Текст книги "Афанасий Никитин"

Несмотря на то что Тверское княжество буквально истекало кровью, теряя и ресурсы, и земли, и (самое важное) возможность как-то защищать свои интересы в Орде, оставалось еще Великое княжество Литовское, и тверские князья теперь стремились заручиться поддержкой литовских правителей. В 1368 году князю Михаилу Александровичу удалось договориться с литовским Ольгердом Гедиминовичем, который вместе с Тверью собрал большое войско и отправился покорять Москву. Ольгерд помог по-родственному: он был женат на дочери тверского князя Иулиании (у них было 16 детей!). Поход окончился неудачей: осаду город выдержал, а литовское войско вынуждено было спешно отправиться назад, поскольку в Литву вторглись крестоносцы. Тем не менее Михаилу Александровичу удалось в очередной раз отстоять Тверь от московских посягательств, вернуть себе престол и даже получить ярлык на великое княжение из рук фактического правителя Орды Мамая, что вызвало невероятную ярость со стороны московского князя Дмитрия Ивановича. В 1380 году Дмитрий Иванович во главе объединенного войска разбил Мамая на Куликовом поле и остался в истории Донским. Важный момент: тверская рать в этой битве не участвовала, сохраняя нейтралитет и лояльность Ольгерду, который был как раз союзником Мамая.

* * *

В 1425 году умирает тверской князь Иван Михайлович, сын великого князя Михаила Александровича. Тверь достается племяннику князя Борису Александровичу, а его брат Василий получает удельное княжество в Кашине. О Борисе Александровиче, который правил Тверью без малого четыре десятилетия, следует сказать подробнее. Во-первых, князем он стал случайно. В 1425 году в Твери разразилась «моровая язва», то есть чума. Смерть не щадила ни простолюдинов, ни людей княжеского звания. Жертвой чумы стал и тверской князь Иван Михайлович. Вместо него престол занял его старший сын Александр, который тоже умер, буквально через две недели. Посадили на трон его младшего брата Юрия – но и того унесла чума. За три месяца в Твери трижды менялись правители! Четвертым и стал Борис Александрович, самый младший наследник, племянник Ивана Михайловича, то есть при нормальном стечении обстоятельств ему не светило никакого княжеского титула.

Борис Александрович оказался, можно сказать, последним полноценным тверским правителем. Он был настоящим средневековым политиком – изворотливым, хитрым и изобретательным. Что такое было править Тверским княжеством? С одной стороны – агрессивная Литва, которую поддерживал польский король. С другой – Москва, стремительно набиравшая силу. С третьей – Новгород, у которого свои амбиции. Плюс удельные княжества, все эти Старицы, Дмитровы, Торжки и Кашины – маленькие, но тоже со своими интересами. Плюс те, кого с нынешней геополитической точки зрения назвали бы «внешними врагами» – немецкие рыцари, татары, поляки, ногайцы… Тверское княжество находилось на перекрестке всех дорог, в центре интересов всех своих соседей – и каждый стремился урвать, ослабить, попользоваться. Тверскому князю надо было уметь и договариваться, и драться, если другая сторона договариваться не хотела. Воевал тверской князь Борис Александрович изрядно. Две войны с Торжком (оба раза сжег город дотла), две войны с Новгородом. И еще помогал своими войсками стратегическим союзникам – великим московским князьям, исправно посылал тверскую рать на подмогу. И от случая к случаю воевал с угличским, кашинским и ярославским князьями.

Тверь в ту пору была городом очень богатым, что позволяло ее князю основные доходы казны тратить на военные походы и оружие. На артиллерию, которая в ту эпоху только-только получила «прописку» в войсках русских князей. У тверского князя служил лучший артиллерийский мастер того времени – пушкарь Микула Кречетников. Он отливал пушки, боя которых не выдерживала ни одна крепостная стена. Можно только догадываться, какие деньги ему платил Борис Александрович, но инвестиции оправдывались – на хорошее оружие князь денег не жалел.

* * *

Павел Иванов в беседе произносит удивительную фразу: «В XV веке жители Москвы, Твери или Старицы вряд ли ощущали каждый день, что они находятся в каком-то процессе непрерывной войны со всеми. Феодальные войны были тогда делом обычным, привычным. А тверитяне, ярославцы, москвичи при всех претензиях друг к другу воспринимали себя как часть большого мозаичного православного мира, куда входили и осколки Византийской империи, и какие-нибудь острова в Эгейском море, где жили православные общины. К XV веку жизнь постепенно стала налаживаться – в том числе и потому, что самая страшная для Руси угроза – Золотая Орда – перестала таковой быть».

