Текст книги "Московская живодерня (сборник)"

РОМАНС ВРЕМЕН ВЛАДИМИРА ПУТИНА

Я перебрался на диван, и сквозь наплывающую дрему накатывали на меня резкие выкрики Жеглова и журчащий тихий говор Михал Михалыча: – У одного африканского племени отличная от нашей система летоисчисления. По их календарю сейчас на земле – Эра Милосердия. И кто знает, может быть, именно они правы и сейчас в бедности, крови и насилии занимается у нас радостная заря великой человеческой эпохи – Эры Милосердия, в расцвете которой мы все сможем искренне ощутить себя друзьям, товарищами и братьями.

Братья Вайнеры, «Эра милосердия»

Полупустой вагон метро со свистом и шипом летел под землей…

А может, его следовало бы назвать наполовину полным? Вот и полная женщина сидит точнехонько посредине сиденья, рассчитанного на шесть человек, поэтому шестому места нет. Она впилась в очередной детектив, написанный, если верить обложке, такой же толстухой, которая, наверное, также садится в метро, не подозревая о том, что при четном числе посадочных мест шлепаться на середину – значит, кого-то лишить места.

Прежде чем привычно закрыть глаза, я еще раз взглянул на сидящих у противоположной стены вагона, и не пожалел.

Она сидела с краю в задумчивости и изредка чему-то улыбалась. Вагон качало. Честное слово, я оторопел.

Это была улыбка счастливого человека. Нет, вы ответьте, когда в последний раз вам приходилось видеть это тихое, сокровенное, льющееся изнутри счастье? На старинных полотнах? В авторском кино? Я уже забыл, что такое бывает. Давно не наблюдал я его ни в парке золотой осенью под голубыми небесами, ни в глазах влюбленной молодой парочки на бульваре, ни в компании старых друзей. Здесь же, в ушедшем под землю городе, под колесный грохот и топ, эта улыбка казалась столь же неуместной, как рассеянность у нелегала.

Давно забытое чувство сердечности отозвалось во мне, и, чтобы не потерять его, не разочароваться (что стало привычным делом), я закрыл глаза (еще раз взглянув украдкой на улыбающуюся vis-a-vis). Белым шумом зазвучало утекающее время, серым туманом окутало убегающее пространство.

* * *

– Что? Невозможно отобразить страницу? Ничего страшного! Так! Подводи стрелку к кнопке «Обновить». Да, вот эти две зеленые… кто? Рыбки? Ну, пусть будут рыбки. Нажимаем! Есть! Со второй попытки мы в Интернете. Поняла? Замечательно!

– Жанночка Марковна, мы пойдем обедать? Через полчасика? Хорошо, я пока сбегаю в экспедицию, посмотрю почту. Что? Да что вы говорите? Скоро вся почта через Интернет пойдет? Мгновенно? Вот счастье-то…

Жанна Марковна устала от черных полос в своей жизни. Началось с того, что муж стал одним из владельцев крупного металлургического комбината. Они вдруг сказочно разбогатели. Мечта для женщины! Э, нет! Муж нашел новую жену, на двадцать лет моложе и на двадцать сантиметров выше. Пережила развод. Муж оставил ей девяносто девятую модель «лады», на которую они накопили еще в советские времена, и двухкомнатную квартиру в Тушине с окнами на трамвайную линию. Пробовала возражать, но суд почему-то встал на сторону мужа.

Потом муж, уже бывший, нашел дочери университет в Англии, и та согласилась. Жанна не выдержала, разругалась с дочерью, обиделась на мужа, на дочь, еще больше на себя, а если на себя, значит, и на весь мир. Мир вдруг сделался чужим и враждебным. На работе в глаза сочувствовали, а за глаза, конечно, злорадствовали: вот оно, богатство-то, ишь, губы раскатала!

Дом стал пустым и неприветливым. Она с ужасом ждала очередных выходных. Часами лежала в ванне, глядя в потолок. Мысль вскрыть себе вены возникала, но тут же изгонялась. Стоило только представить, как она подносит бритву к коже, ее охватывала паника, по животу проходила дрожь, и все тело содрогалось, как будто кто-то начинал водить железом по оргстеклу.

