Текст книги "Афанасий Никитин"

* * *

Почти все иностранцы, которые путешествовали по Волге, пишут о страхе перед речными разбойниками (Олеарий называет их «казаками»). В книге Ивана Шубина упоминается, что перед тем, как отправиться в путешествие, наиболее отважные купцы брали на борт оружие, военные припасы и даже иногда нанимали военную охрану.

А вот что сообщается в первом томе исследования истории Волги Виктора Рагозина: «О полной свободе этого движения не приходилось еще говорить, с одной стороны, потому, что берега вновь занятых районов Поволжья в большинстве были заселены инородцами, которые все были настроены враждебно к Руси, с другой – на самой Волге усиленно развивались грабежи и разбои, производимые разными “вольными” и “беглыми” людьми, “ушкуйниками” и “казаками”. Количество последних было так велико, что образовывались отдельные шайки, доходившие до 2000 человек, а сила их была такова, что атаманы казачьи устраивали целые заставы и засады». Речное пиратство на Волге было настоящим бичом торговли. В Астраханском ханстве к тому времени уже организовали небольшие флотилии (в русских летописях их называли «ясаульными стругами»), которые крейсировали в бассейне Волги, держали на борту вооруженные команды и обеспечивали безопасный проход торговым судам с верховьев Волги. Но до этих мест еще надо было дойти!

Вот что пишет об этом И. Шубин: «Дабы ослабить опасность, судоходное движение на участке от Нижнего Новгорода до Астрахани совершалось обыкновенно не в одиночку, а большими караванами, и под военной охраной стрельцов. Уже при Иоанне Грозном такие караваны доходили до 500–600 больших судов, собиравшихся по весне в Нижнем Новгороде со всего верхнего Поволжья, а также с Оки и Москвы-реки. Путь от Твери до Рыбинска совершался обыкновенно в 6 дней, от Рыбинска до Нижнего – в 8 дней, от Москвы до Нижнего – около 11 суток. Весенний караван выступал под общим командованием начальника Стрельцовой охраны, шедшей чаще всего на головном судне, которое вооружалось даже пушками. С караваном плыли также разные служилые люди, отправлявшиеся по делам в низовые города, а также посольства в Персию и другие восточные страны. Суда шли по большей части самосплавом, но иногда употреблялись “гребки” (весла), а при попутном ветре и паруса».

Однако Шубин описывает ситуацию, которая сложилась спустя примерно сто лет после плавания Никитина, а во времена Ивана III торговым людям приходилось рассчитывать только на удачу – и на самих себя. Наиболее эффективным способом избегать «ненужных встреч» с речными пиратами стали частые остановки, особенно в крупных городах вниз по Волге – Ростове, Муроме, Ярославле, Нижнем Новгороде. Но после Казани и вплоть до Астрахани Волга превращалась в некий аналог современного Сомали, где никто не брался гарантировать безопасность торгового судоходства.

* * *

На Волге их называли разбойниками, вольницей, ушкуйниками, ватажниками и даже по-современному – братками. Можно назвать их и пиратами. Ужас, который наводили эти люди на реке, был сродни морскому, когда флибустьеры и корсары – криминальные бродяги морей – брали на абордаж торговые суда.

С речными пиратами боролись все русские цари, но даже усилия власти ни к чему не приводили. В народе о речной вольнице слагали легенды и песни. Разбойники представали в них очень даже романтическими натурами, для которых воля была смыслом жизни. Лихая слава о волжских разбойниках идет с XI века, когда под Нижним Новгородом объявились ушкуйники из Новгорода Великого. Они разведали, что здесь на пересечении двух рек собирается торговый люд из разных земель и поживиться есть чем. Стремительные лодки-ушкуи врезались в торговые караваны, и родившийся в те времена разбойный клич: «Сарынь на кичку!» – вмиг усмирял купцов.