Князь Борис Александрович не особенно считался с Ордой, которая в первой половине XV века еще выдавала ярлыки на княжение – во всяком случае, он правил Тверью без всякого ханского ярлыка. И держал в ежовых рукавицах удельных князей. Прибавим к этому и память о «славном прошлом», когда предки Бориса Александровича, тверские князья, сидели на великокняжеском престоле. Уж об этом в Твери никогда не забывали. Тверской князь оказался настолько крутым, что чеканил собственную монету – в то время как монетные дворы в сравнительно сильных Кашине, Микулине, Городне и Дорогобуже собственные деньги чеканить перестали. В Твери же Борис велел чеканить монету с изображением двуглавого орла – факт очень показательный, красноречиво свидетельствующий о самооценке тверского князя. До нас дошли имена тверских мастеров-денежников – Арефьев и Федотов (к слову, в более поздние времена эти фамилии стали известны в купеческом звании – в доме тверского купца Арефьева, например, останавливался проезжавший через Тверь Петр I).

И вообще, забегая вперед, скажем, что правление Бориса Александровича запечатлелось в истории настоящим расцветом ремесел и торговли. Например, тверские резчики поднаторели не только в искусстве металлообработки, но и в резьбе по кости и дереву. В средневековой Твери создавались даже иконы из кости! Они раскрашивались и имели особенно праздничный вид. К сожалению, эти иконы, настоящие шедевры, до наших дней не дошли, но упоминания о них остались.

И конечно же, книги, первые печатные книги! Являясь своего рода «наследницей» Константинополя, Тверь внимательно перенимала все культурные инновации. Скорость их распространения впечатляет. В 1455 году в Германии Иоганн Гутенберг выпустил первую печатную книгу, 42-строчную Библию (это событие является точкой отсчета книгопечатания), а спустя всего 13 лет в своем «Хождении за три моря» Афанасий Никитин горестно восклицает – «а со мной нет ничего, ни одной книги; книги взял с собой на Руси, да когда меня пограбили, пропали книги». То есть у тверского купца имелись книги, которые были, надо полагать, достаточно дешевы, чтобы их можно взять с собой в деловую поездку!

Наверняка Афанасий видел и артефакт, который сегодня носит название «Рогатина тверского князя Бориса Александровича». Собственно, это единственная вещь из обихода тверского князя, дожившая до наших дней – потрясающе красивый кинжал-рогатина, принадлежавший князю Борису Александровичу. Хранится рогатина в Оружейной палате. Это настоящий шедевр тверского (хотя правильнее – русского) прикладного искусства. Рогатина по форме напоминает копье, это был образец парадного оружия. На стальную поверхность наложены серебряные пластины с резными рисунками тонкой работы, которые последовательно иллюстрируют один из самых драматичных моментов тверской истории – гибель князя Михаила Ярославича в Орде. Рисунки выполнены местными мастерами, которые были знакомы не только с технологией резьбы, но и с наиболее распространенными сюжетами западноевропейских резных изображений. К слову, рогатина эта – свадебный подарок, который тверской князь преподнес своему зятю Ивану Васильевичу, будущему великому князю московскому.

Тверской князь обладал серьезными политическими амбициями, о чем мы можем судить, например, по «Слову похвальному», средневековому литературному памятнику, в котором по отношению к Борису Александровичу семь раз упоминается слово «царь», и еще десять раз он именуется «самодержцем». Такой титул, по мнению Фомы, автора «Слова похвального», тверской князь был вправе носить наравне с московским, и цель этих безудержных восхвалений – продемонстрировать, насколько уязвляло тверичей московское первенство. Понятно, что автор «Слова похвального» не жалеет превосходных эпитетов для Бориса и даже сравнивает ее великого князя с византийскими императорами. Тверь, подобно Константинополю, именуется «Богом спасаемым градом», и для многих в то время было очевидно, что никакая ни Москва, а именно Тверь, древняя Тверь, достойна этого звания.

