Текст книги "От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое"

8. Вышеуказанные мероприятия будут осуществляться в течение периода оккупации, следующего за капитуляцией Германии, во время которого Германия будет выполнять основные требования безоговорочной капитуляции. Мероприятия на следующий период будут предметом особого соглашения».

Соглашение о зонах оккупации Германии было рамочным: «1. Германия в границах, существовавших на 31 декабря 1937 г., будет разделена для целей оккупации на четыре зоны, по одной из которых будет отведено каждой из четырех держав, а именно: восточная зона – Союзу Советских Социалистических Республик, северо-западная зона – Соединенному королевству, юго-западная – Соединенным Штатам Америки и западная зона – Французской республике. Оккупационные силы в каждой зоне подчиняются главнокомандующему, назначенному соответствующей державой…

2. Район „Большого Берлина“ занимается вооруженными силами каждой из четырех держав. Для совместного управления им создается межсоюзническая комендатура в составе четырех комендантов, назначаемых их соответствующими главнокомандующими».

Однако, как все понимали, дьявол крылся в деталях. Соглашения подписали, но их еще предстояло реализовать. Работа Контрольного совета должна была начаться в Берлине, который продолжали контролировать исключительно советские войска. Союзникам и их военным еще предстояло туда попасть. За круглым столом началось самое интересное.

Дальнейшее в изложении участников. Жуков вспоминал: «После подписания декларации Монтгомери, обратившись ко мне, сказал:

– Господин маршал, мы решили в ближайшие дни занять в Берлине…

– Прежде нужно, чтобы войска союзников расположились в тех районах Германии, которые были предусмотрены решениями Крымской конференции…

Монтгомери начал было возражать, но тут быстро вмешался Эйзенхауэр.

– Монти, не спорь! Маршал Жуков прав. Тебе надо скорее убираться из Виттенберга, а нам из Тюрингии…»

Серов запомнил дальнейшее немного по-другому: «Когда по Берлину вопрос утрясли, то Жуков, улыбнувшись довольно хитро, сказал Эйзенхауэру:

– А еще какие у Вас, господин генерал, вопросы?

Тот пожал плечами, вернее, наклонил голову набок и говорит:

– Ну, остались мелкие вопросы. Как обеспечить вашими пропусками наших представителей, где будут контрольные пункты и другое.

Жуков тут же проявил свой характер. Он поджал свою нижнюю губу (это он делал, когда сердился) и говорит:

– А у меня важные вопросы есть.

И начал им выкладывать. 1. Когда отведете войска с нашей территории? 2. Отдать приказание, чтобы ничего с территории не вывозили (гражданского предназначения), чтобы оставить все в порядке, не разрушать и т. д.

Эйзенхауэр замялся, начали переговариваться с Монтгомери. Одним словом, пауза произошла. Ну, потом пришли к общему знаменателю, сказали переводчику, что ответить. Тут-то нижняя губа Жукова опять проявилась.

Полковник Пантюхов (адъютант Эйзенхауэра из русских дворян – В.Н.), сидя против Жукова, положил свою правую ногу на левое колено (поза, конечно, не военная), сигара в зубах, и начал переводить. Жуков вскипел и резким голосом говорит Пантюхову:

– Вы, господин полковник, встаньте и потрудитесь вести себя с маршалом Советского Союза вежливо.

Тот смутился, но не понял, в чем его невежливость. Жуков не стерпел, да как зыкнет:

– Сядьте как следует, уберите ногу!

Лишь после этого до Пантюхова дошло, и он встал. Эйзенхауэр и Монтгомери переглянулись, но не знают, в чем дело… Ну, мне эта сцена понравилась. Жуков с достоинством отбил этого дворянчика…

В конце концов, договорились, что в июле могут они приезжать в Берлин. К этому времени союзники „постараются“ вывести свои войска с территории, куда они вошли в ходе войны».

Трумэн зафиксировал с явным недовольством. «5 июня в Берлине командующие четырьмя союзными армиями подписали декларацию о поражении Германии. На этой встрече русские ясно дали понять, что, по их мнению, союзные вооруженные силы должны быть перераспределены в их соответствующие зоны оккупации и что правительственное решение о делимитации этих зон должно быть принято до того, как будет организован Контрольный совет».

Эйзенхауэр по итогам доложил Объединенному комитету начальников штабов, что он считал необходимым пойти навстречу советским властям в обоих поставленных Жуковым вопросах до начала совместной работы по формированию Контрольного совета.

