Текст книги "Московская живодерня (сборник)"

ПРЕЗИДЕНТ ИСКАРИОТОВ

 
Чтец усердный всех журналов,
Он способен и готов
Самых рьяных либералов
Напугать потоком слов.
Вскрикнет громко: «Гласность! гласность!
Проводник святых идей!» —
Но, кто ведает людей,
Шепчет, чувствуя опасность:
«Тише, тише, господа!
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов,
Приближается сюда».
 

Пьер-Жан Беранже. «Господин Искариотов»[2]2
  Перевод В. Курочкина.


[Закрыть]

Эх, какой вы все, ребята, замечательный народ! И вы, симпатичные, остроумные и ироничные вольтерьянцы, и вы, серьезные, смотрящие в корень, лобастые почвенники. Приветствую вас и преклоняюсь перед вашими талантами.

Один мой приятель, Селянин, совершил глупость. Написал повесть. Ну, так получилось. Без шуток. К годовщине Беслана.

Написал и положил подальше. Пусть вылежится. Через год перечитал и понес в редакцию журнала в голубой обложке. Там сидели большие профессионалы. Читать они не стали, вместе с ним сосчитали, на сколько печатных знаков тянет рукопись и сколько в ней авторских листов. Оказалось, не вписывается в формат журнала. Все это считал довольно известный писатель, глядя скучающим писательским взглядом в окно, но считал добросовестно. Пришел замредактора и поинтересовался, нет ли в рукописи чего-нибудь «крутого»? Видимо, все темы экшн, он уже исчерпал. Впрочем, было похоже, что его интерес не связан с журналом.

Потом Селя сходил в другой голубой журнал. Главный редактор, очень известный писатель, не интересуясь рукописью, спросил, сколько в ней печатных знаков… Сцена повторилась. И замредактора пришел. И почему-то спросил Селю с опаской: «Надеюсь, вы адекватны?» Селя был доктор наук, точен, как словарь, и ответственен, как пограничный пес, в свое время он делал умные торпеды, и никто никогда ему таких вопросов не задавал. Селе стало не по себе, и он опять убрал рукопись в стол. Но это так, предисловие.

Вы думаете, он ее не напечатал? Напечатал. Нашел серьезных людей. Патриотическое издательство. Но за деньги. Ну да, это когда деньги платит автор, а дальше – как получится. Редактор с фамилией Курочкин встретил его радушно, даже предложил чаю. Ободренный хорошим приемом, Селя согласился на условия редактора и пообещал принести экземпляр рукописи (не надеясь на результат, он прихватил с собой только компьютерный диск).

В конечном итоге они договорились. Редактор Курочкин высоко оценил доставленную рукопись и без промедления захотел напечатать ее в виде книги, да еще в твердой обложке и на хорошей бумаге. Это дорого, зато солидно. Видно было, что он свое дело знал, и оно шло как надо. Оба они доверяли друг другу, и оба доверие оправдали. Между тем Селя предложил еще до выхода повести заняться маленькой рекламной акцией: напечатать фрагмент повести в патриотической газете. Сказано – сделано. Они вышли во двор и направились к жилому дому. В его подвале помещалась редакция газеты. Однако там не оказалось ни главного редактора, ни даже зама.

– Пустяшное дело, – махнул рукой Курочкин, – они мои должники. Я с ними запросто договорюсь.

Мы с Селей когда-то учились в одном классе, и он показал мне рукопись. Мне понравилось, хотя я и предупредил его, что повесть не сразу поймут: то, что на поверхности не исчерпывает ее смысла, что мысль скрывается на глубине, она больше похожа на чудовище, чем на красивую рыбку.

– Зачем писать, если не можешь сообщить ничего нового? – отреагировал Селя, и мы запили эту максиму пивом.

Солнышко пригревало и нас, и потеющую землю, и сверкающего в его лучах скворца, который деловито обследовал дачный участок. Подсохшая скворечня нацелила вдаль свой круглый черный объектив, а голые ветки над нею вытягивали из неба ярко-синюю краску.

В это время к даче подъехала машина Курочкина. Курочкин ездил на двух машинах. После того как Селя заплатил ему аванс, он отремонтировал лучшую из них – внедорожник БМВ. Курочкин был доволен и энергичен. Поздоровались.