Ложилась в постель, сворачивалась в клубочек и опять жалела себя, переживая жестокость самых близких. Они, самые близкие, и делают нас самыми несчастными.

Телефон превратился во врага. Он молчал. На него невыносимо было смотреть. Тупо молчал. Но взгляд все равно тянулся к нему. Невыносимо!

На работе были люди. С ними как-то легче. Она спешила на работу и не торопилась вечером домой. Но и работа ее предала. Отдел, которым она руководила, сократили за ненадобностью, и Жанну, пониженную в должности, вместе с другими сотрудниками поглотил другой отдел.

Последний удар она получила, когда узнала, что дочь в Англии выходит замуж. На роскошную свадьбу (папа постарался) ее не пригласили.

Она чувствовала себя прокаженной, перед которой одна за другой захлопываются все двери. И теперь мысли о самоубийстве нежно ласкали ее самолюбие. Они зарей пламенели в сознании, сабвуфером гремели в ушах, яркими цифровыми фотографиями мелькали перед глазами. Одно затруднение – ноу-хау! Как сделать-то?!

Может, и переболела бы, да тут на их небольшое предприятие «наехали» рейдеры. Решили прибрать их фирму к рукам вместе со всей недвижимостью и неплохим местоположением.

Отправились в милицию. «Нет, – сказали там. – Ничего мы здесь не сделаем. У них адвокаты, а у нас милицейское юридическое образование. В УПК разбираемся немного, да и то когда начальство прессует. Короче, сами не поможем, а совет дадим».

И дали координаты одного авторитета, который решает проблемы.

Авторитет этот простым человеком оказался, не чванился, приезжал к ним в офис на двух больших черных, как смерть, машинах. Внешне он походил скорее на их шофера, чем на руководителя какой-то там группировки.

Но не глуп. Опытен. Смотри, Жанна, как он безошибочно угадал, какой туалет мужской, а какой женский?

Действительно, две двери рядом, никаких обозначений, никаких различий: унитаз, умывальник, да еще барабан с бумажными полотенцами. Он заглянул мельком в одну комнатку, в другую, кивнул самому себе и зашел в мужскую. Ну-ка, ну-ка! Ну! Правильно, в мужском сиденье поднято, а в женском опущено. Он даже не запнулся.

Жанне выпал случай с ним поговорить запросто, она его и спросила насчет клуба самоубийц. «Да, не вопрос! Перезвони мне!»

Так она узнала адрес, пароль и логин в Интернете. Чтобы сделать заказ, пришлось продать машину. Фирма бралась убить ее легко, красиво и тогда, когда она этого совсем не ожидает, незаметно: вы умрете счастливыми, готовьте завещание.

И жить стало как-то немного веселее. Все кончено. Все долги уплачены. Последние часы, дни, ну, может, даже месяцы пройдут в состоянии блаженной сиротской обреченности, тайной значительности и в то же время полной свободы.

Никаких забот о будущем. Никаких страхов. Летишь. Не падаешь. Не экономишь, не соблюдаешь диет и строгих моральных правил. Все позволено. Почти все. Ведь завтра ты умрешь!

Пофлиртовала с молодым системным администратором, который пришел ставить антивирусные программы на их локальную сеть. Ничего серьезного, но появилось немного забытой бодрости. Этот сисадмин познакомил ее со своим дядей, Сан Санычем Блиновым, мужчиной вполне в ее вкусе. Сан Саныч посадил их в свое «вольво», довез племянничка до дверей очередного клиента лаборатории Касперского: «Держи на мороженое»! – сунул деньги ему в нагрудный карман и без суеты покатил к дому Жанны.

Не стал набиваться в гости, но взял с нее обещание в выходные использовать его транспортное средство, чтобы посмотреть на быстро меняющуюся Москву. Неделя за неделей они побывали на Ленинских или, как их там, Воробьевых горах, ели пиццу на Тверской, ездили за город, смотрели импрессионистов в Пушкинском музее, заходили в храм Христа Спасителя, отмахивались, как от чумы, от памятника чумазому Колумбу с головой Петра Первого. Прежде чем Сан Саныч согласился подняться в ее квартиру.

Начиналась весна. Что такое весна в Москве? Текущие черные ручьи вдоль тротуаров. Лужи, лужи, лужи. Машины, грязные по самую макушку. Веером разлетается вода из-под колес. Берегись!

