Текст книги "От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое"

Польша

История наших отношений с Польшей заслуживает отдельной книги, но не этой. Здесь ограничусь короткими штрихами.

В ходе Первой мировой войны Польша, входившая в состав России, была почти полностью оккупирована немцами. В ходе революционных событий 1917 года Польше была предоставлена независимость.

А поражение Германии в ноябре 1918 года позволило состояться независимому польскому государству. Польша стала главным бенефициаром Версальской системы, получив серьезные территориальные приращения за счет соседей, прежде всего – Германии и Австро-Венгрии. Но ее восточные границы не были определены в Версале.

И независимая Польша при полной поддержке стран Антанты сразу же начала воевать, добиваясь территориальных приращений на востоке. В ходе советско-польской войны 1920 года Красная армия едва не дошла до Варшавы, но в итоге Польше удалось оттяпать огромные территории Западной Украины, Западной Белоруссии и Литвы. До 80 тысяч красноармейцев сгинули тогда в польских концлагерях.

Заигрывание Польши с гитлеровской Германией стало главной причиной того, что не удалось создать систему коллективной безопасности в Европе. Но Польша стала жертвой гитлеровской агрессии, несмотря на гарантии безопасности, выданные ей Англией и Францией. Советские гарантии Варшава решительно и категорически отвергала.

Согласно секретному протоколу к советско-германскому договору о ненападении, те украинские и белорусские земли, которые Польша захватила в 1920 году, входили в зону советских интересов. И после исчезновения польской государственности они вернулись в состав нашей страны.

Польское правительство генерала Владислава Сикорского перебралось в Лондон и было признано Великобританией и США.

Советский Союз вооружил на своей территории польскую армию Андерса, но та предпочла не воевать на советско-германском фронте и через Иран переправилась на Запад. Вооружил СССР и вторую армию – Армию Людову, которая воевала на стороне нашей страны. Армия Крайова вооружалась западными союзниками и подчинялась лондонскому правительству.

В июле 1943 года в районе Гибралтара в результате диверсии взорвался самолет, в котором погибло почти все польское правительство в эмиграции во главе с Сикорским. Центральной фигурой стал Станислав Миколайчик.

Представления Сталина о правительстве Миколайчика и Армии Крайовой подкреплялись данными хорошо поставленной разведки. Так, ее чехословацкие информаторы летом 1943 года сообщали о настроениях офицеров армии генерала Андерса, отправившейся на Ближний Восток. Для них СССР – «враг номер один», более ненавистный, чем царская Россия или гитлеровская Германия. Они хотят «увидеть Советский Союз настолько ослабленным войной, чтобы он не имел никакого влияния на политические решения в Центральной Европе». Основные надежды при этом поляки возлагали на конфликт между западными союзниками и СССР, на создание в лице Польши «антисоветского бастиона», стоящего на пути «большевизации Европы».

В 1943 году, когда геббельсовская пропаганда раздула шумиху вокруг расстрела польских офицеров в Катыни, а эмигрантское правительство энергично подхватило эту тему, СССР разорвал отношения с лондонскими поляками.

Об отношении Сталина к «лондонским полякам» можно судить по его инструкциям о работе с польской диаспорой в США, которую он отправил нашим дипломатам в начале 1944 года: «Мы считаем польское правительство Мик-ка (так в тексте. – В.Н.) полуфашистским, оторванным от польского народа. Присоединение этого правительства к клеветнической кампании Гитлера по вопросу об убийстве польских офицеров считаем не случайным. Что касается внешней политики правительства Мик-ка, то она является прямо враждебной СССР… Поэтому нужно сказать прогрессивным полякам в Америке, что невозможно вести дела с правительством Мик-ка».

В ходе операции «Багратион» летом 1944 года наши войска освободили не только Белоруссию, но также большую часть Литвы и Восточной Польши. И сразу же Миколайчик устремился в Вашингтон, где сделал немало заявлений в антисоветском ключе. Более того, в Москве стало известно: «Рузвельт, который совсем недавно в Тегеране согласился с черчиллевской формулой о границе по „линии Керзона“, порекомендовал Миколайчику „оттянуть любое урегулирование о границах“».

