Текст книги "Афанасий Никитин"

Глава четвертая
Афанасий и Тверь

Павел Иванов приезжает на встречу на велосипеде, загруженном книгами, которые он должен вернуть в библиотеку. Иванов – если не самый компетентный историк Твери, то один из самых. Он серьезно изучает тверские школы иконописи, ездит по заброшенным храмам, сидит в тверских и московских архивах, раскапывает забытые документы и сюжеты из местной истории, проводит экскурсии, читает лекции… Если вы хотите увидеть настоящие профессиональные исторические тексты о тверской истории, загляните в сообщество «Тверские своды», которое когда-то создал Иванов, а также на его страничку в «ВКонтакте», где что ни пост – то настоящее исследование.

Иванова в Твери уважают как серьезного историка, к его выводам и версиям прислушиваются. Как минимум, лучше него никто не сможет рассказать для нашей книги о том, какой была Тверь в XV веке, во времена Афанасия Никитина. Не говоря уже о том, что разговаривая с ним, ловишь себя на мысли, что Никитин вполне мог выглядеть как Павел Иванов: борода, рост, спокойная манера общения, мягкий голос… Если бы проходил кастинг на роль Афанасия среди тверских историков, Иванов его выиграл бы вчистую. В том числе и потому, что из всех наших тверских собеседников Иванов серьезнее всех изучил «Хождение за три моря». Для него это не просто литературный памятник, одно из лучших произведений отечественной путевой прозы за всю ее историю, но и важный источник исторических сведений о средневековой жизни.

«Мы не знаем, как выглядел Афанасий Никитин, но вполне можем предположить, в какой части Твери он жил», – говорит Иванов. Тверь в XV веке была громадным (по меркам Руси того времени) городом, с населением не менее 10 тысяч человек – это тоже очень много. Середина этого столетия – время наибольшего экономического, хозяйственного, и не в последнюю очередь – технологического могущества Твери. Здесь была налажена металлообработка во всех существовавших тогда форматах – от литья колоколов и пушек (тверские артиллеристы не раз упоминаются в летописях) до создания удивительно красивых ювелирных изделий, инструментов и холодного оружия. Тверское княжество одним из первых на Руси стало чеканить свою монету – до того в Твери, как и во многих русских землях, имели хождение в основном деньги Золотой Орды. Изображения на тверских монетах отличаются невиданным для других княжеств разнообразием. Можно говорить о широком кругозоре местных мастеров, отразившемся в изобразительных мотивах. Мастерам были известны раннехристианские образы и символы кочевых народов причерноморских степей; также на монетах изображались драконы, демоны, орлы. Свою монету чеканили и в Кашине, и в Городне («деньгу городенску»), а в Старице были обнаружены самые древние из известных фальшивые ордынские дирхемы!

В Твери существовали многочисленные мастерские, занимавшиеся производством конской упряжи, одежды, обуви, но больше всего здесь жило искусных ткачей (всю слободу тверских ткачей потом переселили в московские Хамовники, где они и создали новый «кластер» легкой промышленности). В XV веке в разных городах княжества велось обширное церковное строительство. Только в Твери тогда насчитывалось, по словам Павла Иванова, не менее ста храмов. В 1406 году тверским епископом Арсением в Желтиковом монастыре возводится храм в честь Успения Богородицы. В 1408-м в городе, спасаясь от татарского погрома, появились монахи из Троице-Сергиевой лавры и Иосифо-Волоцкого монастыря. Среди них был один из крупнейших писателей русского средневековья Епифаний Премудрый. С его приездом связывают появление в Твери Евангелия, украшенного миниатюрами знаменитого иконописца Феофана Грека.

На сайте «Русский эксперт» есть раздел, посвященный русским изобретениям, получившим европейскую – а порой и мировую – известность и признание. К XV веку авторы энциклопедии относят изобретение бердыша (длинной секиры, объединившей достоинства топора и копья), боярских высоких шапок, русской печи с деревянным коробом в качестве дымохода, рассольника – супа из соленых огурцов и говяжьих почек, и даже русской водки – первого алкогольного напитка, производимого не методом брожения, а дистиллятом, самого популярного русского алкоголя в мире. Согласно истории русской пищи Вильяма Похлебкина, водку впервые по оригинальному рецепту сделал в 1430 году монах Исидор из Чудова монастыря Московского Кремля. Все это к тому, что эти изобретения знали и жители Твери, так что и наш герой Афанасий Никитин, не исключено, спал на печи, пивал водочку и с похмелья хлебал густой рассольник.

