Текст книги "Афанасий Никитин"

Поскольку судно речное, оно могло на ночь причаливать к какому-нибудь острову или берегу, спрашиваем мы? Да, отвечает Мартюков, но на торговой ладье можно было создать запас пищи и воды в специальных бочках, что повышало ее автономность и позволяло совершать более длинные переходы. Поскольку торговые суда загружались товарами и становились неповоротливыми, специально продумывалась двойная система управления – через кормовое и носовое весло, гораздо позже добавился металлический руль под ватерлинией. Управление рулем сегодня осуществляется через штурвал и систему штуртросовых передач из рулевой рубки, во времена Афанасия Никитина такое рулевое управление еще не придумали, на корме ладейщики по командам кормчего орудовали веслом.

Может появиться вопрос – а чем ладья отличается от струга, другого знаменитого на Руси речного судна? Струг был меньше и быстроходнее, к тому же из-за малой осадки мог проходить по мелководью. Осадку уменьшали плоское дно и отсутствие палубы – а значит, и трюма. Грузы на струге укладывались в «чердак» – укрытое досками от дождя хранилище. Название этого судна происходит то ли оттого, что строили его из струганых досок, то ли из-за легкости его хождения по волнам – их тоже называли «струги». При всех достоинствах струга товаров на него можно было погрузить немного, поэтому купцы (в том числе и Афанасий сотоварищи) предпочитали пользоваться небыстрыми, зато вместительными ладьями.

Существовали ли в XV веке на Волге купеческие ладьи больших размеров, способные перевозить больше грузов? Мартюков, подумав, отвечает, что вряд ли: «Уровень техники и судоводительского мастерства тогда был, конечно, высок, но резон в строительстве огромных ладей для торговых перевозок отсутствовал. Гораздо надежнее распределять грузы по двум-трем ладьям, которые отправляются в путешествие. Тут простой коммерческий расчет: если потеряешь одну ладью из двух-трех в торговом караване, убытки можно возместить, а если все товары запихаешь в одну ладью, и она потонет, разоришься. К тому же большую ладью сложнее провести через сложные волжские протоки и перекаты».

А чем торговые, купеческие ладьи могли отличаться внешне от других типов судов, ходивших по Волге – военных, монастырских или рыбацких? Мартюков снова задумывается. «Скорее всего, торговые суда украшали резьбой или росписью, как-то делали их более нарядными, что ли, – наконец, говорит он. – У Витсена, к сожалению, точных указаний на это нет, но мы же говорим о Средневековье, когда люди жили тяжело, у них было не так много развлечений, праздников. Ярмарка, возможность купить новые товары или хотя бы посмотреть, как их покупают другие, было таким развлечением. И ладьи, которые доставляли такие товары, должны были также привлекать к себе внимание потенциальных покупателей. Что-то красивое, броское, какие-то элементы декора, создававшие определенное настроение, что вот приехали купцы, привезли разные товары – что-то в таком духе наверняка должно было быть».

В офисе верфи «Варяг», кстати, висит пластина с какого-то корабля с красивой деревянной резьбой – видимо, оставили в память об одном из кораблей, которые здесь собирали. Пытаемся представить, как бы это выглядело, если бы весь борт ладьи, на которой прибыли тверские купцы (и Афанасий Никитин с ними) был бы украшен такими узорами. Действительно, красиво получается. Вот бы в самом деле нашелся в Твери коммерсант, который дал бы деньги на достройку купеческой ладьи и ходил бы этот кораблик по Волге, радуя «потенциальных покупателей». Цена вопроса – несколько миллионов рублей, ведь основную часть работ – корпус, палубу, – уже сделали.

* * *

Любому исследователю понятно, что много столетий назад никаких дорог на Руси не было – только речные пути связывали между собой населенные пункты, давая возможность передвигаться, осваивать новые земли, наиболее быстрым и дешевым способом перевозить товары на большие расстояния. Зимой скованные льдом реки превращались в естественные санные дороги.

Волга в этом смысле была одной из самых сложных для организации судоходства рек. В известной книге Виктора Рагозина «Описание Волги», в первом томе, изданном в 1880 году, сообщается: «Оная река прибавляется зело в месяц июнь и в конце июля упадает одна часть так, что становится зело мелка». Именно поэтому все торговые поездки старались совершать в мае-июне, чтобы успеть достичь конечного пункта «по высокой воде».