В завершение встречи четырех договорились об ответном визите Жукова в штаб-квартиру объединенных сил западных союзников.

«На мой вопрос, где и когда можно вручить им ордена, – писал Жуков. – Эйзенхауэр и Монтгомери ответили, что просят прибыть к ним во Франкфурт-на-Майне 10 июня… Я позвонил И. В. Сталину и рассказал о претензии Монтгомери и позиции, занятой Эйзенхауэром.

Сталин, рассмеявшись, сказал:

– Надо как-нибудь пригласить Эйзенхауэра в Москву. Я хочу познакомиться с ним».

«После заседания была небольшая закуска с выпивкой, но „союзники“, в том числе и наши, смотрели выжидательно друг на друга, – зафиксировал Серов. – Видимо, это объяснялось тем, что за всю войну первый раз встретились, отсюда и настороженность». Эйзенхауэр этот прием хорошо запомнил: «Затем выяснилось, что маршал Жуков подготовил тщательно продуманный банкет для своих гостей, но я не был готов провести всю ночь в Берлине. Более того, я позволил столь большой группе сопровождать меня в Берлин, и не было никакой возможности позаботиться об их ночлеге в переполненных помещениях, выделенных для нас. Поэтому я сказал Жукову, что мне придется этим же вечером возвращаться во Франкфурт, и довольно рано, чтобы произвести там посадку до наступления темноты. Он попросил меня согласиться на компромисс и зайти в банкетный зал на пару тостов и прослушать две песни в исполнении ансамбля Красной армии. Он обещал мне быстрый проезд через город к аэродрому, сказав, что сам поедет со мной на аэродром и проследит, чтобы не было никаких задержек.

Столь гостеприимный жест маршала в отношении своих союзников вызвал у меня сожаление, что я не могу оставаться здесь дольше. Ансамбль Красной армии замечательно исполнял песни, а банкетный стол был заставлен русскими деликатесами. Перед моим уходом маршал Жуков объявил, что только что получил указание, одобренное генералиссимусом Сталиным, вручить фельдмаршалу Монтгомери и мне русский орден „Победа“ – награду, которую до этого еще не получил ни один иностранец. Маршал спросил, когда я хотел бы провести церемонию вручения этого ордена, и я пригласил его посетить мой штаб во Франкфурте. Он принял приглашение и был доволен, когда Монтгомери тактично заметил, что поскольку в течение всей кампании в Европе он находился под моим командованием, то он тоже хотел бы получить эту награду в моем штабе.

Я сказал Жукову, чтобы он взял с собой на церемонию во Франкфурт ряд своих штабных офицеров и оставался у нас столько, сколько пожелает, а также заверил его, что ему будет оказан теплый прием. Он ответил, что приедет 10 июня и что его будут сопровождать не более десяти штабных офицеров, но остаться он может только на один день».

Об ответном визите рассказывал Серов: «На аэродроме нас встретил почетный караул и смешной шотландский оркестр в юбках, с погонами, а дирижер, лет пятидесяти пяти, шел впереди оркестра и длинным цветным шестом выделывал такие выкрутасы, что дивиться приходилось, как он не выронит из рук палку и как он умудряется в такт ей работать. Когда шла рота почетного караула в красивой цветной форме, Жуков подмигнул и сказал:

– Прилетим, я у себя такую форму придумаю.

С аэродрома мы, сопровождаемые эскортом мотоциклистов, двинулись в объединенный штаб союзников. Это было помещение фирмы Фарбениндустри. Прекрасное, как дворец, хороший сад, красивые девочки в военной форме. При входе в здание нас встретил Эйзенхауэр, а в кабинете у него, куда мы пришли, были Монтгомери и Делатр де Тассиньи. Поздоровались, немного поговорили, и тут Жуков проявил себя военачальником…

– Господа, разрешите приступить к официальной части… Вам зачитаю Указ Президиума Верховного Совета СССР, а затем вручу ордена. Прошу построиться.

Сам поставил Эйзенхауэра и Монтгомери рядом, а за ними Делатр де Тассиньи.

– Прошу внимания.

Вытянувшись по стойке смирно, Жуков читает полностью Указ о награждении Эйзенхауэра. Эйзенхауэр, улыбаясь, благодарит советское правительство. Жуков поздравляет его с наградой, я тоже пожал ему руку. Затем Жуков вручил орденскую грамоту и ленточку.