Тверская область и сегодня является самым «лесистым» регионом в Центральной России, а 600 лет назад леса вообще подходили к самым окраинам города. А значит, вся Тверь была застроена деревянными домами, строевой лес поставлялся без перебоев и стоил куда дешевле камня. Старицкий краевед Александр Шитков, изучивший историю каменного строительства Верхневолжья, пришел к выводу, что знаменитый «белый камень» из старицких каменоломен направляли в основном на строительство храмов, и даже в самой Твери каменные дома встречались в единичных случаях.

Центром города был Тверской кремль, где находились самые серьезные укрепления. Тверские князья постоянно укрепляли город, в 1372 году был вырыт ров и насыпан высокий крепостной вал от Волги до Тьмаки. Спустя три года московское войско не смогло взять Тверь именно благодаря этим фортификационным сооружениям. Большие строительные работы велись в Твери в 1387, 1395, 1413 и 1446–1447 гг. (как правило, они были связаны с обострением политической обстановки и угрозой со стороны Москвы). По предположению историка В. С. Борзаковского, в XV веке была сооружена каменная Владимирская башня Тверского кремля; советский историк архитектуры Н. Н. Воронин считал, что в XV веке Тверской кремль имел деревянные стены и каменные башни. Но в целом город был застроен деревянными зданиями и часто страдал от пожаров: в 1318 году сгорело полгорода, в 1405 – 100 дворов, в 1413 году выгорели кремль, княжеский дворец и 20 церквей, в 1420 году – 120 дворов.

По гипотезе Э. А. Рикмана, в начале XV века Тверь занимала ту же территорию, что в XIII веке. Хотя Павел Иванов считает, что территория Твери сильно разрослась в последние годы существования независимого княжества (напомним, что тверская государственность всего на десятилетие пережила купца Афанасия Никитина, они ушли в небытие один за другим). Однако в отличие от Новгорода, где упадок наступил вместе с концом независимости, Тверь оставалась процветающей еще довольно долго. «Культурный слой XV века обнаруживается в самых неожиданных местах, – говорит Иванов. – Деградация началась во времена правления Ивана Грозного, после появления опричнины, но тогда не только Тверь, а вся городская культура, вся городская среда Московии пережила стремительный упадок. И возрождение началось спустя примерно 150–200 лет, уже не в таких, конечно, масштабах. Достичь уровня процветания, которое было в городе в последней трети XV века, и которое, безусловно, застал и Афанасий Никитин, уже не получилось».

* * *

Тверь расположена очень удачно – на четырех реках, три из которых – Волга, Тьмака, Тверца – являются судоходными. С раннего средневековья здесь проходили главные торговые пути, связывавшие Тверь с Новгородом, Псковом, Старой Руссой, Торжком с запада, Москвой, Ярославлем, Угличем – с востока. А по Волге можно было дойти до Калязина, Ярославля, Нижнего Новгорода, Костромы, Углича и ниже – к землям, которые контролировали татары, в низовья Волги (куда и отправился Афанасий Никитин).

Пока же для нас важно то, что Тверь благодаря контролю ключевых торговых путей (между Москвой и Новгородом, например) издавна была богатым торговым городом. Конечно, не сохранились данные о количестве купцов, которые регистрировали в Твери свои юридические лица и платили налоги, но их было много, очень много. Павел Иванов считает, что в Твери во времена Афанасия Никитина существовало как минимум три крупных торговых купеческих гильдии. Одна из них специализировалась на поставках товара с Востока, из восточных стран – в нее, скорее всего, входил и Никитин. В Заволжском районе Твери сохранились топонимы, напоминающие о существовании здесь некоего «Татарского подворья» – то есть делового района, в котором торговали «татарскими», восточными товарами.

