Текст книги "Московская живодерня (сборник)"

Увидев проект договора с Испанией, Марион сразу поняла, что свержением кардинала дело не обойдется. Короля должна постигнуть та же участь. Марион даже редактировала некоторые пункты договора, а на словах требовала, чтобы ее присутствие при падении Ришелье было непременной частью заговора. Она хотела лично наступить ногой на горло этому гордецу, который щедр с мужчинами, но скуп с женщинами. Думает, нищеброд, что они должны почитать за счастье проявленную к ним благосклонность.

Заблуждается. Однако же, бессовестный, положил пожизненную пенсию в две тысячи ливров Нинон де Ланкло, ее, Марион, подруге, только потому, что та строила из себя недотрогу. А ей, самой Марион Делорм, первой красавице Франции, да что там Франции, Вселенной, первой красавице столетия, первой красавице… ей… в общем… шиш с маслом.

Договор был столь опасным документом, что, сделав один экземпляр для Фонтрая, себе оставили лишь одну копию, которую никто хранить не рисковал, и Сен-Мар попросил Марион Делорм спрятать копию у себя.

* * *

Фортуна, как женщина, – подруга молодых, ибо они не так осмотрительны. Так говорил Макиавелли.

Марион была поразительной женщиной. Она ни минуты не сомневалась в успехе заговора. Сен-Мар нуждался в ее уверенности.

– Юнец, – говорила она, играя его волосами, – ты был еще ребенком, а я уже знала о тебе. Знала, что мы связаны с тобой одной судьбой. Сам Кампанелла составил для меня натальную карту. Он сказал, что тот, кто познакомил меня с ним, познакомит меня и с тобой. Так оно и произошло. И с ним и с тобой меня познакомил, ты и не помнишь, Рене Декарт. Хотя… Хотя поначалу ты мне не понравился: уж больно заносчив был.

– Заносчив? А ты привыкла, что все мужчины, лишь тебя увидят, делаются твоими рабами.

– Привыкла, что в этом плохого? Но это не значит, что я не могу любить.

– Ты в меня веришь?

– Я уверена в тебе Сен-Мар. Мы с тобой – единое целое. Две половинки. Кампанелла говорил, что все в мире связано симпатической связью. И я знаю, что он был прав.

– Этот монах, колдун и коммунист под одним ночным колпаком? – Сен-Мар оттопырил губу.

– Да. Хочешь, я докажу тебе? Скажи, ты читал «Столетия»?

– Какие «Столетия»?

– Какие «Столетия»? Мишеля Нострадамуса.

– Мишеля Нострадамуса? Чего-то слышал.

– Слышал он. Вот она, нынешняя молодежь! Слышал! Ох, Сен-Мар, проживешь ты жизнь недорослем. Слушай же! Кампанелла указал мне на один стих, на одно предсказание Нострадамуса, которое, по его вычислениям, ложится на мою судьбу.

– Да? Что за стих?

– Центурия восьмая, стих шестьдесят восьмой, я запомнила. Не меня, скорее тебя касается. Звучит он примерно так:

 
Старый кардинал будет обманут юнцом
И увидит себя лишенным должности.
Арль укажет на двойников,
И будут забальзамированы оба высокочтимых.
 

– Ну-ка, ну-ка! Повтори!

Марион повторила.

– И будут забальзамированы?! – воскликнул Сен-Мар. – И будут забальзамированы?! Арль?! Но ведь мы отправляемся в поход на юг, Марион! Арль! Прованс! Конечно же Арль! Арль! Арль! Арль! Что бы я без тебя делал, Марион?! Ты – мой добрый ангел!

– Милый, главное, чтобы ты не забыл об этом, став победителем.

– Все, Марион, я завтра же вытащу его величество из постели, и мы выступим в Прованс. Хватит ему хандрить! Пусть только попробует сказаться больным!

– А сегодня?

– А сегодня, напротив, я хочу увлечь в постель тебя, и мы с тобой не выступим, а вступим… куда мы вступим? Мы вступим в рай! – и Сен-Мар подхватил Марион на руки.

Она с улыбкой смотрела на него.