Гарриман убедил президента в решимости Сталина решить проблему Польши в случае отсутствия каких-либо договоренностей в одностороннем порядке, без согласований, арбитражей и плебисцитов. Президент считал возможным согласиться на признание линии Керзона, если с ней согласятся остальные, включая поляков, но готов был «замолвить слово Сталину о Львове». Беспокойство посла по поводу перспективы насаждения в Восточной Европе просоветских режимов Рузвельт фактически не разделял, заявив изумленному Гарриману, что ему все равно, будут ли соседние с Россией страны «коммунизированы или нет».

Действительно, реальных рычагов воздействия на политику Советского Союза в Восточной Европе у Соединенных Штатов не было. Рузвельт осенью 1944 года откровенно написал Хэллу: «Следует помнить, что на оккупированной территории они будут делать более или менее то, что захотят».

После некоторых колебаний Москва дала зеленый свет формированию новых органов польской власти из лояльных ей политиков в пику лондонскому.

О советизации Польши речи не шло. «Советских порядков не вводить… костелов не трогать», – прямо говорилось в Постановлении ГКО от 31 июля 1944 года. Но ставка делалась конечно же на просоветские силы и на борьбу с Армией Крайовой и другими пролондонскими организациями. «Никаких других органов управления, и в том числе – выдающих себя за органы польского эмиграционного „правительства“ (в Лондоне), кроме органов ПКНО, не признавать, – говорилось в том же Постановлении ГКО. – Иметь в виду, что лица, выдающие себя за представителей польского эмиграционного „правительства“ в Лондоне, среди которых обнаружено немало гитлеровских агентов, должны рассматриваться как самозванцы и с ними следует поступать как с авантюристами».

22 июля 1944 года в освобожденном Люблине был образован Польский комитет национального освобождения (ПКНО) во главе с Болеславом Берутом. Вместе с тем не исключалась возможность коалиции «лондонцев» и «люблинцев».

Черчилль умолял Сталина срочно принять Миколайчика, и советский лидер согласился. 27 июля Миколайчик выехал в Москву. В эти дни эмигрантское правительство с согласия Лондона мобилизовало своих сторонников внутри Польши для реализации единственно возможного сценария, позволявшего ему оказаться у власти: самим освободить Варшаву до прихода туда Красной Армии.

Только на встрече с Молотовым 31 июля Миколайчик счел нужным туманно, не раскрывая детали, сообщить:

– Польское правительство обдумывает план генерального восстания в Варшаве и хотело бы просить советское правительство о бомбардировке аэродромов около Варшавы.

При этом Миколайчик не сказал, что восстание начнется уже на следующий день. Молотов будет возмущаться, что в Кремле узнали о восстании из сообщения агентства «Рейтер» только 2 августа.

Варшавское восстание Армии Крайовой должно было выступать главным аргументом «лондонцев» для выдвижения претензий на руководство Польши. В западной и польской литературе общим местом является обвинение СССР в нежелании по политическим мотивам помочь восстанию, которое в итоге было потоплено немцами в крови. Конечно, Сталин был очень недоволен, что о подготовке восстания и о необходимости его поддержать он узнал постфактум. Войска 1-го и 2-го Белорусского фронтов, действовавшие на варшавском направлении, наступали с 23 июня и прошли с огромными потерями 500 км. Немедленно перейти в новое наступление они были не в силах. «Все произошло настолько неожиданно, что мы терялись в догадках и вначале думали: не немцы ли распространяют эти слухи, а если так, то с какой целью? Ведь, откровенно говоря, самым неудачным временем для начала восстания было то, в какое оно началось. Как будто руководители восстания нарочно выбрали время, чтобы потерпеть поражение», – писал непосредственный участник событий Рокоссовский.

Сталин вместе с Молотовым приняли польскую делегацию 3 августа. Миколайчик поведал, что польская подпольная армия начала открытую борьбу против немцев в Варшаве, и он хотел бы создать там правительство, которое опиралось бы на четыре партии, представленные в польском правительстве в Лондоне, и на польскую рабочую партию.

Сталин обратил внимание на то, что Миколайчик игнорировал факт существования ПКНО и что советское правительство не признает лондонского польского правительства, оно порвало с ним отношения.

– Но если польское правительство в Лондоне имеет намерения и считает целесообразным договориться с ПКНО и создать одно польское правительство, то советское правительство готово этому помочь, – уверил Сталин.