Другая гильдия специализировалась на торговых отношениях с «литвой» и «немцами», то есть западными торговыми партнерами. Самым крупным торговым городом тогда была Вязьма, через которую в Тверь – и через Тверь транзитом – шли товарные потоки из западных земель. Третья купеческая корпорация обслуживала первые две – сегодня этот формат называется B2B, business for business: обеспечивали бесперебойное функционирование бизнеса. Собирали и хранили товары, охраняли купеческие лавки, помогали в юридическом оформлении договоров, возможно, занимались арендой купеческих кораблей. Торговая ладья XV века – устройство чрезвычайно дорогостоящее, купцу средней руки такой ни за что не приобрести в собственность. Скорее всего, несколько купцов создавали некое «торговое товарищество», позволявшее арендовать ладью для доставки товаров конечным потребителям.

Интересное обстоятельство, на которое обратил внимание российский историк Егор Яковлев: для Западной Европы до XV века, то есть до царствования Ивана III, восточнее Литвы не существовало никаких земель – там было «дикое поле», «Тартария», о которой мало что знали. В то же время восточные купцы и восточные правители очень хорошо знали и Ярославль, и Тверь, и Москву – потому что ездили сюда торговать, держали здесь свои «подворья», «дома», торговые представительства. То есть если бы вы в XV веке, подобно Афанасию Никитину, решили бы заняться торговым бизнесом – скорее всего, вам бы посоветовали присмотреться к перспективам именно восточных, а не западных коммерческих партнеров.

Что еще интересно (на это обратил внимание и Павел Иванов): в торговой Твери не существовало ничего, напоминающего нынешнюю банковскую систему. В то время банки, финансовые институции, ссуживавшие деньги купцам и даже способные финансировать крупные торговые экспедиции, уже активно действовали в Западной Европе, но православный деловой мир считал ростовщичество неприемлемым. На Руси подобие кредитных учреждений существовало только в Великом Новгороде, где, напомним, был большой процент европейских купцов из Ганзейского союза. Остальная же Русь, в том числе и Тверь, приняла основные положения византийского государственного права, их организацию денежных операций – стремление государства охранять монополию в этих вопросах, регламентировать операции и размер допустимых процентов. В денежный оборот вводились долговые обязательства – простые векселя. По основному правовому документу – Русской Правде – регламентировались охрана имущественных интересов кредитора, порядок взимания долга, виды несостоятельности.

В более поздние времена установился размер кредитного процента – «на пять шестой». В переводе на современный язык это означает 20 % годовых. То есть сумма долга делилась на пять частей, и к ней в качестве процентов прибавлялась шестая такая же часть. Иногда (в неурожайные годы) по княжеским указам проценты по займам понижались вдвое либо отменялись вовсе. Это своеобразный средневековый вариант кредитных каникул в связи с неблагоприятной экономической обстановкой в стране. Однако разовые торговые поездки вроде той, в которую отправились Афанасий Никитин и другие тверские купцы, финансировались по долговым обязательствам: по возвращении купцы должны были вернуть займ, взятый на приобретение товара плюс какие-то «резы» из прибыли.

Понятно, что иногда купцы в случае форс-мажора теряли товар в результате ограбления, стихийного бедствия или недружественного поведения жителей страны, куда поехали торговать. Законодательство того времени, позже оформленное в общерусских Судебниках 1497 и 1550 гг., отличало должника, потерявшего товар или деньги «безхитростно», в частности из-за захвата его враждебной «ратью», от должника злостного, например пьяницы или ротозея. «Безхитростный» имел право уплатить долг в рассрочку без «росту» – процентов, но все же должен был уплатить сполна. А если денег не было? Тогда, очевидно, вступало в силу то общее положение, которое применялось к должникам: несостоятельный купец ставился на «правеж», т. е. подвергался унизительной процедуре публичного следствия, включавшего избиение, а затем выдавался истцу «головою до искупа», т. е. был обязан служить истцу в качестве холопа до тех пор, пока не расплатится с долгом. Так что Афанасий Никитин неслучайно упоминает, что утратив товары, он и его товарищи «заплакали»: в Твери их ожидал не самый теплый прием.

* * *

Мы вполне можем себе представить самоощущение жителей Твери XV века, которые жили в богатом торговом городе и часто (фактически ежедневно) видели приезжих купцов из разных стран. Торговых людей называли «гости» – персидский гость, литовский гость. Мы понимаем, что жизнь в Твери была поинтереснее, чем в каком-нибудь средневековом городе, лежащем вдали от оживленных торговых путей. В принципе, сегодня достаточно сходить в какой-нибудь современный торговый центр, походить по магазинам, послушать разговоры – и в общем, считайте, что вы побывали в Твери XV века, разве что продавцы одеты пестрее, и выкладка товаров на витринах более оригинальная. Но общий настрой, темы разговоров остались теми же.