– Знаешь, как будет выглядеть наш рай, милый? Сначала мы примем горячую ванну с лепестками роз. Затем, обернутые в теплые простыни, мы войдем в зеркальную спальню, где освещением для нас будет жарко натопленный камин, а в соседней комнате, тоже с горящим камином, будет сервирован роскошный ужин. Все это должно придать тебе силы: они тебе понадобятся и для любви, и для победы.

За окном завывал январский ветер. Подрагивали стекла. Иногда принимались мелькать белые хлопья. Падая, они тут же таяли, превращая подмерзшую землю в черную грязь. Розовато-серые облака, темнея глазами, беспокойно хмурились.

В феврале 1642 года оба правителя наконец покинули Париж и во главе войска выехали на юг, держа курс на Лангедок. В марте они обосновались в Нарбонне, откуда должны были приступить к осаде Перпиньяна, столицы Руссильона. Кардинал страдал от нарывов на руках.

В это время французский флот подходил к Барселоне. В случае успеха Людовика на суше, в Руссильоне, Каталония оказывалась в кольце. Боясь ее потерять, Филипп Испанский лично принял Фонтрая. Надо спасать положение. На это никаких средств не жалко. И Испания не мешкая согласилась на доставленный Фонтраем договор. Со стороны Испании договор подписал первый министр, граф Оливарес (его портрет кисти Веласкеса висит в нашем Эрмитаже), со стороны Франции – виконт де Фонтрай. Оба, в целях конспирации, подписали его своими вторыми именами: первый как Гусман, второй – как Клермон. Курам на смех! Попади договор в руки Ришелье, его шифровальщик Анри Россиньоль разгадал бы загадку в два счета.

Переодевшись францисканским монахом, Фонтрай под грубым плащом из камлота вез во Францию, кроме договора, личное послание Филиппа IV герцогу Орлеанскому.

Между тем Сен-Мар вместе с королевским двором прибыл в Нарбонн. Туда же с бумагами приехал и Фонтрай. Сен-Мар был в восторге. Все складывалось как нельзя лучше. Имея за спиной одну из самых могущественных держав мира, можно смело идти в атаку даже на кардинала.

Три друга вновь встретились. Чтобы беспрепятственно потолковать, они выехали на природу. Мягкая светотень ложилась на их решительные лица. Дикая яблоня, под которой они расположились для завтрака на свежем воздухе, трепеща молодой листвой, играла зеленоватыми бликами.

Слуги сидели в отдалении, наблюдая за дорогой. Последним рубежом охраны от любопытных был Паспье, который с энтузиазмом рыскал по траве, готовый в любую минуту громким лаем предупредить заговорщиков о каком-нибудь забредшем сюда шалопае или, не дай Бог, шпионе кардинала.

– Итак, мы почти у цели, – Сен-Мар с воодушевлением посмотрел на Фонтрая.

– Не говори так, – встрепенулся де Ту. – Не говори так. Ты хочешь стать большим политиком, Сен-Мар. Знай же, что в политике нет ничего страшнее слова «почти».

– Ты прав, де Ту! – Сен-Мар приосанился. – Мы покончим с этим делом разом и окончательно. Без колебаний. Фонтрай привез договор. Нам надо снять с него копии и отправить королеве и Гастону.

– Всего то? – насмешливо спросил де Ту. – Как легко ты это говоришь! Даже если бумаги не перехватят люди кардинала, в окружении этих высоких особ найдутся его шпионы. Ларивьер, например, духовник Гастона. Помню эту бестию еще по колледжу Плесси. Про королеву и говорить не приходится. Вспомни свою Шемро.

– Франсуаза? Она не согласилась следить за королевой.

– Вот именно! Она не согласилась, и ее сослали. А сколько таких, кто согласился?

– Ближе к делу, господа, – прервал их перепалку Фонтрай. – Ты что предлагаешь, де Ту?

– Быть бдительными.

– Вот спасибо! Открыл нам глаза.

– Господа, господа, послушайте, – теперь пришла очередь Сен-Мара призвать друзей к порядку. – Кардинал наверняка что-то почувствовал и не спускает с меня глаз. А где я, там и вы. Если повезете бумаги, на вас будут охотиться, как на оленей.

– Думаешь, кардинал что-то знает? – обеспокоенно спросил Фонтрай.

– У него нюх, как у моего Паспье, – сказал де Ту.