– Наконец договорился с типографией, – отрапортовал он, садясь за стол и доставая из пакета банки с пивом.

– Сложно? – спросил Селя.

– Хочется где подешевле. Но не это главное. Вашу книгу не всякая типография возьмет, да и не всякая торговая точка. Вы понимаете, – обратился он ко мне, – ведь эта книга – ого-го какая книга! Это же – Горький, Чехов, Толстой, если на то пошло!

– Толстоевский, – тихо подсказал Селя.

– Вот я и говорю, – покосившись на Селю, продолжал Курочкин, – это же настоящая русская книга. Многим это не понравится. Ихние принципы им не позволяют.

– Я вроде никого там не обидел. Все объективно.

– Вот то-то и оно! У вас и порох выдумали чуть ли не русские! Разве они с этим согласятся?! И Югославию вы им припомнили.

Селя пожал плечами.

– У меня случай был, – понизил голос Курочкин, – я издавал одну книгу, и они мне предложили деньги сразу за весь тираж, только бы она света не увидела. Во как! А вы говорите…

Из деликатности никому не пришло в голову уточнять, чем дело кончилось.

– Можно вопрос? – спросил Селя. Курочкин сделал приглашающий жест.

– Как там Исько, скоро меня напечатает?

Исько была фамилия редактора патриотической газеты. Еще он был президентом то ли патриотического русского фонда, то ли общества русских патриотов, в общем патриотом всех патриотов.

– Напечатает. Пока попросил меня вне очереди продвинуть книгу Саркисяна. Сделаем, хоть и прижимист этот Саркисян. Всю душу вынет. Мы с Исько важные вопросы решали. Как-то пришлось от милиции уходить…

Курочкин остался ночевать. Утром ни свет ни заря он подхватился и уехал: у него были дела в соседней области.

Вскоре я пошел в отпуск и стал регулярно покупать газету русских патриотов. Она выходила раз в неделю. Я читал ее, что называется, от корки до корки. Хорошая газета. Только Селянин мне в ней все никак не попадался.

Потом мой отпуск закончился, и я встретился с Селей. Он уже выплатил все деньги за книгу, и ей занималась типография. Мы поговорили о газете, о ее редакторе Исько. Я спросил, когда в ней появится повесть Сели?

– Появится, – сказал он. – Сейчас люди из Молдавии приехали. Вот их материалы напечатают и за меня примутся.

Недели через три Селя взял меня с собой к Курочкину посмотреть образец обложки. Обложка производила хорошее впечатление.

Лето уже побывало на своей вершине и теперь снисходительно одаривало всех перезревшими жаркими деньками. Мы вышли в тихий московский двор. В тени стояла пустая лавочка. Из какого-то окна негромко звучала музыка. Вальс спокойный и завораживающий. Говорить не хотелось. Даже Курочкин примолк. Мы сидели, жмурясь на ярко освещенный асфальт.

– «Королева играла в старом замке Шопена», – не удержался Курочкин.

– «И внимая Шопену, полюбил ее паж», – принял подачу Селя.

Вдруг Курочкин слегка потянул Селю за рукав. По освещенному асфальту шел Он. Я специально написал «Он» с большой буквы, чтобы подчеркнуть энергичность и уверенность появления на сцене редактора Исько. Конечно, мы его узнали. Он появлялся на экране телевизора и даже играл в кино императора. Увидев нас, вернее Курочкина (с нами он знаком еще не был), Исько повернул к нашей лавочке. Познакомились. Само собой, Курочкин представил Селю как автора повести, главу из которой обещался напечатать Исько.

– Да, да, очень хорошо, – отвечая на немой вопрос, сказал Исько, – будем печатать. Вот сейчас прилетели чеченцы. Срочная работа. Сразу заплатили. Через несколько дней они улетают обратно. Надо успеть. Как только с ними разделаюсь, сразу примусь за ваш материал.

Исько откинул назад седые волосы и присел с нами. Музыка смолкла, и стал слышен трепет листьев над нами.

– «И тихо, так, Господи, тихо…» – продекламировал Курочкин.

– «…что слышно, как время идет», – механически отозвался Селя.