Грязь. Откуда она берется? До ближайшего поля десяток километров, да и не ездят по полям московские автомобили. Снег просел. Внутри белый, снаружи покрыт пористой черной коркой. Дворники разбрасывают его по мостовым, чтобы быстрей растаял. А кое-где уже просохший светло-серый асфальт. Камуфляжными пятнами на мокром черном фоне.

С появлением первых желтых цветков мать-и-мачехи дороги высыхают. Только бы не было ветра. Ветер поднимает пыль, в которую превратилась зимне-весенняя грязь, и неожиданно бросает из-за поворота в лицо, закручивает маленькие смерчи, крутит у колен бумажки и всякий мусор. Солнце тщетно старается отразиться лучами от одинаково серых машин.

Только ливень, мощный московский ливень, такой, что забиваются стоки и начинает заливать Трубную площадь, – только ливень первый справляется с пылью.

В Кремле, на Красной площади, все не так. И на природе тоже. Чисто, свежо. Земля приятно пружинит, оставляет отпечаток стопы. Вишни кутаются в белый дым, и в дальних зарослях пробуют свои силы соловьи.

Во взгляде мужчины читается желание, но в гости он не торопится. Ну как тут не обидеться? Однако не успела. Он согласился.

– Почему ты так долго не шел?

– Куда?

– Сюда. Ко мне. Ты же хотел?

– Да.

– Тогда почему?

– Почему, почему… потому. Это как-то не очень… Моветон. А?

– Может, ты и прав. Ты вообще всегда прав, Санечка.

– Если бы это было так!

– Ах, Санечка!

Заходящее солнце проникло в комнату и осветило дальнюю стену и край стола. За окном прошел трамвай, и снова стало тихо. Так тихо, как бывает только перед закатом. Время перед падением зависает в вышине.

– Санечка, давай полежим еще полчасика, а потом я тебя чем-нибудь угощу.

Он согласно чмокнул ее в макушку.

– Знаешь, я видела на Новый год во сне собаку. Датского дога. Он был белый с черными пятнами.

– Это не я.

– Других друзей у меня нет, Санечка. И не будет, вот увидишь. А ты ведь мне друг? Скажи, Санечка.

– Да.

– Скажи еще раз.

– Да.

– Какой ты хороший! Можно скажу? Не обидишься?

– Нет.

– Ты не похож на дога. Ты похож на хаски – ездовую лайку. Знаешь? У тебя такие же глаза, голубые, с черным зрачком. Точно как у хаски. Тебе говорили?

– Нет.

– Теперь будешь знать, Санечка.

Они прислушались к проходящему трамваю. И опять ни звука. Пятно света покинуло стол и легло на пол. И замерло. Только время бесшумно набирало скорость и скользило, как скоростной пассажирский поезд.

Утром Жанна вышла на станции метро «Добрынинская» и купила бублик за шесть рублей.

Такие бублики продавались в детстве. Особенно вкусными они казались в зоопарке, на аллеи которого выходили продавщицы с плетеными корзинками. Свой бублик маленькая Жанна съедала, а мамин и папин скармливались моржу, который подплывал к посетителям и просил угощения. За угощение зрители награждались пируэтом. Насколько это слово применимо к моржу. Опираясь на парапет, он поднимался над водой и спиной шлепался в воду, как бы не довернув обратное сальто. Брызги летели во все стороны, и люди, визжа от восторга, разбегались. Морж плыл на спине через весь бассейн, возвращался, и сцена повторялась.

Нет больше моржа, нет ни папы, ни мамы. Папа умер внезапно от сердечного приступа в девяносто пятом, потеряв большие деньги в очередной финансовой пирамиде. Мама стала ходить на коммунистические митинги и умерла после нечестной победы Ельцина, оскорбленная предательством Зюганова и Лебедя.

Да, потом они шли к клетке с тиграми. Это все на старой территории зоопарка. Тигр тоже любил повыпендриваться. Люди стояли и смотрели, как он ходит по клетке, ожидая сырого мяса. Он знал, что они смотрят на него, и тоже бросал на них притворно сердитые взгляды. «Не делайте мне нервы»! – как бы говорили его глаза и короткое порыкивание. Наконец, собрав толпу побольше, тигр подходил к решетке, поворачивался к зрителям задом, поднимал хвост и… метил решетку. Струя била навесом, как из водяного пистолета, прямо по зрителям. Толпа со смехом рассыпалась. Тигр улыбался в усы.

