Текст книги "Московская живодерня (сборник)"

Между тем Зудянский кубарем скатился на первый этаж и выскочил на улицу. Оглядевшись по сторонам, он побежал вдоль стены, как раз под нашими окнами. На клумбе он споткнулся, и в это время на него из окна свалился Валентин, повторяя ругательства Ленчика.

Зудянский, который только-только встал на четвереньки, чтобы подняться, подпрыгнул, не изменяя позы, на целый метр: так кошка прыгает сразу на четырех лапах, и умчался… хотел сказать в «неизвестном направлении», нет, он обогнул дом по кругу, достиг входной двери, взбежал наверх, скрылся в своем номере и затих.

Я, наконец, нашел, что сказать.

– Сундук, – говорю, – может, все-таки включишь свет?

Сундуков в своих мокасах на микропорочке, казалось, растворился во мраке. Но он был тут как тут. Выдохнул перегаром и щелкнул выключателем. Стало опять светло.

В эту ночь Зудянский нас больше не беспокоил.

Он пришел к нам утром, увидел пустые стаканы, кости от жареного хека, поморщился, но ничего не сказал. Кстати, хек тогда был замечательный! И главное – никаких костей, только один хребет, такого, знаете, треугольного сечения, не то что у других рыб.

Короче, пришел Зудянский, вид у него дюже озабоченный.

– Слушайте, товарищи, что происходит?

– А что?

– Мне показалось, что я слышал у вас вчера немецкую речь.

– Немецкую?

– Именно!

– Леонид, ты вчера по-немецки не разговаривал?

– Не помню.

Зудянский Ленчика взглядом не удостоил, прошелся по комнате. Смотрю, берет машинально с моей тумбочки книжку.

– Эрих. Мария. Ремарк, – читает. – Три товарища.

Повертел в руках.

– А кто написал? Почему нет фамилии автора?

Мы молчим.

– Н-да-а-а! – говорит. – Бывает! Остались товарищи Эрих с Марией и этот, как его… Ремарк беспризорными. Непорядочек!

Помычал и ко мне обращается:

– Сергей… э-э… Михайлович, мне бы надо с тобой поговорить. Тет на тет.

Я отправил Сундукова с Ленчиком умываться, а сам приготовился слушать. Зудянский пошел на откровенность.

– Мне показалось, – говорит, – что меня вчера хотели проверить, буду ли я сотрудничать с врагом?

Я про себя усмехнулся: ну как в воду глядел, и говорю:

– Каким образом?

– Вот, представь себе, высаживается немецкий десант и начинает тебя провоцировать: выдашь секреты – останешься жить.

– Какой немецкий десант? Откуда?

– Не знаю, решительно не знаю, – признается Зудянский. – Ломаю голову, а придумать ничего не могу. Мне даже померещилось, что это из Антарктиды немцы вырвались на летающих тарелках. Но ведь бред же, а?

– Так, так, так, – говорю. – Не такой уж и бред. Думается, вы мыслите в правильном направлении.

– Да брось ты, неужели я должен поверить во всю эту чушь?

– То-то и оно! Чушь-то она чушь, только как посмотреть. Зачем, скажите, Адольф Петрович все это рассказал? А? А вот зачем! Его попросили это рассказать! Понимаете? Чтобы потом кое-кого подловить и узнать, кто может выдать секреты, а кто – нет.

– Полагаешь?

– Другого объяснения у меня нет. Зато все сходится.

– А вас не проверяли?

– Кто мы такие, чтобы нас проверять? У них наверняка инструкция проверять только начальство с первой формой допуска. А у нас вторая.

– Ну, это уж слишком, – Зудянский прямо вскипел и давай шагать туда-сюда. – Ну я им!

– А что вы им сказали?

– Кому?

– Тем, которые немцами прикинулись.

Зудянский сразу шагать перестал.

– Ах, этим? Э-э… А, заморочил им голову насчет трех поросят. Ищу, говорю, здесь трех свинок. Хрю-хрю. Они подумали, что я пьян, и велели проспаться.

– Не могло вам действительно все присниться? На новом-то месте, да после этого дела?

– Если я выпью, то всегда в рамках! Хотя вся эта история мне кажется ужасно странной. Как будто это не я был. А вот немецкий офицер показался знакомым. Я мог с ним встречаться там, где надо.