Подобную сделку, как и границу с СССР по «линии Керзона», Миколайчик отверг.

Миколайчику пришлось 6–7 августа вести переговоры с руководителем ПКНО Осубко-Моравским, Витосом, Жимерским и Василевской, которым великодушно была предложена пятая часть министерских постов. Результаты переговоров Сталин изложил в послании Черчиллю: «К сожалению, эти встречи еще не привели к желательным результатам. Но они все же имели положительное значение, так как позволили как Миколайчику, так и Моравскому и Беруту, только что прибывшему из Варшавы, широко информировать друг друга о своих взглядах…»

Между тем Варшавское восстание сразу стало захлебываться. И тогда желавшие опередить Красную армию поляки и Черчилль с Рузвельтом стали просить о нашей помощи.

5 августа Сталин отвечал премьер-министру Великобритании: «Краевая армия поляков состоит из нескольких отрядов, которые неправильно называются дивизиями. У них нет ни артиллерии, ни авиации, ни танков. Я не представляю, как подобные отряды могут взять Варшаву, на оборону которой немцы выставили четыре танковые дивизии, в том числе дивизию „Герман Геринг“».

Молил о помощи Миколайчик.

– Все это начинание с восстанием подпольной армии в Варшаве я считаю нереальным делом, – заметил Сталин. – У восставших нет оружия, в то время как немцы только в районе Праги имеют три танковые дивизии, не считая пехоты. Немцы просто перебьют всех поляков. Просто жалко этих поляков. Советские войска форсировали Вислу в районе ее слияния с рекой Пилицей и установили на другом берегу Вислы плацдарм 30 километров длиной и 25 километров глубиной. Вначале дела шли хорошо, но немцы перебросили в район нашего плацдарма две танковые дивизии. Советские войска, конечно, преодолеют сопротивление немцев и возьмут Варшаву, но это потребует времени. Мы можем предоставить полякам оружие, – как пулеметы, так и противотанковую артиллерию, но встает вопрос, как это сделать. Тяжелые орудия нельзя сбросить с самолетов. Кроме того, нет уверенности в том, что это оружие не попадет в руки немцев, если оно будет сбрасываться над районом города.

Действительно, начало восстания заставило немцев перебросить к Варшаве мощные подкрепления, что остановило и советские войска. Меж тем западная пресса и парламентарии заходились на тему преданных русскими польских патриотов. Британская авиация начала, неся огромные потери, прорываться к Варшаве и сбрасывать туда грузы, которые по большей части доставались немцам. 16 августа Сталин объяснял Черчиллю причины прекращения с 14 августа поддержки восставших с воздуха: «После беседы с Миколайчиком я распорядился, чтобы командование Красной армии интенсивно сбрасывало вооружение в район Варшавы… В дальнейшем, ознакомившись ближе с варшавским делом, я убедился, что варшавская акция представляет безрассудную ужасную авантюру, стоящую населению больших жертв. Этого не было бы, если бы советское командование было информировано до начала варшавской акции и если бы поляки поддерживали с последним контакт. При создавшемся положении советское командование пришло к выводу, что оно должно отмежеваться от варшавской авантюры, так как оно не может нести ни прямой, ни косвенной ответственности за варшавскую акцию».

В августе – первой половине сентября 1-й Белорусский и 1-й Украинский фронты потеряли на подступах к Варшаве 289 тысяч солдат и офицеров. Но их судьба союзников не интересовала. 20 августа Рузвельт и Черчилль пишут в Кремль: «Мы думаем о том, какова будет реакция мирового общественного мнения, если антинацисты в Варшаве будут на самом деле покинуты… Мы надеемся, что Вы сбросите наиболее необходимое снабжение и оружие полякам – патриотам Варшавы. В ином случае, не согласитесь ли Вы помочь нашим самолетам сделать это весьма быстро».

22 августа Сталин заявлял Рузвельту и Черчиллю: «Рано или поздно, но правда о кучке преступников, затеявших ради захвата власти варшавскую авантюру, станет всем известна. Эти люди воспользовались доверчивостью варшавян, бросив многих почти безоружных людей под немецкие пушки, танки и авиацию. Создалось положение, когда каждый новый день используется не поляками для дела освобождения Варшавы, а гитлеровцами, бесчеловечно истребляющими жителей Варшавы».