Жанна тоже смеялась. Но однажды и ей попало на белые гольфы. У нее надулись губы, а в опущенных глазах стали накапливаться слезы. Однако папа подхватил ее на руки и сказал, что это очень хорошо, что теперь она, Жанна всем будет внушать страх, а сама ничего бояться не будет.

Папа оказался прав. На площади Восстания к Жанне приблизилась маленькая собачонка, желая по-хозяйски облаять гуляющих бездельников. Нос ее автоматически потянулся к Жанниной ноге, и… Жанна захлопала в ладоши. На морде собаки отразился первобытный ужас, шерсть даже на носу встала дыбом, хвост залез под брюхо, псина развернулась и стартанула так, как не бегала последние лет десять. На повороте ноги ее заскользили на асфальте, она упала, взвизгнула, вскочила и помчалась дальше. Лишь отбежав на изрядное расстояние, позволила себе оглянуться. Так и до инфаркта недолго!

Папа хорошо знал собак и объяснял про них дочке. «Надо различать, – говорил он, – кто перед тобой. Вот эрдельтерьер, колли, боксер – звери крупные, но им нет до тебя дела, они больше интересуются собаками. А вот овчарка, немецкая или восточноевропейская, нацелена на человека. Недаром их в концлагерях использовали. Им человек интереснее, чем их собратья. Кавказская, среднеазиатская – тоже плохо. Охотничьи могут побрехать, но они не опасны. Это – специалисты, они к делу привязаны. Чау-чау, меховой парень, хоть и потомок волка, к человеку относится дружелюбно. Также и гиганты, сенбернар и ньюфаунленд, спасатели, как-никак. Мелкие, комнатные собачонки мимо человека не пройдут, но на них можно наплевать. А вот дворняжки – это шпана, если ты вступишь на их место, нападают скопом. Но если дворняжка одна и далеко от своего дома, ведет себя скромно. Вообще, увидишь впереди собаку, не смотри на нее, не показывай вида, что ты ее замечаешь, лучше опусти глаза, смотри под ноги и иди спокойно своим путем».

Так он наставлял ее в детстве. Когда Жанна стала взрослой, появились новые породы, но она, помня наставления отца, чувствовала себя уверенно в обществе лабрадоров и ретриверов, старалась пропустить ротвейлеров и бультерьеров и не пересекаться с питбулями и стаффордширами.

Бублики, бублики! Гоните рублики!

Придя на работу, Жанна включила чайник и бросила в чашку пакетик с чаем. Чай был крепкий и сладкий, а бублик напоминал далекие безмятежные времена. И почему она раньше бубликов не покупала?

* * *

Из резюме: Блинов Александр Александрович, образование высшее, квалификация «инженер-химик», инженер, старший инженер, ведущий инженер, ведущий конструктор… отмечен медалью ВДНХ за создание аргонового течеискателя, нагрудным знаком «Изобретатель СССР».

В девяносто втором финансирование оборонных заказов стало резко сокращаться. Сан Саныч был в разводе. Уволился. По собственному же… С другом уехал в Югославию. Стрелял, в него стреляли. Взрывал. Вернулся целым. Друг не вернулся.

Работал охранником. Полгода, больше не смог. Встретил на улице еще одного друга, тот руководил частным сыскным агентством. Работал у него в агентстве. Потом агентство исчезло, и друг исчез. Сначала исчез, но через несколько месяцев всплыл, живой и невредимый, мало того – в шоколаде: «Давай, Саня, работы непочатый край!» К тому времени Сан Саныч был готов на любую работу.

Друг богател, как Савва Морозов. Только легко в России богатеть, а жить трудно! Через три года друга убили.

Сан Саныч тоже разбогател, но не очень. Не торопился богатеть, помнил и Савву Морозова, и друга. Осторожничал. Лис не боится капканов, но боится волков, а лев не боится волков, но боится капканов. Сан Саныч стал лисом. Издалека чуял капканы. Опыт, конечно, пришел не сразу, оттачивался годами. Когда познакомился с Жанной, уже два года работал в одиночку.