– Это ничего не значит, – говорю. – Вполне естественно, что вы видели во сне знакомые лица. Сколько фильмов о войне мы пересмотрели? Артист мог присниться, который немцев играет. Мартинсон, нет?

– Нет, не Мартинсон. Помоложе.

Зудянский опять в задумчивость впал:

– Как же быть, как быть? Ты бы что сделал?

Зудянский сам шел в силки.

– Для начала, – говорю, – я бы выпил, чтобы создать условия вчерашнего дня. Это называется метод погружения. Психология!

– Так! А потом? Погружусь и всплыву ни с чем, что тогда? Надо же начальству доложить. А что докладывать?

– Правду. Начальству надо докладывать только правду. Как коммунист!

– Верно! Э-э… М-д-а-а. А какую правду? Товарищ Ленин говорил, что она всегда конкретна.

Вот змей! Ладно, хватит его мучить!.

– Слушайте, – говорю, – у вас же в отделе режима масса знакомых. По-дружески, за бутылочкой, расскажите кому надо, как вы приехали, выпили с дороги и вам почудилось, что вас допрашивают немцы, а вы героически направляете их по ложному следу. Не мне вас учить. Вроде доложили, а вроде и сохраняете тайну проверки.

– Что же мне, обратно ехать?

Это был кульминационный момент. Главное было не переиграть. Я прикинулся беспечным.

– Зачем, – говорю, – через неделю работа начнется, сюда все поедут, в том числе и из режима.

Зудянский у окна встал, по подоконнику пальцами барабанит. Клюнул. Встревожился. В таких делах мешкать нельзя, это ребенку ясно.

Вернулись Ленчик с Сундуковым. Я им молча отсалютовал и по горлу себя щелкнул: наливай!

Зудянский на «буль-буль» оглянулся, а я ему напоминаю: «Метод погружения!» Он рукой махнул:

– А! Давай!

Выпили.

– Надо ехать, – говорит Зудянский.

Клюнул! Клюнул!

– Поезд еще через два часа, – говорю. – Продолжаем погружение.

Выпили.

– Мы вас проводим, – вылез Сундуков.

– Ну как? – спрашиваю. – Есть погружение?

Зудянский глазами нас обводит.

– Кажется, еще не совсем.

Выпили.

– А теперь?

– Пить с подчиненными, – вдруг начал Зудянский, – последнее дело. Но… – тут он поднял палец, – но во имя научного метода…

– Это героизм, – опять вылез Сундуков.

– В самую точку!

И за это выпили. У меня в ушах зашумело.

– Испытания продолжаются, – кричу. – Всем приготовиться. В дело вступает новейший звуковой аппарат Ленчик. Давай, Леонид, выдай что-нибудь по-немецки. Начинаю отсчет. Три, пятнадцать!

Ленчик, не дожидаясь конца отсчета, чуть голос не надорвал:

– Дойчланд, дойчланд, юбер аллес.

Ленчик продолжал вопить, когда, как на грех, неожиданно проснулся репродуктор:

– Ахтунг, ахтунг! Раз, раз, раз…

– Есть погружение! – кричит Зудянский и кукиш показывает. – Хек вам, немцы! Гитлер капут!

Репродуктор испугался и замолчал. На улице и в комнате повисла тишина.

Было слышно, как икает Сундуков.

– Кажется, эксперимент прошел успешно, – говорю осторожно и смотрю на Зудянского, а он сидит, глядит мечтательно в окно и покачивается, как танк.

Ленчик шевелит губами, видно, ему хочется сказать что-нибудь умное на немецком языке, стих прочесть или афоризм припомнить, но ничего не вспоминается.

Все молчат, будто мечтают каждый о своем. И с улицы ни звука.

– Да выпей ты воды, – говорю я Сундукову.

Зудянский взгляд от окна оторвал и вздохнул, бедолага.

– Ну что? – спрашиваю его шепотом.

Он посмотрел в потолок, набрал в легкие воздуху и как заорет: «Прощайте скалистые горы, на подвиг Отчизна зовет…» Сундуков даже икать перестал и зачем-то оглянулся на выключатель, хотя солнце вовсю сияло.

Зудянский остановился так же внезапно, как и начал. Решил высказаться:

– Нет, ну а каков Адольф! – говорит.

Потом посмотрел на нас:

– Большая умница!