– Вот-вот, Ахматова, – сказал Исько, – упадничество, тление, томление духа, так сказать. Они, – он махнул рукой куда-то в сторону, – растлевают нашу волю, хотят отнять память и веру. Мы же с вами видим, как вокруг России сжимается кольцо ненависти. Им ненавистна сама мысль, что Россия встает с колен. А Россия не только встает с колен, она обороняется.

– Мы в свое время создали новую систему наведения, – начал Селя. Исько одобрительно кивнул. – Экспериментальный образец разместили на опытовом судне на Черном море. А уж секретность была… И что вы думаете? Опытовое судно в 1992 году перешло к Украине вместе с нашей аппаратурой. А потом к американцам. Они еще и в газете написали, что были поражены высоким уровнем нашей техники.

– Да-а, – протянул Курочкин, – нет правды на земле.

– Это все при Беспалом было, – сказал Исько. – Россию продали.

– Остался «Труд» за три копейки, – вставил Селя.

– Наконец-то держава возрождается, – пропустив замечание Сели мимо ушей, продолжал Исько. – Собирается Россия, сосредоточивается. Силы копит. Капиталы наращивает, обновляет вооружение. Преобразуется политически. А что вы хотите? Судьба государства! Мы и обращаемся ко всем соотечественникам. Нам сейчас каждое плечо, каждая душа дорога, каждый поступок, каждое слово. Вот и ваша книга. Американцам досталась наша аппаратура? Пусть подавятся! Мы еще лучше придумаем. Русские и не на то способны.

– Уже придумали, – сказал Селя.

– Вот видите! Нам это не впервой! Как два пальца… об асфальт. Мы ведь все время в дороге. И без привалов. Как сказал поэт: «Вынесет все и широкую, ясную грудью дорогу проложит себе».

– «Жаль, – сказал Селя, – только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе».

– Пессимизм был уместен в позапрошлом веке. Сейчас другая динамика. Другая! – Исько встал и провел рукой по усам. – Как говорится, был рад… – Он уже было попрощался, но Курочкин спохватился и попросил его подвезти нас до метро.

– Без проблем, только спущусь в редакцию: дочку захвачу. Придется подождать мало-мало…

– А мы пока ко мне зайдем за бумагами, – сказал Курочкин. – Айн момент, и они у тебя.

Исько на ходу кивнул и отправился к себе.

Мы зашли к Курочкину, он нам объяснил, что Исько ездит на черном «хёндай-терракан» – это такой большой джип, и сказал, как его найти.

Подходя, мы увидели Исько в темных очках, он разговаривал с каким-то дяденькой, которому объясняться помогала жестикуляция: его руки то расходились в сторону, то прижимались к груди, то указывали куда-то, как бы обращаясь к некоему отдаленному авторитету.

Впрочем, когда мы приблизились, разговор был окончен, Исько полез в машину, а дядька отошел, поглаживая затылок и покачивая головой.

Кроме Исько на переднем сиденье расположилась девушка. Мы познакомились.

– Ну, что там? – спросила она Исько.

– А что? Полторы тыщи заработал. На, держи, купишь себе чего-нибудь.

– Нет, не надо. У меня есть.

– Бери.

Она отрицательно помотала головой.

– Не хочешь, как хочешь. – Он сунул деньги в нагрудный карман.

– Разве тебе на ремонт деньги не нужны?

– Какой ремонт? Он на своей низенькой машине только до колеса и дотянулся. А что резине будет? – Исько был воодушевлен, он махнул рукой в сторону дяденьки, отошедшего к старой темно-красной машине. – Я ему на крыло показываю, говорю: видишь, повредил? Теперь крыло снимать и перекрашивать надо. Короче, залетел ты, друг ситный, на пять тысяч минимум.

– А он?

– А что он? Смотрит на меня синими брызгами. Нет, говорит, у меня таких денег. Ничего, говорю, страховая компания заплатит. Гляжу, он мнется. Страховки, говорит, тоже нет. Так я и думал.

– Он в тебя и вправду въехал?

– Ерунда. Разворачивался, а место здесь узкое, вот и не рассчитал расстояние. Ткнулся носом в шину. Короче, я сначала согласился на половину суммы. У него и ее не оказалось. Хотя не уверен! Прячет старый куркуль заначку. Ладно, поехали, – Исько завел машину.