Жанна была для него очень хорошей парой. Самостоятельна и не тянет за собой воз детей и родственников. Обеспечена, по крайней мере по нулевому циклу. Одинока и отшлифована жизнью, как наждаком. Наконец, нуждается в помощи. Еще с юности он помнил: «Когда кони сыты, они бьют копытом!»

До работы в детективном агентстве он знал женщин, так сказать, поверхностно, не пускаясь в размышления о них.

Первым его делом стало выполнение весьма деликатного заказа одной дамы. Дама эта подарила своему возлюбленному «Ауди-80» – мечту каждого молодого водителя тех времен. Однако дама вскоре заподозрила, что молодой повеса ей изменяет. Когда агентство, руководимое другом Сан Саныча, нашло доказательство измены, оскорбленная женщина предложила агентству такую сумму за наказание шустрого бойфренда, что друг Сан Саныча даже не стал торговаться. Сговорились на том, что будет устроена авария с полным разгромом автомобиля и легкими телесными повреждениями у самого изменщика.

Скромно присевший в уголке Сан Саныч, когда пришло время для вопросов, поинтересовался у дамы:

– Не жалко машины? Можно ее просто угнать. Милиция все равно искать не будет.

– Вы кто? – спросила дама.

– Это исполнитель, – сказал друг Сан Саныча.

– Экзекутор? Прекрасно! Скажите, экзекутор, вы что-нибудь слышали о Валерио Боргезе?

Сан Саныч кивнул.

– Я довольно долго занимался подводным плаванием.

– А! Тогда вы знаете, что он создал отряд боевых пловцов. К чему это я? А вот к чему. Кто самый знаменитый итальянец? Не Ромул, не Леонардо, не даже Челентано. Юлий Цезарь, согласны?

– Он плохо кончил, – сказал друг Сан Саныча.

– Называл Брута сыном, а тот убил его, – поддержал его Сан Саныч.

– Это правда, – сказала дама. – А почему? Друзья, которые, можно сказать, ели с его руки, нанесли ему двадцать три раны. Каждый должен был отметиться. И только одна оказалась смертельной. Почему они так поступили? Ведь они любили его. А потому, что он покусился на самое святое для них – на демократию. Решил стать императором. Но для них демократия стоила больше, чем личная привязанность.

– Да, только все равно это не помогло, – заметил Сан Саныч. – Но при чем тут Валерио Боргезе?

– А вот при чем! Для итальянцев Юлий Цезарь – великий человек, несмотря ни на что. Когда после войны построенный в его честь линкор, гордость итальянского флота «Джулио Чезаре» перешел в чужие руки, в руки врага, пловцы Валерио Боргезе потопили, уничтожили его, понимаете?

– Вы удивительная женщина! – поразился Сан Саныч. – В наше время жить такими понятиями – нечто невероятное! Сейчас все только о деньгах говорят.

– Когда-то и я о них думала, – дама уже полностью повернулась к Сан Санычу и обращалась исключительно к нему. – Знаете, если их нет, вся твоя жизнь превращается в одну сплошную проблему. Но теперь они у меня есть, много, скоро издадут еще одну мою книгу, и их станет еще больше. Так что я могу себе позволить аристократические понятия. Как вы думаете? Посмотрите вокруг. Вон их сколько! Разбогатеют и удовлетворяют свое мелкое тщеславие и убогие желания. Могут стать аристократами, а остаются жалкими скрягами.

Выйдя на улицу, друг обратился к Сан Санычу за разъяснениями. Кто чего потопил? И Сан Саныч, который в молодости хотел стать «морским котиком», рассказал другу, как Советский Союз конфисковал у побежденной Италии линкор «Джулио Чезаре» и переименовал его в «Новороссийск». А через семь лет флагман Черноморского флота «Новороссийск» был взорван в бухте Севастополя и, перевернувшись, затонул, унося с собой жизни сотен моряков.