– Господин маршал, а где носить орденскую ленточку?

Жуков, не задумываясь, отвечает:

– Выше всех орденов. Давайте я Вам приколю.

Прикалывает. Эйзенхауэр не возражает, хотя, очевидно, и знает, что иностранные ордена носят ниже своих, национальных. Далее Жуков зачитывает Указ о награждении Монтгомери орденом Победы, после чего вручает орден Монтгомери. Монтгомери что-то бурчит, вроде благодарности, а затем спрашивает:

– Господин маршал, а сколько карат бриллиантов в ордене?

Жуков, немного смутившись, так как не знает:

– 52 карата.

Монтгомери:

– А сколько этот орден стоит?

Жуков:

– 25 тысяч золотом!

Я потом у него в самолете спросил, откуда он эти цифры взял. Он говорит:

– Наугад сказал.

Затем Жуков вручил орден Суворова I степени Делатру де Тассиньи, который принял его с кислой миной… Было видно, что французы недовольны, что их командующему не дали ордена Победы».

Эйзенхауэр был впечатлен: «Награды, врученные мне и Монтгомери, относились к числу тех немногих, какие я видел и какие имеют больше истинную, чем символическую ценность. Орден представляет собой пятиконечную звезду, инкрустированную примерно 80–90 бриллиантами вокруг рубинов, а в центре звезды находится покрытое эмалью изображение Кремля».

Эйзенхауэр пригласил на прием в большой зал, где собрались человек 150. Жукова посадили в центре, слева Эйзенхауэр, справа Монтгомери.

«Завтрак прошел с большим успехом, – напишет Эйзенхауэр. – Выдался прекрасный летний день, и сначала мы повели гостей на большой открытый балкон, где нас угощали вином и закуской перед завтраком, и в это время, как было запланировано, провели воздушный парад с участием большого числа самолетов нашей авиации, полагая, что маршал Жуков воспримет это как проявление глубокого уважения к нему. С ближайших аэродромов мы подняли сотни истребителей, за которыми строем пронеслись бомбардировщики всех типов, какие только у нас имелись. В ясную, солнечную погоду получилось внушительное зрелище, и казалось, оно произвело на Жукова большое впечатление.

В соответствии с русским обычаем, насколько мы его знали, во время завтрака провозглашались тосты. Маршал Жуков был мастером провозглашения тостов, или, по крайней мере, таким он нам тогда показался, и его высказывания через переводчика делали честь союзникам и рождали надежду на успех нашего сотрудничества в будущем».

На Серова наибольшее впечатление произвела музыкальная часть программы. «Через несколько минут в противоположном конце зала появилась группа негров – мужчин и женщин с гитарами, банджо, барабанами, человек до десяти, и, напевая, стали приближаться к основному столу (столы были расставлены буквой П). Они подошли к Эйзенхауэру и запели техасскую песню. Эйзенхауэр тоже подпевал. Я обратился к Теддеру и спрашиваю:

– Что, эта труппа в составе армии работает?

– Нет, – ответил он, – это все американские штучки. Они сегодня из Америки прилетели веселить Айка в связи с награждением. Он сам из Техаса, негры его знают, вот и поют вместе».

Эйзенхауэр, судя по всему, действительно был тогда искренне настроен на сотрудничество с СССР. Летом 1945 года, отвечая на письмо Генри Уоллеса, Эйзенхауэр объяснял: «Постольку, поскольку солдат может судить о таких проблемах, я убежден, что дружба – а это означает честное желание с обеих сторон установить взаимопонимание между Россией и Соединенными Штатами – совершенно необходима для мирового спокойствия».

Когда на июньской пресс-конференции репортер спросил Эйзенхауэра о возможности «русско-американский войны», он побагровел от гнева и резко ответил, что такая война невозможна.

– Мир устанавливается, когда вы к этому стремитесь со всеми народами мира, а не политиками. Если все народы будут дружны, мы будем жить в мире. По моим впечатлениям, русский – один из самых дружелюбных людей в мире.

Гопкинс на пути от Сталина сделал остановку во Франкфурте, где пообщался с Эйзенхауэром, и 8 июня сообщал президенту и Маршаллу: по убеждению Эйзенхауэра и самого Гопкинса «нынешний неопределенный статус даты вывода союзных вооруженных сил из района, отведенного русским, несомненно, будет неправильно понят Россией так же, как и у нас дома». Это и дальше будет препятствовать работе Контрольного совета и принятию совместной программы действий в отношении Германии.