Русские Волгу любили. «Трудно сказать, что было ближе русскому человеку, сама река или земля по ее берегам. Он любил свою реку, – писал историк В. О. Ключевский, – никакой другой стихии своей страны не говорил он в песне таких ласковых слов, и было за что. При переселении река указывала ему путь… он жался к ней, на ее берегу ставил свое жилье, село или деревню». А географ Элизе Реклю в одном из своих произведений писал: «Реки несут на своих волнах историю и жизнь народов».

Удобные волоки между реками и озерами использовались еще на ранних этапах становления речного судоходства. Легкие ладьи перетаскивали с одной реки в другую с помощью катков, а челны из древесной коры и натянутых на деревянный каркас кож переносили на себе. Ко второй половине XV века, ко времени путешествия Афанасия Никитина и тверских купцов, Волга в судоходном отношении была прекрасно освоена. Более того, в орбиту речных маршрутов включили и другие пути, позволявшие из Волги попадать, например, в бассейн Белого моря. Из Волги в Шексну, оттуда через Белое озеро и реку Ухтомку до озера Волоцкого, волоком в озеро Долгое, потом через несколько рек достигали реки Онеги и по ней выходили в море. Именно на этих путях возник один из древнейших торговых портов Белоозеро, который упоминается в летописях уже в 862 году. Считается, что древнее Белоозеро избрал своей резиденцией князь Синеус, брат Рюрика.

Другой путь – через Славянку, левый приток Шексны, оттуда волок в озеро Благовещенское, далее по реке Порозовица, озеру Кубенское, рекам Сухона, Северная Двина, Белому морю. О существовании этого пути упоминается в Белозерской уставной грамоте за 1488 год: «А на Волочке на Словенском держать своих пошлеников, а явку (пошлину) емлют с гостей… кто прийдет из Московские земли, из Тверские, из Новгородских и с Устюга и с Вологды, а который гость заплатит пошлину на Волочке, а на том другие пошлины на Белозере не емлют».

Были еще волоки, соединявшие Северную Двину с Пинегой, Мезенью и Печорой. Они проходили по правому притоку Северной Двины – Пукшеньге, волок на левый приток Пинеги – Покшеньгу по Пинеге, ее правому притоку Ежуге, волок на левый приток Вашки – Зырянскую Ежугу, по Мезени, ее правому притоку Пезе, Волоковым озерам, волок в левый приток Печоры Цильму. С Печоры существовал также выход на Обь: вверх по правому притоку Печоры Щугору и его правому притоку Волоковке (само название указывает на существование здесь волока), волок в один из притоков Северной Сосьвы – левый приток Оби. Кроме перехода в Обь со Щугора был волок с Илыча в один из притоков Северной Сосьвы.

Вся эта разветвленная сеть именовалась «Великим Волжским путем». И именно Волга была главной торговой артерией во времена Афанасия Никитина, когда Днепр утратил свое значение главной магистрали «из варяг в греки». Теперь устье Днепра контролировали турки-османы, которым совершенно ни к чему были русские купцы, их конкуренты в торговых делах. Именно поэтому Афанасий Никитин отправился не в Крым, а в Астраханское ханство, и дальше – в Каспийское море. Это был наиболее безопасный торговый путь.

В допетровское время, как показал еще один историк средневекового русского речного судоходства Н. П. Загоскин, существовала разветвленная система водных путей, с многочисленными волоками на водоразделах, где происходила переброска кораблей и лодок из одного бассейна в другой. По сохранившимся названиям рек и населенных пунктов (Волок, Наволок, Вышний Волочек, Переволок, Воложка и др.) топонимика позволяет восстановить направление этих «соединительных систем». Интересно отметить, что осуществленные позднее соединительные водные пути – Мариинский, Тихвинский, Вышневолоцкий, Волжско-Северодвинский и др., а также и сооруженные в советское время каналы Беломорско-Балтийский и имени Москвы проходят именно в местах древних волоков.

* * *

В 1896 году Тверская ученая архивная комиссия, созданная при губернаторе и занимавшаяся исследованиями местной истории, посвятила целое заседание интересному вопросу. Речь шла о найденных в архивах одного из монастырей документах XV века, представлявших собой, по сути, кредитные договоры между монастырем и тверскими купцами. Там было упоминание о том, что торговые ладьи отправлялись в путь не позднее «русальной недели» и Троицына дня. Троица, или Пятидесятница, празднуется в 50-й день после Пасхи, обычно в мае или июне. Деловые поездки по Волге во времена Афанасия Никитина планировались между Пасхой и Троицей. Как раз в это время Волга становилась максимально полноводной и комфортной для судоходства.