Приметный образ волжского ушкуйника сохранился в народной песне: «На них шапочки собольи, верхи бархатны, на камке у них кафтаны однорядочны, канаватные (стеганые на вате) бешметы в одну нитку строчены, галуном рубашки шелковые обложены, сапоги на них, на молодцах, сафьяновы, на них штанишки суконны, по-старинному скроены…» Не все сегодня понятно нам из атрибутов моды того времени, но, видно по всему, куражилась волжская братва, похваляясь своей удалью и даже не скрывала свою всем приметную «униформу». Но не пойман – не вор, даже если все знают, что он еще хлеще – разбойник… Купеческие жалобы о налетах ушкуйников заканчивались стандартными фразами: «И суда на них нигде нет».

Одним из первых, кто пробовал усмирить бесчинствовавших на Волге ушкуйников, был московский князь Дмитрий Иванович, будущий Дмитрий Донской. Он обратился к новгородскому вече с просьбой унять молодцов, но получил ответ, что «ходили те молодцы без нашего слова, по своей охоте, и где гуляли – то нам неведомо». А банды ушкуйников продолжали ходить по Волге, но теперь уже не одиночными ватагами, а целым войском. В 1374 году они разорили и сожгли сам Сарай – столицу Золотой Орды, и тогда же основали город Хлынов, будущую Вятку, ставший их главной цитаделью. Тогда же от их набегов досталось Ярославлю и Костроме, а в 1375 году и Нижнему Новгороду. Историки, изучавшие речной разбой, оставили в своих трудах имена атаманов ушкуйников Прокофия и Смолянина, «пограбивших и пожегших» Нижний Новгород. Исторические хроники говорят, что в последний раз Нижнему досталось от ушкуйников в 1409 году. Но только в 1489 году Иван III покончил с новгородскими пиратами, взяв штурмом их главный оплот – Вятку.

Самым опасным участком Волги считался район нынешних Жигулей. Само это название тоже пришло к нам из разбойничьих времен. Приближаясь к Жигулям, каждый судовладелец задабривал рабочих водкой, чтобы они не наговорили на него лишнего, а сам готовил дань и горячо молился, чтобы Господь помог ему преодолеть страшное место. Здесь «жигулевская вольница» применяла особую пытку – жжение вениками (они и назывались жигулями). Хозяина судна пытали, нахлестывая запаленными вениками и приговаривая при этом: «Давай деньги!.. Где спрятал?»

В большинстве случаев нападения обходились без пролития крови и, в сущности, при ограниченном составе разбойничьих шаек (иногда всего 5–6 человек), были возможны только при полном безучастии и пассивности «посадов» на ладьях, которые, как и в старину, по первому крику нападавших, ложились ничком на своих местах и спокойно ждали, пока разбойники кончат свое дело и уедут. Бывали случаи, что команды даже сами наводили разбойников на суда, озлившись на притеснения хозяина или его приказчика.

Многие купцы при подходе к Жигулям забирали с собой все деньги, какие имели на расходы в пути, сходили с судна на берег (обыкновенно у села Новодевичье) и проезжали Самарскую Луку сухим путем на лошадях до села Переволоки, где поджидали свое судно и снова садились на него. Отъезд хозяина, конечно, не спасал судно от нападения разбойников, но пожива им в таких случаях была небольшая: все дело обыкновенно ограничивалось захватом водки и съестных припасов, в лучшем случае удавалось «сорвать» рублей 20–25 в виде выкупа.

* * *

Афанасий Никитин ввиду краткости своего сочинения не упоминает, каких людей он встречал во время путешествия вниз по Волге, были ли у тверских купцов какие-то встречи, беседы, общение с местными жителями. Скорее всего, по берегам Волги в XV веке жило не очень много людей. И селиться они предпочитали поближе к городам и монастырям – то есть к более-менее защищенным местам.

Тут у нас появляется неожиданный свидетель – русский драматург Александр Островский. В 1851 году открылась первая в России крупная железная дорога, получившая название Николаевской в честь Николая I. Спустя пять лет, когда императора уже не было в живых, его наследник Александр II решил проверить, что за «хозяйство» он принял в наследство. Среди прочего возникла идея изучить эффект открытия железной дороги («чугунки», как ее называли в то время даже в официальных газетах) на жизнь губерний, через которые пролегла стальная магистраль.