Дальше Зудянского понесло:

– Но… не на того напал! Есть и поумнее! Великая сила – коллектив! Он думает, что всех обхитрил. Да, обхитрил! Но не всех! Меня, брат ты мой, на мякине не проведешь. Решил, что я не заметил, как он одной ногой стоит на советских позициях, а другой приветствует американскую науку. Мы не будем смотреть, как наш товарищ, стоя в раскорячку, попадает в оголтелые объятья мировой буржуазии да еще на каких-то задворках истории.

Тут Зудянский замолчал, как человек, не ожидавший от себя такого красноречия. К последней фразе прибавить было нечего. Только портить.

Он встал и пошел посмотреть на себя в зеркало. Тут открывается дверь и заваливается Валентин в немецкой форме. В одной руке «Столовое розовое», в другой – буханка черного.

Увидев Зудянского, Валентин мгновенно испарился. Ленчик вскочил, чтобы заслонить Валентина, а Сундуков без соображения рванулся к выключателю. Зудянский же в этот момент смотрел в зеркало, а там отразился Валентин. Представляете? Зудянский, который, казалось бы, уже успокоился, поперхнулся и стал внимательно себя разглядывать, не понимая, почему на нем только что была немецкая форма. Вместо того чтобы застегнуться, он расстегнул все пуговицы. Под рубашкой мундира не оказалось – обычная голубая майка.

Он попытался щелкнуть каблуками сандалий, но у него ничего не получилось. Вернулся к столу, однако по пути все-таки резко оглянулся. Зеркало отразило его самого и его расстегнутую рубашку.

Он стал застегивать верхнюю пуговицу на рубашке.

– Аллес нормалес! – говорит, но говорит не совсем уверенно. – Мне надо срочно доложить по инстанции. Я отправляюсь в столицу нашей Родины. По делу государственной важности. Доложу, что у нас все в порядке. Приборы на месте?

– На месте.

– Покажите.

– Леонид, покажи.

Ленчик залез под мою кровать и вытащил три зеленых ящика.

– Открыть?

– Посторонних нет? – Зудянский, верно, решил, что сейчас самое время проявить бдительность.

– Нет.

– Тогда открывай!

Ленчик открыл. Поросята лежали в углублениях на пористой резине.

– Кто охраняет?

– Я, – говорит Ленчик.

Он стоит на четвереньках и силится вспомнить, куда дел наган.

– Храни как зеницу ока!

Ленчик на четвереньках отвечает: «Служу Советскому Союзу!» При этом все еще тупо глядит в пол.

– Свинопас! – говорю я тихо, чтобы никто не слышал. – Без нагана.

– Ну, пора! Пора, мой друг, пора! – рвется в бой Зудянский.

– На дорожку? – спрашиваю и подхожу к столу. – По маленькой!

Приняв на посошок, зашли в комнату Зудянского, Сундуков подхватил так и не разобранный чемодан, и все двинулись к вокзалу. Зудянский по пути рассказывал, как его ценит начальство.

На отдалении нас сопровождал Валентин. Он раздобыл старый пыльник и ничем не выделялся на фоне окружающей обстановки. Впрочем, вскоре он скрылся в магазине. Но на вокзале он нас догнал.

Проблем с билетами не было. У нас имелась постоянная бронь. Мы залезли в вагон вместе с Зудянским: вдруг еще передумает ехать. Открыли дверь купе, Ленчик что-то углядел в окне и выбежал на перрон. Зудянский в это время запихивал чемодан под нижнюю полку. На вокзале играли марш «Прощание славянки». Никто не заметил, как тронулся поезд, поэтому нам с Сундуковым пришлось прыгать уже на ходу.

На перроне стоял Валентин при полном параде и держал в левой руке авоську с продуктами, а в правой – наган Ленчика. К нему подбежал довольный Ленчик и выхватил у него свой наган.

На десерт мы увидели расплющенное о стекло лицо Зудянского. Белую щеку и белый нос. Он изо всех сил скосил глаза, чтобы видеть, как Ленчик храбро напал на немецкого офицера. Однако поезд двигался, и он не успел понять: происходит ли это на самом деле или работает метод погружения?

Мы с Сундуковым, не сговариваясь, как ни в чем не бывало помахали Зудянскому. Он поднял руку и застыл в нашей памяти как гипсовый Ленин. Завтра он проснется и будет удивляться тому, каких только наваждений не посылает нам жизнь. И как жить, если в диалектическом материализме возникают такие огромные прорехи?