При этом Гопкинс предложил, в связи с соглашением о выводе войск, что американская сторона должна настаивать на получении гарантий со стороны советского руководства в ряде вопросов: одновременного ввода войск западных союзников в Берлин, гарантии неограниченного доступа союзников в Берлин из Франкфурта и Бремена по воздуху, железной дороге и согласованным автострадам.

Черчилль, получив эти предложения, хранил молчание, обронив только «поживем – увидим». Последние его надежды на сохранение западного военного присутствия в советской зоне умерли 12 июня, когда Трумэн отверг настойчивые призывы британского премьера задержать вывод войск в своем послании Черчиллю, подчеркнув наличие обязательств, взятых на себя Рузвельтом, и необходимость начала работы Союзного контрольного совета по Германии. «Я сообщил Черчиллю о своем решении вывести американские войска из русской зоны, начиная с 21 июня», – писал Трумэн.

Хотя у британского премьера имелись единомышленники в администрации США, вмешательство Гопкинса и Эйзенхауэра предотвратило немедленный кризис в межсоюзнических отношениях. Черчилль был весьма недоволен и в мемуарах писал: «12 июня президент ответил на мою телеграмму от 4 июня… Для меня это прозвучало как погребальный звон. Но мне ничего не оставалось, как только подчиниться».

14 июня Черчилль обреченно писал Трумэну: «1. Очевидно, мы вынуждены подчиниться Вашему решению, и необходимые указания будут даны.

2. Неверно говорить, что трехстороннее соглашение о зонах оккупации в Германии было предметом „тщательного рассмотрения и подробного обсуждения“ между мной и президентом Рузвельтом. В Квебеке о них упоминалось вскользь и говорилось лишь об англо-американских соглашениях…

4. Придаю особое значение тому, чтобы русские эвакуировали ту часть английской зоны в Австрии, которую они сейчас занимают, одновременно с эвакуацией английскими и американскими силами русской зоны в Германии».

Покладистость Черчилля удивила военного советника президента адмирала Леги: «Это было не в его характере и противоречило его прежним поступкам, он не привык так легко сдаваться, даже когда был явно не прав, так же как и в данном случае».

Черчилль дал знать Маршаллу, что готов отдать соответствующий приказ Монтгомери. Объединенный комитет начальников штабов издал приказы и Эйзенхауэру, и Монтгомери быть готовыми к передислокации войск из советской зоны оккупации в Германии, а для Александера – о передислокации его войск в британскую зону в Австрии.

А Сталину 14 июня Трумэн написал: «Я предлагаю, чтобы теперь, после того как было объявлено о безоговорочной капитуляции Германии и состоялось первое заседание Контрольного совета в Германии, мы немедленно дали определенные указания о занятии войсками их соответственных зон и об организации упорядоченного управления территориями побежденной страны. Что касается Германии, то я готов дать указания всем американским войскам начать отход в их зону 21 июня по договоренности между соответственными командующими, включая договоренность об одновременном выводе национальных гарнизонов в Большой Берлин и предоставлении вооруженным силам Соединенных Штатов свободного доступа по воздуху, шоссейной и железной дорогам в Берлин из Франкфурта и Бремена.

Урегулирование австрийского вопроса я считаю столь же срочным делом, как и урегулирование германского. Занятие войсками оккупационных зон, которые были в принципе согласованы Европейской Консультативной Комиссией, ввод национальных гарнизонов в Вену и учреждение Союзнической Комиссии по Австрии должны иметь место одновременно с аналогичными мероприятиями в Германии. Поэтому я придаю величайшее значение урегулированию нерешенных австрийских вопросов с тем, чтобы одновременно ввести в действие все соглашения по германским и австрийским делам».

Черчилль вдогонку также сообщал Сталину 15 июня: «Я готов также дать указание фельдмаршалу Монтгомери договориться с его коллегами о необходимых мероприятиях по подобному же отводу британских войск в их зону в Германии, по одновременному вводу союзных гарнизонов в Большой Берлин и по обеспечению британским войскам свободы передвижения между Берлином и британской зоной по воздуху, железной дороге и шоссе.

Я полностью одобряю то, что Президент Трумэн говорит об Австрии».