Поручить такое дело Александр решил своему брату, великому князю Константину Николаевичу, который в то время возглавлял Морское министерство и одновременно Русское географическое общество. Великий князь выступил с оригинальным предложением: отправить в губернии следует не чиновников, а… писателей. Мол, мастера художественного слова не просто опишут жизнь «при чугунке», но и передадут самые потаенные народные чаяния. Идея получила высочайшее одобрение, и начался подбор писателей, которым можно было доверить такую важную государственную миссию. Так Островский оказался в составе «великокняжеского» писательского пула, который отправился колесить по Верхневолжью. Ему досталось задание – проехать по Волге от ее истока до Нижнего Новгорода и тщательно описать свои дорожные впечатления. Особенное внимание следовало уделить местным промыслам, а также состоянию судоходства. Весной 1856 года Александр Островский совершил путешествие по городам и уездам Тверской губернии.

«Тверская одиссея» русского драматурга началась 10 мая 1856 года в Торжке, после чего он посетил Осташков (где был поражен бедностью и темнотой местных крестьян), через Сытьково и Бахмутово приехал в Ржев, в котором прожил десять дней. Далее отправился вниз по Волге, 30 июня писатель побывал в Корчеве, а спустя три дня прибыл в Кимры, откуда отправился в Калязин. К сожалению, там его путешествие преждевременно закончилось: в Калязине писатель поскользнулся на пристани и сломал ногу. «Нельзя было и подумать ехать далее, – писал Островский своему приятелю. – Хирурги нашли важные переломы в ноге, которые не были исправлены, и я опять лежу без движения».

Однако волжская миссия драматурга оказалась весьма эффективной. Островский посетил Тверь, Торжок, Осташков, Ржев, Зубцов, Старицу, Корчеву, Кимры, Калязин, ряд сел и деревень, а также побывал у истока Волги. Во время путешествия Островский вел подробный дневник, записывал свои наблюдения, встречи, беседы, даже зарисовывал пейзажи и набрасывал портреты своих собеседников! Результатом его поездки стали очерки «Путешествие по Волге от истоков до Нижнего Новгорода», опубликованные в «Морском сборнике». Сегодня о пребывании Островского в Твери напоминает специальная памятная доска на одном из домов в центре города, где знаменитый писатель останавливался в гостинице купца Барсукова.

Островский обратил внимание, что несмотря на то что люди жили возле самой судоходной реки, большинство из них откровенно бедствовали. Например, в бывшем дворцовом селе Городня-на-Волге (сохранилось до наших дней, сегодня это центр Городенского поселения в Тверской области) драматург долго беседовал с царскими рыболовами, которые когда-то поставляли в Петербург свежую рыбу, но после открытия железной дороги лишились своих доходов. Рыболовство в Городне Островский нашел «очень незавидным»: в селе не было ни одного невода, ни одной рыбацкой артели, и во всей жизни Городни был заметен упадок. «Больно нас чугунка приобидела», – пожаловался Островскому один из местных крестьян.

В своих очерках драматург сделал неутешительный вывод: железная дорога фактически разрушила сложившийся веками экономический уклад людей, которые жили «от реки» (грузоперевозки, рыбная ловля) и «от дороги» (ямщики). Ямщики лишились клиентуры, но возвращаться к крестьянскому труду не спешили («от сохи не будешь богат, а будешь горбат», – говорили они драматургу), предпочитая зарабатывать деньги любыми другими способами – рыбной ловлей, разовыми заказами, перевозками… В некоторых селах приучились ковать гвозди – например, в Михайловском и Васильевском, в имениях графини Лаваль. Ковкою гвоздей занимались даже женщины, что особенно поразило Островского. А другое обстоятельство, буквально ошеломившее драматурга, было в том, какое кушанье жители «береговой линии Волги» считали самым лакомым. Ну кто рискнет угадать, какое? Думаете, рыба? Жареный лук в конопляном масле, вот какое! «Мяса здесь не видят круглый год», – вздыхал Островский.