Вернувшийся в Москву в качестве советника посла в 1944 году Джордж Кеннан выразил отношение антисоветских кругов в США к истории с Варшавским восстанием: «Это был прямой вызов западным державам, означавший, что советские руководители собираются изолировать Польшу от внешнего мира, а также, что их ничуть не заботит судьба польских борцов, не принимающих коммунистической власти, которые, с советской точки зрения, ничуть не лучше немцев… Отказ советской стороны от поддержки Варшавского восстания давал Западу полное право отказаться от всякой ответственности за исход советских военных операций».

С конца августа, прекратив наступление на других направлениях, Ставка приказала 1-му и 2-му Белорусским фронтам пробиться к Варшаве, и 14 сентября советские войска овладели предместьем Варшавы – Прагой. В ночь на 16 сентября совместно с 1-й Польской армией они форсировали Вислу, но не смогли удержаться на захваченных плацдармах. Маршал Жуков, который был специально послан Ставкой в район Варшавы в конце сентября, писал: «Я установил, что нашими войсками было сделано все, что было в их силах, чтобы помочь восставшим, хотя… восстание ни в какой степени не было согласовано с советским командованием». 2 октября восстание было подавлено немцами. В Варшаве погибли 200 тысяч человек…

В октябре 1944 года, когда Черчилль прилетел в Москву, была достигнута договоренность о проведении немедленных переговоров в Кремле с «лондонскими поляками».

13 октября Сталин, Молотов, Черчилль, Иден, Керр, Гарриман, Стивенс ждали Миколайчика с поляками в особняке НКИД на Спиридоновке. Миколайчик представил меморандум четырех партий – крестьянской, народно-демократической, социалистической и партии труда, который предусматривал проведение в Польше выборов, сотрудничество с СССР «на основе суверенности обеих стран и невмешательства во внутренние дела» и сохранение Западной Украины и Западной Белоруссии в составе Польши.

– Меморандум страдает двумя большими дефектами, – ответил Сталин. – Первый состоит в том, что он игнорирует существование ПКНО. Но как можно игнорировать такой факт? Второй недостаток заключается в том, что он не дает ответа на вопрос о линии Керзона. Если поляки хотят иметь отношения с Советским Союзом, то без признания линии Керзона они этих отношений не установят.

Вступился Черчилль:

– Нельзя допустить, чтобы Советский Союз имел недружественного соседа. Я поддерживаю требования России не потому, что она сильна, но потому, что она права.

В тот же день, в том же составе встречались с членами ПКНО. На западных участников впервые с ними встретившиеся представители ПКНО произвели предсказуемо негативное впечатление. «Вскоре стало ясно, что люблинские поляки – просто пешки России», – напишет Черчилль.

Берут заявлял:

– Польша не может претендовать на захват украинских и белорусских земель, которые были в Польше основным источником трений в течение 25 лет и которые не давали Польше основания называть себя демократическим государством.

– Готовы ли будут представители Польского комитета встретиться с представителями польского правительства в Лондоне? – поинтересовался Сталин.

Берут согласился.

14 октября Молотов предложил формулу: в случае признания лондонским правительством границы по линии Керзона, в будущем кабинете и лондонцы, и люблинцы получат по 40 %, а остальные 20 % придутся на «представителей освобожденной Польши». Именно эту процентную договоренность Миколайчик должен был согласовать с членами своего правительства.

– Польский вопрос будет гноящейся раной в отношениях между Советским Союзом и англосаксонскими странами, – предсказал Черчилль. – Буду откровенен: малые европейские страны напуганы до смерти большевистской революцией.

– Теперь мир не будет дрожать в страхе. Советский Союз не намерен устраивать большевистские революции в Европе. Вы можете убедиться в этом на примере Румынии, Болгарии и Югославии, – заверил Сталин.

Миколайчик, вернувшись в Лондон, чтобы проконсультироваться со своими коллегами в отношении советских предложений, не нашел взаимопонимания и поспешил устраниться от дел. После его отставки новый лондонский кабинет стал еще более антисоветским, если не считать доставленного из Варшавы лидера социалистов Арцишевского, который кабинет и возглавил. Именно это правительство теперь считалось легитимным и в США, и в Англии.