Кстати. Афанасий Никитин в «Хождении за три моря» тщательно упоминает каждый раз, когда отмечал Пасху. И если он в самом начале не упоминает о Светлом празднике, значит, в дорогу он отправился уже после Пасхи. Если согласиться с тем, что путешествие Афанасия Никитина началось в 1467 году, Пасха в том году отмечалась 29 марта, а Троица – 17 мая. В 1468 году эти даты, соответственно, приходились на 17 апреля и 5 июня. Где-то между этими датами и началось его путешествие.

Откуда оно начиналось, где была точка отсчета? Увы, в Твери сегодня не сохранилось причалов, от которых в XV веке отправлялись купеческие ладьи. У местных краеведов есть только предположения. По территории Твери протекает четыре реки, и в 1855 году пароходное общество «Самолет» за свой счет построило в Твери искусственную гавань с двумя котлованами, стапелями и соединительным каналом; общая площадь этого сложно устроенного гидротехнического портового комплекса составляла почти семь тысяч квадратных метров. Гавань обнесли земляным валом высотой 12 метров, по левому берегу Тьмаки устроили три деревянные платформы для ремонта и осмотра корпусов судов. В устье Тьмаки соорудили деревянный шлюз, через который можно было пропускать воду, поднимать ее на три метра и за счет этого ставить суда на платформы и заводить их на стапеля.

«Самолет» даже собирал несложные пароходные корпуса, используя в качестве искусственного дока овраг в урочище реки Лазури. Но потом построили арочный мост через Волгу (в 1900 году), и теперь проход больших судов по Волге в районе Твери оказался затруднен. Тогда общество «Самолет» перенесло площадку для оснащения пассажирских кораблей в Нижний Новгород. А после того как построили Иваньковское водохранилище (в 1936 году), необходимость в перемычках, шлюзах, портовых сооружениях отпала окончательно. В 1968 году ликвидировали мастерские в устье Тьмаки, а в 2016 году рухнуло здание речного вокзала, построенного в советские времена (его можно увидеть в фильме «Волга-Волга»). Сегодня строится большой пассажирский порт в Завидово, километров на 30 ниже по течению Волги. Там же возводится красивый речной вокзал, туда же тянут скоростную железную дорогу. После пуска порта Завидово станет центром самого крупного в Верхневолжье кластера речных перевозок, в том числе и грузовых, и пассажирских перевозок. А Тверь, откуда когда-то отправился в свое «Хождение за три моря» Афанасий Никитин, видимо, окончательно утратит свое судоходное значение.

* * *

Изданная в 1922 году по инициативе Общества изучения Тверского края книжка Елены Мирожиной «Хождение за три моря тверитина Афанасия Никитина», ставшая первым серьезным (хоть и небольшим по объему) исследованием о путешествии тверского купца, сообщает о том, как началось это путешествие: «Летом 1466 г. это посольство отправилось из Твери Волгою до Каспия и далее в Персию; с ним отправилось несколько тверских купцов поторговать в Персидской земле. Среди них и был тверской купец Афанасий Никитин. Посольство разместилось на четырех судах, одно из которых принадлежало Афанасию Никитину. Василий Папин отъехал раньше и должен был ждать путников у Нижнего Новгорода, там же должны были присоединиться и “тезики» – бухарские купцы – и члены персидского посольства, возвращавшегося в то время домой от московского князя».

Тут возникает фигура московского посла Василия Папина, который отправляется к шемаханскому ширваншаху. Для современного человека этот город ассоциируется разве что с шемаханской царицей из пушкинской «Сказки о золотом петушке». Но в XV веке этот город являлся столицей влиятельного государства Ширваншахов. Земли Ширвана простирались от Дербента до Сальяна, километров на 200 на западном побережье Каспийского моря, в стороне от которого стояла ширванская столица Шемаха. Ее отождествляют иногда с упоминавшимся у Птолемея городом Камахия, однако непрерывная история Шемахи началась в 918 году, когда там начали править арабские наместники; город получил название в честь первого из них – Шамаха ибн Шуджа. В 1191 году Шемаха была разрушена землетрясением, и ширваншах перенес свою ставку в Дербент. Ширваншахами обычно называют три сменявших друг друга династии – Мазьядидов (с 799), Кесранидов (с 1027) и Дербенди (с 1382) – первые были арабами из племени Шайбан, вторые считали себя дальней ветвью иранских Сасанидов, и лишь третьи были местными. Их независимость чередовалась с господством то огузов из рода Сельджукидов, то монголов Хулагуидской династии, то снова огузов из ханств Кара-Коюнлу и Ак-Коюнлу. С такими сюзеренами, конечно же, тюркизация прежде ираноязычного Ширвана была неизбежной. В Ширване русские купцы были привычными гостями, поэтому торговая поездка в Дербент или Шемаху не казалась чем-то сверхестественным.