Ленчик обрел наган и запел: «Нам не страшен серый волк…» Сундуков взял авоську у немецкого офицера, чтобы тот ненароком не разбил бутылку.

Но Валентин еще твердо держался на ногах.

– Уехал? – спрашивает.

– Кто?

– Кто, кто? Зудянский ваш. Разве еще кто-нибудь есть? Может, я чего пропустил? Может, вы вашего Главного ждете? Ждете! Как его? Геббельс?

– Сам ты Геббельс! Адольф Петрович!

– Во, во! Адольф Терентьич.

– Петрович!

– Я и говорю, Петрович. Если я вчера из окна трахнулся, значит, у меня память отшибло? Шутите? Может, вы думаете, я пьян? А я не пьян! Я просто сосредоточен. Я на роль настраиваюсь. Так! Всем настроиться на роли! Собрались! Сосредоточились! Будем репетировать!

Мы опять зачем-то ввалились в репетиционную. Наверное, это Валентин так на нас повлиял. Талант, ничего не скажешь!

И тут хлопнула дверь соседнего номера. Я думаю, от ветра.

– Ура! – закричал Валентин. – Гитлер Петрович приехал! Будем в окно прыгать!

ЧЕМ БОЛЬШЕ РОДИНУ МЫ ЛЮБИМ

Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги своя.

Екклесиаст (1:6)

Театр Маре, Париж, 18 января 1637 года. Мессиру Гезу де Бальзаку от Гийома Мондори.

…«Сид» очаровал весь Париж. Он так прекрасен, что завоевал любовь самых сдержанных дам, чьи страсти вспыхивали прямо тут, в зрительном зале. У наших дверей теснились такие толпы, а наш театр оказался так мал, что все уголки зала – даже те, где прежде пристраивались пажи, – теперь считались самыми почетными местами для знатных зрителей…

Королевская площадь, Париж, 27 августа 1637 года. Жоржу де Скюдери от Геза де Бальзака.

…Вызвать восхищение целого королевства – это нечто большее, чем написать просто правильную пьесу. Владеть искусством нравиться менее ценно, чем уметь нравиться без искусства. Да, любезный друг, вы, разбирая пьесу о Сиде, одержали победу за письменным столом, но ее автор победил на театре…

Cependant le temps s’écoulait. Да, неприметно идет время. В Рюэйе, загородной резиденции премьер-министра под Парижем выпал снег. Ришелье выразил недовольство новой пьесой Пьера Корнеля, и придворные поэты, драматурги, академики с радостью вонзили зубы в автора. Как премьер-министр, кардинал не мог принять «Сида»: там какие-то дуэли, а дуэли у нас запрещены, место действия – Испания, а с Испанией мы воюем. Однако Корнеля возвели в дворянское достоинство.

Ришелье есть Ришелье.

Ведь если посмотреть в корень, Корнель показал, в чем правда. Попал в центр мишени. Где правда, в человеке или в государстве? Кто для кого? А?

Сид должен отомстить вельможе, который ударил его престарелого отца. Но этот вельможа – отец невесты Сида. Сид любит невесту больше жизни, однако убивает вельможу на поединке. Невеста любит Сида больше жизни, однако просит короля, храня честь семьи, казнить Сида. Всего лишь человеческий конфликт. Классический. Между любовью и долгом. Выход видит король. Сид выступает с небольшим отрядом против мавров и разбивает их. Возвращается победителем.

Но невеста неумолима: она требует от короля голову Сида. Король нехотя соглашается на поединок Сида с рыцарем, который добивается руки невесты. Сид выбивает меч из руки противника и отказывается от победы в поединке. И тогда король выносит окончательное решение: Сид отправляется в военный поход, и если вернется с победой, то по повелению короля станет мужем своей любимой. Все! Вот в чем правда – в выполнении государственного долга! Человек запутывается в выполнении долга человеческого, но союз с долгом государственным все меняет. И даже любовь торжествует. Высокая сила государства! Нам ли не знать! И поклон в сторону переводчика с французского Е. Г. Эскинда.

«Прав, прав я был, когда запретил дуэли, – думал Ришелье. – Проливать кровь можно только во имя государства, а не в своих эгоистических интересах. Пусть Корнель продолжает. Пусть едет в Руан, будем ждать новых пьес».

Зимний день был таким ясным, что пришлось распахнуть фиолетовый плащ, подбитый мехом лисицы.

– Шарпантье, – окликнул кардинал своего секретаря, – мы можем сегодня погулять подольше? Такая чудесная погода! Взгляни на эти ели в снегу. Снег так и светится!

– Вас дожидается в приемной мессир Тюбеф.

– Член парламента?

– Он решил засвидетельствовать вам свое почтение после того, как он закрыл свою газету, узнав, что вы были недовольны одной статьей.

– Где содержались намеки на госпожу де Комбале?

– Так точно, на герцогиню д’Эгийон.

– Стервец! Знаешь что, Дени, мне не хочется его видеть. Передай ему, что я уже не сержусь. Вопрос исчерпан. Пусть он забудет об этом. Не его дело судить о беременности госпожи де Комбале. Избавь меня от этой встречи. Хорошо?

– Как скажете, монсеньор.

– Вот и прекрасно! – и кардинал, решив вопрос, пошел дальше.

Он не мог не оценить достоинства «Сида», сам написал две пьесы, относился, конечно, ревниво к талантливому автору, осаживал его, но и отдавал ему должное. «Мирам», свою главную пьесу, кардинал представил на суд избранной публики, прежде всего короля Людовика XIII и королевы Анны Австрийской. Безусловно, ему помогали и консультировали. Демаре, Ротру, Буаробер, тот же Корнель. Пьеса получилась, Ришелье был доволен.

«Мирам» имела идею, но какую-то мелко плавающую по сравнению с «Сидом». Сейчас это видно. Уж больно хотелось кардиналу уязвить своих противников, главное – любимую и ненавидимую королеву:

Преступной чувствую себя, влюбившись в иностранца.

А он в любви своей погубит наше государство.

Вот так, уесть королеву, вспомнив о Бэкингеме! Это ли не цель желанная!

Любил, любил кардинал резко и не всегда заслуженно осадить любого. Вот и в этот морозный день, вечером, встречая своего посланника, который возвращался из Савойи, а им был не кто иной, как его протеже итальянец Джулио Мазарини, кардинал позволил себе шутку в отношении виконта де Фонтрая, лангедокского дворянина, приятеля Мазарини.

– А вы, Луи, что вы здесь встали? Не думаете ли, что посланник приехал ко мне, чтобы смотреть на таких уродов?

Шутка не получилась, вернее, получилась оскорбительной. Фонтрай имел два горба: на спине и на груди. Он криво улыбнулся и отошел в сторону, затаив обиду, которая перешла в лютую злобу, что имело весьма пагубные последствия.

«Достойному меня долг повелел отмстить!»

Король, узнав о выпаде кардинала (донесли, естественно), нашел случай сделать замечание своему премьеру:

– У вас удивительный дар, сударь, наживать себе врагов без всякого повода. Это меня затрудняет.

– Насмешка, – сказал кардинал, – избавляет меня от труда понимать тех, кто мне не интересен.

– Безрассудно, сударь, подвергать оскорблению окружающих тебя людей. Это может плохо кончиться.

Король Людовик XIII был на шестнадцать лет моложе своего премьер-министра и считал его своим старшим братом. Их взаимная привязанность, не всегда сочетающаяся с приязнью, была привязанностью с интересом. Король царствовал, но не правил. Кардинал правил, но не царствовал.

Здесь самое место отвлечься от инцидента, связанного с Фонтраем, и вкратце остановиться на том, что же происходило тогда во Франции. Эти годы приходятся как раз на середину периода, который А. Дюма пропустил, когда писал «Двадцать лет спустя» после «Трех мушкетеров».

Франция, казалось бы так хорошо нам известная, в тот период далеко не самая сильная держава. Есть империя Фердинанда III. Под властью императора Австрия, Венгрия, Чехия, Германия, большая часть Италии. Австрийский дом, его старшее поколение, управляет Испанией. Испания, пожалуй, вторая по силе страна. Ее могущество обязано рудникам Мексики и галионам с золотом из Нового Света. После Испании следует Англия, которая становится владычицей морей, однако в Англии разгорается религиозная революция. А у Франции до Ришелье даже не было настоящего флота.

Границы Франции весьма условны: на западе ей удалось оккупировать Лотарингию, идет спор за Мантуанское герцогство, не оставляются попытки вытеснить Испанию (испанские Нидерланды) с севера и контролировать Артуа и Седан, а с юга – опять стоит Испания: Северные Пиренеи, Руссильон.

Король Испании Филипп IV – дважды родственник Людовику XIII: сам женат на сестре Людовика Елизавете (Изабелле), а Людовик женат на его сестре Анне Австрийской. Однако Ришелье готов схватиться с кем угодно, и он без стеснения вступает в войну с Испанией. Тридцатилетняя война, которая началась в Европе в 1618 году, сначала как война католиков с протестантами, теперь всех перемешала. Ришелье, конечно, в свое время воевал против протестантов Ла-Рошели, но a la guerre comme a la guerre, и теперь Франция воюет против католических Испании и Австрии в тесном союзе с протестантскими странами.

Людовику XIII – сорок лет, Ришелье, соответственно, пятьдесят шесть. После взятия Арраса, главного города Артуа, король стал появляться в сопровождении молодого маркиза де Сен-Мара. Сам кардинал рекомендовал маркиза, сына маршала д’Эффиа, королю. В девятнадцать лет фаворит получил звание Главного конюшего, и все зовут его не иначе как месье Главный – месье Ле Гран.

Декорации на месте, персонажи готовы, увертюра отзвучала: поднимем занавес времени. Именно занавес времени, потому что ни одно действующее лицо, ни одна фамилия не выдуманы. Это история. Спасибо документам и мемуарам современников.

* * *

Как показывает опыт, заговоры возникали часто, но удавались редко. Так говорил Макиавелли.

– Он ведет нас обратно в Средневековье, понимаешь, Сен-Мар? Он казнил Урбена Грандье, как колдуна, только за то, что тот написал против него памфлет. Он упек маршала Орнано в тюрьму, где тот умер, всего лишь потому, что того хотели ввести в Государственный совет. Шаплен сочиняет в его честь оду и становится секретарем академии. Вот что я скажу тебе, Сен-Мар: ночь святого Варфоломея возвращается во Францию. Традиции кровавых и ненасытных итальянок из дома Медичи и парочки Кончини.

– И еще он назвал меня пареньком. А?! Фонтрай, он назвал меня пареньком, меня – члена Государственного совета! Каково?!

– Вот! И еще он назвал тебя майским жуком в сапогах.

– А, Фонтрай?! И за что? За то, что я хочу жениться на Марии Гонзага! Ну и что, что к ней сватался польский король? Но не женился ведь. Что ж, что она старше меня? Она же принцесса! Ничего, Фонтрай, вот стану коннетаблем Франции и тогда женюсь на Мари. И буду родственником нашего Луи XIII: она же, Фонтрай, его троюродная племянница.

– Войдешь в род Гонзага и герцогов Неверских. Не чета новоиспеченному герцогу Ришелье. А он назвал тебя пареньком, дерзким пареньком!

– Я ему покажу паренька! Он у меня попляшет сарабанду! Подумаешь, красный герцог! Он и королю надоел, клянусь тебе, Фонтрай, король давно хочет от него избавиться! Во Франции должен быть один король, а не два! Согласен?

– Выпьем за избавление. За короля!

– За короля!

Сдвинуты кубки с красным бургундским, тем самым, что производится в окрестностях Нюи-Сен-Жорж, и, поскольку вино превосходное, это придает уверенности обоим, будто им по силам не только устранить Ришелье, но и, совершив этот подвиг, достойный самого Геракла, выпить залпом Средиземное море.

– Ну, раз король за нас, – сказал, утирая губы, Фонтрай, – мы составим план.

– План, конечно же план – вот чего нам не хватает! – подался к нему Сен-Мар, одним глотком отправив в желудок изрядный кусок пирога.

– Во-первых, – сказал Фонтрай, – надо дождаться того, чтобы король и кардинал покинули Париж.

– Не переживай, за этим дело не станет. Скоро мы все отправимся на юг, отвоевывать Руссильон.

– А как же 18 тысяч испанцев под Седаном?

– Какие там 18 тысяч?! Там их… не помню сколько. Все равно мы их победим.

– Если мы их победим, Ришелье будет триумфатором, и никто не согласится на его отставку.

– Что же делать? – Сен-Мар уставился на своего друга.

– Послушай, Сен-Мар, – Фонтрай наклонился к столу, – мы же не госпожу Отфор отправляем в изгнание и даже не плетем заговор против Кончино Кончини. То, что мы задумали, дело огромного масштаба, и требует размаха. На нас смотрит, вернее, будет смотреть вся страна, вся Европа, если хочешь. Поэтому придется привлечь самые высокие персоны. Не вдвоем же, в самом деле, нам травить красного зверя.

– То есть?

– То есть надо связаться с Седаном, точнее, с его хозяином герцогом Буйонским, и графом Суассоном, который тоже в Седане, спасается там от гнева кардинала. Они не такие люди, чтобы сидеть сложа руки.

– Ты прав, Фонтрай. Между прочим, графа любит король, ведь граф – сын Карла Бурбона. И враг кардинала, особенно после Амьенского покушения. Знаешь, когда кардинал невзлюбил Суассона? Когда Суассон отказался жениться на его племяннице госпоже де Комбале. Правда, теперь она – герцогиня д’Эгийон. Но это дела не меняет. Впрочем, кардинал счастлив, что она не досталась Суассону. Дядя и племянница нежно любят друг друга. Так нежно, что говорят, будто она беременна. Ш-ш-ш…

– Остановись, Сен-Мар! Не отвлекайся. Это к делу не относится. Идем дальше! Где граф Суассон, там и брат короля сам Гастон Орлеанский.

– Ага!

– Гастон потянет в заговор королеву. Без нее не обойтись, она ведь мать наследника.

– А что! Прекрасно! Она с удовольствием избавится от кардинала.

– Мы имеем на своей стороне королеву при молчаливом одобрении короля. Это не какой-то там заговор, Сен-Мар, это – реформа аппарата управления государством.

– Как здорово ты придумал, Фонтрай! Скажи еще раз.

– Реформа аппарата управления государством.

– Я бы даже сказал – не просто реформа, а модернизация.

– Согласен. Модернизация. Ты настоящий Ле Гран. Главный, Сен-Мар.

– Вырисовывается! Вырисовывается, Фонтрай! Выпьем за успех!

– Выпьем!

Красное нюи придало блеску молодым глазам.

– Сейчас придет де Ту, Фонтрай. Посвятим его?

– Почему бы и нет? У него не голова, а кабинет министров. Поручим ему обдумывание деталей.

– Хорошо я придумал?

– Отлично, Ле Гран. Ты – руководитель, я – твой помощник, де Ту – советник, так?

– Да будет так!

– С Богом!

Они набросились на жареного петуха, от запаха которого текли слюнки, и, едва они разломили источающего запах каплуна, в комнату ворвался де Ту: он уловил аромат жирной пищи еще в передней.

– Как ты вовремя, де Ту!

Де Ту остановился, не в силах оторвать глаз от блюда. Картину дополняли раки, рагу из кролика, пирог с мясной начинкой, розовая ветчина, маринованные овощи, три сорта сыра, зелень и фрукты. Время десерта ожидало варенье, а также бисквиты и орехи в меду.

– Что будешь пить, де Ту? Вот кловужо. А! Ты же пьешь бордо! Специально для тебя – замечательное бузи. Садись пей, ешь. Мы как раз только что говорили о тебе. Жить тебе, следовательно, долго-долго.

Пока де Ту насыщал желудок, заговорщики посвящали его в задуманное ими предприятие.

– Ну что? Ты с нами, де Ту? Чего, чего? Прожуй, несчастный.

– Я говорю, только друзья могут поставить человека в безвыходное положение. Если ваш заговор серьезен, ваша обязанность, в случае моего отказа, убить меня.

– А в случае согласия?

– А в случае согласия, я окончу свои дни на плахе: куда нам тягаться с Ришелье. Но я выбираю второе. Здесь у меня есть шанс пожить еще немного, а может, и вообще пасть в бою со шпагой в руке.

– Нам нужна твоя логика, де Ту.

– Если ты будешь с нами, у нас будет шанс, де Ту.

– Уф! – де Ту завяз зубами в варенье. – Ладно, негодяи, добивайте старого де Ту. Что от меня требуется?

– Оцени наши планы.

– Ты же прирожденный конспиролог, де Ту. Ну, посуди сам, Ришелье испортил отношения со всеми странами. Мы в состоянии перманентной войны, – убеждал его Фонтрай.

– Мы уже почти потеряли Мантую, – добавил Сен-Мар.

– А ты бы хотел жениться на ее принцессе, Сен-Мар? Так? – не спешил сдаваться де Ту. – У тебя грандиозные планы, друг мой.