* * *

В 1425 году умер не только тверской князь Иван Михайлович, но и московский Василий I, после чего его бывшие вассалы – рязанский князь Иван Федорович и пронский Иван Владимирович – немедленно переметнулись к литовцам, поступив на службу к великому князю Витовту. Борис Александрович тоже поступил на службу к Витовту, при этом оставшись властвовать над тверскими удельными князьями. Ну а поскольку дочь Витовта Софья была матерью малолетнего московского князя Василия II, Москва фактически тоже находилась под его властью (или хотя бы опекой). Литовский князь хотел короноваться и объединить Русь с Литвой, но поляки не допустили этого, увидев в таком шаге угрозу распространению католичества на подвластных Витовту землях. В 1430 году Витовт умер, так и не достигнув своей цели. В Литве началась очередная междоусобица, а на Руси – новая феодальная война, притом между близкими родственниками. После смерти Василия Первого на московский престол претендовали его сын Василий II и сын Дмитрия Донского Юрий Дмитриевич, княживший в Галиче. Юрий Галицкий решил «кинуть» племянника: доказать, что у него больше прав на московский престол, и стать московским князем.

Спор племянника и дяди о первенстве и власти решался в ордынском шатре перед троном хана Улу-Мухаммеда. В своей речи князь Юрий Галицкий обосновывал свои права на главенство при наследовании великого княжения ссылками на летописи и завещание Дмитрия Донского – стол должен переходить именно к нему, младшему брату, а не к сыну покойного брата, великого князя. Так же было «по старине»! Однако татары решили, что у малолетнего Василия прав на московский престол больше, и отдали московский престол ему. С чем Юрий Дмитриевич, разумеется, не согласился, и уехал к себе в Галич. Но пока ехал, узнал, что в Орде произошел переворот, Улу-Мухаммеда убили, и пока татары разбирались, кто теперь главный, надо было не упускать возможность взять престол в Москве силой. Юрий стал искать подходящего повода, который, разумеется, скоро нашелся.

У Юрия Дмитриевича был сын, тоже Василий, которому на пиру у московского князя нанесли страшное оскорбление – сорвали с него золотой пояс, принадлежавший, как считалось, самому Дмитрию Донскому. Юрий Дмитриевич понял, что появился отличный casus belli, повод наказать москвичей. Собрал войско, двинулся в поход. В сражении на берегу реки Клязьмы разбил войско Василия II, и тот отступил в Тверь (обратим внимание, что Василий II чуть что – тут же бежал прятаться в Тверь). Юрий Дмитриевич вступил в Москву и объявил себя новым князем, но москвичи его не поддержали. У Юрия было не так много войск, чтобы усмирить горожан, поэтому он решил помириться с Василием, послал в Тверь гонцов, уступил ему престол, а сам вернулся в Галич. Но это было только небольшой передышкой. На следующий год, весной 1434 года, Юрий Дмитриевич снова собрал войско и пошел на Москву. И снова разбил воинство Василия II (и тот опять убежал – угадайте куда). На этот раз Юрий Дмитриевич обосновался в Москве основательно. Поскольку он понял, что необходимо как-то закрепиться на новом месте, он велел чеканить новую монету – с изображением всадника, колющего копьем змея. Под змеем подразумевался, понятное дело, его племянник, спрятавшийся в Твери, это была такая символическая месть. Эту монету так и назвали по названию боевого инструмента – копейкой. Правда, вскоре Юрий Дмитриевич внезапно умер – очень кстати для Василия II, который тут же вернулся в Москву.

О времени правления Юрия Дмитриевича нам напоминает существование копейки, а также изображенный на гербе Москвы всадник, колющий змея копьем. Это не Юрий Долгорукий, основатель Москвы – это Юрий Галицкий, которому татары отказали в московском престоле, он завоевал его сам, но правил Москвой всего два месяца. Зато остался на гербе города, а потом – и на гербе России.

* * *

В нашу задачу не входит подробное описание перипетий феодальной войны, в которую оказались вовлечены тверские князья, Новгород, Москва и сыновья покойного Юрия Дмитриевича Галицкого, желавшие вернуть себе контроль над московским престолом. Все эти кровавые выяснения отношений происходили на территории нынешних трех субъектов Федерации – Московской, Тверской и Новгородской областей. Сегодня из Москвы до Новгорода по скоростной трассе М-11 «Нева» можно домчаться часов за шесть, а в XV веке здесь постоянно двигались друг на друга вооруженные отряды, гремели битвы, стонали раненые, в лесах прятались воины разбитых ратей, горели посады…

В какой-то момент тверской князь Борис Александрович понял, что хорошие отношения с Литвой не помогут ему спасти Тверь в противостоянии с Москвой. Заключая союзный договор с Москвой, он, при всей своей опытности, не предполагал, в какой гадюшник влезает – и теперь был вовлечен в сложные и чрезвычайно, выражаясь современным языком, токсичные отношения в московском княжеском правящем доме. Против Василия II выступил Дмитрий Шемяка, попытавшийся «взять на испуг» Бориса Александровича. Шемяка доверительно сообщил тверскому князю, будто Василий Васильевич во время своего пребывания в Орде пообещал отдать хану Улу-Мухаммеду Московское княжество, а себе оставить Тверь. Мол, вся эта операция с женитьбой своего сына на тверской княжне – не более чем «операция прикрытия», желание успокоить своего злейшего геополитического врага. Тверской князь и верил этому, и не верил, но, скорее всего, верил – в летописи осталась показательная фраза «был единомысленник с ними» (с Шемякой и его подельником князем Иваном Можайским, который постоянно говорил тверскому князю о вероломстве и хитрости москвичей).

Потом Василия II свергли, ослепили и заточили в Угличе, который был «прошемякинским». После этого Борис Александрович решил, что теперь, когда Московское княжество забыло на время про Тверь, самое время разобраться с Новгородом. К тому времени на счету тверичей было несколько успешных вылазок в новгородские земли – в 1446 году тверская рать разорила 80 волостей в Бежецком Верхе, захватила в плен много людей и (самое чувствительное для торгового города) увезла с собой множество купеческих товаров, подготовленных к вывозу. Но с Новгородом получилось иначе. Новгородские послы убедили тверского князя не затевать очередной завоевательный поход, который еще неясно чем закончится, и более того – сумели доказать, что в отношениях с Москвой еще далеко не все закончено, и очень недальновидно будет оставить в тылу враждебный Новгород. В итоге тверской князь, заключил с Новгородом договор, вернул часть награбленных товаров и пообещал не брать в заложники новгородских купцов и послов (что, видимо, прежде случалось).

И тут грянул гром в Москве: столичные бояре не нашли общего языка с Шемякой и освободили томившегося в Угличе Василия Темного. Тот сразу же отправился в Вологду, где стал собирать войско. К нему стекались люди, многие из которых были обижены Шемякой. Когда Борис Александрович понял, куда ветер дует, он тоже предложил союз изгнанному московскому князю. При этом одними словами не ограничился, а перешел к действиям – послал кашинского воеводу Федора Шуйского в Вологду с тем, чтобы пригласить Василия в Тверь. Тот не замедлил воспользоваться приглашением. Трогательная встреча князей в Твери (Борис плакал, увидев Василия с выколотыми глазами, «брата своего великого князя добролепна и добровидна и государским саном почтена, и ныне же уничижейна и нищевидна, от своей братии поругана») увенчалась подписанием договора.

Более того, по инициативе Бориса Александровича московский и тверской княжеские дома породнились. Дочь тверского князя Мария (ей было всего пять лет) обручилась с сыном Василия Темного Иваном Васильевичем – ему было, соответственно, семь. На торжестве присутствовали тверские князья, бояре, епископ Илия и гости из Москвы. «И бысть радость велия, – писал о событии монах Фома, – и тверечи радовашася, что Тверь и Москва бысть одно, и два государя воедино совокупашися».

В приданое пятилетней Марии ее богатый папа дал разные сокровища, из которых самым драгоценным и грандиозным подарком, попавшим во все летописи, стало «жемчужное сажение» – украшение, практически не имеющее цены. А потом (об этом речь впереди) когда Мария Борисовна умерла, все ее приданое осталось в Москве, и Иван III решил подарить «жемчужное сажение» молодой супруге своего старшего сына Ивана. И тут оказалось, что сокровища нет: вторая жена Ивана Софья Палеолог буквально на днях подарила его своей племяннице. Иван впал в ярость: великий князь не может нарушить своего слова, раз обещал подарить – значит, верни сокровище в казну! Племянница Софьи, не желая расставаться с «жемчужным сажением», сбежала в Литву. Страшный скандал!

Для нас особенно важно, что в истории брака московского княжича и тверской княжны впервые появляется человек, которому будет суждено завершить историю Тверского княжества, будущий великий князь Иван III. Но пока все шло хорошо: тверской князь подружился с московской княжеской фамилией, став сватом самому Василию Васильевичу. Примечательно, что в договоре с Москвой Борис признавался равным Василию, московский князь дал обещание не принимать тверское княжение от Орды, а заодно стороны договорились совместно выступать против ляхов, литовцев, немцев, и, что характерно, татар.

Теперь уже не Вологда, а Тверь стала «центром поддержки» московского князя. Василий Темный и по-прежнему верные ему тверичи двинулись на Углич, где продолжали поддерживать Дмитрия. Неделю Василий простоял у городских стен, но Углича не взял. Тогда на выручку своему союзнику пришел Борис Александрович, который «послал ему пушки бити город». Как только тверские артиллеристы навели свои пушки на крепостные стены Углича и дали залп, угличане немедленно сдались. В благодарность за помощь Василий Темный вернул своему свату Борису Ржев (который до сих пор входит в состав Тверской области и является вторым по численности населения городом региона).

Здесь следует упомянуть, что осенью 1452 года тверской князь тоже решил жениться. Он отправил послов в Суздаль и обручился с дочерью тамошнего князя Александра – ее, как и первую жену князя, звали Настасья. Перед рождением ее первого сына Михаила, последнего правителя Тверского княжества (о чем, конечно, никто еще не знал), Твери достигло страшное известие: 29 мая 1453 года турки взяли Константинополь после полуторамесячной изнурительной осады. Исчезла одна из величайших мировых империй, рухнул оплот православия, погибла духовная родина русского народа. В одночасье Русь осиротела. Конечно, в Москве знали о плачевном состоянии Византии в последние годы (да что там – века) ее существования. Известно, что и Василий Темный, и Борис Александрович посылали деньги византийскому императору, но спасти обреченную империю были уже не в силах.

Крушение Византии поразило русских людей. Отныне Русь была обречена на церковно-культурное одиночество в окружении враждебных ей «папистов» (католиков), «люторов» (лютеран), «агарян» (мусульман) и идолопоклонников. Оборванные корни культуры, осквернение превращенной в мечеть величайшей святыни восточного православия – храма Святой Софии – всё это не прошло даром для сознания русских людей, усилило у них ощущение изоляции, горделивое сознание своего избранничества. Теперь они думали, что великое греческое царство пало от рук «агарян» за свои грехи и что Бог возложил миссию спасения христианского мира от наступающего Антихриста на Русь – последнее православное царство. Именно тогда в Москве впервые заговорили о Москве как о последнем оплоте истинной веры, именно тогда московский князь Василий II впервые стал называть себя царем – по примеру византийских базилевсов, цезарей Второго Рима. В церковных «житиях» его именовали царем, намекая на высокую миссию защитника православия, с соответствующими эпитетами («белый царь всея Руси», «великодержавный царь Руский», «благоразумный царь»). Так к нему перешел титул, которым прежде на Руси называли только хана Золотой Орды.

Однако историк Павел Иванов обращает внимание на то, что падение Константинополя в Москве, Твери, Новгороде было воспринято как тяжелый удар, но не как трагедия. «Да, с одной стороны рухнул один из центров православия, главный оплот православной веры в Европе, – говорит Иванов. – Но русские не очень-то сочувствовали грекам. И прежде всего из-за Флорентийской унии, которую они воспринимали как предательство веры, как вероотступничество».

Об этой унии надо сказать буквально несколько слов. Не секрет, что католическая церковь пыталась втянуть наших предков в сферу своего влияния на протяжении всей отечественной истории. Особенно усердно зазывали они Русь в объятия Рима в годы тяжелых испытаний. Всем известны попытки римских пап обратить в католичество Александра Невского, Даниила Галицкого, других князей эпохи монгольского нашествия.

Не стал исключением и XV век. Византийская империя неумолимо клонилась к закату. Турки, объединенные династией Османов, все ближе подбирались к Константинополю. Греки теряли одну провинцию за другой. Поэтому, когда византийский император обратился за помощью к христианскому Западу, римская курия поняла: этот шанс может оказаться последним. Условием любой помощи стало объединение восточной и западной церквей. Обе стороны понимали, что предстоит сложный путь проведения церковных соборов. Учитывая, что участниками объединительного собора могли быть только архиереи подчиненных Константинопольскому патриарху епархий в Византии и за ее пределами, решено было обеспечить назначение на епископские кафедры лиц, безусловно поддерживающих объединение церквей. Поэтому, когда в конце 1436 года в Константинополь для поставления на русскую митрополию прибыл посланный великим князем Василием рязанский митрополит Иона, «совершенно внезапно» оказалось, что у Руси уже есть новый митрополит – грек Исидор.

Образованнейший человек своего времени и горячий сторонник унии, Исидор прибыл в Москву с епископом Ионой после Пасхи 1437 года. И практически сразу после прибытия начал готовиться к объединительному собору. С типично византийским лукавством и двуличием он стал убеждать московского князя, что уния не приведет к подчинению Риму, что православные земли смогут полностью сохранить свои вероучение и обрядность. Это было нужно не только для того, чтобы Исидора отпустили на собор: гораздо важнее было получить доступ к финансовым ресурсам Московского государства. В итоге русская делегация, в августе 1437 года отправленная на собор в Италию, была самой многочисленной (100 человек). Обоз из двухсот коней вез денежные и иные подношения римскому папе. По дороге к границе Исидор умудрился собрать дополнительные средства также в Новгороде и Пскове.

В августе 1438 года митрополит Исидор прибыл в итальянский город Феррару, где открылся объединительный собор – до декабря он заседал в Ферраре, а потом был перенесен во Флоренцию. После долгих споров папа поставил восточной церкви ультиматум: или к Пасхе 5 апреля принять безоговорочно католическое вероучение, или убираться домой, лишившись поддержки Запада (которую пока, правда, только обещали). Православных епископов стали по одному приглашать к папе, откуда они все возвращались убежденными сторонниками объединения: было пущено в ход золото, которое привез с собой Исидор. Он же взял на себя миссию уговорить византийского императора и патриарха Иосифа пойти на уступки. В итоге 5 июля 1439 года под актом унии подписались все восточные иерархи, кроме эфесского епископа Марка. Единственный помимо Исидора русский епископ на соборе, Авраамий Суздальский, поставил свою подпись после недельного заключения в темнице…

В Москву Исидор вернулся в марте 1441 года, после трехлетнего отсутствия, получив в Риме полномочия легата – фактически папского наместника на Руси. На богослужении в Успенском соборе по приказу Исидора поминали римского папу, а после службы прочитали с амвона акт Флорентийской унии с полным подчинением Риму, его вероучению и обрядам. Летопись отмечает, что в соборе, где присутствовали великий князь с семьей, все руководство страны, церковные иерархи, царила мертвая тишина. Быстрота и натиск Исидора на время парализовали действия власти. Только на четвертые сутки Исидор был арестован и заточен в Чудов монастырь (монахи которого, как мы уже знаем, к тому времени научились делать водку, что, возможно, скрашивало уныние иерарха). Собор русских епископов объявил Исидора еретиком, но в итоге ему, во избежание ссоры с Константинополем, где теперь заправляли униаты, позволили бежать. Уже к концу года легат Исидор оказался в Риме, где продолжил службу у своего нового господина…

Итогом стало то, что приняв унию и подчинившись Риму, греки, Византийская империя «отпали» от православного мира и закономерно не получили никакой помощи от русских в борьбе с турками. В этой истории есть еще один важный, так сказать, завиток. Уния сильно испортила отношения русских с греческими купцами, которых, безусловно, было много и в Москве, и в Твери, и – особенно – в персидских землях, где спустя несколько лет окажется Афанасий Никитин. Нельзя не обратить внимание на постоянные жалобы Афанасия, что он-де встречал православную Пасху на чужбине в одиночестве. «О благоверные христиане русские! Кто по многим землям плавает, тот во многие беды попадает и веру христианскую теряет. Я же, рабище Божий Афанасий, исстрадался по вере христианской. Уже прошло четыре Великих поста и четыре Пасхи прошли, а я, грешный, не знаю, когда Пасха или пост, ни Рождества Христова не соблюдаю, ни других праздников, ни среды, ни пятницы не соблюдаю: книг у меня нет. Когда меня пограбили, книги у меня взяли. И я от многих бед пошел в Индию, потому что на Русь мне идти было не с чем, не осталось у меня никакого товара. Первую Пасху праздновал я в Каине, а другую Пасху в Чапакуре в Мазандаранской земле, третью Пасху – в Ормузе, четвертую Пасху в Индии, среди бесермен, в Бидаре, и тут много печалился по вере христианской».

Здесь Афанасий, как нам кажется, немножко лукавит. И «в земле Мазандаранской», и в Ормузе наверняка были греческие купцы – ромеи давно протоптали торговые тропинки в экзотические страны Ближнего Востока. Но даже если Афанасий и встречал греков, он с ними, что называется, на одном гектаре молиться бы не сел – потому что считал их предателями, вероотступниками, униатами. Это тоже важный событийный фон, прячущийся за строками «Хождения за три моря».

* * *

А что же наш тверской князь Борис Александрович? Он оставался союзником Москвы вплоть до завершения борьбы Василия Темного с Дмитрием Шемякой. В 1450 году тверские войска помогали Василию в битве за Галич, а в 1453-м сам Шемяка попытался захватить Кашин. Все, что он смог, – это пожечь посады, крепость же не взял. Это было последнее военное предприятие Шемяки. Потом он обратился за поддержкой в Новгород, но в том же году был отравлен людьми Василия. На этом длительная и кровопролитная феодальная война завершилась. Верх взял московский князь, которого активно поддерживал Борис Александрович. Уже в следующем году тверской князь при посредничестве митрополита Ионы заключил с Василием Темным договор, которым «обещался с детьми своими быть во всем заодно с Москвою».

В 1459 году в церковном календаре наблюдалось редкое явление: Пасха совпала с праздником Благовещения. Последний раз такое случилось в 1380 году, отмеченном памятью Куликовской битвы. До исполнения седьмой тысячи лет в 1492 году подобного соединения больше не приходилось. На это многозначительное совпадение обратил внимание еще составитель пасхалии в знаменитом «Сборнике преподобного Кирилла Белозерского». На фоне тревожных ожиданий близкого светопреставления оно показалось ему знаменательным и выразилось в следующих словах: «В лето 6967: круг солнцу 23 и луне 13, индикт 7, фе-мелио 26. Зде страх, зде скръбь, зде беда велика. В распятии Христове сии круг бысть. И се лето на конци явися, в неже чаем въсемирное Твое пришествие. О Владыко, умножишуся безаконие на земли, пощади нас, о Владыко, исполнь небо и земля славы Твоея, пощади нас».

Эта молитва-предостережение широко разошлась по многим тогдашним рукописным пасхалиям. Оттуда и позаимствовал ее создатель Успенского летописца. Под 6967 (1459) годом он отмечает: «Того же лета бысть Благовещение на Пасху. Писано в пасхалии: Братиа, зде страх, зде беда велика, зде скорбь немала!» Далее приведен весь текст рассуждения в пасхалии. Однако итог этого зловещего года летописцу уже известен: «И того же лета не бысть ничто же». Несостоятельность пророчества он считает нужным оправдать традиционным суждением: «Господь бо не хощеть смерти грешником, но ожидая покаяния. Рече Господь: не весте дни и часа, в ньже Сын человеческий приидеть». Иначе говоря, по великой милости Божией людям вновь дана некоторая отсрочка, чтобы они успели покаяться и в урочный час предстать перед престолом грозного Судьи в более пристойном виде.

Среди пространных рассказов о войнах с татарами, о наступлении великого князя Ивана III на Новгород, о строительстве Успенского собора в Московском Кремле и прочих событиях тех лет постоянно всплывает тема приближающегося светопреставления, на фоне которого все земное становится жалким и бессмысленным. «Из-под привычного покрова повседневности вдруг поднимаются рога апокалипсического зверя», – пишет об этом историк Николай Борисов.

* * *

Борис Александрович правил Тверью без малого сорок лет и скончался 27 февраля 1461 года в чрезвычайно преклонных для того времени годах – ему было под 80. Понятно, что смерть князя произвела сильнейшее впечатление на жителей Твери – в мир иной ушел правитель, при котором выросли несколько поколений тверичей (и не забывайте – грядут последние времена, все ждут конца света). Борис Александрович скончался за четыре года до того, как Афанасий Никитин отправился в свое путешествие, так что наш герой, безусловно, застал этого правителя, жил при нем, занимался своей коммерцией по законам, которые действовали в Твери…