О самом русском после Василии Папине известно немного. Дореволюционная биографическая энциклопедия князя Долгорукова сообщает, что этот человек, «неизвестный по его общественному и служебному положению, послан был великим князем Иваном к азиатским государям с кречетами. В путешествии Афанасия-Тверитянина о нем говорится бессвязно, что он прошел Нижний Новгород, между тем как самому Афанасию представились препятствия. Летописи, упоминая о путешествии Афанасия, говорят, что Папин отправился с ним в чужие страны. Он вернулся из путешествия через орду за год до Казанского похода 1469 г., а во время этого похода застрелен под Казанью».

В этой истории для нас важно, почему тверские купцы старались держаться рядом с посольским кораблем Василия Папина. Во все времена торговые люди любили быть поближе к дипломатам или дипломатической почте. Возможность двигаться в составе посольского каравана не только обеспечивала относительную безопасность, но и давала возможность выдать свои товары за посольское имущество и тем самым избавиться от пошлин. Беда была лишь в том, что при движении через территории, контролируемые отрядами разбойников, общество посла было защитой довольно сомнительной. А разбойников на пути купцов хватало: на Волге это были русские и татарские речные пираты, а на Каспии – дагестанские кайтаки (хайтаги), предки современных даргинцев. Эти прибрежные жители сделали своим бизнесом нападение на купеческие суда и пленение их пассажиров, которых потом освобождали за выкуп или при отсутствии оного продавали в рабство.

Но продолжим следовать за Афанасием. Итак, начинается его торговое путешествие. «Поидох от Спаса Златоверхого да от тверского епископа Геннадия да от великого князя Михаила Борисовича… поидох на низ Волгою» – так начинает Афанасий свою повесть. Здесь упоминается «Спас златоверхий» – главный тверской собор на берегу Волги (разрушен в 1935 году, недавно полностью восстановлен по инициативе губернатора Игоря Рудени). Точно указано место, откуда «поидох» купеческий караван – стрелка Волги и Тверцы, сохранившаяся до наших дней. О том, кто такие тверской князь Михаил Борисович и епископ Геннадий (оставшийся в летописях как Геннадий Кожа), уже рассказано выше. У Михаила Борисовича купцы брали «подорожную», своего рода пропуск на посещение низовьев Волги, чтобы официальные органы были в курсе, что это согласованная и одобренная властями торговая поездка, что купцы не везут никакого контрабандного или запрещенного товара. А упоминание епископа Геннадия – свидетельство того, что поездка Афанасия Никитина была одобрена не только светскими, но и церковными властями. Видимо, такой порядок существовал в те времена.

Вот еще одна важная деталь. Русский историк Владимир Успенский в книге «Семиотика истории» пишет: «Поскольку слово “земля” по-русски объединяет абстрактное и конкретное значение, означая как территорию (terra), так и материальную субстанцию (humus), русские купцы, отправляясь в путь, как правило, брали с собой щепоть родной земли, обыкновенно они носили ее в ладанке на шее, рядом с крестом». Скорее всего, Афанасий и его спутники тоже так поступили.

В Костроме, сообщает Никитин, он снова делает остановку. «В Костроме опять пришлось остановиться, чтобы взять пропуск за границу, – скоро кончались русские владения», – уточняет Е. Мирожина в книге о путешествии Афанасия Никитина. В Нижнем Новгороде, последнем крупном городе на русской земле, остановились ждать посла Василия Папина, но не дождавшись, поплыли без него. Здесь к ним присоединился персидский посол Хасан-бек с «тезиками» (так называли восточных купцов), членами посольства ширваншаха и подарками от князя московского.