Ладно, давай, Саня, сделай, что говорят! И Сан Саныч сделал. Изучил маршрут «Ауди-80» и нашел, что путь начинается со спуска, за которым следует поворот. Чтобы вывести из строя тормоза, Сан Саныч смастерил специальный баллончик, который не только мог нести в себе концентрированную кислоту, но и разбрызгивать ее при нажатии кнопки. Поработав над матчастью, Сан Саныч побрызгал в темноте на тормозные шланги и был таков. Брызги кислоты попали на рукав. Рукав тотчас был съеден кислотой, и на нем образовались обгоревшие по краям дыры, как от костра. Почувствовав кожей жжение, Сан Саныч потер руку снегом. Ожог был не сильным. Даже лечить не пришлось.

Автомобиль? Автомобиль – на свалке, парень – в больнице с подозрением на сотрясение мозга от удара подушкой безопасности и с серьезно разбитым коленом.

Дело это сильно подняло Сан Саныча в глазах его друга. Потом последовали еще дела. Разные. Мужчины, женщины. Сан Саныч был человеком начитанным. Не мог не вспомнить коллегу по частному сыску Эркюля Пуаро, а тот ведь говорил: «На моем веку было 5 случаев, когда мужья убивали своих жен, и 22 случая, когда они менялись местами». Женщины, с которыми сталкивался Сан Саныч по работе, не торопились переубедить его в этом.

Работал Сан Саныч изобретательно и все более профессионально. Такой уж он был человек. Во всем стремился достичь высокого профессионализма. Профессионал делает свое дело не задумываясь. Раз сделал выбор – неси свой крест. Если бы боевой летчик переживал, что его бомба пробивает потолок детской, если бы хирург цепенел от вида крови, если бы гинеколог думал во время врачебного приема об эротических удовольствиях, если бы политик пустил в уши стенания и проклятия в свой адрес, где бы мы сейчас были? Если бы мусорщик убегал при виде крысы, если бы животновод дрожал от отвращения, осеменяя корову, если бы адвокат жаждал растерзать убийцу, которого ему приходится защищать, как можно было бы жить в таком аду? И лучше не стоит вспоминать о судебном медэксперте или аналого… нет патологоанатоме.

Не все и не всегда, конечно, складывалось гладко, но Сан Саныч учился. Однажды в гостинице он следил за важной парой, и охрана вип-персоны его, что называется, «срисовала». Надо было уходить. Он поступил, как поступают в американских фильмах: нажал кнопку пожарной сигнализации, чтобы сбить охрану с толку, затерявшись в толпе. Пожарная сигнализация не работала. Пришлось побегать.

Нет, без профессионализма никак не прожить. Но всякий профессионализм несет в себе нечто, в лучшем случае, нейтрально-отрицательное, отсутствие человечности, что ли. Даже если занимаешься, например, наукой. Нет? Не торопись! Всякий ученый знает, что работает в конечном счете на войну. Или на политику, что – то же самое. Война и есть сгустившаяся, отвердевшая политика.

Когда поручение казалось Сан Санычу даже с профессиональной точки зрения сомнительным, некрасивым, его друг к словам «Не сомневайся!» прибавлял свирепым голосом: «Век людей окончен, Саня. Пришло время орков!»

В какой-то момент Сан Саныч понял, что его друг обречен, просто обречен. Ни люди, ни природа не терпят слишком много агрессии. Сан Саныч оказался прав.

А вот Жанна на обреченную не походила. На беспечную неудачницу – пожалуй. Но это совсем другое. Невезучие, если не унывают, живут дольше буянов.

Он остановился на этой мысли после того, как однажды в очереди за хлебом Жанна скомандовала продавщице:

– Дайте одну батонку и бухан!

Смутилась и рассмеялась. И продавщица рассмеялась.

Жанна любила просить прощения. Как пленница, прислонялась спиной к стене, стояла потупившись, бросая умоляющие взгляды. А в них читались и боязнь, и желание расправы. Наверное, только чувство меры не давало ей падать на колени.

Он, как мог, подыгрывал ей. Сурово молчал или резко отчитывал. Но надолго его не хватало. Прощение приходило, и Жанна замирала на крепкой мужской груди. За что же ценить близких, как не за их особенности?!

– Я – негодяйка, а ты – такой хороший, Санечка!

Уже сирень расцвела во всех садочках. День стал длинным, как путь в незнакомый край. Жанна сбегала с работы, и они ехали на машине за город, останавливались на какой-нибудь идущей полем дороге и целовались. Вокруг ни души, мягкие зеленые всходы, небо и белые облака. Никто не увидит, как целуются люди.