Вот чего мы не можем понять и прикинуть на себя сегодняшних – это того, что все русские, в том числе и жители Твери, в XV веке жили в ожидании конца света. Известно, что одним из основополагающих догматов христианской церкви был догмат о Страшном суде. Однажды настанет конец времен, мертвые будут подняты из могил, и все люди предстанут «пред судилищем Христовым». Церковники пытались вычислить, когда примерно ожидать Судного дня и светопреставления. Следует сказать, что дат конца света появлялось немало. Судного дня ждали изначально в 6000 году от Сотворения мира. Естественно, время было выбрано не просто так. Впервые эта идея появляется в «Послании Варнавы», написанном примерно в конце I века нашей эры. Неизвестный автор, под которым изначально понимали апостола Варнаву, писал: «Он Сам свидетельствует об этом, говоря: “вот настоящий день будет как тысяча лет”. Итак, дети, в шесть дней, то есть в шесть тысяч лет, покончится все. “И успокоился в день седьмой”. Это значит, что когда Сын Его придет и уничтожит время беззаконного, совершит суд над нечестивыми, изменит солнце, луну и звезды, тогда Он прекрасно успокоится в седьмой день…» 6000 год от Сотворения мира соответствовал 492 году нашей эры. Как мы знаем, несмотря на ряд знамений (вроде разграбления вандалами Рима), в указанный срок конца света не случилось. Поэтому Судный день был перенесен на тысячелетие.

Почему церковники считали, что конец света обязательно назначен на 6000 или 7000 год? В своих расчетах они опирались на слова апостола Петра во Втором послании, согласно которым «у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день». Соответственно, 6000 лет равняются шести дням, а 7000 год – седьмому дню, когда Бог ушел отдохнуть. Если 6000 год соответствовал 492-му, нетрудно посчитать, что 7000 был 1492 годом от Рождества Христова. И чем ближе была предполагаемая дата, тем больше о ней писали. Например, киевские митрополиты Киприан и Фотий, жившие во второй половине XIV – первой половине XV вв., неоднократно упоминали о приближении Апокалипсиса. Киприан в послании игумену Афанасию замечал: «…ныне есть последнее время, и летом скончание приходит, и конец веку сему; бес же велми рыкает, хотя всех проглотити, по небрежению и лености нашей…»

Фотий говорил о XV веке, как о веке «маловременном». Ростовский архиепископ Феодосий писал в грамоте 1455 года: «Яко же ныне прилучися седмая тысяща последняго ста 63-го лета». В XV веке на Руси получили распространение астрономические сборники и пасхалии с эсхатологическими комментариями. Скорее всего, псалтырь с такими пасхалиями Афанасий Никитин взял с собой в поездку – не зря же он так сокрушался, что у него украли книги и приходится рассчитывать Пасху по мусульманским сочинениям! Замечания о скором конце времен попадаются во многих сочинениях того времени. Одна из пасхалий на 1457–1461 гг. содержала сообщение: «В лето 6967 будет Рождество Антихристово. И будет плач велик тогда по всей земли вселеньской. Увы, увы, будет нам, грешным, тогда горе, беда велика в ты дни в лета сия». Хорошо знакомые с подобной литературой церковные иерархи боялись бедствий и катастроф все правление Ивана III. Одним из ярких образов конца света был серп. Митрополит Филипп в 1471 году обращался к новгородцам: «И вы Божия гнева убойтесь и его страшного серпа».

Естественно, уделялось большое значение необычным природным явлениям и стихийным бедствиям, которые должны были возвещать начало конца света. Естественно, такое явление, как землетрясение, тоже не могло остаться в стороне. Николай Карамзин пишет об этом событии, произошедшем в 1445 году: «В шестом часу ночи поколебался весь город, Кремль и посад, домы и церкви; но движение было тихо и непродолжительно: многие спали и не чувствовали оного; другие обеспамятели от страха, думая, что земля отверзает недра свои для поглощения Москвы». Пятнадцатью годами позже на Москву обрушился мощный ураган. Конечно, для многих жителей столицы, как мирян, так и церковников, это был божественный знак. Родион Кожухов, митрополичий дьяк, назвал эту бурю «Богом посланным великим страхом». Стихийные явления, голод, разорение Киева крымским ханом – любое лыко в строку, любое печальное событие заносилось в летопись будущего конца света, любое бедствие трактовалось жителями Руси как свидетельство близости Судного дня. После каждого такого знамения в монастырях наблюдался всплеск желающих постричься в иноки. В торговой Твери XV века, к слову, было не менее десяти крупных монастырей, и они никогда не пустовали.

