин начал печатание своей «Истории» под цензурой самого Александра I. Уже 28 января 1816 года он поднес императору первые восемь томов. «История» имела необычайный успех; ее первый тираж стремительно разошелся в 25 дней, и вскоре понадобилось новое издание.

В 1911 году, к столетию знаменитых «тверских чтений» «Истории государства Российского» Тверская ученая архивная комиссия постановила установить на здании Путевого дворца памятную табличку. К сожалению, эта доска не сохранилась до наших дней, но и сейчас можно видеть место, где она когда-то была. А 20 октября 1994 года в дни празднования юбилея Тверской ученой архивной комиссии была открыта мемориальная доска на здании Тверского Императорского дворца в честь события, состоявшегося здесь 17 марта 1811 – мемориальная доска с текстом: «Здесь, в Тверском Императорском дворце, в 1810–1811 гг. у Великой княгини Екатерины Павловны историограф НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ КАРАМЗИН читал главы из рукописи “Истории государства Российского” и передал императору Александру I Записку “О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях”».

В «Автобиографических записках» А. С. Пушкина зафиксировано основное событие за февраль 1818 года: «Прочел восемь томов Русской истории Карамзина с жадностью и со вниманием. Появление этой книги наделало много шуму… 3000 экземпляров разошлись в один миг. Все… бросились читать. Древняя история найдена Карамзиным, как Америка Колумбом». По словам князя П. А. Вяземского, «Карамзин – это Кутузов 12-го года. Он спас Россию от нашествия забвения… показал нам, что у нас отечество есть». Памяти Карамзина, «русских звучных дел правдивого писателя», А. С. Пушкин посвятил своего «Бориса Годунова». Злободневно звучат слова историографа: «Для нас, русских с душою, одна Россия самобытна, одна Россия истинно существует; все иное есть только отношение к ней, мысль, проведение… Мечтать можем о Германии, Франции, Италии, а дело делать единственно в России».

А спустя несколько месяцев состоялось первое знакомство Николая Карамзина с Афанасием Никитиным.

* * *

В VI томе «Истории государства Российского», впервые опубликованном в 1818 году, в главе VII читаем: «Доселе географы не знали, что честь одного из древнейших, описанных европейских путешествий в Индию принадлежит России Иоаннова века. Может быть, Иоанн и не сведал о сем любопытном странствии: по крайней мере, оно доказывает, что Россия в XV в. имела своих Тавернье и Шарденей, менее просвещенных, но равно смелых и предприимчивых; что индейцы слышали об ней прежде, нежели о Португалии. Голландии, Англии. В то время как Васко да Гама единственно мыслил о возможности найти путь от Африки к Индостану, наш Тверитянин уже купечествовал на берегу Малабара и беседовал с жителями о догматах их веры».

Как именно произошло обнаружение этого необычного литературного памятника? Вот что писал тверской архивист В. Середа: «Николай Михайлович Карамзин сидел в библиотеке Троице-Сергиева монастыря и методично просматривал рукописи из библиотечного собрания. При одной летописи он прочел текст, начинавшийся со слов: “Господи Иисусе Христе! Сыне божий, помилуй мя, раба своего грешнаго Афонасья Микитина сына. Се написах грешное свое хожение за три моря”. “Хождение за три моря” Карамзин поместил в конце 6-го тома “Истории государства Российского” вместе с другими “достопамятностями” Иоаннова века».

Сам Карамзин об обстоятельствах своего открытия сообщил в небольшом примечании: «Я нашел их (т. е. записки) в библиотеке Троицы Сергиева монастыря при одной летописи в четвертку старинного письма». После этого историк приводил большой фрагмент произведения «для примера в слоге», а далее в своем переложении предлагал читателю фрагменты «Хождения».