Мы сидели на заднем сиденье, выглядывая, как из окопа.

У девушки зазвонил телефон. Она взглянула на экран мобильника.

– Алло? Что случилось? Курочка снесла яичко? Вам повысили пенсию? Нашли жизнь на Марсе? Что? Ничего не случилось? Ну, вот услышала. Меня папа привезет. Я уже в машине. Какая разница. Скоро. Нет. Нет. Ладно, все! – Телефон щелкнул и был отправлен в сумочку.

Исько вывернул и не торопясь двинулся по узкому проезду, заставленному автомобилями.

Дома отбрасывали резкие тени. Мы выныривали из тени в свет и ныряли обратно в тень. Но тени было больше. Поэтому свет ослеплял. Эта яркая картина абстракциониста с набором черных квадратов была бы невыносима, если бы не оживлялась деревьями с дрожащей на асфальте листвой.

Я увидел, что Селя посмотрел на меня, и ответил ему кривой улыбкой.

– Вот, – сказал Исько, взглянув на нас, – люди конкретным делом занимаются. Американцев в технологиях обогнали и еще не раз обгонят. Да и вообще, ведь все русские придумали. Вы посмотрите: радио, телевидение, видеомагнитофон, вертолет, парашют, лазер…

– Миномет, торпеда Александровского – добавил Селя. – Только бы не мешали.

– Каждой нации покровительствует своя сфера космоса, – сказала девушка. – У русских это астральные сферы. У русских умное сердце и сердечный ум. Хотя я с вами бы поспорила насчет технологии в принципе. Технология это интеллектуальная проекция прагматизма, направленная на комфортное существование индивидуума. Вообще, технократическая логика порождена ментальными сферами, характерными для западноевропейских наций. С моей точки зрения, она препятствует природному развитию сверхвозможностей человека.

В машине мне стало душно. Я поднял глаза к потолку и расстегнул вторую пуговицу на рубашке. Селя опять посмотрел на меня.

– Вы думаете, я согласен? – сказал Исько. – Вот они, пороки гуманитарного образования! Нет уж, дорогая, именно прорывы в технологии делают страну великой. Мы первыми вышли в космос.

– И наши корабли бороздят просторы вселенной, – продолжил Селя.

– Именно так!

– С вами все ясно! – сказала девушка, обернувшись к Селе. – А что ваш друг скажет? Он молчит и старается не выдавать своего присутствия. – Она, улыбаясь, посмотрела на меня.

– Я мыслю, следовательно, я существую, – сказал я.

– Вы картезианец? Понятно, такой же технократ, как все.

Я не стал спорить.

Мы выбрались наконец на более широкую улицу. На углу, на тротуаре, обосновалась патрульная машина. Милиционер в синей форме стоял отставив ногу и держа руки за спиной. В руках у него был жезл.

Исько притормозил у милиционера и до конца опустил стекло.

– Командир, сейчас тут вишневая «нексия» поедет. Документы проверь. Страхового полиса точно нет!

Милиционер, не двинувшись с места, переменил ногу, прищурившись, оглядел сверкающую машину и, поджав губы, кивнул. Мы видели, что он навел на нас взгляд, как наводят спаренный пулемет на окопавшихся бойцов. Взгляд не таил в себе никакого смысла, но был неприятен именно своей бессмысленностью.

Селя, не поворачиваясь, спросил:

– Слушай, ты дискету взял?

– Ничего я не брал.

– Забыли!

– Что забыли? – Исько уже отъехал от милиционера.

– Самое главное, как всегда. Притормозите, мы вернемся.

– Уверены?

– Да, извините. Спасибо. Дойдем пешком.

– Можно на маршрутке, – сказала девушка.

Мы распрощались и пошли обратно. Я застегнул пуговицу на рубашке и с облегчением посмотрел на небо, которое, как ни старались, не могли спрятать серые дома. Селя некоторое время шел молча. Потом сказал:

– Зря я все это затеял.

– Что?

– Все это с моей книжкой.

Я обнял его за плечи.

– Не говори ерунды. Ты – молодец!

Селя махнул рукой и тоже взглянул на небо.

Владелец вишневой «нексии» все еще не трогался с места. Мы подошли к нему.