– Конечно! Но я действую на благо государства.

– Государство, Сен-Мар, имеет такую особенность: чем больше ты себя в него вложишь, тем скорее оно с тобой расправится. Поверь мне, я знаю, что говорю, сам был чиновником, и не маленьким, – де Ту мрачно посмотрел на Сен-Мара, но, увидев перед собой лишь искреннее дружелюбие и детскую наивность, смягчился. – Прости, Ле Гран, ты знаешь, как я тебя люблю. Я помогу вам. Значит, вы хотите, чтобы я сказал, что я думаю о вашем плане? Извольте!

Де Ту отвалился от стола и слегка осоловевшим взглядом окинул его просторы.

– Это что? – Он указал на остатки трапезы.

– Что?

– Вот это!

– Жареный петух.

– Вот именно! – де Ту поднял палец. – Жареный петух! Не сальми из жаворонков, заметьте. С орехов не снята шкурка, а варенье способно склеить пасть голодному медведю. Грандиозные планы требуют грандиозных денег. Они у вас есть?

– Но у герцога Орлеанского…

– Не смешите меня. У него их никогда нет.

– У королевы?

– У королевы? Помнится, кто-то мне рассказывал историю с подвесками. Не ты ли, Фонтрай?

– Ты прав, де Ту, – согласился Фонтрай. – О деньгах мы не подумали. Их нет.

– У вас их нет, – сказал де Ту. – Они есть у испанцев.

– Но мы с ними в состоянии войны! – воскликнул Сен-Мар.

В ответ де Ту пожал плечами:

– Не будет Ришелье, не будет и войны.

Сен-Мар и Фонтрай переглянулись.

– Что? – спросил де Ту. – Может, откажетесь от затеи? Измена Родине!

– Нет, – воодушевился Фонтрай. – Это не измена Родине. Напротив, мы действуем в ее интересах. Слышишь, Сен-Мар? Франция взывает к нам! Клянусь отдать жизнь за нее!

– И я! Я тоже клянусь, – поддержал его Сен-Мар.

– Sic! – сказал де Ту. – Так! Раз решены вопросы экономики, перейдем к вопросам политики. Скажите мне, непросвещенному, какую роль вы отвели Гастону и в чем его выгода?

– В чем его выгода, Фонтрай? – повернулся к другу Сен-Мар, пытаясь сохранить важность.

– У него одна выгода – престол!

– Престол, де Ту, – Сен-Мар перевел взгляд на де Ту.

– Престол. А что из этого следует? – де Ту посмотрел на заговорщиков в упор.

Сен-Мар, который поднес кубок с вином ко рту, машинально поставил кубок на стол и проглотил слюну.

– Что?

– Что? – Фонтрай твердо взглянул на Сен-Мара. – Что короля тоже нужно убрать. А? Что скажешь?

Сен-Мар чувствовал, что на него смотрят, и не спешил с ответом. Он выпил вино и бросил в рот кусок сыра. Вздохнул и принял сокрушенный вид.

– Друзья, – начал он, – скажу вам по секрету, в последнее время его величество стал несносен. Он во всем слушает кардинала. Хочет избавиться от него и в то же время сжился с ним и боится остаться в одиночестве. Что будет, если его премьер-министра вдруг не будет?

– Господи Боже! – воскликнул де Ту. – Ты говоришь стихами! Объяснил бы его величеству, что нести бремя власти – значит всегда быть одному! По-другому не бывает. Он стоит на льду, ему кажется, что крепко, но лед растает!

– Хватит философствовать, де Ту, – сказал Фонтрай. – Если надо убрать короля, значит, уберем. Да?

– Да.

– Да.

– Хорошо! – подытожил Фонтрай. – Убираем! Гастону престол. Что дальше?

– Какой престол, Фонтрай?! – рассердился де Ту. – Какой престол?! У короля есть сын, ты забыл? Гастону – регентство, королеве – избавление от кардинала: король болеет, а она больше всего боится, что кардинал заберет у нее ребенка.

– Ты прав. Главное мы определили. Что еще?

– В общих чертах все, – подытожил де Ту. – Ты, Сен-Мар, берешь на себя Гастона и королеву.

– А графа де Суассона и герцога Буйонского?

– Их само собой. Ты, Фонтрай, поедешь в Испанию к королю Филиппу.