Карамзин также ссылался на Львовскую летопись, где в записях, относящихся к 1475 году, есть такое упоминание: «Того же году обретох написание Офонаса тверитина купца, что был в Ындее 4 годы, а ходил, сказывает, с Василием Папиным. Аз же опытах, коли Василей ходил скречаты послом от великого князя (я же расспрашивал, когда Василий Папин был с кречетами послан послом от великого князя. – В. Т.), и сказаша ми за год до казанского похода пришел из Орды; коли княз Юрьи под Казанью был, тогда его под Казанью застрелили. Се же написано не обретох, в кое лето пошел или в кое лето пришел из Ындеи (т. е. не нашел в записях, в каком году Афанасий отправился в Индию и в каком году вернулся. – В. Т.), а сказывают, что деи Смоленьска не дошед, умер. А писание то своею рукою написал, иже его рукы те тетради привезли гости к Мамыреву Василью, к диаку великого князя на Москву».

Мы уже упоминали о человеке, благодаря которому «Хождение за три моря» оказалось в древлехранилище Троицкой лавры. Теперь же следует поговорить о Василии Мамыреве подробнее. Родился он, по сведениям историков, в 1432 году, благодаря своим способностям стал писарем великого князя Ивана III, а в 1471-м был пожалован в дьяки Посольского приказа, где ведал казной, тайной и официальной дипломатией. Как поговаривают, был заодно и первым «директором» секретного сыска Московии. Как уже говорилось, дьяк получил «тетрати» с текстом «Хождения» Афанасия Никитина от русских купцов, которые были захвачены в Крыму турками, выкуплены и возвращались домой. Выкупленные «гости» ехали на Русь через тогдашние литовские владения – Киев и Смоленск. Вероятно, они отдали записи Никитина Мамыреву как самому высокопоставленному государственному чиновнику, считая, что «тетрати» представляют интерес для властей. Мамырев, разумеется, не мог оставить столь редкостный документ без внимания. Но что именно он с ними делал, осталось неизвестным. Возможно, пытался расшфировать и наверняка отдал переписчикам, чтобы сделать несколько копий. Оригиналы пылились несколько десятков лет в Посольском приказе, потом переехали на хранение к монахам Троице-Сергиева монастыря. Те внесли этот факт в летописи как событие особой важности, но потом о «Хождении за три моря» забыли на три века. Так или иначе, но для нас самым важным остается тот факт, что при содействии Василия Мамырева драгоценные «тетради» путешественника в том же 1475 году были внесены во II Софийскую летопись – то есть в официальную государственную хронику.

Имя Мамырева еще не раз появлялось на страницах русской истории – например, в 1486 году после очередного пожара был «срублен град Володимер, а рубил дьяк Василий Мамырев». Но вскоре город опять сгорел, и в 1492 году «послал великий князь дьяка своего Василия Кулешина рубити города Володимера древяна по Васильеву окладу Мамырева и срубиша его в 2 месяца». Сам Мамырев уже не мог принять участия в восстановительных работах – к тому времени он находился в числе схимников Троице-Сергиевского монастыря под именем инока Варсонофия и был близок к кончине. Чернец Варсонофий умер в 1491 году «июня в 5 день», о чем было помещено подробное сообщение в Вологодско-Пермской летописи. Исследователи до сих пор не задумывались, как объяснить это совпадение – что «Хождение за три моря» оказалось в древлехранилище Троице-Сергиевого монастыря, где их и обнаружил Карамзин, и в том же монастыре окончил свои дни бывший дьяк Василий Мамырев. Вполне справедливым может быть предположение, что Мамырев завещал свой личный список «Хождения» библиотеке монастыря.