Жанна требовала большего, они приоткрывали затемненные окна, потому что машина быстро нагревалась, и ветер остужал их разрумянившиеся, помолодевшие, глупые и счастливые лица.

Потом они засыпали, сидя в машине, и притихший ветерок делал их дыхание легким и спокойным. Такой сон редко выпадает взрослым людям, а когда выпадает, его долго помнят, эти волшебные полчаса, в течение которых удается избавиться от всех забот последнего тысячелетия.

Вечером синий город встречал их разноцветными огнями, и открытые окна не оставляли в покое волосы Жанны, то отбрасывая пряди назад, то слегка перебирая их невидимыми воздушными пальцами.

Сжатые губы Сан Саныча смягчались, брови изгибались, а взгляд становился голубым и мечтательным. Машина обгоняла освещенные изнутри почти пустые салоны автобусов, стремясь попасть в такт ярким светофорам.

– Ах, Санечка!

* * *

Сгорели белые свечи каштанов. Скоро период отпусков. Сан Саныч побоялся оставить в машине баллоны для акваланга, занес их в коридор Жанниной квартиры.

– Не возражаешь? Завтра отвезу приятелю.

За ужином Жанна показалась ему рассеянной. Вместо аджики положила к жареной картошке клубничный конфитюр. Сан Саныч посмеялся и съел картошку с вареньем. Чуть не сожгла чайник, забыв налить в него воды. Тщательно вымыла его, но, когда налила чай в кружки, вода оказалась мутной. Ополоснула кружки, вылила воду из чайника, выливая, увидела, что сварила в чайнике забытую в нем тряпку. Чуть не расплакалась. Чуть не рассмеялась.

Сан Саныч сам взялся за дело. На этот раз чай вышел на славу.

– Ну, что случилось?

– Не знаю. Нет. Знаю. Санечка, ты не будешь сердиться?

– Нет.

– Сейчас скажу. Только боюсь сту… сту… как это?

– Стушеваться? Достоевскому – респект!

– Вот именно! Стушеваться. Ты как бы отвернись, а то стремно мне, Санечка.

– Отвернулся.

Она зашла сзади и, склонившись, обняла за шею. Он почувствовал ее губы у самого уха.

– Санечка, у меня задержка. Понимаешь?

– Да, – Сан Саныч машинально поцеловал ей руку.

– Вот! Что ты об этом думаешь?

Сан Саныч прокручивал в мозгу все их последние встречи. Как это могло быть? Нет, вероятность беременности была ничтожно мала. Однако…

– Пока не знаю, – осторожно сказал он. – Может, отметим это событие? По капельке. Чисто символически.

– По капельке можно!

– Но ты не уверена?

– Конечно же нет, Санечка. Но я уверена в одном: я живу, Санечка. Я хочу жить, понимаешь?

– Это самое главное!

– Я свободна, Санечка! Вчера я вошла в Интернет и послала письмо счастья.

– Кому?

– Кому надо! Всем! Всему свету! Я родилась заново, Санечка! И все благодаря тебе. Даже если ты меня бросишь, Санечка, я буду тебе благодарна. Ты открыл для меня новый мир, я отказалась от идиотских мыслей и идиотских желаний. Все! С моей прошлой жизнью покончено!

– Что ты имеешь в виду?

– Когда-нибудь я расскажу тебе, Санечка. Расскажу, какая я была дура, пока тебя не было. Но теперь все. Я отказываюсь от прошлого! Наотрез! Будем жить, Санечка!

– Будем!

Они чокнулись крохотными рюмками.

Спиртное действовало на Жанну, как сильное снотворное. Стоило ей немного выпить, и ее начинало клонить ко сну. Сан Саныч уложил Жанну, вымыл посуду и прилег рядом. Она спала, как ребенок, приоткрыв губы.

Сан Саныч знал, что нельзя сейчас лежать и думать. Профессионал думать не должен. Он должен действовать.

Сан Саныч встал и внес в комнату акваланг с двумя баллонами. Баллоны были окрашены в разные цвета. Он прихватил ртом загубник от одного баллона, покрутил регулятор и взялся за вентиль второго. Во втором был газ, несущий смерть. Легкую и незаметную.

Потом Сан Саныч уйдет, приоткрыв на кухне кран газовой плиты. Совсем чуть-чуть, только чтобы чувствовался запах газа. Все будет выглядеть натурально, в духе беспечной Жанны.

– Стоп! – Сан Саныч отдернул руку от второго баллона и подавился воздухом от первого. – Ты что, Саныч, сдурел? – сказал он самому себе. – А если она и впрямь носит ребенка? На двоих ты не подписывался! Твоего ребенка, между прочим. Прикинь! Так, на всякий случай. Профессионал хренов!

– Не думать, не думать! Действовать! – твердил внутренний голос. – Когда медлишь, совершаешь ошибку. Гамлет недобитый! Смерть сладка, как любовь! Скончаться, сном забыться! Скорей, скорей, не медли! Ты не убийца, ты – доктор-анестезиолог. Это – просто эвтаназия!

– Тьфу ты! – Сан Саныч выдернул загубник изо рта. – Заколебал! Не видишь, что ли: форс-мажорные обстоятельства!

– Открывай, ханурик! – зашипел внутренний голос воздухом из баллона. – Открывай, и – ходу! Финита ля комедия! Мочи! Не сомневайся! Фирма гарантирует! Шоу оплачено! Мало ли что она отказалась? Таков закон – оплаченное да свершится! Сам знаешь! Шоу должно продолжаться! Открывай, твою мать! Шоу маст гоу он! Шоу маст гоу он!

– Ну, не знаю…

– Не знаешь…шь…шь? Бусидо, кодекс самурая: когда не знаешь, что делать, делай шаг вперед! Падая, нападай! Однозначно!

– Ты чего, Саныч? Ты что, яп-понец, что ли? Ты – русский! Если не знаешь, что делать, ничего не делай, понял? За фигом тебе это надо? Не делай сегодня того, что можно сделать завтра! Не откладывай на завтра то, что можно отложить на послезавтра! Чего тебе приспичило?! Сходи, пописай!

Сан Саныч затянул оба вентиля и сел на корточки, обхватив голову руками. Приплыли!

– Конец тебе, Сан Саныч, – вкрадчиво сказал внутренний голос. – Все! Аут! Либо ты, либо тебя! Сильным хотел казаться? Как инертный газ? Валентный ты, Сан Саныч. Валентный! Одинокий волк, блин! Негодяй ты, а не одинокий волк. И не просто негодяй, а негодяй негодный!

Сан Саныч встал и медленно пошел на кухню. При свете уличного фонаря налил водки, закрыл стеклянную дверь и заложил щель внизу своей рубашкой. Он делал все медленно и обстоятельно. Выкрутил лампочку и включил газ. Сел за стол, выпил, закусил черным хлебом, еще выпил и закрыл глаза. За окном шел дождь.

– Негодяи ничего не могут и ничего не знают! Я же хотел как лучше!

Фонарь освещал спящего за столом Сан Саныча. Ему снилось, будто он идет за кем-то по скользкой крыше на большой высоте. И за ним тоже идет кто-то. И вот первый начинает спускаться, держась за выступы. И Сан Саныч начинает спускаться, что он хуже, что ли? Идущие следом ждут своей очереди. А выступы все меньше и меньше. Сан Саныч скользит, и вдруг рядом кто-то выбивает оконное стекло изнутри, и Сан Саныч охает и падает вниз…

Дверное стекло со звоном падает внутрь кухни. Это Жанна. Она проснулась среди ночи: почувствовала, как потекла ее кровь теплыми струйками. Придерживая ночную рубашку, побежала в ванную.

Когда, накинув старый халатик, вышла из ванной, вспомнила о Сан Саныче. Куда он делся? Всегда открытая кухонная дверь теперь была плотно закрыта, но Жанна этого не заметила, заглянула в кухню и угодила головой в стекло.

Сан Саныч вздрагивает и просыпается.

– Санечка, ты где? – Жанна наконец открывает дверь и устремляется вперед, куски стекла весело разбегаются по полу, наскакивая на мебель, один юркает под холодильник.

В кухне пахнет газом, и Жанна выключает плиту.

Сан Саныч трясет головой.

– Сейчас, сейчас, Санечка!

Жанна возвращается, включает свет, но предусмотрительно вывернутая лампочка не горит.