– Слушай, – сказал ему Селя, – подшутил над тобой наш приятель. Просил тебе вернуть и впредь на разводки не попадаться, – и Селя протянул ему полторы тысячи рублей.

Дяденька озадаченно посмотрел на него и машинально взял деньги. Потом, сообразив, что к чему, заулыбался и стал усиленно гладить макушку.

– А я думаю, вот жлоб! Деньги не за что взял и уехал!

– Шутишь? Это же Исько – президент всех патриотов и всех фондов командир.

– Точно! А я думаю, где я его видел? В черных очках. Пижон! Я его даже очень уважаю. Он в интервью все правильно говорит.

– Знаешь что? Там на выезде милиция стоит. У всех документы проверяет. У нас все проверили. Учти!

– Понял, понял, понял, был бы дурак, не понял!

– Ладно, счастливо доехать!

– Уважаемые, а вам куда? Давайте я вас до метро довезу. Всего за сто рублей. Почти даром!

– Спасибо, не надо, – поспешно сказал Селя, и мы пошли обратно во двор, где из окна звучала музыка.

Мы опять молчали и смотрели, как на асфальте дрожат осиновые листочки. Я расстегнул пуговицу на рубашке. Тишина прижала нас к нашим же теням, и мне стал ненавистен наш бесшумный индейский шаг. Хотелось пошутить, припомнить что-нибудь в духе стихов Некрасова о народе. Но я молчал и только вздыхал. Мы все шли и шли, как будто это стало для нас важной и трудной работой. Идти и верить в дорогу.

– Знаешь, – вдруг сказал Селя деревянным голосом, – почему солнце называют абсолютно черным телом? Оно излучает как абсолютно черное тело. – Он посмотрел на меня и осекся. – Может, по стакану?

– Будет еще хуже, – сказал я. – Посидим в тенечке.

Огромные кучевые облака сияли белизной и не спешили спорить с солнцем. Они держались в стороне, как будто понимали, что, пока солнце освещает их, они прекрасны.

– Слушай, – вдруг сказал Селя, – а почему он на иномарке ездит?

– Кто?

– Исько.

– А на чем ему ездить?

– Как на чем? У нас же есть отечественный джип. Называется УАЗ «Патриот». Исько – патриот? Патриот! Вот пусть и ездит на «Патриоте».

– У нас даже президент Путин ездит на «мерседесе». И охрана на «мерседесах». Получается, президент Путин на иномарке, а президент чего-то там Исько на отечественном «Патриоте»? Подъедет Путин к Исько, а тот на нашем «Патриоте»?! Как-то вызывающе. Путину не понравится.

– Что же теперь, Путина бояться – в сортир не ходить?

– Ходить. Но не бесплатно.

– Точно! За полторы тысячи, – сказал Селя.

Так, бодрясь и перешучиваясь, мы подошли к лавочке. У мусорных баков ворона столкнулась с крысой. Крыса норовила убежать, но ворона за хвост вытягивала ее снова на открытую площадку. У крысы не было никаких шансов. Однако ей повезло.

Мимо шла девочка с мамой. Девочка прониклась сочувствием к крысе, пошла и напугала ворону. Когда ворона вернулась, крысы и след простыл.

Вряд ли ворона надеялась на новую встречу. Скорее всего, ей захотелось вновь пережить накал поединка. Вертя клювом, она еще походила возле мусорных баков, бросая вызов противнику, но тщетно. Ищи дураков среди крыс!

Я поймал взгляд Сели. Он, прищурившись, с иронией смотрел на меня.

– Не надо было все это затевать, – сказал Селя. – Не стоило.

Я опустил глаза. Чтобы ему возражать, не хватало душевного подъема. И выглядели бы возражения вымученными и неубедительными. Ведь дело было не в том, печатать его книгу или не печатать. Самое время отшутиться, и чем глупей, тем лучше, но сил для шуток не хватало.

Мое молчание было для Сели как глоток тоника, оно приносило удовлетворение, но вкус оставался горьким.

Мы ждали музыки, и она пришла. Шопен. «Собачий вальс». Мы сидели и слушали «Собачий вальс» Шопена и понимали, что так оно было и будет, что возвышенное побеждается пошлостью, что тот же Шопен посвятил Констанции Гладковской опус 69, что сильные изо всех сил сохраняют возвышенное, а слабые ищут силы в пошлости.