Поэтому надо постоянно держать в голове, когда мы представляем себе жизнь тверского горожанина (в том числе и Афанасия Никитина): каждый тогда ощущал себя живущим «в последние времена». Случился голод – значит, грядут последние времена. Нагрянула чума – ага, это провозвестие конца света. Турки-османы взяли Константинополь – все понятно, это Антихрист возвещает о финале православной цивилизации. Жизнь в постоянном ожидании всеобщего конца формировала определенную психологическую матрицу, мистическое восприятие окружающей действительности, способность принимать любые испытания, экзотические переживания и впечатления как проявление Божьего промысла.

Тем более что Афанасию Никитину и его поколению жителей Твери довелось как раз в 1450—1460-е гг. перенести массу совершенно чудовищных испытаний, о которых пора рассказать.

* * *

Историки неслучайно говорят о «длинном XV веке», который растянулся на полтора столетия – начался с падения Константинополя в 1453 году и завершился после смерти Ивана Грозного в 1584 году. Историк Виталий Пенской даже называет эту эпоху «осевым временем» и для российской, и для европейской истории. На эту эпоху приходится сразу три междоусобных войны в трех государствах – важнейших игроках «Большой игры» в Восточной Европе. Политическая нестабильность и смута охватили и Великое княжество Литовское (после смерти Витовта), и Великое княжество Московское (и Владимирское), и Золотую Орду (когда сошел с политической сцены могущественный хан Едигей). Спустя четверть века (где-то чуть раньше, где-то чуть позже) смута закончилась, и когда занавес отдернулся, перед изумленными зрителями предстала удивительная и необычная картина.

Начнем с Орды: она де-факто перестала существовать как единое государство. На ее месте образовалось сразу несколько ханств или юртов, которые хотя и были связаны общностью истории и элит (и, соответственно, общностью «коллективного бессознательного»), тем не менее жили весьма недружно – каждый полагал себя лучше соседа и при случае рассчитывал подогнуть его под свое колено. В особенности это касалось Большой Орды и Крымского ханства. Два этих юрта очень скоро вступят в борьбу за право возглавить Renovatio Imperii Tartarorum, которая в конечном итоге окончательно доведет до краха постордынский мир.

Великое княжество Литовское вышло из смуты как будто относительно единым и целым, но это была лишь видимость. Да, как будто проверку на прочность оно прошло, но на самом деле от последствий смуты Литва так до конца и не оправилась. При Витовте великое княжество превратилось в, пожалуй, сильнейшее государство Восточной Европы – великий московский князь именовал его своим «отцом», а тверской и рязанский князья ходили у него в «служебниках», то есть вассалах. Псков и Новгород тряслись за свою независимость, ибо еще в конце XIV века хан Тохтамыш пожаловал своего «брата» Витовта этими городами, и Витовт начал постепенно прибирать их к рукам. Кто знает, чем бы все это закончилось, не повторили бы Новгород и Псков судьбу Смоленска, если бы не его смерть. Но в 1430 году он умер, началась смута, и после ее как будто благополучного завершения от всего этого имперского великолепия практически ничего не осталось – не до жиру, быть бы живу, и главная идея всей внешнеполитической активности Вильно в последующие десятилетия – как бы сохранить то, что было нажито непосильным трудом в предыдущие десятилетия. И, как мы знаем, это не срослось.

В Москве всё было по-другому. При Иване Калите и его ближайших преемниках был запущен процесс собирания земель и власти в руках великих московских князей. Василий I растерял многое из того, чтобы было собрано его прадедом, дедом и отцом: признал себя если не «подручником» Витовта, то, по крайней мере, стоящим ниже его в политической иерархии, отдал на съедение Литве Смоленск и чуть было не потерял Новгород со Псковом. Василию II долго было не до этого – он боролся за власть и за жизнь сперва с дядей, а потом с двоюродными братьями – Косым, Шемякой и Красным. Борьба эта затянулась, Василий потерял в ней зрение, но в конце концов сумел одолеть всех своих врагов, «перебрать людишек» и сконцентрировать власть в своих руках, гарантировав плавный переход ее в руки сына и наследника Ивана III.

Но самое главное даже не это – при Василии II Темном четко обозначился вектор московской внешней политики на будущее – собирание земель возобновилось. И теперь великому князю Ивану нужно было развить достигнутый успех, подчинить Новгород и дождаться, когда Бог совсем уж окончательно переменит Орду. Так и случилось к последней трети XV века, когда Русское государство превратилось, пожалуй, в сильнейшее в регионе. Средневековье закончилось, началось раннее Новое время.

Это было время феодальных войн, время великих географических открытий. Если бы Афанасий Никитин никуда не поехал (или благополучно вернулся в Тверь после своего путешествия), он бы стал свидетелем разгрома орды хана Ахмата, отправившегося приводить к покорности непослушную Москву. А спустя еще несколько лет произошло знаменитое «стояние на Угре», окончательное крушение татаро-монгольского ига над Московской Русью. Еще через пять лет Тверь была окончательно покорена Москвой, став частью новой державы – Московии. Наверняка те тверские жители (и купцы в том числе), которые могли знать Афанасия Никитина лично, ходили с ним по одним улицам, жили в соседних домах, пережили крушение великого Тверского княжества.

* * *

«Со всех сторон окруженная Московскими владениями, Тверь еще возвышала независимую главу свою, как малый остров среди моря, ежечасно угрожаемый потоплением», – писал Карамзин в «Истории государства Российского». Если в середине XIII века Москва и Тверь оформились в самостоятельные княжества, то в начале XIV столетия эти города выступали уже в качестве основной политической и хозяйственной силы раздробленного русского государства.

Тверь относительно легко пережила монгольское нашествие, город не был сильно разорен – в отличие от соседнего Торжка, который монголы практически сровняли с землей. Тем не менее русские земли находились в зависимости от ордынцев на протяжении двух с половиной веков. Золотая Орда эффективно использовала метод «разделяй и властвуй», стравливая русские княжества и за счет этого обеспечивая бесперебойное поступление доходов в свою казну.

История противостояния Москвы и Твери – один из эпизодов ордынской политики «разделения». Причину противостояния владимирских (а позже московских) князей и Твери историк Сергей Соловьев усматривал в Новгороде. Возвышаясь, Тверское княжество оказывало на Новгород все большее влияние, оттесняя в сторону Владимирское княжество, как некогда Суздальское княжество оттеснило на задний план Киевское. Географическое положение Твери этому способствовало как нельзя лучше. К тому времени (конец XIII века, через полвека после разорительного монгольского нашествия) Волга стала главной торговой артерией, соединяющей Каспий с севером Владимирского княжества, а Тверь, рядом с которой находился Торжок, получила возможность неограниченного контроля за торговыми путями, ведущими в Новгород и далее в Скандинавию. Это никак не устраивало владимирских, а позже и московских князей, желавших сохранить свое влияние на Новгород.

Упорная и затяжная борьба между Москвой и Тверью началась в 1304 году со смертью владимирского великого князя Андрея Александровича. На освободившийся великокняжеский престол претендовали два кандидата: тверской князь Михаил Ярославич и московский Юрий Данилович. В 1305 году ярлык на княжение оказался у тверского князя Михаила Ярославича, который пообещал хану выплачивать больший размер дани, чем предложил московский правитель. Окрыленный успехом, Михаил решился на осаду Москвы, правда, неудачную, что вскоре усугубилось присоединением к Москве Нижнего Новгорода после смерти бездетного городецкого князя. У тверского же князя оставался еще один фронт, новгородский: почти два десятилетия он провел в постоянных военных столкновениях с войсками Великого Новгорода за обладание Торжком, который являлся главной перевалочной базой по поставке в Новгород хлеба. Владеешь Торжком – значит, держишь руку на горле Новгорода, в любую минуту можешь перекрыть пути подвоза хлеба и устроить там голод.