Так или иначе, но обнаруженные Карамзиным сведения о том, что еще до Колумба, до Васко де Гамы, который считался первым европейцем, добравшимся до Индии, там уже побывал тверской купец, вызвали некоторый ажиотаж в кругах российских историков. В 2017 году в журнале «Коммерсант-Власть» в статье «Ход конем за три моря» об этом событии сообщалось так: «В 1817 году Николай Карамзин поместил в VI томе “Истории Государства Российского” заметку о посещении Индии Афанасием Никитиным. К практическим результатам вояжа тверского купца историк отнесся весьма скептически, ведь ни экономических, ни политических последствий эта экспедиция не имела. Ее единственным полезным итогом Карамзин считал то, что был создан такой занятный памятник, как “Хождение за три моря”. Но сам факт того, что русский человек раньше всяких там португальцев добрался до Индии, приводил Карамзина в восхищение. “В то время как Васко де Гама единственно мыслил о возможности найти путь от Африки к Индостану, наш Тверитинин уже купечествовал на берегу Малабара и беседовал с жителями о догматах их веры”. Отзыв Карамзина весьма показателен. Автор “Писем русского путешественника” увидел в Афанасии Никитине родственную душу, с удовольствием пересказал его путевые заметки, но не попытался вписать их в исторический контекст. И его можно понять. В XV веке Россия не имела никаких отношений с Индией. Путь туда был неудобным до такой степени, что считать экспедицию Афанасия Никитина разведкой на предмет новых рынков невозможно. Однако “Хождение” свидетельствует о том, что в XV веке на Руси имелось значительное количество энергичных купцов, которых судьба заносила в самые неожиданные места, а одному из них удалось не только вернуться, но и составить путевые заметки».

* * *

До фрагмента о тверском купце Афанасии Никитине Тверь в сочинении «История государства Российского» упоминается впервые при описании нашествия на Русь войска Батыя, битвы на реке Сити и попытки татар взять Новгород. После этого Тверь постоянно присутствует в «Истории» вплоть до шестого тома, посвященного годам правления Ивана III. Про Тверь упоминается в первой и четвертой главах, в которых как бы мимоходом говорится о ее подчинении Москве (гораздо больше места, что вполне справедливо, уделено борьбе великого князя со строптивыми новгородцами).

Для нас сейчас важнее то, что благодаря Карамзину и трудам историков последующих лет «Хождение» Афанасия Никитина стало известно всему миру – пока, правда, только немногочисленному миру ученых, изучавших древние письменные памятники. Можно сказать, что историк первым почувствовал дыхание нового времени в «Хождении» купца Афанасия. «Образуется Держава сильная, как бы новая для Европы и Азии… Отселе История наша приемлет достоинство истинно государственной, описывая уже не бессмысленные драки, но деяния Царства, приобретающего независимость и величие», – писал он. Но кто будет властвовать над этой державой? Москва или Тверь? «Со всех сторон окруженная Московскими владениями, – пишет далее Карамзин, – Тверь еще возвышала независиму главу свою, как малый остров среди моря, ежечасно угрожаемый потоплением… Князь Михаил Борисович знал опасность: надлежало по первому слову смиренно оставить трон или защитить себя…»

* * *

В этой главе следует упомянуть еще об одном человеке, имя которого известно не так широко, как имя Николая Карамзина. Павел Михайлович Строев был известным археографом, работавшим в области славяно-русской библиографии. Он родился в Москве в семье помещика, воспитывался в частном пансионе Виллерса, поступил в Московский университет на словесное отделение, но не окончил его. Серьезно занимался историей, писал статьи в журнал «Сын отечества». В 1813 году семнадцатилетним юношей (!) написал «Краткую историю России», которая пользовалась немалым успехом.

В 1817–1818 гг. по поручению графа Н. П. Румянцева Строев совершил свою первую экспедицию по монастырям Московской епархии для осмотра и описания монастырских библиотек. Во время экспедиции было открыто много неизвестных древних рукописей и старопечатных книг, в частности «Изборник Святослава» 1073 года. В 1829–1834 гг. на средства Академии наук была организована вторая экспедиция. За время исследований было осмотрено более 200 библиотек в 14 губерниях, спасено от гибели около 3000 летописей, поучений, житий, юридических актов. Все собранные материалы Павел Михайлович обрабатывал и издавал десятилетиями. За свои труды он был избран членом Академии наук.