Музыка вдруг смолкла, и наступила тишина. Она тоже была как глоток тоника. Мы поднялись, и наш бесшумный индейский шаг понес нас к маршрутному такси.

Долго ждать не пришлось. Подошел микроавтобус, на двери которого крупным шрифтом красовалась цена проезда и надпись «Все зайцы – козлы». Спустя десять минут мы вышли у метро.

Как-то так получилось, что я перестал покупать газету Исько. Когда наступила осень, я приехал на дачу к Селе. Осень была теплой, и мы сидели за столом на улице. Оказалось, что Селю в газете так и не напечатали.

– Вроде обещали, – сказал я.

– Обещали, – сказал Селя. – Потом предложили приплатить.

– А ты?

Селя пожал плечами:

– Не больно-то и хотелось!

Голос его прозвучал едва слышно.

– А книга где? – осторожно спросил я Селю.

– В сарае весь тираж лежит. Пойдем, посмотрим.

Мы открыли дверь и увидели стопки упаковок в человеческий рост.

Селя подарил мне два экземпляра с дарственной надписью. Мы вернулись к столу.

– И что теперь?

Селя посмотрел на меня.

– А что? Пусть лежат.

– До срока?

– «А в сроке было сорок сороков», – сказал Селя.

– А деньги? – вырвалось у меня.

– Что деньги, Сева? Деньги – дым! Мы ценнее наших денег, а наше творение ценнее нас. Я же не бедствую. Чай, сахар, свежий хлеб и даже масло. Что еще нужно, чтобы встретить старость? – Селя поставил горячий чайник на пожелтевший журнал «Физика горения и взрыва».

За изгородью лежала гладь осеннего пруда. Пруд облюбовали дикие утки. Эти серые шейки, как ракеты-торпеды, прямо с воздуха ныряли в воду, плыли под водой и выныривали далеко от места погружения.

Мы пили чай и смотрели на уток.

– Курочкин звонил, – сказал Селя. – Давайте, говорит, еще тираж напечатаем.

– За твой счет?

– Естественно, за мой.

– Вот дает!

– Я что, похож на дурака?

– Наверное, ты похож на человека, который не ценит деньги. А они, как ни крути, бизнесмены. Делают свой бизнес. Это их профессия.

– Поделом мне, – сказал Селя, – решил осчастливить человечество, открыть глаза людям.

Я опять не находил слов и поэтому смотрел на уток.

Над прудом закружилась белая чайка, за которой гналась ворона. Видимо, чайка что-то присвоила, что ворона считала своим. Белая и черная птицы долго маневрировали, то снижаясь к самой воде, то взмывая горкой вверх, показывая чудеса пилотажа и крича от полноты чувств. Селя тоже поднял голову и не отрываясь смотрел на это авиашоу.

Наконец чайке надоело увертываться от вороны, и она ракетой вошла в воду и исчезла. Разочарованная ворона немного понаблюдала, как под водой движется белая ракета-торпеда, и подалась восвояси. Чайка вынырнула и закачалась на мелкой ряби, поднятой порывами ветра. Селя с улыбкой повернулся ко мне.

– Вороны сражаются и на земле, и в воздухе, – сказал он.

– Если бы не они, от крыс спасения бы не было.

– Есть города, где ворон нет, а вместо них чайки по помойкам рыщут.

– Тоже крыс не любят?

– А кто их любит?

Я напомнил о девочке, которая отогнала ворону от крысы.

– Это не любовь, – отрезал Селя. – Это политкорректность.

– Девочка и слова такого не знает!

– Думаешь, чайка знает слово «аэродинамика»?

Я был благодарен чайке, что Селя вновь обрел себя, и решил не спорить. Селя заварил свежий чай, и мы подождали, когда чай наберет нужную крепость и аромат. Утки, пережив роль зрителей, вернулись к своим занятиям.