Пожалуй, единственное упоминание, связанное с какими-либо торговыми операциями «на Волге», было таким: «Женский промысел, повсеместно распространенный в Твери и почти единственный, – вязанье простых чулок в одну иглу, из самой грубой шерсти. Их вырабатывается весьма большое количество и развозится по ярмаркам; но заработная плата так ничтожна, что фунт вязаной шерсти и фунт невязаной немногим разнится в цене. Вот главные промыслы бедных тверских мещан. Те, которые побогаче, имеют черные, или вышневолоцкие, лодки, на которых доставляют из Рыбинска до Твери и других городов по Волге и Тверце хлебный товар, соль, железо и прочее».

* * *

Есть еще один путешественник, согласившийся поделиться для нашей книги своими путевыми впечатлениями. Его зовут Евгений Кутузов, он живет в Петербурге, но дома бывает редко, поскольку Евгений профессионально занимается путешествиями. В 2017 году он прошел пешком от Санкт-Петербурга до Эльбруса, а в 2019-м решил повторить маршрут Афанасия Никитина – пройти пешком от Твери до Индии. Путешествие это в свое время наделало шума в Твери: специально для него создали в социальной сети группу «По следам Афанасия Никитина / Из Твери в Индию» (сегодня там почти две тысячи подписчиков). В Сети можно найти даже написанную по такому случаю песню «От Твери и до Индии пешком». На старте путешествия (Евгений отправился в далекий путь от памятника Афанасию Никитину в Твери) ему вручили кисет с тверской землей, которую накопали тут же возле памятника – чтобы в конечной точке Кутузов совершил символическое смешивание тверской земли с индийской.

За несколько месяцев путешественник пешком вдоль берега Волги дошел до Волгограда, но там произошла дорожная неприятность – Евгений, как в свое время Островский, сломал ногу. «Сам виноват, – говорит он. – Я решил, что могу проходить по 40 километров в день, несмотря на то, что ноги сильно болели». После выписки из больницы он взял за правило не ставить рекордов, а идти столько, сколько позволяет самочувствие. Окончательно планы путешествия пресекла пандемия ковида. В конце весны Кутузов добрался до Дербента – того самого, откуда когда-то Афанасий Никитин отправился в Азию, – но из-за пандемии Азербайджан наглухо закрыл границы. Несколько месяцев Кутузов прожил в Дербенте. Границы так и не открылись, и путешественник принял решение перенести продолжение путешествия на более благоприятные времена.

Следует заметить, что главная цель путешествий Кутузова – благотворительная. Своими путешествиями он привлекает внимание общественности к помощи детям, страдающим ДЦП. Поэтому на своих аккаунтах в соцсетях постоянно публикует реквизиты счетов, куда можно перечислять деньги. За время путешествия Кутузов собрал более двух миллионов рублей на лечение детям. Самому путешественнику, увы, эта деятельность приносит только долги. Правда, теперь у него созрел новый план: проделать оставшийся путь не пешком, а по воде. В Питере Кутузов намерен окончить курсы и получить шкиперские права на управление яхтой. Одновременно с этим он будет заниматься поиском партнеров, готовых помочь ему в подготовке экспедиции. До Астрахани он спустится по Волге, потом, следуя маршруту, описанному Никитиным в «Хождении за три моря», через Хвалынское (Каспийское) море отправится в Иран, и уже оттуда продолжит путь до Индии. Евгений разворачивает карту: «Вот город Бендер-Аббас, от которого придется до Индии плыть через Дубай, потому что Иран под американскими санкциями, и движение водного транспорта там закрыто».

Говоря же о своих путевых впечатлениях, Кутузов первым делом вспоминает, что летом на Волге стоит сильная жара, что донимают комары, которых особенно много вблизи воды, и много участков, где никто не живет – «приходится часами идти и не увидеть ни одного дома». Видимо, и Афанасий Никитин за пятьсот лет до него также страдал от жары, насекомых и тоскливого зрелища безлюдных волжских берегов.