Сталин ответил 16 июня Трумэну (а на следующий день – Черчиллю): «К сожалению, должен сказать, что Ваше предложение начать отход американских войск в свою зону и ввод американских войск в Берлин 21 июня встречает затруднения, так как с 19 июня маршал Жуков и все другие наши командующие войсками приглашены в Москву на сессию Верховного Совета, а также для организации парада и для участия в параде 24 июня. Я уже не говорю о том, что не все районы Берлина разминированы и что это разминирование может быть окончено не раньше конца июня. Так как маршал Жуков и другие командующие советскими войсками не могут вернуться из Москвы в Германию раньше 28–30 июня, то я бы просил начало отвода войск отнести на 1 июля, когда командующие будут на месте и разминирование будет закончено.

Что касается Австрии, то сказанное выше относительно вызова советских командующих в Москву и срока их возвращения в Вену относится и к ним. К тому же необходимо, чтобы в ближайшие дни Европейская Консультативная Комиссия закончила свою работу по установлению зон оккупации Австрии и Вены… Кроме того, как в отношении Германии, так и Австрии было бы необходимо теперь же установить зоны оккупации французскими войсками».

Трумэн согласился на отсрочку, дал соответствующие указания генералу Маршаллу и 18 июня ответил Сталину: «Я дал американскому командующему указание начать передвижение 1 июля, как Вы просили. Предполагается, что американские войска прибудут в Берлин в скором времени в количестве, достаточном для выполнения ими своих обязанностей по подготовке нашей встречи».

В директиве Маршалла о передислокации войск, направленной 25 июня Эйзенхауэру, говорилось о необходимости конкретных договоренностей в отношении транзита в Берлин и Вену. 25 июня замнаркома иностранных дел Андрей Януарьевич Вышинский заявил Гарриману, что Жуков уполномочен обсуждать вопросы доступа союзных войск в Берлин с заместителем Эйзенхауэра в Берлине генералом Клеем и с британским генералом Уиксом. Встреча с Жуковым была назначена на 29 июня.

За день до этой даты Эйзенхауэр получил перечень требований американцев и англичан для вручения их лично маршалу Жукову. Наглости им было не занимать. Союзники желали, во-первых, получить разрешение немедленно и без каких-либо ограничений использовать несколько автомобильных дорог из Западной Германии в американский и британский секторы Берлина, а также право ремонта дорожного полотна и мостов. Во-вторых, такого же разрешения на использование железнодорожных линий, проведение их обслуживания и ремонта силами американских, английских и немецких бригад. В-третьих, позволить неограниченное воздушное сообщение между американской и британской зонами оккупации в Западной Германии и аэродромами Штаакен, Темпельхоф, Гатов в Берлине и его окрестностях. В-четвертых, отменить пограничный и таможенный контроль на всех наземных, железнодорожных и воздушных путях. То есть – будем возить в Берлин, находившийся вообще-то в советской зоне оккупации, что хотим, когда хотим и как хотим.

Как и следовало ожидать, на следующий день союзников могло ждать только разочарование. Жуков, встретившись с Клеем и Уиксом, заявил, что все предложенные транспортные маршруты пересекают линии коммуникаций советских войск и будет трудно осуществлять их охрану. Одного шоссе и одной железнодорожной линии, идущих через Магдебург, будет вполне достаточно для обеспечения гарнизонов американцев и британцев в Берлине – общей численностью около 50 тысяч человек.

У Клея и Уикса не было никаких козырей в рукаве, и они вынуждены были согласиться. Что касается аэродромов, то американцы могли использовать и контролировать летное поле в Темпельхофе. На время проведения Потсдамской конференции американцы и англичане получили возможность использовать аэродром Гатов (который Жуков называл самым лучшим). После ее завершения его передали британцам. Эти временные дорожные правила и правила проезда в Берлин не были прописаны ни в одном официальном соглашении.

Вывод западных войск действительно начнется 1 июля. Для Черчилля это был день траура: «1 июля американские и английские армии начали отход в предназначенные им зоны. За ними следовали массы беженцев. Советская Россия утвердилась в сердце Европы».

График был соблюден. Все американские и британские войска были отведены в свои зоны оккупации, а их гарнизоны размещены в секторах этих стран в Берлине к 4 июля. Но ввод советских войск в зоны оккупации в Австрии был отложен.

Первое деловое заседание Контрольного совета прошло в Берлине 10 июля. Эйзенхауэр писал: «Председательствовали на заседании по очереди, и на первых порах был заметен прекрасный дух сотрудничества. Возникали различия во мнениях, но в большинстве случаев дело касалось деталей процедур или методов, и в преобладавшей атмосфере сотрудничества они, казалось, не угрожали серьезными осложнениями».

Это не помешает союзникам при отходе из Тюрингии и Саксонии захватить с собой большое количество ценного промышленного и научного оборудования, культурных ценностей.

Шла усиленная гонка союзников за немецкими военными секретами, секретными лабораториями и оборонными предприятиями. Москву больше всего интересовали ядерные и ракетные секреты.

Еще 15 мая за подписью Сталина вышло постановление ГКО «О вывозе в СССР для лаборатории № 2 Академии наук СССР и Спецметуправления НКВД СССР оборудования, имущества и иных материалов немецких научно-исследовательских институтов, лабораторий и предприятий, имеющих отношение к разработке „урановой проблемы“»:

«1. Демонтировать и вывезти в Советский Союз для лаборатории № 2 Академии наук и Спецметуправления НКВД СССР:

а) все оборудование, материалы и библиотеку института имени кайзера Вильгельма в Берлине;

б) оборудование и другое имущество лаборатории фон Арденнэ в Берлине;

в) все оборудование и имущество лаборатории профессора Герца в Берлине;

г) оборудование, библиотеку и материалы Берлинского института по ядерной физике министерства связи;

д) Берлинский завод Ауэра по получению металлического порошка урана и завод из района Райнсберг-Цехлин по переплавке металлического порошка урана в монолитный металл;

е) специальные металлы и материалы, обнаруженные в Берлине.

3. Товарищу БЕРИЯ внести в ГКО предложение об использовании немецких специалистов, работавших в перечисленных в пункте I настоящего постановления институтах и заводах, на работе в Советском Союзе».

Реализовать это постановление и другие решения на этот счет оказалось не так-то просто. Быстро оприходовав все научные центры и оборудование в Западной Германии, американцы и англичане максимально спешили до основания обчистить занятые ими земли советской зоны оккупации до того, как туда вступит Красная армия. 22 мая американский майор Уильям Бромли, которого послали в Нордхаузен с конкретной целью помочь будущим ракетным исследованиям в Америке, начал переправку четырехсот тонн немецкого ракетного оборудования в Антверпен, чтобы далее отправить их через Атлантический океан в Уайт-Сэндс, штат Нью-Мексико. Реквизировав все железнодорожные вагоны западного направления – вплоть до Шербура – Бромли выполнил свою задачу до того, когда в Нордхаузен пустили наши войска.

«Под надзором американской армии продолжалась подготовка к перемещению как можно большего объема немецкого научного оборудования и как можно большего числа самих ученых из тех районов, которые по договору попадали в советскую зону, но еще находились под контролем американцев; последние ученые со своими семьями были отправлены поездом в американскую зону всего за несколько часов до того, как 20 июня советские войска должны были вступить в Нордхаузен и Блейхероде. 6 июля Объединенный комитет начальников штабов США распорядился в течение трех недель провести операцию „Оверкаст“ с целью „воспользоваться“ из числа немецких ученых теми „избранными, редкими умами, в продолжении интеллектуальной деятельности которых мы заинтересованы“. В результате операции „Оверкаст“ за несколько месяцев в США были отправлены 350 немецких и австрийских ученых», – выяснил известный британский историк Мартин Гилберт.

Маршал Жуков предъявил подробный отчет об этих реквизициях, но союзники его фактически проигнорировали.

Советским спецслужбам и ученым, которым было поручено разбираться с немецкими военными секретами, оставались уже малые крохи. Серов записал в своем дневнике в июле: «В течение нескольких последующих дней союзники вывели войска из Тюрингии, и я сразу бросился туда на розыск ракет. Мы ездили по всем местам, где только имелись данные о ФАУ-2…

Главные специалисты во главе с конструктором ФАУ-2 фон Брауном уже удрали в американскую зону. В Тюрингии мы нашли завод, на котором происходила сборка ракет, но никого из администрации или рабочих не нашли… Несмотря на наши усилия, мы долго не смогли найти ни целой ракеты, ни специалистов, нужных нам. Пока был в Германии Дмитрий Федорович Устинов, мы все же разыскали ряд других специалистов, оснащавших ракеты, которые делали немцы. Мы разобрались с самолетом-ракетой Рейнтохтер (сестра Рейна), Вассерфаль, с реактивным самолетом, с пульсирующим двигателем и рядом других…

По приезде в Берлин мы с Устиновым и Яковлевым провели совещание со всеми специалистами, которые за это небольшое время успели кое-что узнать. Хорошее впечатление произвели молодые наши инженеры, Королев Сергей Павлович, Глушко, Рязанский, Кузнецов и ряд других…

Через несколько дней московские гости, Устинов, Яковлев и другие, улетели в Москву, а появился новый гость, Завенягин Абрам Павлович, новый представитель по атомным делам.

Перед этим я дал телеграмму в Москву, что нашел уран и тяжелую воду. Атомное дело большое, а американцы говорят, что они имеют сверхмощную бомбу, а мы пока мало знаем.

Абрам Павлович рассказал московские новости, говорит, что атомному делу хозяева придают важнейшее внимание. Документы пошли в ход, и начинается освоение. Спросил, что у меня имеется, я ему рассказал, что из допросов немцев я узнал, что немцы были близко к изготовлению атомной бомбы. В Норвегии, а затем и в Германии уже добывали тяжелую воду, откуда-то они достали уран. Я ему сказал, что уран и тяжелую воду я забрал и отправил на днях в Москву. Видимо, с ним разошлись, так как он ехал два дня поездом.

В конце разговора я ему советовал съездить в соляные копи, около Галле, где имеются большие выработки (залы), там мы нашли сложную аппаратуру, поставили охрану, надо давать команду на вывоз аппаратуры в Москву.

В заключение я ему продемонстрировал кусок урана, который лежал у меня в столе в кабинете. Я взял уран в руки и, чиркая по урану гвоздем, показал, как искры железа от гвоздя, сгорая под действием урана, раскаленными падали на пол.

Абрам Павлович разволновался, заохал и говорит:

– Брось немедленно уран, убери из кабинета и не притрагивайся руками, потому что можешь заболеть радиоактивной болезнью или еще хуже…

По возвращении из соляных копей, где мы были, Завенягин мне сказал, что это очень ценные приборы и он заберет. Я дал команду на погрузку. Я Завенягину рассказал, что американцы выслали на розыск в 1944 году атомных дел специальную комиссию „Алсос“, которая имела целью захватить всех ученых по ракетам ФАУ-1 и 2 и особенно атомщиков-немцев, так как боялись, что немцы обогнали в разработке атомной бомбы американцев.

Вот эта „Алсос“ и следовала вместе с наступающими войсками союзников и успела забрать 18 ученых-атомщиков во главе с руководителем Вернером Гейзенбергом. Они нашли все разработки и документы по ядерной физике. Все эти ученые попали не к нам, так как боялись последствий. Незначительная часть их ушла к англичанами и французам».

Обращали в Москве внимание и на культурные ценности. 26 июня датировано постановление ГКО «I. Обязать Комитет по делам искусств при СНК СССР (т. Храпченко) вывезти на базы Комитета в г. Москву для пополнения государственных музеев наиболее ценные художественные произведения живописи, скульптуры и предметы прикладного искусства, а также антикварные музейные ценности в количестве не более 2 000 единиц с трофейных складов в г. Дрездене».

Американцы тем временем продолжали привлекать и использовать немецких спецслужбистов.

Генерала абвера Гелена, находившегося в лагере для военнопленных в Аугсбурге, американские военные власти поначалу разочаровывали: они не были настроены на конфронтацию с СССР. «Почти все, с кем мне приходилось говорить, придерживались мнения, что Советский Союз в настоящее время находится якобы в стадии перехода от коммунистического к либеральному государству. О Сталине все отзывались положительно, как о Дядюшке Джо, и не имели ни малейшего представления относительно экспансионистских целей Советов».

Допрашивавший его в течение трех недель американский офицер счел Гелена неинтересным собеседником и отправил в тюрьму в Висбадене. «Как-то меня вели по тюремному переходу, и я столкнулся лицом к лицу с бывшим своим шефом, генерал-полковником Гальдером. Мы бросились друг другу в объятия. На американцев это произвело большое впечатление, и отношение ко мне с тех пор заметно улучшилось… На следующий день после того, как меня включили в число пленных, представлявших особый интерес для американцев по военным или политическим соображениям, мной занялся капитан Хальштедт… В отличие от всех его коллег, с которыми я встречался до этого, он прекрасно знал Россию и, самое главное, не питал никаких иллюзий в отношении политического развития в ней».