«Все наладится, – подумалось мне. – Селя съездит на свой ученый совет, отвлечется, и все потечет, как прежде. Надо идти к людям, а не сидеть сиднем на даче. Надо идти к людям…»

Мы встретились с Селей только четвертого ноября. Был праздник – день народного единства, на улицу вышли толпы людей, затевались митинги и демонстрации. Селя сообщил, что его книгу будут продавать на лотке с патриотической литературой. Утром с двумя пачками книг мы вышли на станции метро «Парк культуры», вместе с бумагой, выписанной Курочкиным, отдали их продавцу. Продавец, скинув теплую куртку, разворачивал свою торговлю. Мы приблизились к месту, где шел митинг. Негустая толпа окружила сцену, на которой стояли выступающие.

Оратор предупреждал об опасности, которая грозит всему национальному. Эта опасность угрожала нам не только со стороны врагов, но и со стороны людей умеренных, толерантных. Умеренные были нашим главным врагом. Их миролюбие преступно. Их политкорректность враждебна. Надо сорвать с них маски. «В свое время, – пообещал он, – мы назовем имена, явки и пароли. Назовем и объявим ночь длинных ножей. Слеп тот, кто надеется на мирную жизнь. Жизнь – это постоянная, трудная и кровавая борьба».

– Прямо какая-то Варфоломеевская ночь, – сказал Селя.

– Проповедь отца Буше, – шепнул я ему в ухо.

Мы дождались выступления Исько. Он говорил толково: о победной памяти, о русской силе, о потомках дворян, об ученых, кующих для Родины стальной щит. Он вспомнил богатую историю России и упомянул о странах, рано разбогатевших, вздумавших учить старших, но которым Россия утрет их сопливый нос.

Когда он перешел к нанотехнологиям, стоявший неподалеку от нас юнец вдруг крикнул высоким голосом:

– Эй, Искариотов, на выход! Родина-мать зовет!

Он вынул детский пластмассовый пистолет желтого цвета и нажал на спуск. Раздался хлопок, и из ствола вывалился и повис на дуле красный флажок. Исько инстинктивно втянул голову в плечи, но потом выпрямился и развернул грудь. Рядом с шутником стояли мужчина и женщина. Женщина как-то озадаченно показала пальцем на оружие шутника и не вполне уверенно высказалась:

– О! Пистолет!

Услышавшие ее люди подались назад, а мужчина бросился на шутника и вырвал у него игрушку.

– Лови, лови его, – закричал со сцены Исько. – Вон, вон, побежал.

– Ищи его, свищи его, – сказал негромко Селя.

Но парню не повезло. Лавируя, он пробежал несколько шагов, пока кто-то не подставил ему ногу. Он упал, на него навалились.

– Террорист! – крикнули в толпе с лукавством, и толпа слегка дрогнула.

Исько быстро спустился и, подбежав к шутнику, пнул его ногой. Шутника крепко прижимали к земле. Исько успокоился и распорядился сдать парня в милицию. Люди обсуждали происшествие.

Вдруг из динамиков громко и величаво полились звуки вальса. Это был вальс «На сопках Маньчжурии». Чистый голос пел о павших солдатах, о шелесте гаоляна, о давней забытой войне. Все замерли.

– «Музыка звучит так весело, бодро…» – произнес Селя, а я закончил:

– «…что кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем?»

Мы улыбнулись друг другу. И Чехов улыбнулся нам.

– «Если бы знать, если бы знать…»

Исько слушал музыку, подняв мокрое от мелкого дождя лицо к пасмурному небу. Его энергичная натура требовала действия. Он тряхнул головой и посмотрел вокруг. Увидев цель, он подошел к одной из женщин и, как офицер, щелкнул каблуками. Женщина положила левую руку ему на плечо, и они, поддавшись музыке, не обращая внимания на дождь, не замечая луж, пустились в вальсе по освободившемуся, как по волшебству, пространству. За ними последовала одна пара, вторая, третья…

Мы еще немного помешкали и пошли обратно. Дойдя до продавца книжной продукции, мы остановились. Книга Сели сиротливо поместилась среди патриотических газет, как батон хлеба, забытый в керосинной лавке. Мы стояли, ожидая чуда, пока холод не заставил подумать о теплой комнате и горячем чае. Селя махнул рукой, подхватил меня под руку и повел к метро. Я, бормоча что-то о своей готовности еще подождать, подчинился. Жизнь научила меня не ждать чудес.