* * *

Наконец, еще один важный фактор, который учитывал каждый, кто отправлялся в путешествие по Волге (и уж точно его учитывал Афанасий Никитин, как и любой тверской купец), – многочисленные таможенные посты. Вот что писал в книге «Волга и волжское судоходство» Иван Шубин: «Необходимо отметить, что для обыкновенного грузового движения по Волге, в том числе с торговыми целями, существовали такие препятствия и затруднения, как всевозможные злоупотребления местных властей и контролирующих органов. Злоупотребления настолько мешали волжской торговле, что уже при Алексее Михайловиче был принят указ “о злоупотреблениях, происходящих от отдачи на откуп мытов”, где откупщики объявлялись “врази Богу и человекам”, которые назначали по своему усмотрению ставки налогов (мытов), что приносило торговым людям “убытки великие”».

Очевидно, еще со времен Ивана III начались попытки навести порядок на торговых путях – Афанасий Никитин застал эту кампанию. Злоупотребления поборами были тем тяжелей для судоходства, что сборов и пошлин в древней Руси и без того было очень много: вся торгово-промышленная деятельность того времени была обставлена целой системой внутренних таможенных пошлин, взимавшихся как с самой торговли и непосредственно связанных с ней действий, вроде взвешивания или измерения товаров, так и с процесса движения – по дорогам, по реке. Были отдельные сборы за пользование мостами, переправами и т. д. Очень часто сбор пошлин отдавался на откуп – как сказали бы сейчас, на аутсорсинг, внешний подряд. Князь мог особыми жалованными грамотами уступить право взимания проездной платы разным лично ему симпатичным институциям – воеводам, монастырям, духовенству.

Проезжавшие Казань (в том числе и Афанасий Никитин) должны были, к примеру, платить особый налог в пользу казанского Зилантова Успенского монастыря. Этот монастырь располагался в устье реки Казанки у селения Бешболды, и в нем сохранились документы как раз второй половины XV века, из которых можно узнать, что плата взималась «для торга изо верховыхъ городовъ съ товарами и изъ Астрахани съ солью и съ рыбою и со всякими товары, и монастырския суда съ товары и съ солью, и вятчане, и пермячи». Сборы были нормированы, причем эта нормировка, установленная на основе «посаженного» принципа, является чрезвычайно интересной для определения сравнительных размеров судов, с которых взимались сборы. Ставки сборов были таковы: «С соляных кладей – по 1 рублю, с рыбных – по полуполтине, с больших белозерских судов, с устюжских насадов и пермских досчаников – по полтине, с стругов и с коломенок – по полуполтине, с кладных лодок – по две гривны, с товарных лодок – по гривне, с малого однодеревного стружка и с неводника – по алтыну, с плавных лодок – по две деньги, с ботников – по денге». Судя по размерам купеческой тверской ладьи, которую мы рассматривали в Петрозаводске, Афанасий Никитин и его коллеги должны были заплатить две гривны – не монеты, а меры веса, каждая из которых равнялась 204 граммам серебра.

Главное здесь то, что очень скоро система сбора денег за провоз, не будучи ограниченной или контролируемой властью, превращалась в сплошные злоупотребления. Любой откупщик мог устанавливать и тарифы за провоз, а также придумывать какие-то новые виды взимания денег с проходящих купцов. Купцов – да и не только купцов, деньги за проезд собирались со всех – такое положение дел, мягко говоря, бесило. Само название пошлины – «мыт» или «мыто» – осталось в русском языке нарицательным обозначением процесса обмана, истязания, унижения («что ты меня мытаришь?» – говорим мы несимпатичному человеку).

Хотя первое значение слова «мыт» – место стоянки судов, и Афанасий Никитин, конечно, употребляет его в «Хождении за три моря» именно в этом значении. К тому времени мытчики или мытники, в общем сборщики провозной платы, уже разделялись на заставщиков, собиравших «сухой мыт», то есть с путешествующих по суще, и лодейщиков, которые собирали мыт с торговых судов.