– Выслушайте меня, друзья! – воскликнул Сен-Мар. – Выслушайте, что случилось со мной третьего дня! Произошло нечто важное.

– Ты побледнел, Сен-Мар!

– Что, все пропало?

– Ничего не пропало, но вы должны знать, – глаза Сен-Мара затуманились, но через секунду взгляд обрел прежнюю твердость. – Три дня назад я, будучи принятым его величеством, начал, как обычно, намекать ему насчет того, что кардинал втянул Францию в войну, которой нет конца. И тут его величество, то ли в шутку, то ли всерьез, вдруг напрямик спросил меня, готов ли я стать новым Витри.

– Но тот всего лишь убил фаворита его матери, всего лишь Кончино Кончини. Даже если Кончини назвать маркизом д’Анкром, суть дела не меняется: ему далеко до кардинала, герцога и премьер-министра Ришелье, – внес уточнение де Ту.

– Не забывай, де Ту, Витри король сделал только маршалом, а для Сен-Мара открываются совсем другие перспективы. Маршалы будут толпиться в его передней, – заметил Фонтрай.

– А где сейчас Витри? В Бастилии, не так ли? – не сдавался де Ту.

– Дайте же договорить! – взмолился Сен-Мар.

– Да, прости. Скажи, что же ты ответил его величеству? – извинился за них обоих де Ту, Фонтрай жестом присоединился к своему оппоненту.

– Я сказал твердое «да».

– И что?

– Возникла пауза, его величество тоже хотел что-то сказать, и вдруг, вы не поверите, в эту минуту в комнату вошел кардинал, – взгляд Сен-Мара застыл на корзине с вином, друзья впились глазами в Сен-Мара.

Над их головами высоко в небе медленно кружил и кружил ястреб, высматривая молодых сурков.

– Ты веришь в случайности, Сен-Мар? – после долгого молчания спросил де Ту.

– Его величество заметно смутился, но быстро справился с собой. Кажется, его это даже позабавило, потому что он, прищурившись, посмотрел на меня, как бы поощряя к действию.

– А ты?

– Я? – Сен-Мар опустил голову. – Кардинал тоже смотрел на меня не отрываясь. Случалось ли вам встретить змею, господа? – Сен-Мар поднял глаза. – Я смотрел на него не в силах двинуться с места. Вся жизнь пролетела в этот момент у меня перед глазами. Во мне росло искушение, и в то же время какая-то тяжесть сковала меня. Я вдруг подумал, а что, если кардинал носит кольчугу? Он, хоть и в возрасте, но все же тренированный воин. Что, если я опозорюсь и буду схвачен охраной на глазах у короля, так и не достигнув цели?! «Куда тебе до Витри! – скажет мне тогда его величество. – Ты даже маршала недостоин, ступай-ка сразу в Бастилию». Это продолжалось всего мгновение, я услышал покашливание короля, пришел в себя, поклонился и вышел.

Фонтрай перевел дух. Де Ту покачал головой.

– Ты правильно поступил, друг мой. Такие дела нужно долго готовить, – сказал де Ту.

– Ты очень трезво мыслишь, Сен-Мар. Я тобой горжусь, – одобрил Сен-Мара Фонтрай.

– Спасибо, друзья.

– А позже ты встречался с его величеством? – спросил Фонтрай.

– Да. Он встретил меня насмешливым взглядом, но я пресек всякие его сомнения во мне, сказав, что никогда не позволю себе действовать, как Витри, в присутствии короля Франции. Кажется, его величество остался доволен моим ответом, потому что мне удалось уговорить его не ждать полного выздоровления кардинала и одному выступить к Перпиньяну. Видно, за эти дни кардинал ему здорово надоел. Они будут разлучены. Наступило время действовать. Наше время, друзья!

Сен-Мар вновь обрел хорошее настроение и огляделся по сторонам.

– Поэтому, – сказал он, – я нашел решение, как нам без риска доставить бумаги по назначению, и уже предпринял на этот счет некие действия.

Его друзья переглянулись.

– Что ты задумал, Сен-Мар? – с тревогой спросил де Ту.

– А вот что! – и Сен-Мар, торжествуя, показал на дорогу: по ней двигалась изящная летняя коляска, Паспье уже мчался ей навстречу.