Потом случилось вот что: московский князь Юрий Данилович женился на Кончаке, родной сестре правителя Золотой Орды хана Узбека. Кончака приняла православие с именем Агафья. Теперь московского князя связывали с Ордой не только экономические, но и родственные связи, что давало весьма серьезные преимущества в противостоянии с Тверью. Возможно, Узбек планировал с помощью нового родственника, московского князя, заложить на Руси новую, русско-татарскую династию. Но что-то пошло не так. В 1317 году, заручившись поддержкой Узбека и ордынского военачальника Кавгадыя, Юрий Данилович отправился в очередной поход против Твери. В битве близ деревни Бортенево тверской князь наголову разгромил московскую рать. Агафья во время битвы попала в плен к тверичам, а спустя несколько дней умерла в неволе. До сих пор неизвестно, что стало тому причиной – может, заболела, может, «ордынскую принцессу» отравили люди из окружения Михаила Тверского, может, сама на себя наложила руки.

Как бы там ни было, а гибель родной сестры хана Узбека, правителя Золотой Орды, в Твери стала фактически предрешенным смертным приговором для тверского князя. Михаил Тверской собрал богатые подарки и отправился в Орду на ханский суд. Он, конечно, надеялся оправдаться, но в Орде его уже ждал московский князь Юрий Данилович, прибывший туда заблаговременно и представивший собственную версию событий. Хан Узбек приказал казнить Михаила Тверского.

В этой чрезвычайно краткой хронике следует учитывать еще такое обстоятельство, как расположение митрополичьей кафедры – центра православной веры и, соответственно, важного фактора политического влияния. За право держать кафедру у себя Тверь и Москва тоже спорили. В 1299 году тогдашний митрополит Максим покинул Киев и переселился во Владимир. Такое решение было связано с потерей лидирующих позиций среди русских княжеств вследствие упадка торговли на Днепре, хотя формально Киев оставался «старействующим градом» и «матерью городов». Поступок митрополита вызвал недовольство галицко-волынского князя Юрия Львовича, который, не желая мириться с подчинением владимирскому князю, отправил на посвящение в Константинополь своего представителя – иерея Петра. Однако митрополит Максим неожиданно умер, а византийский патриарх Афанасий рукоположил Петра в митрополиты.

С подачи тверского князя Михаила, обладавшего титулом великого князя Владимирского, была написана жалоба в Константинополь. Петр обвинялся в симонии (продаже церковных должностей) и пренебрежении своими обязанностями – факты, достаточные для низложения митрополита. В качестве альтернативы предлагалась кандидатура тверского иерарха Геронтия. Но не вышло: Петр перенес кафедру в Москву, что стало сильным политическим поражением Михаила Тверского.

Потом, как мы уже знаем, Михаил Тверской погиб в Орде (а после, в течение нескольких лет, там же сложили головы и его сыновья – князь Дмитрий Грозные Очи, унаследовавший от отца тверской престол, и его брат Александр), потом скончался митрополит Петр. После него митрополитом в 1327 году стал грек Феогност, который принимал активное участие в строительстве первого великокняжеского собора в Москве, Спасо-Преображенского. А в Твери в том же 1327 году вспыхнуло восстание против находившегося в городе ордынского баскака Чолхана (Щелкана), двоюродного брата хана Узбека, который, по словам летописцев, «сотворил великое гонение на христиан – насилие, грабеж, избиение и поругание» в стремлении занять тверской престол и обратить местное население в ислам. В ходе бунта народ уничтожил всех татар, включая ордынских купцов – бесерменов (понятно, почему даже спустя полтора века Афанасий Никитин слово «бесермен», «бесерменский» употребляет только в негативной коннотации).

Тогдашний московский князь Иван Калита решил воспользоваться ослаблением Твери и укрепить свое политическое преимущество. За военную помощь в подавлении восстания Ивану были обещаны не только вожделенный ярлык, но и значительное вознаграждение. В ходе кровопролитного набега, известного как Федорчукова рать, объединенное русско-татарское войско уничтожило множество деревень и городов, дойдя даже до Пскова, в котором укрылся беглый тверской правитель Александр Михайлович. Московская рать с победой вернулась домой, а Иван Калита стал единоличным правителем всей Северо-Восточной Руси. Постепенно он объединял земли вокруг Москвы, присоединял мелкие удельные княжества и тем самым все больше утеснял Тверь.