Перед этим была еще одна остановка: благочестивые тверские купцы посетили обитель Макария Калязинского, очень важного в те времена для тверской земли церковного деятеля. Надо учитывать, что сегодняшняя Волга сильно отличается от Волги XV века: тогда на ней еще не было водохранилищ, искусственных морей, шлюзов и гидроэлектростанций. К тому же многие плохо представляют карту Волги, представляя, что Афанасий Никитин сел на корабль в Твери – и, никуда не сворачивая, поплыл на юг прямо до Астрахани. На самом деле Волга в своем верхнем и среднем течении является, пожалуй, самой сложной для судоходства рекой. Сначала, от Твери до Дубны (которой в XV веке еще не существовало) приходится идти на юго-восток, следуя сложным изгибам волжского русла. К тому же из-за постоянных поворотов путешественников ждут перекаты, плесы, мелководные участки. Поэтому в последние сто лет для регулирования водосброса Волги на этом участке построены сразу два крупных водохранилища – Рыбинское и Иваньковское.

От Дубны Волга поворачивает на северо-восток, начинаются еще более сложные для судоходства условия: каменистые осыпи и высокие берега, не дающие пристать кораблям, извилистое русло, и даже летом встречаются глыбы нерастаявшего грязного льда, торчащие из воды. Примерно на пятый день после отплытия из Твери корабли достигали Калязина (который сегодня также стоит на берегу крупного водохранилища – Угличского моря). В Калязине, пишет Афанасий, «пришел я в монастырь калязинский к святой Троице живоначальной и святым мученикам Борису и Глебу. И у игумена Макария и святой братии получил благословение».

Макарий Калязинский – первый уроженец тверской земли, причисленный к лику святых. А в середине XV века – пожалуй, самый популярный священник в этих местах. В миру его звали Матвей Кожин, родился он в селе Гридцино (впоследствии Грибково, а сегодня это село называется Кожино) в семье знатного боярина. Само происхождение фамилии Кожин связано с подвигом, совершенным одним из предков Макария: якобы он в битве в одиночку одолел татарского сотника, привезя в лагерь в качестве доказательства кусок кожи, вырезанный из седла его коня. Родители Матвея Кожина были людьми богомольными, но старшего сына собирались отдать в военную службу. Но тот с детства читал богословские книги, и считал высшим жребием монашескую жизнь. В монашество будущий Макарий пришел необычным образом. В 22 года он женился, взял в жены девицу Елену Яхонтову из знатного боярского рода. Молодые люди еще во время венчания принесли друг другу обет: если кто-то из них умрет, оставшийся супруг примет монашество.

Спустя три года во время «морового поветрия» (это была одна из эпидемий чумы, регулярно посещавших Русь в Средние века) скончались оба родителя Матвея Кожина и его молодая жена. «И двадцатипятилетний Матфей оставил временное, взыскуя вечного, и поступил в находивший неподалеку Николаевский Клобуков монастырь, где постригся с именем Макарий», – сообщается в его житии. Но и здесь ему не было покоя, и Макарий решил жить в одиночестве. Молодой инок выбрал место в лесу в 18 верстах от Кашина, неподалеку от Волги, между двух небольших озер. Здесь он поставил небольшую келью и зажил в ней один. Никто не мешал его подвигу уединенной молитвы. Дикие звери приходили к нему, и Макарий делил с ними скудную пищу. Вскоре информация об одиноком молодом отшельнике, который живет в лесу, достигла окрестных городов. И в лесную келью к Макарию стали приходить люди, которые также, как и он, хотели стать иноками, жить в уединении, посвятить жизнь скромному труду и молитве. Макарий никому не отказывал, и спустя какое-то время уединенная келья превратилась в монастырь, а он стал его игуменом.

Как Макарий стал Калязинским? Есть на этот счет интересная легенда, скорее всего, отражающая реальные исторические события. Земли, на которых обосновался инок со своей братией, принадлежали некоему Ивану Каляге (в некоторых документах он пишется как Коляга), знатному боярину и землевладельцу. Каляге страшно не нравилось, что на его землях поселились какие-то монахи, и он всячески вредил преподобному. Когда же до него дошли слухи, что иноки возводят деревянную церковь (а это значило, что поток паломников в ближайшее время увеличится), Каляга впал в ярость. Он испугался, что часть его земель отойдет монастырю, и даже собирался убить самого игумена. Но все случилось совсем иначе: на семью самого Каляги напал мор, умерли и его дети, и все родственники, и сам он оказался на грани гибели. После всех этих несчастий боярин раскаялся за то зло, которое причинил мирным монахам, и пришел к Макарию мириться. И даже, как сообщалось в летописях, стал одним из иноков новой обители. Троицкий монастырь, построенный Макарием, стал «градообразующим», вокруг него стали появляться дома, посады, торговые ряды, пристани. А сам игумен теперь назывался Макарием Калязинским.

Калязинский Троицкий Макарьев монастырь был самым крупным на тверской земле, прикрывал дорогу на Москву с северной стороны, а в самой столице, в Китай-городе, располагалось его подворье. Многие паломники спешили побывать в этой обители. Во владения Макария Калязинского наведывались и российские правители – правда, они стали приезжать сюда уже после смерти самого игумена. В 1533 году в Калязине побывал Иван Грозный, приписав к монастырским владениям село Городищи со всеми деревнями и пустошами, а в другой раз царь даровал монастырской библиотеке рукописное Евангелие. Впоследствии монастырь посещали цари из правящей династии Романовых – Михаил Федорович, Алексей Михайлович, юный Петр I, привозивший сюда свои «потешные полки»… В 1760-е гг. в монастыре останавливалась Екатерина II. В 1776 году указом Екатерины II калязинскому поселению был присвоен статус уездного городка. Венценосные особы регулярно жертвовали в пользу обители золото и серебро, дарили целые села и деревни с крестьянами.

Сам же монастырь, который видел множество событий русской истории, как и вся старая часть города Калязина, навсегда ушли от людей в 1940 году, когда были погребены под водами строящегося Угличского водохранилища. В 2008 году в городе Калязине был установлен и освящен памятник преподобному Макарию Калязинскому. Памятник, выполненный из бронзы, стал достопримечательностью города. За спиной Макария – водохранилище, поглотившее его великую обитель и весь исторический центр города Калязина: осталась видна только частично затопленная колокольня Никольского собора. Эта торчащая из воды колокольня – один из самых известных визуальных символов Тверской области, но Афанасий Никитин ее видеть не мог, ее построили позже.

* * *

Итак, прибыв в Нижний Новгород, тверские купцы узнали, что посольские ладьи с Василием Папиным уже отправились вниз по Волге. «И приехал я в Нижний Новгород к Михаилу Киселеву, наместнику, и к пошленнику Ивану Сараеву, и отпустили они меня без препятствий. А Василий Папин, однако, город уже проехал, и я в Нижнем Новгороде две недели ждал Хасан-бека, посла ширваншаха татарского», – сообщает Афанасий.

Наш купец, кстати, ни слова не говорит о том, с каким товаром он отправился в поездку. Но сообщает, что Хасан-бек вез с собой кречетов. О том, что ширваншах был большим любителем соколиной охоты, сохранились упоминания в источниках. Вообще ловчие птицы – кречеты, соколы, ястребы – были одной из важных статей тверского экспорта. Из Твери везли ловчих птиц, в Тверь – певчих, экзотических, необычных. В Древней Руси соколы и кречеты были даже не предметом роскоши, а знаком статуса. Лов охотничьих птиц контролировал сам князь, а кражу сокола древнерусское законодательство приравнивало к краже княжеского коня. На Востоке привезенные из Руси птицы ценились весьма высоко. Держать у себя соколиную охоту могли только очень богатые люди.

Тут необходимо сделать небольшое отступление. В истории Твери сохранилось упоминание об одном необычном государственном визите, связанном именно с экзотическими птицами. В 1447 году в Тверь прибыло роскошное посольство хана Шахруха, сына знаменитого Тамерлана. От тверских купцов, которые добирались до Астрахани, подданные хана сообщили в Герат, в ставку Шахруха, что в Твери правит мудрый и справедливый князь Борис, к которому Шахрух и решил направить посольство. Правда, пока посол находился в поездке, хан скончался, а его сын Улугбек, ученый и философ, не очень интересовался налаживанием торговли с далекой Тверью.

В Тверь восточное посольство прибыло на четырех кораблях, чье оформление поражало роскошью и великолепием. Например, на парусах ханских кораблей были вышиты сцены битв, в которых участвовали Шахрух и его легендарный отец. С собой послы везли богатые дары. В летописи сразу после упоминания о прибытии посольства в Тверь сообщалось, что подарков и тюков с товарами было столько, что их выгружали три дня. А самым поразительным подарком оказалась птица, известная как птица Гамаюн. В восточном фольклоре есть такая птица Хумай, которая, как считалось, знает все на свете, и если она кого осенит своим крылом, тот будет править долго и счастливо. Даже была такая традиция в начале послания восточным правителям писать в обращении – «подобному Хумаю». Мол, не просто государственному правителю пишем, а символу божественной мудрости, земному воплощению сказочной птицы Хумай, которой подвластны все земные и небесные тайны. Тверские историки считают, что именно после того знаменитого посольства русские узнали о птице Гамаюн, и она вошла со временем и в русский фольклор.

Примечательно, что герб Смоленска сегодня украшает райская птичка, сидящая на старинной пушке – это тот самый Гамаюн и есть. А Афанасий Никитин наверняка видел это восточное посольство, которое посетило Тверь за 20 лет до его, Никитина, путешествия в Индию. А если вспомнить, что на обратном пути Афанасий умер именно в Смоленске, герб которой украшает райский Гамаюн, появляется необычный «птичий мотив» в его биографии.

* * *

Присоединившись к ладьям Хасан-бека, тверские купцы отплыли из Нижнего Новгорода. Здесь начинались татарские земли, еще недавно входившие в состав Золотой Орды. Теперь за них спорили ее наследники – Большая Орда, Астраханское и Казанское ханство. Немудрено, что отрезок пути вниз по Волге – от Нижнего Новгорода до Астрахани (Хаджи-Тархана) – был для купцов самым сложным. В среднем этот путь занимал около 30 дней, но с учетом остановок, поломок, непредвиденных обстоятельств могло быть и больше. Например, путешествие голштинского посольства, описанное Адамом Олеарием, продолжалось с 30 июля по 15 сентября, то есть полтора месяца. Соответственно, если торговые ладьи выходили из Нижнего Новгорода в середине мая, они в лучшем случае прибывали в Астрахань примерно в середине июня.

Технические условия плавания по Волге в рассматриваемый период картинно и ярко описаны тем же Олеарием, спустившимся в 1636 году от Нижнего Новгорода до Астрахани в составе голштинского посольства в Персию. Ввиду важного значения описания Олеария, остановимся на нем более подробно. Касаясь плавания голштинской экспедиции, необходимо сказать, что всё оно прошло под знаком борьбы с мелями и перекатами Волги. Еда происходила три раза в день: около восьми утра завтрак, в два-три часа пополудни обед и поздно вечером, обыкновенно уже при остановке на ночь, ужин. Питались путники вполне удовлетворительно, поскольку в каждом поволжском городе можно было приобрести относительно дешевые продукты. Есть даже русская поговорка – «На Волгу идти – сладко етти (есть)». Однако эту «сладость» надо понимать условно: она состояла, конечно, не в поварском искусстве и не в разнообразии кушаний, а исключительно в сытости. Кушаний было только два: щи да просяная каша. Щи варили из «доброго» мяса, которого клали в котел не меньше полуфунта (250 грамм) на человека. Хлеба полагалось вволю. Каша варилась из лучшего проса и как можно более крутая, причем пшену давали на огне только размякнуть, тотчас же снимали котел и, крепко закупорив, ставили ненадолго в холодную воду (рыбаки на Волге, кстати, таким же образом варят кашу и в наши дни).

Само собой, если ты идешь по реке, ты ловишь рыбу. «Рыбная тема» на Волге довольно серьезно изучена. Тот же Олеарий описывает, как впечатляла иностранцев самая обычная волжская рыбалка той эпохи. «Рыбак при помощи удочки рядом с нашим кораблем поймал белугу длиной почти в 4 локтя, а обхватом в полтора локтя… Ее били, точно быка, большим молотом по голове, чтоб убить», – вспоминал голштинец. «Четыре локтя» Олеария – это 2 м 23 см. Еще до окончательного покорения Астраханского ханства царь Иван Грозный обязал последнего хана Дервиш-Али в качестве дани ежегодно поставлять в царскую казну три тысячи крупных белуг и осетров. До начала прошлого века средний вес осетра в Волге достигал 200 кг, т. е. размер астраханской рыбной дани русскому царю можно оценить минимум в 500–600 тонн деликатесной рыбы ежегодно.

Настоящий же праздник для путешественников наступал, когда поднимался попутный ветер и можно было «бежать на всех парусах». Рабочие тогда отдыхали, а кормщик ликовал, так как при хорошем, прямом по плесу ветре судно шло на парусах со скоростью от 100 до 200 верст в сутки.