Сталин 27 декабря информировал Рузвельта, что «радиопереписка с правительством Миколайчика, перехваченная нами у арестованных в Польше террористов – подпольных агентов польского эмигрантского правительства, со всей очевидностью доказывают, что переговоры г-на Миколайчика с Польским национальным комитетом служили прикрытием для тех элементов, которые вели из-за спины Миколайчика преступную террористическую работу против советских офицеров и солдат на территории Польши… Нет оснований для продолжения поддержки эмигрантского правительства, которое потеряло всякое доверие у польского населения в стране и к тому же создает угрозу гражданской войны в тылу Красной армии, нарушая тем самым наши общие интересы успешной борьбы с немцами». Шестнадцать руководителей Армии Крайовой, связанной с лондонским правительством, были арестованы по обвинению в «диверсионных актах в тылу Красной армии», терроризме и шпионаже.

В декабре союзники были предупреждены о планах преобразовать ПКНО во Временное правительство. Несмотря на возмущение Рузвельта и Черчилля, оно было признано Москвой 4 января 1945 года.

В январе началось сразу несколько крупных операций. 2-й Белорусский фронт Рокоссовского и 3-й Белорусский фронт, которым командовал Василевский, вели наступление в Восточной Пруссии. 1-й Украинский фронт Конева – с Сандомирского плацдарма перешел в наступление в направлении Силезии и в феврале-марте вышел к реке Нейсе. 1-й Белорусский фронт маршала Жукова нанес удар по варшавско-радомирской группировке немцев в ходе стратегической Висло-Одерской операции.

Частью Висло-Одерской операции стала Варшавско-Познаньская операция, в ходе которой 14–17 января Варшава была освобождена от немецко-фашистских захватчиков.

На Ялтинской конференции польский вопрос стал одним из основных. Он распадался на определение восточной и западной границ Польши и характера его власти. Рузвельт скажет: «Польский вопрос в течение пяти веков причинял миру головную боль». Черчилль подтвердит, что он «не особенно высокого мнения о поляках».

Нельзя сказать, что Вашингтон или Лондон сильно волновала судьба поляков или польского государства. Для них это был скорее внутриполитический вопрос. Для Черчилля это был «вопрос чести», коль скоро Англия вступила в войну после нападения Германии на Польшу. Американского президента волновали настроения польского электората внутри США. И конечно же «польский вопрос использовался для оказания политического давления на СССР.

Рузвельт уверял, что „народу Соединенных Штатов кажется, что люблинское правительство представляет лишь небольшую часть польского народа“, и хотел бы видеть там „правительство национального единства“.

Для Сталина и Молотова это был важнейший вопрос безопасности и геополитики. У них не было желания включать в состав нового польского руководства представителей эмигрантского правительства, чьи люди внутри самой Польши фактически вели с советскими войсками партизанскую войну. Командование Армии Крайовой считало противником не только немцев, но и Советскую армию. Оно организовало нападения не ее коммуникации, на полицейские участки люблинского правительства. Москва вынуждена была держать в Польше для противодействия Армии Крайовой три дивизии НКВД.

Сталин был предельно серьезен:

– Для русских вопрос о Польше является не только вопросом чести, но также и вопросом безопасности. Вопросом чести потому, что у русских в прошлом было много грехов перед Польшей. Советское правительство стремится их загладить. Вопрос безопасности потому, что с Польшей связаны важнейшие стратегические проблемы Советского государства. На протяжении истории Польша всегда была коридором, через который проходил враг, нападающий на Россию. Вот почему Советский Союз заинтересован в создании мощной, свободной и независимой Польши. Вопрос о Польше – это вопрос жизни и смерти для Советского государства.

Сталин также напомнил, что линию Керзона придумали не русские, а Керзон.

– Что же вы хотите, чтобы мы были менее русскими, чем Керзон или Клемансо? Этак вы нас доведете до позора. Что скажут украинцы, если мы примем ваше предложение? Они, пожалуй, скажут, что Сталин и Молотов оказались менее надежными защитниками русских и украинцев, чем Керзон и Клемансо.