– Это кто? Принцесса Гонзага? Ты посвятил женщину в заговор? – де Ту был вне себя.

– Успокойся. Посвятил. Чуть-чуть. Самую малость. Ну, капельку, де Ту! Так надо. Она поедет к герцогу Орлеанскому и, не вызывая подозрений, вручит ему документы в собственные руки. Никто ничего не узнает.

– Ах, Сен-Мар, – покачал головой де Ту, не знавший, что о заговоре куда больше осведомлена Марион Делорм. – Сен-Мар, Сен-Мар! Кто может солгать, тот может и предать. Разве тебе неизвестно, что женщины лгут без всякого затруднения?!

– Да, но не будь женщин, не было бы смысла затевать заговоры, – с лету парировал Сен-Мар.

– Легкомысленно, но справедливо! – поддержал его Фонтрай. – Без женщин мы бы все подохли со скуки. Даже господин кардинал.

Де Ту только рукой махнул.

* * *

Бывает так, что двое, действуя по-разному, одинаково добиваются успеха. Так говорил Макиавелли.

Марии Гонзага, будущей королеве Польши, исполнилось тридцать лет. Историки утверждают, что она была восхитительна. Белая матовая кожа, черные волосы и голубые глаза. Белоснежка!

Наверное, не врут: сначала к ней сватался Гастон Орлеанский (этот брак расстроил Ришелье), затем польский король Владислав (этот брак не сразу, но состоялся), затем, когда Владислав умер, на тридцативосьмилетней красавице-вдове женился его младший брат, тоже король Польши, Ян Казимир. Видно, со временем красота и доброта Людвики-Марии (так ее называли в Польше) только возрастали, потому ее смерть на пятьдесят шестом году жизни так расстроила Яна Казимира, что он отказался от престола и удалился в Париж в аббатство Сен-Жермен-де-Пре. Только через четыре года он решил, что наконец утешился и сочетался браком с Мари Миньо, но нет: спустя всего полтора месяца его не стало.

Вот такая женщина готовилась выйти из коляски, и три молодых человека, оставив шляпы под деревом, спешили ей навстречу. Но прежде до нее добежал Паспье, немилосердно молотя хвостом по траве и не обращая внимания на растущие то тут, то там цветы красного мака.

Сен-Мар протянул принцессе руку. Мария выпрямилась, окинула взглядом гранатовую рощу, кусты орешника, старую яблоню, под которой был расстелен ковер, и улыбнулась. Это было приключение, которого иногда так не хватает женщинам.

Принцессу почтительно проводили до ковра, усадили, и место у шелковых юбок занял Сен-Мар. Его друзья расположились напротив, Фонтрай – полулежа, а де Ту – сидя по-турецки.

– Дорогой друг, – обратился де Ту к Сен-Мару, – не кажется ли тебе, что ты подвергаешь ее высочество неоправданному риску.

– Не беспокойтесь за меня, шевалье, – не скрывая оживления, ответила за своего воздыхателя принцесса, – после Венсенского замка господин кардинал отпустил мне все прошлые, а главное, будущие грехи. Если я замечу возле себя хотя бы одного его шпиона, он обещал при мне съесть свою красную шляпу.

– При нынешнем его состоянии это решило бы все проблемы, – со вздохом сказал Фонтрай. – У него плохой желудок. Говорят, – добавил Фонтрай, – кардинал так болен, что король один отправится в Перпиньян?

– Это решено, – сказал Сен-Мар. – Завтра мы разъедемся в разные стороны. Вы, ваше высочество, великодушно согласились отправиться с документами к его высочеству герцогу Орлеанскому. Ты, де Ту, поедешь в Казаль к герцогу Буйонскому, а ты, Фонтрай, поедешь со мной, но затем вернешься в Нарбонн присматривать за господином кардиналом.

– Что касается меня, ничего не имею против, – согласился Фонтрай. – Только не могу взять в толк, как это его величество решился оставить кардинала. Он и шагу ступить без него не может. Не то что воевать. Ставлю десять против одного, что через неделю он вернется в Нарбонн. Ты сам говорил, Ле Гран, что он даже распорядился свою походную кровать поставить в комнату, где болеет кардинал.

– Его величество очень утомлен этой опекой, вот что я тебе говорю.

– Кардинал и притягивает и отталкивает его, это свойство амбивалентных натур, – сказал де Ту. – Не исключено, что сегодня он решит так, а завтра переменит решение на противоположное.

– Вспомнила! – воскликнула принцесса, глядя на де Ту. – Вспомнила! Из-за вас, несносный де Ту, мессир Клод Желле забраковал набросок картины «Победители». Это вы заставили его переменить решение и не продолжать работы.

– Право, я ничего об этом не знаю, – удивился де Ту.

– Не знаете? Ах, господа, вот вам анекдот! Cum grano salis[4]4
  Букв.: «с крупинкой соли» (лат.).


[Закрыть]. – В глазах принцессы появились веселые искорки. – Мессир Желле изобразил короля и кардинала выходящими из ворот покоренной крепости. Ну, вы знаете, что он уже нарисовал «Осаду Ла-Рошели», но там была конная группа, а здесь король и кардинал должны были предстать пешими. А, улыбаетесь, месье де Ту! Вообразите, господа, пейзаж после битвы, прошла гроза, последние капли, вот-вот выйдет солнце, мокрая мощеная дорога и две фигурки на фоне природы. Трогательная картина, не правда ли? Мессир Желле работал с азартом, он сам мне рассказывал. Знаете, как после грозы в воздухе стоит запах свежести. Кирасы блестят, блестит дорога, будто вымощенная благими намерениями… И тут подошел этот невозможный де Ту, руки в карманах, посмотрел и сказал: «О! Два вождя после дождя!» И ушел. – Принцесса залилась смехом. – И… и у мессира Желле весь энтузиазм пропал, – с трудом сквозь смех выговорила она.

Трое друзей так расхохотались, что прибежал Паспье и, в избытке чувств, принялся лизать лицо хозяина. Казалось, ничто не могло омрачить их веселого настроения. Но откуда-то издалека пришли раскаты грома. Может, это стреляла тяжелая артиллерия, кто знает? И лица молодых людей стали серьезными. У каждого внутри что-то мягко ухнуло, как ухает, проваливаясь внутрь здания, горящая крыша.

Де Ту внимательно посмотрел на Сен-Мара.

– Не смотри на меня, де Ту, я не передумаю. Либо он, либо я. Вдвоем нам нет места на этой земле.

– Как все-таки ты нетерпелив, э-э… Ле Гран. Тебе всего двадцать два, а ему пятьдесят шесть. Мой отец говорил, что на Востоке мудрым считается тот, кто сидит на берегу реки и ждет, когда мимо проплывет труп его врага.

– Нет, конечно, я тоже считаю, – вступился за друга Фонтрай, – что сразу мстят только дураки. Все знают, что месть – это блюдо, которое надо подавать холодным, но не до такой же степени. Наше время пришло, и мы должны действовать. Действовать. Мы – люди Запада. Для нас – века, а для них… для них что?! Единый час.

Такими их и запомнила принцесса.

Долгими зимними вечерами в заснеженной Варшаве, прислушиваясь к скрипу снега под ногами ночной стражи, она вспоминала этот чудесный, упоительный день в Провансе.

Тогда, под ласковым солнцем, она на короткое время сумела забыть о своем происхождении и поверила в возможность счастья. Но государственные интересы – вещь более значимая. Ее брак – не просто любовь и замужество, это акт государственной важности.

* * *

Арсенал, Париж, 30 мая 1642 года, Его Высокопреосвященству, Монсеньору Арману Жану дю Плесси, герцогу де Ришелье, от маршала Шарля де Ла Мейере.

Дорогой кузен,

Перед отъездом на юг спешу уведомить Вас о деле, которое нашло отражение в Вашем письме ко мне.

Опасения по поводу господина Ле Грана несчастным образом подтвердились. В ожидании встречи с Его Величеством и Вами я имел аудиенцию у Ее Величества королевы. Она милостиво, в отсутствии свидетелей, сообщила мне, что не следует доверять господину Ле Грану, на котором сходятся интересы весьма высокопоставленных особ. При этом она подчеркнула, что и Ей самой и Его величеству нельзя оставлять вниманием своих братьев. Далее она упомянула также имена герцога де Буйона, господина де Тревиля и его зятя.

Мне настолько передалась тревога Ее Величества, что я взял на себя смелость предпринять действие разведывательного характера, которое, возможно, приблизило бы нас к пониманию замыслов господина Ле Грана. С этой целью я поехал с визитом к известной вам госпоже Марион Делорм. Зная, что в прошлом она не раз оказывала Вам услуги в части информации о тех или иных особах, и, будучи убежден в ее искренних дружеских чувствах к Ле Грану, я, на правах давнего знакомого, завел с ней разговор об этом господине. Я полагал, что для женщины нет темы более животрепещущей, чем тема ее любви, и нет предмета, более интересного, чем предмет ее привязанности.

Замечу, что красота госпожи Делорм с каждым годом только расцветает. Да что красота?! Ее ум не уступает красоте и со временем становится все более острым. Я не упустил случая напомнить ей, что в былые годы, несмотря на нашу дружбу, она всякий раз, когда я отправлялся в военный поход, забывала обо мне, находя утешение в новом знакомстве. Знаете, что она ответила? «Дорогой маршал, – сказала она, – такова жизнь: вы берете в плен чужих бойцов, кому-то случается брать в плен ваших». Превосходно!

Прошу прощения за это отступление от темы, однако оно, как я надеюсь, как нельзя лучше характеризует недюжинные способности нашей прекрасной дамы. Я завел разговор о господине Ле Гране, причем был намеренно сдержан в своих оценках качеств этого кавалера. Когда же она захотела узнать причины моей сдержанности, я показал ей то место Вашего письма ко мне, где Вы пишете, что к Ле Грану приезжала Ее высочество герцогиня де Гонзага. Особое впечатление на госпожу Делорм произвела фраза, где подчеркивается, что цель господина Ле Грана – непременно жениться на принцессе Гонзага и получить титул герцога Неверского.

К чести госпожи Делорм, она сохранила самообладание, лишь слегка побледнела и прошептала не вполне уважительное слово. Как мне послышалось, она сказала в сердцах: «Щенок!»

После такой реакции я понял, что все устроилось лучше, чем я рассчитывал, и мне не нужна больше никакая информация: в дело вступила разгневанная, умная и решительная женщина. Я своими скромными усилиями вызвал грозу, торнадо, стихийное бедствие.

Возможно, я переоцениваю результат, но считаю важным известить Вас о сей инициативе.

Шарль

P. S. А ведь права красавица-волчица! И вправду щенок! Щенок, возомнивший себя волкодавом!

Рьепреган, Арль, 11 июня 1642 года. Его превосходительству Главному конюшему Анри Куаффье маркизу де Сен-Мару от друга.

Любезный друг,

Едва прибыв в Нарбонн, я узнал, что господину Кар-Кар стало совсем худо и доктора рекомендовали ему сменить сырой воздух Нарбонна на сухую погоду в Провансе, что он и сделал. Не доезжая Нима, я догнал его поезд. Мы перешли в брод Вистр, переправились через Рону и остановились в виду Тараскона (это городишко в трех лье от Арля).

Сегодня мой слуга, которого я оставил наблюдать за домом упомянутого выше господина, сообщил мне, что к тому прибыл курьер с двумя сопровождающими и, судя по всему, прибыл издалека.

Я сразу же поспешил к дому, надеясь что-нибудь разузнать о курьере и характере доставленной корреспонденции. Курьер долго не показывался. Я продолжал незаметно наблюдать за домом. Наконец, он вышел, и я увидел стройного темноволосого юношу с тонкими усиками. Я всмотрелся и понял, кто передо мной. Ты не поверишь! Клянусь своими двумя горбами, это твоя Марион собственной персоной! Она, конечно, приняла меры, чтобы ее не узнали, но горбуна не проведешь.

Ты понимаешь, что это значит? Она – шпион этого господина. Ты говорил, что она БЫЛА его шпионом. Друг, бывших шпионов не бывает!

Последствия прибытия курьера очевидны и грозят неисчислимыми бедствиями. Я не сомневаюсь, что она рассказала все, что знает. Но не это главное. Я холодею от мысли, что ты мог забыть уничтожить перед отъездом копию известного тебе документа.

Надеюсь, мой верный человек вовремя найдет тебя и вручит это письмо. Самым правильным решением в такой ситуации будет исчезнуть на время, что я и готовлюсь сделать, и заклинаю тебя сделать то же самое. Не строй иллюзий, не жди поддержки своего патрона. Необходимо укрыться и переждать. Мы еще вернемся. Обязательно вернемся.

Твой искренний друг

«Обманутый в любви не знает снисхожденья».

Им не хватило двух дней. Король, как и предсказывал де Ту, не выдержав отсутствия кардинала, вернулся в Нарбонн. Но кардинал уже выехал в Прованс. Это стало приятной неожиданностью для Сен-Мара, потому что двое неразлучных оказались разлучены. Ему хватило бы двух дней, чтобы с помощью отряда испанских дворян и гвардейцев герцога Орлеанского под командованием маркиза де Лега взять в клещи дом в Тарасконе, где остановился кардинал. Однако и заговорщики оказались разделены, а передача сообщений велась не по проводам, а по дорогам.

Когда граф де Шавиньи, любимец Ришелье, доставил королю копию договора с Испанией, которую привезла Марион, Людовик рассердился. Он воюет, а к нему со всякими интригами! Шавиньи уехал обратно в Тараскон. Но кардинал не сдавался. Он опять послал Шавиньи. В конце концов, кардинал настоял на расследовании. Сен-Мар почувствовал опасность и бежал. Его поймали. В Северной Италии именем короля были арестованы герцог Буйонский и де Ту.

Ришелье устроил суд по всем правилам. Но по правилам выборочного правосудия. Герцога Буйонского суд миновал. Герцога спасла жена, Элеонора, урожденная де Берг: она пригрозила: если ее мужа не отпустят, она сдаст Седан испанцам. Отпустили. Герцог Орлеанский, брат короля, отделался легким испугом. Он указал на всех заговорщиков и все подтвердил. Вышел если не совсем сухим, то всего-навсего вспотевшим. Тревиль отправился в недолгую отставку.

Суд состоялся в Лионе. В качестве главных обвиняемых перед судом предстали Сен-Мар и де Ту. Сен-Мар кардиналу не казался страшным. Его роль честолюбивого фаворита была типична. Если бы не состояние войны, выгнать бы мальчишку в шею, и дело с концом! А вот де Ту заставил кардинала сильно понервничать. С таким сильным противником в своей постоянной борьбе с интригами и заговорами кардинал еще не сталкивался. Он быстро понял, что только легкомыслие Сен-Мара и случай, да еще отсутствие в критический час самого де Ту, позволили ему, кардиналу, одержать верх в этой схватке.

Но участие де Ту в заговоре не имело доказательств. Он отвез герцогу Буйонскому в Казаль запечатанные бумаги, только и всего. Курьер не заговорщик. Кое-как удалось убедить судей, что де Ту все же знал о заговоре, по крайней мере подозревал. Кто-то из свидетелей из лучших побуждений сказал, что де Ту не раз отговаривал Сен-Мара от этого предприятия. Тем не менее судьи не усмотрели в этом большой вины.

Однако Ришелье не был бы Ришелье, если бы не знал, что делать. Он поручил процесс канцлеру де Сегье, тому самому, которого мы помним по книге «Три мушкетера»: это он обыскивал королеву, когда искали письмо к Бэкингему. К этому времени Сегье выдал свою дочь за племянника кардинала и стал важной персоной.

И вот Сегье со своими стряпчими разыскал закон двухсотлетней давности, тысяча четыреста лохматого года, о котором все давным-давно забыли. Там говорилось, что подлежит смертной казни всякий, кто не донесет о государственной измене. Чтобы осудить де Ту, надо было казнить изменника Сен-Мара, и Сен-Мара приговорили к смертной казни. Относительно де Ту мнения судей разделились, причем в его пользу. Замысел Ришелье срывался.

Но Сегье не был бы Сегье, если бы не знал, что делать. Он вспомнил, что де Ту когда-то был государственным секретарем, то есть чиновником высокого ранга, и стал упрекать судей в предвзятости по отношению к человеку своего круга. Провокация удалась, и большинство склонилось к признанию вины де Ту.

10 сентября французские войска выбили испанцев из Перпиньяна, путь на Каталонию был открыт.

12 сентября лионский палач снес мечом красивую голову Сен-Мара и умную голову де Ту.

А Ришелье вернулся в Париж. Вернулся, чтобы умереть.

4 декабря он умер. Сколь нетерпелив был Сен-Мар. Говорил же ему де Ту! В политике важно уметь терпеть. Своего часа дождался терпеливый Мазарини. Умирающий Ришелье оставил Людовику в качестве своего преемника именно этого итальянца.

Ришелье был забальзамирован и положен в гробницу. В разгар Великой французской революции толпа парижан ее разгромила. Мертвая голова кардинала покатилась по мостовой, и мальчишки принялись играть ею, как играют с мячом. Какой-то аббат поднял голову и спрятал. Прошло время (72 года), и останки Ришелье снова были торжественно захоронены. Голова, палец и волосы с бороды. В мае 1968 года, в начале Всеобщей забастовки, во Франции студенты сорвали огромный портрет кардинала и разорвали на части. Гробницу не тронули: двадцатый век все-таки.

Король Людовик XIII ушел из жизни почти сразу после Ришелье. 11 мая на следующий год. Забальзамиован и положен в гробницу. Марион Делорм со своим Нострадамусом оказалась права. Только вот Сен-Мар до этого не дожил.

Занавес!

* * *

Стойте, стойте! А что же стало с другими? С другими? Они продолжали жить.

Марион Делорм не получив от Ришелье ни гроша, после его смерти почувствовала себя не у дел, да и почти без средств, и сошлась с одним богачом Натаном Резельманом. Рассорилась с двором, и, как говорят историки, умерла через восемь лет в полной нищете. Люди же говорят иное. Столь блистательная женщина имитировала свои похороны, долго жила в Англии, вернулась во Францию, пережила свою младшую, казалось бы бессмертную, подругу Нинон де Ланкло, которая скончалась в 1706 году, и дожила аж до 1741 года, став такой же достопримечательностью Парижа, как и Нотр-Дам.

Анна Австрийская после смерти Людовика XIII получила власть, так как ее сыну Людовику XIV было всего четыре года, и приблизила Мазарини, так как внешне итальянец очень походил на Бэкингема. Правда, их правление и тайный брак были омрачены бунтом знати – Фрондой, но они справились с этой напастью. Анна прожила еще двадцать четыре года. Мазарини – девятнадцать.

Фонтрай, благодаря своей дружбе с Мазарини, стал маркизом, дожил до седин и написал мемуары. Он умер только в 1677 году.

Герцог Орлеанский был смят, отправлен в свой замок в Блуа и умер, оставив после себя четырех дочерей.

Герцог де Буйон, отдав Седан Франции, хотел переметнуться на сторону Фронды, но тонкий политик Мазарини сумел привлечь его на свою сторону, пообещав ему вместо Седана герцогства Альбре и Шато-Тьери. Куда более важным стал переход на сторону двора его младшего брата де Тюренна, что сделало двор в военном отношении непобедимым. В книге А. Дюма «Двадцать лет спустя» герцог Буйонский запомнился по песенке, которую распевал часовой: «Храбрый герцог наш Буйон, подагрой нынче удручен».

Тревиль был возвращен на службу, едва кардинал Ришелье испустил последний вздох. Однако кардинал Мазарини так до конца и не простил Тревиля. Он отправил его на юг к Пиренеям губернатором Фуа (Анна Австрийская все же успела сунуть Тревилю на прощание титул графа).

Маршал де Ла Мейере верно служил двору и женил сына на племяннице Мазарини Гортензии Манчини, самой красивой, умной и взбалмошной из его племянниц. Как бы то ни было, когда Мазарини скончался, эта женитьба принесла сыну маршала имя, герб и состояние всесильного премьер-министра.

Филипп IV Габсбург, король Испании, потерял Руссильон, французская армия через горные перевалы вошла в Каталонию. Неудачи ускорили отставку графа Оливареса. Вообще, влияние Испании в Европе стало падать. А затем в Испании закатилась и династия Габсбургов. Взошла династия Бурбонов: король Франции Людовик XIV посадил на испанский трон своего внука, короля Филиппа V. И по сей день на троне Испании Бурбоны.

И наконец, тот, чья прекрасная вещь вдохновила нас приподнять причудливо расписанный занавес времени: в 1647 году Пьер Корнель был избран членом Французской академии.