Одновременно с археографическими исследованиями Строев работал в области русской исторической библиографии. Составлял каталоги осмотренных монастырских библиотек, старопечатных и рукописных книг. Большим успехом у образованной публики пользовался его двухтомный указатель «Ключ к Истории Государства Российского Н. М. Карамзина» (1836). А. С. Пушкин в рецензии на указатель писал: «Издав сии два тома, г. Строев оказал более пользы русской истории, нежели все наши историки с высшими взглядами, вместе взятые».

Для нас наиболее важным в деятельности Строева является издание Софийской II летописи в 1821 году, в составе которого и был впервые полностью – а не в отрывках, как у Карамзина, – опубликован текст «Хождения за три моря». Однако тогда сочинение Афанасия Никитина не вызвало большого интереса. Вот что писал Даниэль Волков: «Судя по тому, что, в дальнейшем, на протяжении XIX века “Хождение за три моря” более не публиковались, можно предположить – источник функционировал в узком кругу ученых-историков». В 1948 году АН СССР опубликовала текст и перевод «Хождения за три моря» в знаменитой сегодня, а тогда только основанной серии «Литературные памятники». Через десять лет свет увидел переработанный и дополненный вариант «Хождения». В 1960 году было подготовлено факсимильное издание текста из Троицкого списка. В 1986 году коллектив ученых РАН во главе с Я. С. Лурье подготовили новую публикацию текста «Хождения» Афанасия Никитина. В наше время произведение Афанасия Никитина было опубликовано с новыми комментариями в многотомном издании «Библиотека литературы Древней Руси».

* * *

На сайте «Русский библиофил» можно найти аутентичные тексты всех русских летописей, которые были разысканы и опубликованы Строевым. В том числе и «Софийский временник», где впервые появилась повесть о путешествии тверского купца в Индию[3]3
  Софийский временник, или Русская летопись с 862 по 1534 год. Ч. 1–2. М., 1820–1821.


[Закрыть]. Книга была отпечатана ограниченным тиражом на тряпичной бумаге верже ручной выделки – пусть не смущает слово «тряпичная», в то время так называлась самая качественная бумага – в двух роскошных цельнокожаных переплетах, с богатым золотым тиснением на корешках и по периметру крышек и с тройными золотыми обрезами. Один экземпляр был преподнесен всемогущему тогда графу Аракчееву, на нем специально был оттиснут аракчеевский экслибрис, исполненный художником Николаем Уткиным – кстати, тверским уроженцем.

«Софийский временник» является одним из центральных памятников общерусского летописания, включающим одну из редакций Софийской Первой и Софийской Второй летописей. Софийская Первая летопись XV века сохранилась во множестве списков и лежит в основе всех общерусских летописей второй половины XV–XVI вв. Она дошла до нас в двух редакциях: старшей, доведенной до 1418 года, и младшей, в которой текст продолжен до второй половины XV века. Позднее памятники переиздавались в составе изданий Полного собрания русских летописей, однако в издании 1851 года имелись пропуски текста, а издание 1926 года не было завершено. Поэтому издание П. М. Строева до сих пор не теряет своей актуальности.

После того как «Хождение за три моря» вошло в научный обиход, произошел необычный эффект: изучая путевые записки тверского купца, ученые стали серьезнее интересоваться историей Твери и Тверского княжества. К тому времени история поглощения княжества Москвой уже не вызывала особого интереса, всё казалось понятным и изученным. Но «Хождение за три моря», можно сказать, всколыхнуло интерес к этому эпизоду отечественной истории. Обратимся же к нему и мы. Рассказывать об эпохе Афанасия Никитина, не рассказав о том, в какие времена жил этот человек и какие исторические обстоятельства пережил, было бы неправильно. Итак, отправляемся в Тверь XV века.