Многострадальный раздел о Польше в заключительных документах Крымской конференции выглядел таким образом. Говорилось о необходимости „создания Временного польского правительства, которое имело бы более широкую базу, чем это было возможно раньше… Действующее ныне в Польше Временное правительство должно быть поэтому реорганизовано на более широкой демократической базе с включением демократических деятелей из самой Польши и политиков из-за границы“. Молотов, Гарриман и Керр уполномочивались „проконсультироваться в Москве как Комиссия в первую очередь с членами теперешнего Временного правительства и с другими демократическими лидерами“. Главы правительств сочли, что „Восточная граница Польши должна идти вдоль линии Керзона с отступлением от нее в некоторых районах от пяти до восьми километров в пользу Польши“ и что „Польша должна получить существенные приращения территории на Севере и Западе“, размер которых установит мирная конференция.

Мировая общественность и пресса были в восторге от Ялты. Если, конечно, не считать государства „оси“. А также лондонских поляков, которые отвергли ялтинские соглашения как „пятый раздел Польши“.

Дальнейшие переговоры о составе правительства вела комиссия в составе Молотова и союзных послов в Москве на основе формулы „реорганизации“ польского правительства с включением в его состав „лондонцев“ и представителей „третьей силы“, а вопрос о границе был отложен до подписания мирного договора.

Позиция советской стороны была обозначена еще Вышинским в его предложениях Молотову от 16 февраля: выделить остальным „демократическим силам“ пять мест из двадцати, согласовывать все кандидатуры с Берутом и вообще включить его в состав комиссии вместе с Осубкой-Моравским и Роль-Жимерским. Красноречивыми были написанные карандашом „замечания тов. В. М. Молотова“ к записке Вышинского: „Польша – большое дело! Но как организованы правительства в Бельгии, Франции, Греции т. д., мы не знаем. Нас не спрашивали, хотя мы не говорим, что нам нравится то или другое из этих правительств. Мы не вмешивались, т. к. это зона действий англо-американских войск“.

Эти слова Молотова, в более дипломатичном виде повторенные затем в сталинском послании Черчиллю от 24 апреля, ясно подтверждали, что в Москве считали вмешательство американцев и англичан в польские дела недопустимым нарушением правил союзнических отношений, а ялтинские договоренности рассматривали как своего рода одолжение западным лидерам.

Каждая сторона продвигала своих ставленников, опираясь на ялтинские формулировки, которые, словами адмирала Леги, были „такими эластичными, что их можно растянуть от Ялты до Вашингтона, при этом формально не нарушая“.

Борьба развернулась вокруг персоналий, приглашаемых в Москву для консультаций. „Варшавский список“ составлялся Берутом с последующим утверждением в Москве, а англо-американский – группой Миколайчика в Лондоне с последующей санкцией госдепартамента и форин-оффис. Два списка практически не пересекались.

В послании Рузвельту 8 марта Черчилль нагнетал страсти: „После многообещающего начала Молотов теперь отказывается принимать какое бы то ни было истолкование предложений, выработанных на Крымской конференции, кроме своего собственного жесткого и узкого истолкования. Он пытается воспрепятствовать участию практически всех наших кандидатов в консультациях, проводит линию, в соответствии с которой его позиция должна основываться на взглядах Берута и его группы, и взял назад свое предложение о том, чтобы мы направили наблюдателей в Польшу…

Если мы не выправим положение сейчас, мир в скором времени убедится, что Вы и я, поставив свои подписи под крымскими соглашениями, санкционировали мошенническую сделку… Полагаю, Вы согласитесь со мной, что здесь затрагивается далеко не только судьба Польши. Я чувствую, что это дело явится показателем того, какой смысл мы и русские вкладываем в такие понятия, как демократия, суверенитет, независимость, представительное правительство, свободные и беспрепятственные выборы“.

Рузвельт осаживал Черчилля: „Я полон решимости, так же как и Вы, не допустить, чтобы хорошие решения, принятые нами на Крымской конференции, ускользнули из наших рук, и, безусловно, сделаю все возможное, чтобы Сталин честно выполнял эти решения… Думаю, что следует воздержаться от нашего личного вмешательства в это до тех пор, пока не будут исчерпаны все другие возможности добиться единства взглядов с советским правительством“.