Водяной мыт (или водяное мыто) соразмерялся с величиной груженых судов, с лодок и маленьких кораблей мыта не брали. Есть указание, что в определенные годы размер мыта вычисляли по количеству досок борта купеческой ладьи, возвышавшихся над водой. Кстати, во время посещения верфи «Варяг» в Петрозаводске, где строится реплика купеческой ладьи, мы специально посчитали размер мыта, исходя из количества досок по борту – получилось 12 при полной осадке корабля примерно в полтора метра. Однако многочисленные откупщики совершенствовали «тарифную сетку» собираемого «водяного мыта». И в последней трети XV века (то есть как раз в те времена, когда там проплывал Афанасий Никитин с коллегами), уже существовала целая линейка «мыт»: мыто посаженное (брали с каждой сажени торгового судна), мыто кладное (брали с перевозимого груза), мыто привальное, которое следовало заплатить за стоянку судна у берега – причем различалось мыто, если корабль просто пристал к берегу, и если пришлось, например, выгружать товары на берег, в этом случае брали «мыто побережное».

И это ведь еще не всё! Кроме «мыта» (налога на имущество) взималась «головщина» (по нынешнему это можно назвать страховым сбором) – с каждого пассажира или сопровождающего груз. Размер головщины зависел от состава проезжавших – местные это были люди или посторонние, причем первые платили меньше, а иногда и совсем освобождались от сбора; кроме того, размер годовщины зависел от величины судна и количества провозимых товаров.

Только в 1596 году русское правительство смогло взять все таможенные посты и «мытные станции» на Волге в казенное управление. К тому времени река уже полностью контролировалась московским царем. Окончательно же внутренние таможенные пошлины отменила Екатерина Великая в 1753 году – то есть спустя почти три века после путешествия Афанасия Никитина.

* * *

Здесь следует уточнить, что Афанасий отправился в свою торговую поездку как раз в те годы, на которые пришлось становление Астраханского ханства. Оно обособилось в конце 1459 года, то есть незадолго до окончательного падения Большой Орды, как самостоятельный удел брата ордынского хана Махмуда. После развала Орды в 1480 году и убийства ее последнего хана Ахмата и его наследников Астраханское ханство окончательно превратилось в самостоятельное государство.

Однако в 1466 году, когда тверской купец Афанасий Никитин отправился сюда, здесь уже были все необходимые для эффективного управления и контроля территории структуры – собственная армия, налоговая служба, таможенники, пограничная стража. Астраханское ханство было огромным – его территория простиралась на западе до Кубани и нижнего течения Дона, а на востоке граничила с Ногайской Ордой, правители которой выступали союзниками астраханского хана. На юге хан контролировал территорию вплоть до Терека, а на севере его владения немного не достигали широты Переволоки – самого узкого места между Волгой и Доном.

И хотя по численности населения Астраханское ханство оказалось самым маленьким осколком Золотой Орды, да и с природными богатствами ему не очень повезло (солончаковые степи, бесплодные и выжженные), даже при населении в 15–20 тысяч астраханцы имели чрезвычайно удобное географическое расположение на перекрестке торговых путей. При этом армия ханства могла достигать максимум 3000 человек, хотя, скорее всего, «по штатной численности мирного времени» было примерно вдвое меньше. Из-за небольшой армии власти Астраханского ханства старались демонстрировать свое миролюбие, избегали участия в войнах и оставались зависимыми от более сильных соседей – Ногайской Орды и Крыма, к которым астраханцы нередко обращались за помощью. Считается, что из-за этой зависимости астраханский хан стал искать сближения с далекой Москвой, которая для них считалась абсолютно безопасной, поскольку Астрахань контролировала торговый путь в нижнем течении Волги. Однако это сближение и последовавшие затем войны Московии с ногайцами и Крымом случились уже позже, спустя сто лет после описываемых событий.

А пока – слово известному астраханскому краеведу Александру Черемнину, который много лет посвятил изучению истории торговых отношений русских княжеств с Астраханским ханством. Он написал книгу «Старая Астрахань», где по документам и архивным упоминаниям восстановил названия всех городов, расположенных на торговых путях Астраханского ханства в XV веке. Черемнин утверждает, что в XV веке, сразу после своего создания, ханство было одним из самых богатых государственных образований в Поволжье. В городе Иль-Уй-Муаззам чеканили собственную монету, в Орде-Муаззам (в переводе – Ставка Высочайшая) на берегу реки Ахтуба (около нынешних поселков Комсомольский и Вишневый Красноярского района Астраханской области) сохранились многочисленные мавзолеи середины XIV века. В городище Сеитовка на Ахтубе был построен большой белый ханский дворец Ак-сарай и великолепная мечеть ханов. «В Астраханском ханстве, – говорит Александр Черемнин, – был самый высокий уровень жизни населения – ханство богатело с торговли, собирая провозные пошлины с купеческих кораблей и караванов».

Поэтому астраханский краевед считает, что Афанасий Никитин, скажем так, слукавил, рассказав о том, что на их корабли напали речные пираты. Он просто не стал рассказывать, как все было на самом деле. Александр Александрович предлагает внимательно прочитать фрагмент, где описывается, как именно произошло это нападение.

Процитируем этот фрагмент, благо он небольшой: «Плывем мы мимо Астрахани, а месяц светит, и царь нас увидел, и татары нам кричали: “Качма – не бегите!” А мы этого ничего не слыхали и бежим себе под парусом. За грехи наши послал царь за нами всех своих людей. Настигли они нас на Богуне и начали в нас стрелять. У нас застрелили человека, и мы у них двух татар застрелили. А меньшее наше судно у еза застряло, и они его тут же взяли да разграбили, а моя вся поклажа была на том судне. Дошли мы до моря на большом судне, да стало оно на мели в устье Волги, и тут они нас настигли и велели судно тянуть вверх по реке до еза. И судно наше большое тут пограбили и четыре человека русских в плен взяли, а нас отпустили голыми головами за море, а назад, вверх по реке, не пропустили, чтобы вести не подали. И пошли мы, заплакав, на двух судах в Дербент».

– То есть очевидно, что напали на них не разбойники, – поясняет Александр Черемнин. – Они находились уже на территории Астраханского ханства, на что есть указание: «Плывем мимо Астрахани». А накануне они договорились с некими «неверными татарами», чтобы те провели их мимо Астрахани – видимо, не заплатив положенных таможенных сборов. Когда же комбинация не удалась, и пограничная стража открыла по кораблям огонь, купцы стали отстреливаться – «мы у них двух татар застрелили». Там же сам Афанасий пишет: «Царь послал за нами своих людей», – то есть это никакие не разбойники, а официальные лица. С которыми купцы устроили перестрелку и убили двоих при исполнении служебных обязанностей! А это было по тогдашним законам серьезное преступление. Попытка пройти, не заплатив пошлины (раз они шли ночью), да еще убийство пограничников – и никаких разбойников, никаких пиратов там, на контролируемой астраханским государством участке Волги быть не могло! Соответственно, кара была суровая – конфискация кораблей вместе с грузом. И арест тех, кто открыл огонь по патрулю – «четыре человека русских в плен взяли».

Понятно, почему Афанасий попытался выдать эту историю за ограбление, нападение речных пиратов. Они могли напасть выше по течению, но не на территории Астраханского ханства, где как раз поддерживался жесткий порядок в сборе платежей и таможенных пошлин. А нарушителей карали, конфискуя у них корабли и груз.

Версия Александра Черемнина кажется убедительной. Скорее всего, дела обстояли именно так. Ведь за этим последовал эпизод, когда русские купцы отправились к ширваншаху просить о заступничестве – чтобы он помог им вернуть корабли и товары. Но ширваншах их прогнал. Видимо, они ему рассказывали, что стали жертвой речных разбойников, но он получил точные сведения, что русские не заплатили пошлины, нарушили закон, да еще застрелили двух таможенников. И не стал помогать.

А мы оставляем Афанасия на берегу первого из морей, которое ему предстоит пройти в своих скитаниях – Хвалынского, ныне Каспийского. Он мог бы переждать какое-то время и вернуться домой, но как раз самое интересное в его поездке только начиналось. Можно сказать, что коммерческая, деловая поездка для Афанасия завершилась, поскольку он потерял все свои товары. Зато началось путешествие!