Наркоминдел 22 марта представил Памятную записку правительства СССР, которая получила название „четыре пункта Молотова“: признать Варшавское правительство базой для нового Временного правительства; вызвать в Москву представителей Варшавского правительства для консультаций; пригласить политических деятелей из Польши и из-за границы, „в отношении которых уже имеется согласие со стороны всех трех членов Комиссии; после этого вызвать тех деятелей, консультация с которыми будет признана также желательной“. Черчилля предложения, мягко говоря, не устроили: „Молотов настаивал на том, что Ялтинское соглашение лишь предусматривает добавление нескольких поляков к уже существующему правительству из русских марионеток и что сначала надо проконсультироваться с этими марионетками“.

Рузвельт 31 марта уверял Сталина, что любое решение, „которое привело бы к несколько замаскированному предложению существования нынешнего варшавского режима, было бы неприемлемо и заставило бы народ Соединенных Штатов считать, что соглашение, достигнутое в Ялте, потерпело неудачу“.

Тем временем советское командование передавало варшавскому правительству власть не только на тех землях, которые принадлежали Польше до войны, но также и на занимаемых немецких территориях, включая Данциг и Силезию.

Ситуацию в Польше серьёзно осложняло наличие польского, украинского и немецкого вооруженного подполья, а также легальной и довольно мощной оппозиции в лице 800-тысячной Польской крестьянской партии Миколайчика.

2 апреля комиссия собралась снова. Гарриман мрачно доложил Рузвельту, что не принято ни одного решения: „Полагаю, мы находимся на грани провала, если ответ Сталина Вам и премьер-министру не подскажет какой-нибудь выход из создавшегося положения“. Гарриман в телеграмме госсекретарю от 3 апреля утверждал, что максимум того, о чем возможно договориться – это о включении в будущее правительство „ряда лидеров крестьянской и социалистической партий“.

Черчилль тщетно уговаривал Рузвельта сделать публичное заявление о проблемах в отношениях с Москвой, особенно по польскому вопросу.

Но вот 12 апреля Рузвельта не стало. Трумэн по настоянию того же Черчилля, требовавшего жестких заявлений в адрес СССР, обратился к польскому вопросу на второй день пребывания в должности.

Новый президент пока не был готов хлопать дверью, опасаясь навредить перспективам конференции ООН в Сан-Франциско и военного сотрудничества по Японии. 13 апреля он написал Черчиллю, что сознает опасность промедления, работающего на консолидацию варшавского правительства. Но прежде, чем предпринимать решительные шаги, следует предложить Сталину совместную программу действий в отношении Польши. Предложения на этот счет, подготовленные в госдепартаменте, были направлены на согласование Черчиллю. Тот счел, что американцы идут на слишком большие уступки Москве. Одновременно он уговорил Миколайчика вернуться в большую политику, сделав публичное заявление, что он принимает крымские решения по Польше и считает чрезвычайно важной тесную и продолжительную дружбу с Россией. Миколайчик согласился и с этим, о чем Черчилль незамедлительно информировал Трумэна и Сталина.

Однако реакция была не той, какую ждали на Западе. Вышинский официально уведомил Гарримана, что Москва намерена заключить с варшавским правительством соглашение о взаимопомощи. Гарриман заявил, что этот акт будет воспринят как нарушение Советским Союзом Ялтинских соглашений. Вашингтон и Лондон предлагали отложить решение до планировавшегося визита Молотова в США. Но пока Молотов был в пути, соглашение было подписано и опубликовано 22 апреля – в день его прибытия в Соединенные Штаты.

Президент Трумэн напишет в мемуарах: „Я решил поговорить с Молотовым начистоту“.

Их встреча состоялась в Блэр Хаусе в 8.30 вечера 22 апреля. После обмена любезностями Трумэн быстро перевел разговор на польскую тему, указав на ее большое значение для американского общественного мнения. „Молотов выразил свое понимание проблемы, но утверждал, что этот вопрос еще более важен для Советского Союза. Польша, сказал он, находится далеко от Соединенных Штатов, но граничит с Советским Союзом. Поэтому польский вопрос имеет для них жизненное значение. И вновь он добавил, что крымские договоренности создают приемлемую основу для решения. Я согласился, но указал, что в широком смысле польский вопрос стал для нашего народа символом будущего развития международных отношений“. За ужином, о чем Трумэн в мемуарах не написал, президент предложил тост за Сталина и предложил с ним встретиться, на что Молотов в ответном тосте сказал: